Текст книги "Ароматы"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
4
Воздушный перелет из Лондона в Париж занимал всего пятьдесят минут. Подлетая к Парижу, Марти высматривала ориентиры столицы, знакомые ей по посещению Парижа с Жан-Люком: Сакре-Кёр, площадь Звезды с триумфальной аркой, Нотр-Дам-де-Пари. Она посетила все эти знаменитые места со своим «учителем», разговаривая по его приказу только по-французски.
«Уж я тебе отплачу, дай срок!» – поклялась Марти, вспомнив Жан-Люка.
Приподняв губку, она оскалилась, с ненавистью думая об этом предателе, влюбившем ее в себя и использовавшем как марионетку. Но Марти не торопилась с расплатой, сейчас она поставила перед собой другую цель. К тому же Жан-Люка нет во Франции, где Марти должна была узнать правду о своем происхождении, о своей матери, которую ненавидел ее отец, боготворивший первую жену. Свое отношение к матери Ви он перенес на старшую дочь-любимицу, а Марти, напоминавшая ему о втором неудачном браке, была обделена отцовской любовью. Марти необходимо было выяснить, кто ее мать, почему Арман на ней женился, как сложились их отношения. Она уже не была подростком, неистовой шальной бруклинской девчонкой, и чувствовала, что обращение к истокам поможет ей понять и даже изменить себя – дочь без вины виноватую, полную ревнивой любви к отвергшему ее отцу.
Из аэропорта она отправилась на метро на Лионский вокзал и заказала билеты на Марсель.
«Это где-то на юге», – сказал ей Жан-Люк, когда она показала ему фотографию. Выцветший черно-белый снимок: Арман – красивый, длинноусый, но с каким-то тревожным взглядом, на его руках годовалый ребенок – это она, Мартина, рядом трех-четырехлетняя Ви. Стоят перед стеной с круглыми амбразурами и двумя маленькими башенками. Мартина всю жизнь носила эту фотографию в сумочке, зная, что снимок сделан в городе, где она родилась и где прошло ее раннее детство. Очевидно, снимала мать – поэтому ее нет на фотографии.
Мать. Одиль.
Имя матери, изображение стены с амбразурами да еще упоминание отца о том, что у Одили была аптека – вот и все сведения, которыми располагала Мартина. С небольшой пачкой денег, двумя золотыми тарелками и столовым серебром, которые надо было продать, предстояло объехать всю Южную Францию – любой городок или большая деревня могли быть тем, что искала Марти.
– Вы интересуетесь пейзажем, – заметил сидящий напротив мужчина, попыхивающий сигаретой «Голуаз».
– Да, я ищу деревню или городок, обнесенный стеной с башенками… или там уцелел кусок такой стены… – Марти рассказала ему о фотографии.
– О, уверяю вас, это Фужер! – обрадованно заявил пассажир. – Я бывал там в детстве. Именно такая стена. Но это в Бретани, надо ехать на север, а вы едете на юг. – Он засмеялся.
Через десять минут Марти вышла из поезда. Ей предстояло вернуться в Париж, а там пересесть в брестский поезд и сойти в Ренне. Марти подумала, что раз уж так сложилось, нужно остановиться в Париже и разжиться деньгами. Она устала и продрогла – пальто, которое ей купила мать Джорджа, было модным, но ничуть не грело.
Прибыв в столицу и заказав в ресторане на вокзале тарелку лукового супа и литр красного вина, Марти решила, что она пробудет в Париже до тех пор, пока не спустит фамильное серебро Эгзитеров. Это ей удалось благодаря сносному знанию французского языка, знакомства с жизнью улицы и смелому флирту. Скупщик краденого дал Марти всего шесть тысяч долларов в разной валюте; она надеялась, что деньги «чистые».
Купив два толстых свитера, большую плитку шоколада и бутылку виски, она сложила все в чемоданчик и села на поезд в Ренн. Доехав до Фужера, она увидела, что город действительно окружен крепостной стеной с башенками, но, обойдя ее, Марти не нашла места, запечатленного на фотографии – дугообразного изгиба стены с двумя башенками по бокам. Магазины уже были закрыты, аптеки тоже. Она сняла комнату в Торговом отеле, с металлической кроватью, умывальником и большим шкафом. Поужинав, она поднялась в свою комнату, бросилась на кровать и проспала до утра.
Когда она спустилась к завтраку на террасу, воздух звенел от птичьего щебета. Со свистом проносились ласточки, звонко тенькали голубые синицы, вертясь на ветвях как акробаты. Мартина позавтракала кофе и булочками с джемом и отправилась в путь, сияющая словно солнечное утро. Но к обеду, обойдя все аптеки и три парфюмерных магазина, она не нашла никого, кто вспомнил бы о прежних владельцах по имени Одиль и Арман, никто не слышал фамилии Нувель. На нее смотрели подозрительно: что здесь нужно парижанке? – и отвечали неохотно.
Она не нашла никаких следов. Не нашла она и места, изображенного на фото, хотя прошла вдоль всей стены, и решила уехать из Фужера. Перед отъездом она посетила замок, где ее приветливо встретил священник, патриот Фужера, увлеченно рассказывавший посетителям об истории своего города. Рассеянно слушая речи маленького лысого человечка, Мартина рассматривала охотничьи трофеи последнего герцога, владельца замка, и вдруг увидела гравюру – вид города, обнесенного крепостной стеной.
– Это Фужер? – спросила она.
– Да разве вы не узнаете Каркассона, мадемуазель? – изумленно отозвался пылкий любитель истории. – Это город на юге, чудо Франции, его история восходит к римлянам и вестготам. Я вынужден признать, что этот великолепный город превосходит наш Фужер. Фужер называют Каркассоном Бретани.
– Где же он находится? – спросила Мартина, внимательно разглядывая гравюру.
– На юге, недалеко от Тулузы, вблизи границы с Испанией.
Поблагодарив за объяснения и внеся скромную лепту на реставрацию замка, она, окрыленная новыми надеждами, вернулась в отель и сложила свой чемодан, чтобы немедленно ехать на юг.
Сев в поезд на Марсель, она поняла, что поездка на север была ошибкой. В памяти Мартины возникло воспоминание – они отплывали в Америку из Марселя. Маленькая Мартина говорила. «Ма Сай», и Марсель представлялся ей толстой «Мамой Сай», которая машет красным платком их кораблю. Она помнила свое детское словечко «Ма Сай», и почему она только сейчас смогла отождествить его с Марселем? На юг, конечно, на юг!
Мартина прибыла в Каркассон в ветреный пасмурный день, необычный для этого времени года. На холме на фоне серебристо-серого неба возвышался темно-серый замок; вьющаяся лента реки Од отделяла нижний город от верхнего.
Каркассон был вдвое больше Фужера, а аптек было, наверное, втрое больше. Предстояло обойти все.
В первой аптеке на улице Верден говорливая женщина сразу вспомнила: – Одиль? А как же! Рыженькая, как морковка, полненькая, веселая. И надо же – такая трагическая история! Муж толкнул ее под поезд. Говорили – несчастный случай, но я-то лучше знаю. У мужа был роман с дочкой мясника. И они поженились через месяц после смерти Одиль, а через полгода у них родился ребенок.
– Когда это было?
– Дайте подумать… До того, как мы переехали на улицу Верден. В 1940? Да нет, в 1939!
Марти выбежала за дверь.
Обойдя десятки аптек, к часу закрытия Марти оказалась на главной площади и, увидев аптеку, заторопилась к ней. Владельцы наводили порядок на прилавке, за ними стояли ряды флаконов с разноцветными жидкостями.
– Простите, – обратилась к ним Марти. – Не знаете ли вы имени Арман Нувель или Одиль Нувель – они работали в годы войны в одной из аптек Каркассона.
– Нувель? – отозвался мужчина с расплывшимися чертами обрюзглого лица. – Нет, не припомню.
Вмешалась его маленькая и живая, как птичка, жена:
– А ведь был такой иностранец, он делал духи. Звали его Арман, а фамилия другая. Да, он жил в Каркассоне, вспомни-ка, мой старичок! – Она повернулась к Марти: – Только это было после войны. Я точно помню.
– Может быть. Пожалуйста, вспомните что-нибудь еще! – встрепенулась Мартина.
Маленькая женщина нахмурилась и, снова повернувшись к мужу, стала рассказывать ему, а не Мартине: – Ты должен помнить, Люсьен, он потом сбежал из города. Такой был скандал! Оказалось, что он немец!
– А, ты говоришь о мужчине, который стал зятем Бенуа? Бенуа, ветерана еще первой войны… Да, теперь я вспомнил, мой зайчонок…
– Да, да, мой Люсьенчик… Инвалид Бенуа, в кресле-каталке. Суарецы купили аптеку у его дочери… Она бросила свое дело, заболела, что ли…
– А через полгода Суарецы перепродали ее нам, – с довольным видом закончил старик.
– Дочь Бенуа звали Одиль, – вспомнила жена.
– А фамилия? Одиль Нувель? – настойчиво расспрашивала Марти. – Она вышла замуж за Армана Нувеля?
– Не помню, – пожала плечами женщина. – Он был немец, выдававший себя за француза. Самозванец.
– Его звали Арман, – вмешался муж.
– Фальшивое имя. Но вот дочь Бенуа действительно звали Одиль, я вспомнила, в честь святой Одиль, покровительницы Эльзаса.
– Расскажите мне о ней! – нетерпеливо настаивала Марти.
– Я вам все рассказала, если вы слушали. Она бросила аптеку, потом ее купили Суарецы.
– Фамилия! Ее фамилия?
Люсьен наклонился, как бы защищая своим телом жену от возбужденной Марти, и сказал очень громко и раздельно, как говорят с глухими: – Мадемуазель, моя жена вам уже сказала: Бенуа! Несколько поколений семьи Бенуа владели этой аптекой.
– А фамилия ее мужа?!
– Да кто ж его знает! – Он повернулся к жене. – А знаешь, что я вспомнил, Лилетт? В подвале были флаконы с зеленой наклейкой: «Зазу», кажется, духи, которые делал этот немец.
– Где они теперь?! – Марти еле сдерживала возбуждение.
Мужчина по-прежнему обращался к жене: – А что мы с ними сделали?
– Да ничего, там и остались.
– Они в подвале? – закричала Марти. Супруги посмотрели на нее неодобрительно, и она, понизив голос, попросила: – Отведите меня туда… Пожалуйста!
– Мы закрываем аптеку, мадемуазель, – строго сказала Лилетт и, посмотрев на часы, добавила: – Мы уже закрылись.
Марти быстро вытащила из сумочки кошелек, – глаза женщины сразу впились в него.
– Если вы хотите купить, тогда пожалуйста. Люсьен, принеси флакон. 50 франков.
«Вымогатели», – подумала Марти, вынимая стофранковую банкноту, но вслух сказала: – Я возьму два.
«А может быть, духи лишились запаха за эти годы», – подумала она.
– Рады помочь вам, дорогая, – медовым голоском пропела Лилетт.
Люсьен принес флаконы, Марти открыла один, понюхала – и перенеслась в свое бруклинское детство. – Я знаю этот запах, – прошептала она. И снова спросила, но уже не резким и требовательным, а умоляющим тоном: – Скажите, где я могу еще что-нибудь узнать об Одиль Бенуа?
Стофранковая банкнота прояснила память Лилетт, и она сказала: – Кажется, она сошла с ума. После того как убежал ее муж.
– Да, сошла с ума, – подтвердил Люсьен. – После такого потрясения…
– Но она не умерла? – спросила Марти.
Лилетт уставилась на нее неодобрительно. – Француженки не умирают, если им попался плохой муж.
– А ребенок… Ведь у Одиль был ребенок? – с трудом выговорила Марти. «И этот ребенок – я! – хотелось сказать ей вслух. – Дочь Одиль, внучка ветерана войны…»
Люсьен посмотрел на нее растерянно. – Этого я не помню. Но вы можете посмотреть записи в мэрии.
– Спасибо, большое спасибо… – Марти схватила флаконы и выскочила за дверь.
На следующий день Марти стояла у дверей мэрии еще до открытия. Клерк принес ей записи актов. Дрожащими руками она положила книгу на стол и пробежала глазами страницы на «Б», пока не дошла до «Бенуа, Шарль». Ее дед? Потом шли имена «Бенуа, Клод», «Бенуа, Маргарита», «Бенуа, Одиль». «Родилась 3 июля 1909 года, родители – Клод Бенуа и Жанна (Даррс) Бенуа. Вышла замуж за Армана Деларю 6 ноября 1946 года. Умерла 17 декабря 1969 года».
Марти была ошеломлена. Три месяца назад ее мать еще была жива! Марти не сводила глаз с даты, как будто думая, что она сейчас изменится на ее глазах. Всю жизнь Марти думала, что ее мать умерла. Мать Ви умерла, и мать Марти тоже, поэтому они обе живут с отцом.
Она должна была сделать передышку. Оставив книгу записей актов на столе, она вышла на улицу, купила «Голуаз» и выкурила сигарету, глубоко затягиваясь, как будто вдыхала марихуану. Потом вернулась в комнату и перелистала книгу до буквы «Д» «Даррс» – не нужно. «Деларю, Мартина. Родилась 6 января 1948 года, отец – Арман Деларю, мать – Одиль (Бенуа) Деларю».
Рождение. Смерть. Мартина почувствовала, будто время остановилось и все поплыло перед ее глазами, словно она курила не табак, а опиум. Увидев, что она сидит неподвижно, уставившись в пустоту, клерк подошел и спросил ее. – Вам уже не нужна книга, мадемуазель?
– Нет, нет, подождите! – встрепенулась она. – Скажите, а у вас хранятся свидетельства о рождении и смерти!
– Да, копии.
– Пожалуйста, – Марти написала два имени и протянула ему листок. – Достаньте мне эти два свидетельства.
Он взял листок, посмотрел.
– Хорошо, я постараюсь. Приходите через три дня.
– Нет, мне надо срочно. Постарайтесь найти их сейчас!
– Невозможно.
Она побоялась предложить ему взятку. Он может взять, а может отказаться, так как это нанесет ущерб его чести, или чести Франции, словом, чему-то, что мелкие чиновники числят на следующем месте после Бога. Она облизнула губы кончиком языка и кокетливо улыбнулась. Потом опустила ресницы и медленно подняла их, поймав его взгляд. – Как вас зовут?
– А-Альбер, – ответил он, заикаясь. Лицо его было покрыто шрамиками от гнойных прыщей.
– Альбер, – сказала она нежно, – мне очень нужны эти бумаги. Не могли бы вы помочь мне и найти их поскорее?
Она взяла его руку и крепко сжала – его пальцы почти коснулись ее груди, а глаза едва не вылезли из орбит. Марти глядела на него, ласково улыбаясь. – Вы сделаете это для меня?
– П-п-после обеда. Приходите в четыре.
Марти повернулась к выходу.
– Вы так добры ко мне, Альбер, – проворковала она. – Я никогда вас не забуду.
Марти подхватила свою сумочку и вышла. Переступив порог, она сразу забыла имя клерка.
Рождение Мартины было зарегистрировано ее матерью и крестным отцом доктором Маллакэном. «Почему не родным отцом? Неужели он отверг младшую дочь с самого момента рождения?» – подумала Мартина. Свидетельство о смерти Одиль Бенуа, умершей три месяца назад, не было еще получено и зарегистрировано в каркассонской мэрии. Клерк потратил немало усилий, но выяснил, что умерла она в приюте для умалишенных в деревне, расположенной в шестидесяти километрах от Каркассона. Он рассказывал об этом, глядя на Марти, как новорожденный теленок на луну, но ожидаемой благодарности не получил.
Она коротко сказала: «Спасибо» и быстро вышла, кивнув ему: «Прощайте, Альфред…»
– Альбер, – жалобно проблеял он ей вслед, но она не обернулась.
Таксист запросил задаток; она недовольно сунула ему деньги и села на заднее сиденье. Через сорок минут они подъехали к каменному зданию, окруженному стеной с башенками, – уродливой пародии XIX века на Каркассон.
– Это убежище для душевнобольных Святой Анны, – сказал шофер. – Вас подождать?
– Ждите.
– Если больше часа, то плата повышается.
– Ладно, мошенник. Ждите, пока я выйду.
– Слушаюсь, мадам.
Марти вошла в мрачный холл и сообщила дежурной сестре, что приехала за свидетельством о смерти. Та проводила ее к регистраторше Мадам Фуке, женщина с пронзительными глазами, взгляд которых как будто пришпилил посетительницу к зеленому креслу, осведомилась у Марти, что ей угодно. Избегая смотреть прямо в глаза, глядя на мочку уха мадам Фукс, Марти изложила свое дело. Та шмыгнула носом и сморщила лицо, как будто вдохнула испорченный воздух.
– Вы сказали, мадемуазель, что ваша мать находилась у нас двадцать лет, и вы ни разу не навестили ее?
– Я считала ее умершей.
– Конечно, вам так было удобнее.
Марти захотелось удушить регистраторшу.
– Я не собираюсь обсуждать с вами свои семейные дела, – процедила она сквозь стиснутые зубы – Мне нужно свидетельство о смерти.
– Вы не смеете говорить со мной таким тоном!
– Почему? Я приехала по делу. Вы должны выдать мне этот документ как законной наследнице. Или вы его не оформили?
– За кого вы нас принимаете? В нашем учреждении документация в идеальном порядке.
– Если бы это было действительно так, то свидетельство о смерти уже находилось в Каркассоне. Прошло три месяца, а вы его до сих пор не отправили.
– Если вы приехали учить нас, как вести дела, то лучше вам убраться отсюда немедленно! – прошипела мадам Фукс.
Марти вышла и попросила дежурную сестру в холле провести ее к директору или директрисе.
– Вам назначен прием?
Марти чувствовала себя на грани срыва, она или зальется слезами, или выбежит из холла и уедет. Но к собственному удивлению, она ответила твердым голосом – Мне не надо договоренности. Я из газеты и должна расследовать, что тут творится в вашей Богом забытой дыре. И я напишу такую статью, что ваше начальство подавится собственными зубами!
Женщина мгновенно выбежала и через пять минут вернулась, чтобы проводить Марти в кабинет директора. Когда Марти вошла, Эжен Граннэф, румяный полный мужчина, потушил окурок сигары. И поправил галстук.
– Добрый вечер, – сказала она приветливо. – Извините, что я явилась в неприемные часы и без договоренности. Я только что прилетела из Вашингтона. – Она наслаждалась собственной импровизацией, чувствуя, что только крепкий галльский юмор, неожиданно возродившийся в крови американской девчонки, даст ей разрядку и освободит от тягостной подавленности. – Меня ждет шофер, времени у меня в обрез. Мне нужно свидетельство о смерти Одиль Бенуа Деларю.
– Ну конечно же! – он кивнул головой сестре.
– Минутку! – Марти остановила женщину. – Принесите заодно и историю болезни. – Она обернулась к директору: – У нас есть сведения, что она умерла в результате отравления несвежей пищей.
Марти чуть не расхохоталась, увидев, как побагровели и без того румяные щеки директора.
– Это невозможно, мадемуазель! Я сам питаюсь здесь, и весь персонал тоже.
Марти пожала плечами. – Мы имеем сигналы. Не только об этой пациентке.
Сестра принесла бумаги. Одиль Деларю скончалась в возрасте шестидесяти лет от обширного инсульта. В истории болезни были записи сиделок и медсестер о состоянии больной, назначения врачей, описание болезни за двадцать лет. Диагноз – паранойя, с фазами депрессии и возбуждения. Ей делали электрошок.
Марти читала страницы, испещренные латинскими фразами и названиями лекарств, и думала: «Это была моя мать, ее пичкали химией и дергали электрошоками. Моя мать, женщина, которая меня родила. И я жила, не зная о ней, пока бездушные руки врачей манипулировали ею как марионеткой».
– Она скончалась спокойно, без страданий, – заверил ее Граннэф.
Марти не слышала его слов. Она продолжала перелистывать страницы, дойдя до последней записи: «Тело взято из больницы доктором Стефаном Маллакэном».
«Кто это? Мой крестный отец или его сын?»
Он жил в Эй-сюр-Буа. Шофер знал этот городок: у него там жила племянница с мужем и двойняшками-сыновьями. О Маллекэнс он не слышал, но предложил отвезти Марти к племяннице, где можно переночевать, а утром предпринять розыски. Марти была тронута неожиданной благожелательностью и немедленно согласилась.
Алан Брис вез Марти по темной дороге, в восторге от пассажирки, которая усмирила это чудовище – Граннэфа – директора страшного «убежища» для душевнобольных, где окончил свои дни его родной брат, вернувшийся с войны с психическим расстройством.
Его симпатия к Марти возросла, когда он узнал, что она американка. Посадив ее рядом с собой, он всю дорогу восхищался американцами, вместе с которыми освобождал Париж.
В Эй-сюр-Буа они перекусили в закусочной, потом Брие сбегал предупредить племянницу.
– Она в восторге, – объявил он, вернувшись, – она просто счастлива принять гостью, которая отделала доктора Граннэфа.
– Почему же? – спросила Марти.
– Ее отец умер в приюте Святой Анны.
«И, наверное, он знал мою мать, может быть, дружил с нею», – подумала Марти и сжала руку Алана. Как легко породниться с незнакомыми людьми…
Племянница Брие помогла ей разыскать Маллакэна. Он жил в полуразрушенном доме на окраине города, стоявшем в полукилометре от других домов. Марти постучала и услышала шарканье. Когда дверь открылась, из комнаты ударила такая вонь, что Марти отступила назад.
Маллакэн вперился в нее одним глазом, другой – стеклянный – глядел поверх ее головы. На нем был засаленный темно-синий халат с приставшими кусочками пищи. Крошки застряли и в небритой щетине на щеках и подбородке.
– Доктор Маллакэн, я – Мартина Нувель. Разрешите мне поговорить с вами.
Живой глаз подмигнул ей.
– Вам нужны мои рецепты? Рассказы о моих любовных историях? Ну-ну, входите.
Она задержала дыхание и вошла вслед за ним в гостиную, где на столах, на стульях и на полу громоздилась немытая посуда, по которой ползали комнатные муравьи.
– Хотите чаю?
– Нет, спасибо. – Она поискала глазами стул почище, убрала с него чашку и села.
– Что вы хотите?
– Я дочь Одиль Бенуа.
– Как? – он подошел и посмотрел ей прямо в лицо. – Вы приехали из Америки?
– Да.
– Ваша мать умерла, – сообщил он.
– Да, я узнала. Расскажите мне о ней. Для этого я и приехала.
Он заложил руки за спину и ходил по комнате, уставясь в пол. Потом остановился, вперившись живым глазом в Мартину и выпалил: – С тех пор как она сошла с ума, она выглядела словно старая швабра!
– А отчего она помешалась?
– Не дурачьте меня, девушка! Вы отлично знаете, отчего. Оттого, что сбежал ее муж, коллаборационист Арман Жолонэй.
– Нет, – сказала Марти. – Она была замужем за Арманом Нувелем, во Франции он называл себя Деларю.
– Это был предатель Жолонэй! – Он смотрел на Мартину невидящим взглядом, словно позабыв, кто она такая. – Этот мерзавец! – он снова начал мерить шагами комнату. – Мы все разузнали о нем, и я и мои товарищи по маки. Ах, дни маки! Это были великие дни, девушка, они уже не вернутся.
Арман Жолонэй. О, я его не забуду. Красавец-мужчина, но продался нацистам. Разливал по бутылкам свои зловонные духи, чтобы ублаготворить бошей. И женился на немке; она умерла от родов до того, как он появился у нас.
Марти слушала как зачарованная «Может быть, он впал в старческий маразм», – думала она, но в глубине души сознавала, что все это – правда.
– Молодая девица, – спросил он вдруг, глядя на нее, – зачем вы пришли?
– Маки! Расскажите мне про маки!
– Да, я был лидером Сопротивления Каркассона. Мы скрывались, но мы знали все. Появился человек с белокурой девочкой. Через год мы узнали, что он предатель и убийца одного из наших.
– Убийца?!
– Не притворяйся, что не знаешь. Он выстрелил ему прямо в сердце, а может быть, в голову. После похорон.
– Кого похоронили? – быстро спросила Марти.
– Его жену-немку. Она умерла от родов. Мы решили захватить предателя на кладбище. Но он вырвал ружье у одного из наших и застрелил его.
– И вы схватили его? – Марти как-то не могла почувствовать, что слушает историю о своем собственном отце.
– Одиль, разве ты не помнишь? – «Он уже принимает меня за мою мать», – подумала Марти. – Ты мертва, вот и память потеряла. Ты же сама просила меня не трогать его, подождать, пока ты подашь знак. Да, ты была ужасная, зловещая женщина. Хуже «черной вдовы».
– Мне очень жаль, – невольно извинилась за мать Мартина.
– Да, а ты, Мартина, была хорошая девочка, ты всегда улыбалась своему дяде Стефану. Бывало, прибежишь ко мне в комнату с семечками подсолнуха в ладошке, а я думаю: вырастешь, женюсь на тебе. Одиль, ведь это должен был быть наш с тобой ребенок…
– Какой ребенок?
– Мало того, что ты умерла, так еще и оглохла? Мартина, моя крестная дочка. Если бы ты родила ее от меня, а не от немца, ты бы не захотела убить ее.
– Убить?
– Да, ты замышляла это. Отравить, или поджечь дом, или расчленить ее на части, как цыпленка. Ты зашла слишком далеко. Ты стала воплощением зла. Ну, убить немецкого прихвостня, а заодно и его дочку, это я могу понять. Но ты хотела убить и наше дитя, Одиль. Наверное, – сказал он, переплетя пальцы рук, – ты сошла с ума.
Мартина не в силах была вымолвить ни слова. Он прошел на кухню, но, очевидно, забыл, что там хотел взять, и вернулся к Мартине.
– Да, ты была ужасна. Твой муж был плохой человек, но оказался лучше тебя. Он спас ребенка.
– Которого?
Он уставился на нее.
– Ты – этот ребенок, Мартина. Ты выросла, и я женюсь на тебе. Сними платье.
– Нет!
– Точь-в-точь как твоя мать. Не хотела, пока свадьбу не сыграем. Ну, сыграем с тобой свадьбу, ладно. А пока раздевайся.
Испуганная и задыхающаяся в зловонной комнате, Мартина рванулась к двери.
Он посмотрел на нее с мягким упреком. – Куда же ты? Я рассказал тебе о твоей матери, как ты хотела. Больше никто на свете не помнит о ней. Она умерла. В декабре, от инсульта. До этого у нее была депрессия с элементами паранойи. А вообще у нее было крепкое здоровье. Мы с ней гуляли каждое воскресенье, я угощал ее обедом в кабачке. В приюте кормили ужасно.
– Так вы ее навещали каждую неделю?
– А как же, ведь она была дочерью моего лучшего друга. Я держал ее в купели. Я чувствовал ответственность за нее. Ну, а теперь мы попьем чаю.
Он пошел на кухню, на этот раз помня, зачем идет, но вдруг выскочил оттуда, взволнованный и рассерженный, и закричал на Мартину, снова называя ее Одилью.
– Ты погубила меня, Одиль. Из-за тебя я живу один в этой грязной дыре. Товарищи не верили мне, они думали, что я щажу этого Жолонэя ради тебя. Но я ждал твоего зова. Л когда ты прибежала ко мне как безумная и мы пошли за ним, он уже скрылся вместе с девочками. И они подумали, что это я помог ему! – По его обвисшим щекам потекли слезы. – Они обвинили меня и накинулись, как собаки на зайца.
– И они схватили вас?
– Как бы не так. Я скрылся, как и этот Жолонэй. А он был неплохой малый. Он сотрудничал с немцами по наивности – он был бизнесменом и считал, что вправе заниматься своим делом. А партизана он убил случайно… Убил, спасая свою жизнь. А ты хотела убить из демонской злобы, Одиль. Убить нашего ребенка! А он спас Мартину. Ты должна быть благодарна ему. Я слышал, что он уехал в Америку. Наша маленькая девочка растет там.
Мартина больше не в силах была слушать.
– Я должна уйти. Откройте дверь, пожалуйста, – сказала она твердо.
Он повиновался, как автомат, и открыл дверь.
– Очень приятный визит. У меня теперь мало посетителей. В следующий раз я напою вас чаем.
Мартина выскочила за дверь. – Спасибо, – сказала она тонким дрожащим голосом и ринулась вниз по лестнице.
– Когда увидите вашего отца, – крикнул он ей вслед, – скажете, что я его прощаю.
Мартина бежала через поле, завывая, словно раненый зверь. Услышав свой голос, она резко остановилась и замолчала. Бежать некуда. Поиск закончен. Надо возвращаться домой.
