Текст книги "Ароматы"

Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

На фабрике послышался шум. Арман встал из-за стола, чтобы выяснить в чем дело, и на пороге столкнулся с Мерсье. «Может быть, привезли бергамот», – подумал он, глядя на сияющее лицо своего помощника.

– Они высадились! Союзники высадились в Нормандии!

Отовсюду бежали рабочие, повторяли друг другу известие, обменивались рукопожатиями, поздравляли друг друга. Вдруг они замолчали, и высокий голос запел «Марсельезу».

– Заканчивайте на сегодня работу! – объявил Арман. – Празднуйте дома со своими женами.

Когда он выходил с фабрики, сердце его сжималось от страха.

Уже несколько месяцев он получал предупреждения и письма с угрозами. «Коллаборационист, твои дни сочтены!» Сообщали, что его имя занесено в списки пособников немцев, составленные французским Сопротивлением. «Там видно будет, как мы накажем предателя». В остальных письмах были бранные слова и пожелания собачьей смерти.

Он сжигал их, не показывая Анне. Она знала, что он работает на немцев, но считала, что он поступает правильно, сохраняя любимое дело и обеспечивая работой сотни французов. Она была уверена, что он всей душой предан своему делу, и ликвидация «Парфюмерии Жолонэй» была бы для него тяжелейшим ударом. Но она уже догадалась о письмах, и они начали обсуждать, не следует ли им покинуть Париж для безопасности ребенка. Пока такие разговоры не приводили к немедленному решению.

– Это пишут полоумные, – заявлял Арман.

– Безумцы опасны, – возражала она, но заканчивала со смешком: – Не будем мы от них удирать, пока я не закончу вязать покрывальце.

Анна начала вязать кружевное покрывало на детское одеяло; раньше она никогда не вязала, и дело двигалось очень медленно.

Когда 6 июня он вернулся с фабрики, Анна стояла у дверей, ожидая его; она кинулась ему на шею с криком: – Уедем, Арман, не то будет поздно!

Он повел ее в гостиную и налил две рюмки коньяку. – Если мы сбежим именно сейчас, – сказал он медленно, обдумывая свою мысль, – то все уверятся, что у меня есть проступки, которые я хочу скрыть.

Она глотнула коньяк и возразила: – После войны выяснится, кто прав, а кто виноват. Но каждый будет твердить, что он был прав с самого начала. – Она посмотрела на него умным, проницательным взглядом. – И «правота» будет зависеть от того, кто выйдет победителем в этой дерьмовой свалке.

– Милая моя Анна, я втянул тебя в скверную историю.

– Да, ты. И я благодарю за это Бога.

– Ты ангел! Но как же ты решишь? Уедем мы из Парижа?

Вместо ответа она принялась за свое вязанье: покрывальце было еще чуть больше ладони.

В августе она кончила вязать покрывало. Угрожающие письма по-прежнему приходили, но Анна научилась их различать и уничтожала до прихода Армана. Фабрика закрылась на сезонный перерыв. Арман проводил некоторое время в лаборатории, но больше сидел дома с женой. Они никого не принимали, никуда не выходили. У Анны отекали ноги, ее тошнило. «Никогда не думала, что бэби доставляет столько хлопот! Хуже, чем болеть гриппом, – жаловалась она шутливо. – И еще эта жара – скорей бы лето кончилось!»

К концу лета союзники вошли в Париж. Парижане радостно приветствовали французские и американские войска. Они танцевали на улицах, целовали солдат и офицеров, на каждой улице звучала «Марсельеза». Над городом витало антинемецкое настроение; звучали лозунги: «Да здравствует Франция!», «Смерть предателям!», «Долой бошей!», «Франция освободилась», «Франция навеки свободна!»

Анна и Арман, не выходя из дома, слушали радио, в их душах боролись радость и страх.

Они рано легли, но оба не могли заснуть.

– Наш ребенок родится в свободной Франции, – прошептала Анна. Голос был счастливый.

Они легли рано, но никак не могли заснуть. Когда он утром проснулся, Анны не было рядом.

Анна шла очень медленно – болели опухшие ноги. В голове носились видения страшных снов. Всю ночь ей снилось, что она, заливаясь кровью, рожает двухголового одноглазого урода. Она просыпалась в поту с бешено бьющимся сердцем, снова засыпала и снова видела тот же сон. Когда на небе заалела заря, она вздохнула с облегчением и выбралась из кровати.

Чтобы избавиться от ночного наваждения, Анна решила выйти на улицу. Прохладный утренний воздух освежил ее, кошмарные образы исчезли из сознания. Первый раз за много дней ей захотелось есть, и она решила пойти в булочную за свежими рогаликами и сделать сюрприз Арману. Сколько времени Анна не ходила одна по пустынным тихим улицам! Давным-давно, во времена Зазу, но тогда она жила в другой эре. Сейчас она медленно брела вдоль серых зданий, силуэты которых вырисовывались на оранжево-розовом небе, и шпиль аббатства Сен-Жермен-де-Пре величаво возвышался над ними. Прохожих было очень мало – мужчины с газетой под мышкой и с сигаретой в уголке рта. Серый воздух был пронизан солнечными лучами теплого персикового цвета, и Анна неожиданно ощутила, что этот чудесный город принадлежит ей.

До родов осталось семь недель. Она хотела вообразить себе, как выглядит маленький человечек: свернулся в ее утробе в клубок на толстой привязи пуповины. Почему-то ей представилось, что он похож на маленького сморщенного старичка. Каким он выйдет на свет – здоровым, розовеньким? Или слепым, скрюченным, умственно неполноценным? Эти мысли мучали ее уже целый месяц. «Пожалуйста, – взмолилась она, глядя на купол аббатства Сен-Жермен-де-Пре, – не допусти такой беды».

Она одернула себя: «Замолчи, глупое создание!» Анна остановилась, почувствовав, что ребенок шевельнулся внутри нее, положила ладони на живот и, глядя в небо, представила себе толстощекого младенца, купающегося в солнечном свете, как маленький Христос на картинах художников Возрождения.

До нее доносился аромат горячего хлеба из булочной на улице Жакоб. В булочной ее одолели соблазны, и кроме рогаликов она купила бриоши и длинный, еще горячий батон. Она представила себе, как Арман будет вдыхать чудесный запах, и улыбнулась.

Держа хлеб под мышкой, она вышла из магазина. «Скоро будем поздравлять вас с новорожденным, благополучного разрешения вам, мадам Жолонэй!» – крикнул ей вслед булочник. Покупательницы обернулись и уставились вслед Анне. Они тоже вышли на улицу, опередили и окружили Анну. Она сжалась от страха – ее пронзали злобные взгляды, оглушительные крики ворвались в мирную тишину солнечного утра. Грузная женщина с тенью усиков над верхней губой выхватила и бросила на землю покупки Анны. Потом схватила ее за руки и загнула их за спину, схватила прядь золотистых волос и больно дернула.

– Сука предателя! – вскричала она и плюнула Анне в лицо. – Мадам шлюха Жолонэй!

Посылались оскорбления, женщины визжали, задыхаясь от злости:

– Фашистская свинья!

– Подстилка коллаборациониста!

– Свинья вонючая!

Они так разъярились, что уже начали толкать ее.

– Мой бэби! Не повредите моему ребенку! – пронзительно закричала Анна. Они отпустили ее на минуту, потом схватили снова. Они выкручивали ей руки и больно дергали за волосы. Лица их горели яростью. «Они хотят меня убить», – подумала она.

– Нет! Не надо! – Анна не узнала собственный голос, охрипший от ужаса. – Пожалейте моего ребенка!

– Ребенок шлюхи! – прошипела грузная женщина и рывком дернула назад голову Анны. Другая до боли сжимала ее запястья. Ноги Анны подкашивались. Она увидела, как худая гибкая женщина подкрадывается к ней с хищным огоньком в глазах, что-то блеснуло в ее правой руке. Она подняла руку к лицу Анны, и та с ужасом увидела узкое лезвие бритвы. На лице женщины заиграла безумная улыбка, она прижалась к Анне вплотную и занесла руку над ее шеей. Анна закрыла глаза и застонала.

4

Жорж увидел ее из окна. Она, шатаясь, шла по переулку, держась руками за живот. Голова ее была обрита наголо и покрыта кровавыми царапинами.

Он выскочил из дома и подбежал к ней, она отшатнулась.

– Успокойтесь, мадам, – зашептал он, тревожно оглядываясь кругом – не преследуют ли Анну. – Это я, Жорж.

– А, это вы, – вяло отозвалась она и всей тяжестью оперлась на его руку. Вдруг она остановилась и пробормотала: – Не говорите месье. Только не говорите месье.

Но Арман уже бежал навстречу, лицо его искривилось от ужаса.

– Дорогая, дорогая… – он задыхался. – Мой ангел, Анна… Что случилось?

– Они не любят блондинок, – апатично объяснила Анна.

Он ввел ее в дом, провел по лестнице, уложил в постель. Усталым голосом, дрожащим при воспоминании о пережитом страхе, Анна все рассказала. Бледный Арман, сидя на постели рядом с Анной, слушал, не осмеливаясь погладить ее изуродованную голову. Некоторые порезы были глубокие, и он встревоженно сказал: – Надо позвать доктора!

– Нет, – сказала она. – Ничего опасного. Со мной все в порядке. В конце концов они только обрили мне голову – ну, и напутали немножечко.

«Немножечко», – он не мог не улыбнуться, так это было похоже на Анну. Но происшествие повергло его в панику, он не мог понять ярости и неистовой жестокости напавших на Анну женщин.

– Мы должны немедленно уехать, – сказал он, и мрачно подумал: «Мы пережили войну, но можем погибнуть в результате освобождения».

– Да, – сказала она слабым голосом. – Но дай мне отдохнуть немного. Я устала. И ребенок тоже.

– Как он? – Арман только сейчас вспомнил о ребенке.

– Слишком много двигался, тоже нуждается в отдыхе.

Она заснула сразу, Арман сидел рядом и смотрел, как неровное дыхание поднимает ее грудь, дергается уголок рта, вздрагивают веки. Время от времени глаза раскрывались, дикий блуждающий взгляд смягчался при виде Армана, она вздыхала и засыпала снова. Наконец она погрузилась в глубокий сон, дыхание выровнялось.

Арман вышел из спальни и начал собирать вещи. В первую очередь он достал из ящика письменного стола тетрадь в черном кожаном переплете – свою «библию», книгу химических формул и заметок, потом драгоценности и, наконец, кипу документов, которые потеряли всякую ценность. Паспорта не годились для путешествия, а специальные разрешения теперь, когда Петен и его правительство находились в тюрьме в Бельфоре, лучше было сжечь, чтобы не оставлять свидетельств сотрудничества с захватчиками. Арман знал, что для него опасны и американцы и французы, более всего, конечно, деятели подполья и партизаны, действовавшие в маки.

Жорж вошел в комнату и увидел, как его хозяин подносит спичку к груде бумаг в камине. Когда огонь погас и осталась горсточка пепла, Жорж произнес: – Я хочу уволиться, месье.

– Вполне разумно с вашей стороны, Жорж, – отозвался Арман, вороша пепел. Он подошел к своему секретеру и выдвинул небольшой ящик. – Вы и так проявили храбрость, оставаясь у нас так долго. Я хочу выразить вам признательность за то, что вы верно служили нам обоим. – Он подошел к Жоржу и положил руку ему на плечо. – Вот ваше выходное пособие, мой друг. – Арман протянул камердинеру плотную пачку денег. – Но у меня к вам просьба. Мы в ближайшие дни уедем. Я должен уладить свои дела, а мадам не может оставаться одна в мое отсутствие.

– Конечно, – ответил Жорж, кланяясь. – Вы мне сообщите, когда я могу уехать. – Он вышел из комнаты, и Арман подумал, что этот человек прожил рядом с ним шесть лет, а послезавтра они расстанутся навсегда. Как быстро все уходит из жизни!

Он созвонился с Мерсье и договорился о встрече на фабрике. Потом зашел к Анне и, стоя, смотрел на ее спящее лицо; ресницы иногда вздрагивали. «Как она красива! – подумал он. – Несмотря на жестокую расправу, даже без своих сияющих золотом волос…»

Он поцеловал ее и хотел уйти, но Анна проснулась и позвала его: – Подожди, Арман, побудь со мной!

Он сел на край постели и наклонился к ней, она сжала в ладонях его лицо и нежно поцеловала. Прильнув к ее молочно-белой шее, вдыхая томительный запах «Грации», он неожиданно почувствовал, что его плоть восстает, и страстно вернул ей поцелуй, потом резко оторвался и встал.

– Скоро ли? – прошептала она.

– Скоро, – пообещал он, еще не оправившись от изумления: стихия любви прорвалась в нем вспышкой сексуального возбуждения, такой странной и неуместной в этом угрожающем мире.

– Бог в помощь, – пожелала она, хотя он не сказал ей, что уходит. – Я буду ждать тебя.

Арман еще раз поцеловал ее и быстро вышел из дому, ощущая запах «Грации», запах Анны. Входя в метро, он все еще был во власти неожиданной вспышки желания. Но время «Грации» миновало: слово «grace» имеет также и другие значения – «милость», «благоволение», а время отвергает эти чувства. Миновало и время созданных им чудесных духов «Грация» – фабрика перестала выпускать их два с половиной месяца назад, когда не поступила партия бергамота, необходимого компонента этих духов. Два с половиной месяца назад в Париж вошли союзники и началась цепочка событий, которые заставляют их сейчас бежать из Парижа.

Подойдя к фабрике, он почувствовал беспокойство: хотя фабрика временно не работала, у дверей собралась толпа.

– Вот он! – завопил кто-то, увидев Армана, и толпа забурлила. – Коллаборационист явился!

– Свинья высунула свое рыло!

– Вылизывал немецкие задницы, а теперь тем же языком будет нам мозги пудрить.

Один рабочий пихнул в бок соседа и восхищенно провозгласил: – Ну прямо копия Гитлера!

– Послушайте! – воскликнул Арман. – Я давал вам работу все годы войны. Каждый из вас приносил домой приличный заработок, когда во Франции было десять миллионов безработных. – Хотя выкрики продолжались, Арману удалось привлечь внимание толпы. – Я не коллаборационист! Я всего лишь производил духи и одеколоны и продавал их.

Мерсье в рубашке с засученными рукавами вышел из толпы и встал рядом с Арманом.

– Слишком поздно, Жолонэй. Мы не хотим вас слушать. Мы считаем вас предателем.

– Мерсье! – вскричал Арман. – Ведь вы были моим помощником все эти годы!

– Нечего увиливать! Нам знакомы эти фашистские штучки. Я ветеран, и я воевал бы против немцев, если бы не мое больное колено. А вы не захотели сражаться за Францию. Сначала трус, потом предатель.

Арману хотелось ударить Мерсье по его широкому, мясистому лицу, которое прежде так часто расплывалось в угодливой улыбке. Арману слышался елейный голос Мерсье, благодаривший его за продукты с юга, которыми Арман с ним делился: говядину, ветчину, свежие яйца, виноград.

Арман понял – Мерсье хочет отвести гнев рабочих от себя, чтобы все забыли, что он был правой рукой хозяина.

Он еще раз воззвал к рабочим: – Каждую неделю вы приносили домой деньги, я платил вам больше, чем другие хозяева.

– Не вешайте нам лапшу на уши! – завопил Мерсье. – Мы бы отказались от этих денег, если б знали, что они от немцев, но вы сумели затуманить нам глаза! Мы должны были раскусить вас с самого начала, когда вы уволили рабочих-евреев.

– Но их нельзя было оставлять на работе, их бы арестовали!

– Молчите! Довольно лжи и уверток… Вы торговали духами, чтобы прикрыть свои зловонные аферы с нацистами. Из-за вас и мы оказались прислужниками наци, вы продавали им плоды нашего труда. Теперь с нас хватит! Фабрика наша! Все здесь принадлежит нам. – Толпа с ликующими кликами ринулась вслед за Мерсье на фабрику.

– Нет! – воскликнул Арман, но его оттолкнули.

Словно армия победителей, ворвавшихся в осажденный город, люди безжалостно крушили все кругом. Они опрокидывали чаны с ароматными маслами, разбивали бутыли, крушили машины, ломали стулья.

Драгоценные масла и спиртовые эссенции текли из помещений на улицу, запахи сгущались, люди кашляли, чихали, закрывали платками носы и рты. Раздался торжествующий крик, люди гурьбой выбежали из помещения, и тут же раздался оглушительный взрыв, взметнулось пламя. Горящие ароматические масла наполнили воздух сильным удушливым запахом.

Арман стоял перед горящей фабрикой. Языки пламени необычных цветов освещали жестокие ликующие лица. Арман подумал, что утром такие же лица окружали Анну. Он ринулся прочь, словно лисица, убегающая от охотников.

Дома он увидел, что Анна уже оделась в дорогу, повязав бритую голову платочком. Она была очень бледна, и он боялся за нее, но у них не было выбора.

– Скорее, – сказал он, беря ее за руку. – Пора.

Она взяла дорожную сумку с лекарствами, парфюмерией, бельем; он держал два больших чемодана. У дверей Анна остановилась и тронула его за руку. – Подожди, я вернусь через минуту.

Она снова поднялась по лестнице и спустилась с кружевным покрывальцем, перекинутым через руку, словно салфетка официанта в ресторане.

– Ну, идем же, – сказал он нежно, но настойчиво. Задержка могла быть пагубной.

Анна с опухшими ногами и тяжелым животом шла так медленно, что Арман был близок к панике. Повсюду были войска. Один раз Арман втащил Анну в дверь какого-то дома, ожидая пока не прошли солдаты. Он вел Анну окольными улочками и переулками, им нельзя выйти из города на юге: там американские войска противостояли немецким.

Сгустились сумерки. Когда они пересекли границу Парижа, уже наступила ночь. Они шли три часа молча, не обменявшись ни словом. У Армана горели ладони от тяжелых чемоданов, и он боялся за Анну. Он слышал в темноте ее затрудненное дыхание, подбодрял и абсолютно ничем не мог ей помочь. Слова «Держись, малышка!» звучали неуместно и бессмысленно. Она и так держалась из последних сил, не проронив ни слова жалобы. Когда он останавливался и давал ей передохнуть, повторяя свое «Держись, малышка!», она, закусив губу, храбро кивала головой.

Миновала полночь. За несколько часов они не встретили на дороге ни одного человека. Вдруг Арман услышал слабый голос Анны – она звала его. Он остановился и обернулся к ней. Она положила ему голову на плечо и сказала: – Я больше не могу.

Арман взял у нее из рук сумку, повесил ее себе на грудь, взял один чемодан подмышку, другой – в руку, освободившейся рукой обнял Анну, и они сошли с шоссе. На первой же поляне Анна в изнеможении опустилась на землю, Арман лег рядом с ней, и они тотчас заснули. Проснувшись, они увидели, что небо светлеет, и первые солнечные лучи освещают рощицу деревьев и кустарника, едва тронутых позолотой осени. Это было чудесное зрелище, и они радостно улыбнулись друг другу, забыв об ужасах ночи. Арман показал Анне на дикую яблоню: – Не обеспечит ли она нас завтраком?

– Попробуй.

Арман подошел к дереву и увидел на одной из низко свисающих ветвей раннее яблочко. – Хороший знак, – сказал он, поднося его Анне и, нагнувшись, поцеловал ее в шею.

– Может быть, мы проснулись в раю, – сказала она с улыбкой, откусила от яблока и поморщилась: – Кислое! Так и есть, это плод с Древа Познания.

Он сел рядом с ней, прижался щекой к ее обритой голове и процитировал: – «А от Древа Познания Добра и Зла, – не ешь от него, – сказал Господь».

– А если ты голоден, тогда можно, – возразила Анна, протягивая ему яблоко.

Немного отдохнув, они продолжили свой путь. Покупали еду в деревнях и городках по дороге. Молоко Анна выпивала в магазине, чтобы не нести с собой бутылок, а хлеб, копченую колбасу и фрукты брали с собой.

На второй день пути какой-то фермер предложил подвезти их в своем фургоне. Они с благодарностью согласились, не думая об опасности, потому что силы их были на исходе. Но фермер смотрел на них благожелательно, не любопытствовал, только спросил, когда Анне рожать. Он провез их часть пути – дальше им было не по дороге – и решительно отказался от платы, которую предложил ему Арман. Он высадил их за Фонтенбло, в окрестностях Сен-Флорантэна.

– Вам еще далеко? Да, нехорошо вашей жене так много ходить в ее положении, – он сочувственно кивнул и отправился своим путем.

Только на третий день они добрались до городка, где жили Дю Пре, друзья Армана.

Отцу Пьера было шестьдесят лет, но он выглядел на все восемьдесят.

– Не спрашивайте про маму, – прошептал Анне Пьер, – она попала в облаву и сейчас в каком-то лагере в Польше.

Месье Дю Пре, казалось, пребывал в каком-то своем мире, отрешенном от реальности, но он узнал Армана и тепло приветствовал его: – Помните, как вы у нас встречали Рождество? Какой был запах у жареного рождественского гуся! Да, эти времена не вернутся, воцарилось варварство… – Заметив, наконец, Анну, он сказал: – А, вы женились на еврейке! – Его ввела в заблуждение бритая голова Анны, с которой соскользнул платок. – Правоверные еврейки бреют или коротко стригут волосы и надевают парик. – Вы должны заказать парик, моя дорогая. Но все равно, вы прекрасны, как роза Сарона, приветствую вас, дочь моя! – и он обнял Анну.

Мария-Луиза, жена Пьера, расцеловала Анну в обе щеки, отвела в спальню и уложила ее в супружескую кровать. – Сейчас я принесу вам меда с яблочным уксусом, это тонизирует, – сказала она. – Но главное – отдых. Расскажете обо всем, когда отдохнете. Арман самый близкий друг Пьера, он член нашей семьи, и я полюблю вас как сестру.

Анна не хотела лежать в кровати, но Мария-Луиза была тверда как алмаз: – Беременность – серьезное дело. Никакие предосторожности не могут быть излишними.

Измученный Арман заснул на кушетке и проспал несколько часов, пока Пьер не разбудил его к обеду.

Несмотря на военные нехватки, Мария-Луиза приготовила настоящий праздничный обед: овощной суп, заправленный чесноком, рагу, салат, козий сыр и большой фруктовый торт, который испекли, пока гости спали. Два кувшина красного и белого вина стояли на белой скатерти, бросая на нее веселые блики.

Мария-Луиза дала Анне свой светлый халатик и розовый шарф, которым та обвязала голову. Анна слишком устала, чтобы есть с аппетитом, но отведала по кусочку от каждого блюда, все хвалила, и Арман был счастлив снова увидеть на ее лице улыбку.

Арман тоже не чувствовал голода, но, глядя на просветлевшее лицо жены, дружелюбные улыбки хозяев и ощущая надежность найденного приюта, прошептал со слезами на глазах: – Это лучший обед в моей жизни!

Супруги Дю Пре не задавали вопросов, но Арман чувствовал, что они ждут его рассказа. Анна и Арман не хотели напугать своим рассказом ребенка хозяев – веселую трехлетнюю Жозетту, копию матери. Она ухаживала за столом за дедушкой, беря с тарелки толстенькими пальчиками лакомые кусочки и предлагая ему. Он брал их, глядя на внучку с нежной улыбкой, от которой сразу становился моложе.

– Он живет только ради нее, – сказал Пьер Арману. – Слава Богу, что у него есть внучка, не то его давно уже не было с нами.

Он протер свои очки. – Не обращайте внимания на Жозетту, рассказывайте. Она еще слишком мала, чтобы понять.

Когда Арман закончил свой рассказ, у Пьера и Марии-Луизы в глазах стояли слезы, а дедушка плакал.

Мария-Луиза обняла Анну. – Вы можете оставаться у нас сколько угодно, – сказала она. – В городе есть прекрасная акушерка, очень опытная, она не теряется даже в самых трудных случаях.

– Да, она просто чародейка, – согласился Пьер. – Она принимала нашу Жозетту. Вообще здесь в городке очень хорошие люди. Они прекрасно к нам относятся, достают еду.

– И приносят вещи для Жозетты, – подхватила Мария-Луиза. – И приходят поболтать с дедушкой, чтобы развлечь его. Мы завели здесь друзей. Мне дают шитье – унылая работа, но ведь жить чем-то надо.

– Если шитье тебе не по душе, ты могла бы помогать мне в поле, – со смехом предложил Пьер.

– А я бы не прочь. Только если я буду весь день в поле, кто приготовит обед, сыграет в карты с дедушкой?

– Да я шучу, – сказал Пьер, целуя Марию-Луизу.

– Разве кто-нибудь может тебя заменить? И я всегда говорил, что место женщины – в доме.

– Ишь, как ты быстро перестроился! – засмеялась Мария-Луиза. – Настоящий перебежчик.

– Да, – поддержала ее Анна, – мужчины – лукавый народ.

Пьер принес старую бутылку водки, хранившуюся для особого случая. – Сегодня уж бесспорно особый случай, – заявил он, поднимая рюмку для тоста. – За вас, за ваше чудесное спасение. За ваше здоровье. И за мою мать. Лехаим [11]11
  Будьте здоровы! (евр.).


[Закрыть]!

После обеда Жозетта в полном восторге разложила свои игрушки в комнате дедушки, где теперь должна была спать, Пьер и Мария-Луиза разместились в комнате Жозетты, а Арман и Анна – в их супружеской спальне. Анна испытывала неловкость и сказала Пьеру, что сразу после родов они должны будут переехать от Дю Пре.

Через три недели и Арман и Анна почувствовали какую-то перемену. Атмосфера в доме неуловимо изменилась. Хозяева по-прежнему были приветливы, но исчезли оживление и сердечность первых дней, не звучал смех. В воздухе словно повисла какая-то тень.

– Поговори с ним, он твой друг и может быть с тобой откровенным. Пусть он расскажет, что случилось, – говорила Анна Арману.

Но Пьер был уклончив. Он говорил, что Арман себе что-то вообразил, и если отношения могут показаться менее сердечными, чем в начале, так ведь и луна проходит через различные фазы.

Анна не была удовлетворена этим разговором и решила подступиться к Марии-Луизе. На следующий день, когда они чистили на кухне зеленый горошек, Анна как будто между прочим сказала: – С тех пор, как мы приехали, вы совсем не выходите в гости по вечерам и к вам никто не приходит.

Мария-Луиза, склонившись над миской с горошком, пробормотала: – Да у нас не так уж много знакомых…

– Вы же мне говорили, что завели друзей в городке.

Женщина покраснела:

– Да, есть люди, которые хорошо к нам относятся…

Анна бросила работу и посмотрела в глаза подруге: – Мария-Луиза, вы мне стали сестрой, а Пьер братом. Мы чувствуем – что-то случилось. Пожалуйста, не скрывайте ничего. Что бы это ни было, я должна знать, неведение мучительно. Если вы меня любите, расскажите мне все.

– Если я вас люблю… – Мария-Луиза подняла голову, и Анна увидела, что по ее щекам катятся слезы. Она придвинула свой стул к Анне и обняла ее.

– Люди… – начала она с запинкой.

– Да? – подбодрила ее Анна.

– О, люди так глупы…

– Конечно, глупцов немало, – согласилась с ней Анна. – Есть и злые глупцы. – Внезапно она поняла смущение Марии-Луизы. – Ну, так что же они говорят о нас?

– Они… – Мария-Луиза не могла сдержать рыданий. Анна подождала, пока она успокоилась, и настойчиво повторила: – Ну, так что же они говорят?

– Мы сказали им, что вы наши родственники и мы давно приглашали вас погостить. Они спрашивают, почему вы пустились в путь в конце беременности? Почему не родили ребенка дома?

– Да, это логично, – заметила Анна. Грозное предчувствие охватило ее.

– Они… – Мария-Луиза снова заплакала, но сдержала слезы. – Они ничего не знают определенно, но думают, что вы – коллаборационисты. Кто-то видел вашу бедную голову, и сказал, что вас обрили, потому что… И они угрожают… О, Анна, я не понимаю, что случилось с этими людьми! Они были так добры к нам, к дедушке и к маленькой Жозетте!

– А теперь они вам угрожают за то, что вы приютили нас, – медленно сказала Анна. Она приняла решение мгновенно. – И вы в опасности. Кто угрожает? Кто эти люди?

– Я думаю… Это, наверное, члены ячеек Сопротивления, которые действуют в городе и в горах. Партизаны, те, кто скрываются в маки. Они неистовые патриоты, среди них есть евреи… – Она крепко обняла подругу и прошептала: – Я боюсь за Жозетту…

Когда семья Дю Пре села за ужин, их друзья уже покинули дом. Они оставили записку, в которой выражали свою признательность, любовь и надежду когда-нибудь встретиться вновь. Для Жозетты был оставлен подарок – кольцо из белого золота с овальным сапфиром, с просьбой вручить ей в день совершеннолетия с самыми нежными пожеланиями. Ужин прошел в молчании, никто не притронулся к еде, все думали о друзьях, бредущих куда-то в темноте.

Неполная луна освещала высокие травы, пока они не миновали луг и не вышли к тянущейся вдоль реки тропинке. Они уже три часа были в пути и надо было отдохнуть. Арман сложил свой пиджак и подложил его под голову Анне, растянувшейся прямо на сырой земле, сам лег рядом. Оба погрузились в тревожный сон, вдыхая насыщенный лесным туманом воздух, и проснулись на рассвете, дрожащие и оцепеневшие. Арман дал Анне выпить несколько глотков из фляжки с чаем, которую они захватили с собой, выпил сам и пожевал сырой деревенский хлеб; Анна есть не могла. Она поднялась с помощью Армана, ее спина невыносимо болела и ноги опухли еще сильнее, чем прежде. Она двигалась вперед медленными шажками, ставя целью дойти до каштана, которые Арман один за другим бросал перед ней на тропинку, приведшую их в лес. Подняв голову, Анна увидела в просвете леса группу домиков на холме, оранжево-серых в лунном свете.

– О, как красиво! Словно декорация в театре… – воскликнула она и вдруг со стоном согнулась пополам: – О, Боже…

– Анна! Что с тобой? – кинулся к ней Арман. Накатила вторая волна боли, и она упала на колени.

– Прости меня, Арман, у меня началось…

– Нет! – вскричал он холмам, деревьям, Богу. До родов оставалось не меньше двух недель. Как она сможет разрешиться здесь, на открытом месте, на земле, без всякой помощи? Он хотел умолить Анну, чтобы та потерпела еще немного, но увидел, что она, закрыв глаза, качается вперед-назад и жалобное стонет.

Он осмотрелся вокруг безумным взором. Среди домов на холме возвышался церковный шпиль, в постройке рядом с церковью горел свет. – Подожди меня, – сказал он Анне.

– Нет. Не оставляй меня, Арман. – Началась новая схватка, она задыхалась, ее потрескавшиеся губы побелели.

Арман разглядел вблизи какой-то темный сарай; он забросил в кусты чемоданы, поднял Анну на руки и внес ее в раскрытую рассохшуюся дверь. Помещение было пусто, только в углу лежала охапка соломы. Арман положил на нее Анну.

– Мои ноги! – вскричала она. – Ноги должны быть выше! – Он подложил под ноги охапку соломы.

Она тяжело дышала, лицо ее было в поту. Над головой Анны Арман различил надписи, сделанные белой краской: «Вив ла Франс! Вив де Голль! – Да здравствует Франция! Да здравствует де Голль!» – очевидно, в этой лесной постройке встречались члены Сопротивления.

– Воды! – застонала Анна. – Ради Бога, воды! – Он поцеловал ее в лоб. – Сейчас я вернусь!

Он привел священника и принес воды. Священник зажег свечи вокруг Анны. Схватки теперь происходили регулярно; она кусала губы и так ослабела, что не могла вымолвить ни слова; наконец, с трудом простонала:

– Воды!

– Нельзя! – остановил Армана священник, когда тот хотел поднести чашку к губам Анны. – Намочите платок и смочите ей губы. Пить ей нельзя. – Арман сделал то, что ему велели.

– Теперь поднимите ее! – продолжал распоряжаться священник.

Арман приподнял Анну, и священник подстелил под нее газету. – Это для дезинфекции, – сказал он. – В типографском шрифте есть керосин, он дезинфицирует.

Анна дышала коротко и затрудненно. Внезапно отошли воды. Она приподнялась на локтях, раздвинутые ноги ее были согнуты в коленях, лицо выражало какую-то отрешенность и вместе с тем сосредоточенность и решимость. Пламя свечей, окружавших роженицу, трепетало на ветерке.

Арман увидел, что священник, засучив рукава рясы, нагнулся над Анной и ввел ладони между ее ног. Раздался нечеловеческий крик, и священник выпрямился, держа за ножки винно-красного ребенка, который громко закричал.