Текст книги "Ароматы"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Жорж с вежливым недоумением пожал плечами.
– С немцами. – На миг черты лица Жоржа стали жесткими, но он ответил Арману с непроницаемым лицом: – Вам больше ничего не нужно, месье?
– Нет.
Оставшись один, он подошел к зеркалу. Опершись ладонями на туалетный столик, он глядел на человека, который часто становился для него загадкой, а иногда был ненавистен. И он повторил своему отражению слова отца: «Дерьмо! Бесхарактерный никудышник!»
И сразу же начал ожесточенно оспаривать приговор: «Ты не понимаешь! Я тоже ненавижу их! Поэтому я не позволю им уничтожить меня. Мое блестящее дело, которое я создал своим гением…»
Арман опустил голову. «Ведь есть же моральный критерий, – подумал он. – Можно ли жить со спокойной совестью, принося ее в жертву успеху».
От отвернулся от зеркала и вскрикнул, обращаясь к невидимому собеседнику – отцу: – Будь ты проклят! Ты никогда не верил в мои силы. Вопреки тебе я выстоял и снова покрыл блеском имя Жолонэй. Я выстою и не поддамся ни тебе, ни немцам и сохраню то, чего достиг!
Он тщательно оделся, вдел без помощи Жоржа ониксовые запонки и надушил платок одеколоном «А.Ж.» – «Арман Жолонэй», который создал специально для себя.
Он решил пройтись пешком, чтобы рассеяться и подышать свежим воздухом. Проходя по набережной, он остановился и стал смотреть вниз, на Сену, представив себе, как река, обозначенная синей прожилкой на карте Парижа, устремляет свои воды в Ла-Манш. Текучая вода, река как символ жизни, – Арман с особой силой почувствовал верность этой метафоры.
Перед ним на острове Сите темнел силуэт собора Парижской Богоматери, Нотр-Дам-де-Пари – Владычицы Небесной, к которой несутся молитвы со всех концов ее города.
«Ну, хватит бесплодных раздумий», – решил Арман и, подняв подбородок, быстро пошел к ресторану.
– Все уже наверху, месье, – сказал ему, кланяясь, метрдотель. – Вас проводить?
– Спасибо, Жак, не надо.
Арман постучал в запертую дверь, – никто не открыл, хотя за дверью слышались голоса и громкий смех. Он постучал громче, потом нажал ручку двери и вошел.
Оберг заметил его сразу.
– А! Жолонэй явился! – воскликнул он по-немецки. – Сюда, сюда!
Видный эсэсовец Оберг недавно был назначен главой полицейского управления Парижа. Сияя улыбкой на розовом потном лице, он подвел Армана к гостям и представил:
– Это великий парфюмер Жолонэй! Наши прелестные кошечки благоухают его духами так, что не оторвешься от их мордашек. Почему вы до сих пор не приходили, Жолонэй? Знаете, я столько раз приглашал этого негодника, но он, видите ли, всегда очень занят, – сказал Оберг представительному офицеру с грудью, увешанной орденами. – Я уже мог подумать, что я вам не по душе и вы не хотите приходить. Ну, а теперь с вас штраф за то, что долго не являлись! Выпьем за мое назначение! Хайль Гитлер! И подумать только, как скромно я начал, а теперь мне принадлежит Париж! Так выпьем же! Прозит!
Арман послушно взял бокал и выпил. – Постойте, этого мало! – вскричал Оберг. – Мы братья, немцы и французы, вы и я! Так выпьем же на брудершафт!
Арман оцепенел, но знал, что отказаться не сможет. Скрывая страх и отвращение, он видел себя как бы со стороны. Они сцепились руками в локтях, чокнулись и выпили.
– Сервус! – воскликнул Оберг, звонко целуя Армана в обе щеки.
– Сервус! – тупо повторил Арман, зная, что теперь ему придется звать Оберга на «ты».
– Ну вот и отлично, – сказал Оберг. – Вы почтили меня своим приходом. Все пришли, даже мой высокоуважаемый босс, обергруппенфюрер. – В глазах Оберга блеснул недобрый огонек. – Высокий начальник пришел удостовериться, гожусь ли я для нового поста. Как же, ему трудно проглотить такую пилюлю – простой деревенский парень заполучил лакомый кусочек. А работенка-то непростая, придется попотеть. – Оберг вдруг взглянул на Армана с раздражением и злостью. – Вы, французы, думаете, что это легкое дело – наводить у вас порядок. Да вы же вандалы, ваш город кишит преступниками. Вы и представления не имеете, что такое порядок! Но мы вас научим!
Тон был угрожающий, и Арман почувствовал перед собой опасного зверя. К счастью, уже садились за стол.
Шампанское пили к закуске, звучали тосты. Потом подали «Марго» 1929 года с прессованной уткой. Включили музыку Вагнера.
Арман понюхал кирпично-красное вино; аромат был изумителен – изысканный и чувственный. На мгновение он почувствовал себя счастливым.
– Wundcrbar! – прозвучал рядом с ним густой голос. – Nicht War [8]8
Великолепно, не правда ли? (нем.).
[Закрыть]?
– Tres bon [9]9
Превосходно (фр.).
[Закрыть], – вежливо отозвался Арман, вспоминая имя соседа слева. Он был представлен Арману как обергруппенфюрер, а имени он не разобрал. Арман извинился и переспросил.
– Обергруппенфюрер Раухмансберг, к вашим услугам. Для меня огромное удовольствие снова побывать в Париже. Я всегда восхищался вашей культурой и утонченностью. Хотя бы это вино – какой аромат! Какое удовольствие вдыхать нежный, изысканный запах после вони, которой я надышался на Востоке. А эта утка, – сказал он, наклоняясь над своей тарелкой, – какой упоительный запах и вкус.
Арман знал, что прессованная утка была фирменным блюдом ресторана. Мясо утки обдирали с костей и держали под прессом, чтобы отцедить кровь.
– Вы служите на Востоке? – вежливо спросил Арман.
Обергруппенфюрер с наслаждением ел утку, и подбородок его блестел от жира; он подвязал вокруг шеи носовой платок и, прежде чем ответить Арману, развязал его и вытер им рот.
– Да. Здесь я на несколько дней в отпуске. Такое счастье оказаться среди цивилизованных людей после этих грязных евреев. А вы, месье…
– Жолонэй.
– О, вы знаменитый месье Жолонэй! Рад познакомиться. Я купил несколько ваших белых бутылочек для своей сестры, а ваш одеколон был для меня просто спасением.
– Извините? – удивленно спросил Арман, сделав глоток чудесного «Марго».
Немец улыбнулся. – Когда ветер дует в определенном направлении, несет такою вонью, что просто нечем дышать. Даже крепкий человек может почувствовать дурноту. И я всегда ношу с собой надушенный носовой платок.
– Но откуда же этот ужасный запах?
– Как так откуда? – недоуменно переспросил сосед. – От трупов, разумеется.
– Трупов?!
Грузный немец нахмурился и посмотрел на Армана с некоторым подозрением, потом резко выпалил: – Евреи! Трупы грязных евреев! – и, повернувшись к Арману спиной, заговорил с соседом с другой стороны.
К горлу Армана подступила тошнота. Утка на тарелке представилась ему куском трупа замученной птицы, вино выглядело угрожающе кровавым. «Этот человек – безумец», – подумал Арман. Он вспомнил умное доброе лицо мадам Дю Пре. Отец обвинял его в слепоте, но все же он что-то сделал для евреев. Для горсточки евреев. Последовав совету своего знакомого, полковника немецкой армии, он сразу после оккупации уволил со своей фабрики всех евреев, выдав им тройное жалованье и посоветовав покинуть Париж. Это было еще до исчезновения матери Пьера. Благодарение Богу, он действовал достаточно быстро.
– Господа, внимание! – раздался вдруг резкий голос. Все настороженно замолчали. – Поприветствуем прибытие обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейндриха!
Все встали, выбросив правую руку в гитлеровском приветствии. В сопровождении двух адъютантов вошел Гейндрих – прямой, с резкими чертами лица. Он окинул комнату быстрым взглядом, задержав его на Армане, не присоединившемся к приветствию.
– Хайль Гитлер! – произнес он. – Садитесь.
Он поздравил Оберга, потом стал переходить от одного к другому, обмениваясь приветствиями и рукопожатиями. Когда Гейндриху представили Армана, глаза его блеснули.
– О, так вы тот самый Жолонэй, благодаря которому благоухают наши офицеры. Но я вижу – мы вам не по душе.
Арман замер, охваченный тревогой.
Гейндрих улыбнулся и положил руку ему на плечо. – Конечно, французский гражданин не обязан присоединяться к приветствию, введенному фюрером. Но это можно сделать из вежливости. Более того, я назвал бы это политическим жестом. Надеюсь, вы запомните мой совет? – Гейндрих почти незаметно подмигнул Арману.
Когда через несколько минут он покинул зал, все руки поднялись в прощальном приветствии, – поднялась и рука Армана. Через месяц Арман получил от немецких военных властей специальное разрешение на выезд из Парижа в Грас, где он должен был наблюдать за сбором цветов на своих полях лаванды и за отправлением сырья в Париж. 4 июня 1942 года Рейнхард Гейндрих был убит недалеко от Праги группой чешских патриотов. Арман узнал об этом позднее, но дата запомнилась ему навсегда: в этот день он впервые увидел Анну.
3
Девушка шла легкой походкой через поле цветущей лаванды, наклонялась, срывая цветок, и нюхала его. Ее движения были похожи на танец.
Ослепительно белокурая, она напомнила Арману Королеву Викингов, о которой он не вспоминал с тех пор, как они расстались. «Но эта – прекраснее! – подумал он, – совсем юная…»
Остановившись в своем удивительном танце среди цветов, словно вдруг смолкла отдаленная музыка, слышная ей одной, она обвила себя руками и замерла – сияющее видение в солнечном свете. С начала войны Арман не испытывал такого восторга – белокурая девушка явилась ему как воплощение радости и безоблачного счастья, красоты и гармонии, торжествующей юности. Она вздрогнула, словно кролик, увидевший охотника, и он понял, что она заметила его. «Если я подойду к ней, она испугается, – подумал Арман. – Но если проявить деликатность и уйти, то я больше никогда ее не увижу».
Он медленно подходил к ней, она не двигалась. Он боялся, что она вдруг кинется бежать, как лесной зверек, которого обнаружили в его укрытии. Но она оставалась неподвижной как статуя. Когда он подошел к ней вплотную, она опустила руки и смотрела на него, как будто притягивая к себе взглядом светло-зеленых глаз. Кожа ее была розовее яблоневого цвета. Девушка была так прекрасна, что Арман с трудом заставил себя заговорить с ней – ему хотелось молча созерцать ее светлую красоту.
– Мадемуазель… – начал он с запинкой, подумав вдруг, что она, может быть, не понимает французского. – Мадемуазель, простите, если я потревожил вас.
Она улыбнулась.
– Я испугал вас… – сказал он извиняющимся тоном.
– Немножко. Я подумала, что вы немец.
– Нет, я француз. Парижанин. Я подумал, что это вы – немка.
– Нет, я из Эльзаса. У нас все девушки белокурые. – Она улыбнулась ему и спросила: – Что вы делаете на этом поле?
– Это мое поле. А вы что здесь делаете? Нанялись собирать цветы?
– Я? – Ее смех прозвенел словно птичья трель. – Нет, месье, я не крестьянка. Я не знала, что это ваше поле – цветы заманили меня. Я тоже приехала из Парижа.
Его сжигало желание обнять ее, прижать к себе, но вместо этого он задал нелепый вопрос: – Вы здесь по делу?
– Да, – серьезно ответила она, – по делу. А вы кто?
– Арман Жолонэй. – Она отпрянула от него. – «Боже мой, подумал он, – что она обо мне слышала?»
– Духи Жолонэй!
Он кивнул, замирая от страха. Что она знает? Что она скажет?
– Я обожаю ваши духи! Вы великий человек!
Он почувствовал такое облегчение, что неожиданно для самого себя громко рассмеялся и никак не мог остановиться. Она тоже засмеялась, ее смех звенел как светлый ручей, бегущий по камушкам.
Когда они оба успокоились, девушка сказала, глядя на Армана веселыми ясными глазами:
– Мне подарили первый флакон «Души» в 1937, когда я впервые приехала в Париж. Я даже не решилась сразу их открыть – такой красивый флакон у ваших духов. Ну, а когда открыла, запах меня просто зачаровал. Подарил мне их мужчина, который хотел меня соблазнить. Ну, он добился своего, но через неделю я поняла, что он пустышка, тело без души. Тогда я ему сказала: «Ты мне подарил «Душу», а у тебя души-то и нет. Ты просто машина для любви. Духи мне нравятся, а ты нет». И я, оставив себе духи, распрощалась с ним.
Он был поражен ее детской откровенностью. Обычно ему было неприятно слышать от женщины о ее прежних романах, но простодушие Анны только усилило его интерес к ней.
Он шел рядом, срывая для нее цветы; она то и дело погружала лицо в букет и рассказывала ему о себе. Ее звали Анна, Анна Ларбо, родилась она в Эльзасе. В ее речи ясно слышался акцент и интонации немецкого языка.
– Я приехала в Париж, чтобы стать манекенщицей, – смеясь, сообщила она. – Дурочка! Я была недостаточно красива…
– Вы очень красивы, – возразил Арман. «Губительно красива», – подумал он.
Она продолжала, как будто не слыша его слов:
– Сначала я работала у Чьяпарелли, позировала для моделей мод, но не имела особого успеха, мне, видите ли, недоставало тайны, отчужденности, ну, чего там еще…
– И слава Богу!
Глаза ее весело заблестели, она громко рассмеялась, по-детски раскрыв рот. За раскрывшимися губами он увидел чудесные зубы и дразнящий язык. – Анна! – вскричал он, задыхаясь.
Ее смех замер, она неподвижно стояла перед ним, удивленно подняв брови, с охапкой цветов в руках; он тоже держал большой букет; не выпуская его из рук, он наклонился и поцеловал ее. Губы ее были нежны, как цветочные лепестки. Она улыбнулась и разжала руки, уронив цветы. Он тоже выпустил из рук свой букет, и они оба были осыпаны мелкими голубыми цветами. Ее смех снова взвился ликующей трелью.
Они пошли в город молча, рука в руке. Купили в магазине фруктов, хлеба, сыра, вина и вернулись на поле. Арман разложил все на земле и лег, вытянувшись и опираясь на локти.
Она смотрела на него, щурясь от солнечного света, и первая нарушила молчание: – Мне нравится ваше лицо. Вы вольный человек. Франция оккупирована, а вы свободны.
Не глядя на нее, он снял пиджак и галстук. – Рубашку тоже, – сказала она, расстегивая тонкими пальцами ряд пуговичек на своем платье.
Арман бросился на землю рядом с ней, и она раскрыла ему объятия. Она притянула его к себе, коснулась языком его груди и стала нежно лизать ее, поднимаясь к шее, потом от подбородка к губам, прильнула нежным ртом к его губам и страстно поцеловала. Сдернув вниз платье, она прижала его голову к своей груди.
Арман обонял ее запах – слабый мускусный запах пота и лаванды. Он сорвал с нее одежду, и она изогнулась дугой ему навстречу, тихо вскрикивая, пока он входил в нее. Глаза ее были закрыты, вокруг увлажнившегося лица разметались белокурые волосы. Арман, возбужденный усилившимся ароматом ее тела и призывными криками, быстро кончил.
Отделившись от нее, он прошептал извиняющимся тоном: – Я поторопился.
– Но у нас есть время, – прошептала Анна с сияющей улыбкой.
Они лежали обнаженные в солнечном свете, счастливые и умиротворенные.
– Как вы попали сюда? – прошептал наконец Арман. – Как вы нашли меня?
В ответ прозвучал нежный смешок: – Но ведь это вы нашли меня. Вы так уставились на меня, что я даже испугалась.
Он целовал ее обнаженные руки, вспоминая, как Анна обвила ими себя. – Как вы попали сюда? – снова спросил он.
– Из Парижа. Я бежала оттуда.
– Вы в Грасе нелегально?
– Да. Я спряталась в багажном вагоне и соскочила на ходу. Ушибла лодыжку, доковыляла до зарослей и спряталась.
– Бедный ангел!
– Почему бедный? Я вырвалась на свободу! – воскликнула она с ликующей улыбкой. – Потом добралась до Граса. Здесь никому дела нет, откуда я взялась. Им все равно – хоть с неба упала, хоть с дерева слезла. Никаких вопросов. Они знают, что я беженка, но никто меня не выдаст. – Она говорила с убежденностью ребенка, знающего, что его любят.
«Чему тут удивляться, – подумал Арман, – конечно, она в этом городке сразу всех обворожила».
– По вечерам я работаю в таверне. И живу там в комнатке на втором этаже. Вы придете вечером?
– Конечно, – сказал Арман. После первого поцелуя он был в ее власти.
После того как она закончила работу, они пили коньяк, сидя за столиком в таверне. Хозяин таверны знал Армана, регулярно приезжавшего в Грас. Арман решил не обострять с ним отношений, ночуя в комнатке Анны наверху. Он запасся ключом от входной двери гостиницы, и около полуночи они прошли мимо спящего портье и поднялись в комнату Армана. Всю ночь они не спали, занимаясь любовью, разговаривая, лежа рядом в молчании. Тела их тянулись друг к другу естественно и неудержимо – Арман не испытывал ничего подобного в своей жизни. Когда они отрывались друг от друга, неудержимым потоком лились слова. К рассвету Арман чувствовал, что он знает об Анне все и она близка ему, как ни одна из женщин.
Утром он связался с Парижем и сообщил, что задержится на пять дней, сославшись на неотложные дела. На самом деле он отменил все деловые встречи и все время проводил с Анной.
В ее выходной они поехали в Ниццу и бродили по пляжу, собирая раковины. Она рассказала ему о своей жизни в Париже.
– Я была Зазу, – сказала она. – Все мои друзья были Зазу.
Он что-то слышал об этой новой парижской богеме.
– Наверное, мы называли себя так из-за музыки, – объяснила Анна. – Джаз, мы все любили джаз. Да, богема, но богатая богема – у нас были дорогая одежда, меха, драгоценности, даже духи, – она бросила на него лукавый взгляд. – Мы собирали редкие и дорогие вещи. У меня была замечательная коллекция пластинок Билли Холлидея. И Луи Армстронга. Я все продала, чтобы добраться сюда.
Мы были только за самих себя и против всего. Против бошей, конечно, и против старых чучел в Виши [10]10
В Виши находилось французское правительство во время немецкой оккупации.
[Закрыть], и против всего буржуазного, традиционного и соглашательского. – Говоря это, она вскидывала носком туфельки морской песок. – И против собственности тоже, хотя мы все время покупали и продавали всякие вещи. И против брака! Мы называли его презренным буржуазным, капиталистическим институтом и ратовали за свободную любовь. Чтобы не прослыть жеманницей, девушка должна была ложиться в постель с каждым, кто об этом попросит.
Арман вздрогнул. Если Анна и заметила это, то не подала виду и продолжала рассказывать: – Мужчина приглашал тебя в постель, как пригласил бы на танец. И ты должна были идти с ним на час, на несколько дней. Легкое времяпрепровождение.
Он почувствовал себя уязвленным и отпустил ее руку. Он не хотел этого слушать, но в то же время не хотел, чтобы она замолчала. Ему было необходимо знать все, хотя это причиняло боль.
– Ну, а я, – сказал он язвительно, – очередной исполнитель?
Она посмотрела на него растерянным взглядом. – Как вы можете такое спрашивать? – В голосе ее звучал упрек. – Вы хотели обидеть меня?
Он остановился и схватил ее за руки. – Нет… ни за что… но у меня никогда не было такой женщины, как вы. Наверное, я ревнив.
– Ревнуете к прошлому? – недоверчиво спросила она. – Это же бессмысленно. Мы стерли его первым поцелуем и простили друг другу все. Все.
Ее решительный тон потряс Армана. – Да, – подтвердил он. – Все прощено.
Возвращаясь в отель, они увидели на стенде газету с заголовком: «Гейндрих убит».
– Я встречал его однажды. На большом приеме. Такой был красавец.
Она не задала вопроса относительно этой встречи.
Он купил газету; они поднялись в его комнату, и он бросил сложенную газету на столик.
Они любили друг друга на широкой низкой кровати, медленно и нежно. Но когда он смотрел сверху вниз на ее лицо, влажное и светящееся восторгом страсти, когда он входил в нее, трепещущую в оргазме, его вдруг пронзала мысль, не является ли он для нее просто орудием наслаждения.
Во время обеда в ресторане в саду, выходящем на засаженный пальмами Английский бульвар, он попросил Анну еще рассказать ему о своей жизни.
– Но ведь вы не хотели слушать, – напомнила она, пробуя блюдо из сочного морского гребешка.
– Я был не прав, ведь это – прошлое. Простите меня.
Пышная зелень сада наполняла воздух каким-то нежным и чувственным запахом.
«Если я буду делать духи с этим ароматом, – подумал Арман, – я назову их «Волосы Анны». Он вдохнул запах сада, чтобы запечатлеть его в памяти, и наклонился к Анне, чтобы ощутить запах ее волос.
– Что было в моей жизни? Купля, продажа, джаз, одежда, мужчины. Однажды солнечным утром я проснулась и сказала себе: «Дуреха! Ты зря тратишь свою жизнь. Тебе нужны не вещи, а свобода. Зачем покупать флакон какой-то жидкости с запахом весны? Надо выйти из дома и окунуться в нее». И я распродала свои манатки, дала взятки кому надо и вырвалась на свободу.
Она говорила, а он не мог оторвать взгляда от ее губ. Через два дня он должен был возвращаться в Париж. Но он и представить себе не мог, что больше не услышит ее голоса, не увидит ее ясных зеленых глаз, ее улыбки.
– Поедемте со мной, прошу вас.
– И потерять свободу и покой? Вернуться в войну?
– Это будет другая жизнь, – сказал он. – Вы будете со мной, а не с Зазу. Вы можете положиться на меня, вам будет хорошо. Пожалуйста, Анна! – молил он. – Я люблю вас, мы будем счастливы. Поедемте со мной. Я хочу, чтобы вы всегда были рядом со мной! Скажите, что вы согласны.
– Я не могу согласиться, даже если хотела бы, – сказала она мягко. – Я живу здесь нелегально, мне не оформят билет в Париж.
– Это я устрою.
Она внимательно поглядела на него, но ничего не спросила, взяла его руку в свои ладони и сказала:
– Вы знаете, что я люблю вас. Мне кажется, что люблю. Но разве я могу быть уверена? И вы тоже? Эта неделя прошла. Она покажется вам сном, когда вы вернетесь в Париж.
– Но мы оба видели один и тот же сон, дорогая! Мы вместе живем в этом сне.
– Но пробудимся порознь.
Он вышел из себя: – Это недостойно! Это безумие – отказываться от любви!
– Может быть, вы снова приедете в Грас?
– Кто знает? – возразил он с умышленной жестокостью. – Все может случиться.
«Она обращается со мной, как с очередным искателем ее милостей, она играет мной, – думал он. – Она ведет себя как упрямый своевольный ребенок».
Они вернулись в отель, но не занимались любовью в эту ночь. Наутро они вернулись в Грас, а еще через день Арман уезжал в Париж. Когда на прощание он целовал Анну в шею, вдыхая запах ее кожи и волос, сердце его замерло. Он понял, что Анна завладела им навсегда, что он обречен ей.
– Я вернусь, – прошептал он.
– Вернись скорей, – ответила она и убежала.
Он вернулся в Грас через три недели и, войдя в таверну, увидел Анну, несущую из кухни сосиски и пиво. Она вскрикнула, поставила поднос на ближайший столик так резко, что пиво расплескалось, и бросилась в его объятия. Он оторвал ее от пола, и она воскликнула: – Да! Да! Я не хочу больше жить без тебя ни минуты!
Документы для Анны не удалось выправить сразу. Наконец, они прибыли в Париж, и восторженное состояние быстро сошло на нет в гнетущей атмосфере столицы. Не хватало продуктов. Парижане были растеряны или кипели гневом. Оккупированный Париж превратился в город бедных – подавленный голодом, опутанный насилием, сокрушенный нищетой. Анна была испугана: что будет с их любовью? Она может поблекнуть в атмосфере уныния или умереть, пополнив список военных потерь. Но Анна решила верить и надеяться.
Она отказалась выйти замуж за Армана, хотя он не отступался и пытался ее убедить. – Не время, – говорила она.
– А если бы мы остались в Грасе, ты бы согласилась?
Она подумала минуту и ответила решительно: – Нет. Я не хочу стать чужой собственностью, я хочу сохранить себя.
Ее жизненным девизом было: «Если не я за себя, то кто же?» Она услышала это изречение в доме своей школьной подруги, Рашель Вайс. С тех пор она потеряла Рашель из виду, но часто повторяла мудрые слова, которые мистер Вайс читал, перелистывая страницы Торы и Талмуда: «Если не я за себя, то кто же? Но если я для себя, то зачем я? И если не теперь, то когда же?»
Анна часто вспоминала о Вайсах и повторяла мудрые слова еврейских священных книг как заклятие безопасности семьи своей лучшей подруги.
С тех пор как Анна полюбила Армана, она поняла, что свобода – ускользающее понятие. С любимым она больше чувствовала полноту своего «я», чем в одиночестве. Она поняла, что свобода быть одинокой не есть свобода.
Но она не давала Арману согласия. – Сейчас странное время, – говорила она. – Люди женятся, когда хотят завести детей, а кто захочет этого сегодня?
Ее решение огорчало его, но он понял, что должен согласиться с ней или потерять ее. Он предпочел бы брак, но удовольствовался и тем, что они жили вместе в его квартире на улице Фюрстемберг.
Лакей Армана Жорж так же прилежно начищал до блеска туфли Анны, как и ботинки Армана. Но блеска роскоши, которой Арман мог окружить Анну до войны, не было и в помине. Великолепная квартира, где своеобразно сочетались вещи современного стиля и богатый антиквариат, которой восхищались знатоки, признавая вкус Армана элегантным и эксцентричным, ветшала и разрушалась. Блекла стенная роспись, сыпалась с потолка штукатурка, разбухли оконные рамы, чудесный паркет покрылся грязью. Ремонт приходилось откладывать на «apres la querre» – «после войны». Это выражение стало популярным у парижан: «Встретимся в «Куполь» через семнадцать минут после окончания войны», – говорили они со смесью иронии и надежды.
– После войны, – сказала Анна Арману, – мы поженимся. После войны мы будем есть бифштексы, купим новые занавески, заведем ребенка. – Пока же они старались в тяжелых жизненных условиях сохранить свою любовь.
Мать Армана посетила их, но не пожелала остаться к обеду. С Анной она была не более чем вежлива, а Арману, когда они остались одни сказала: – Девушка очень красива, так что будь начеку! Она может оказаться ветреной, увлечься другим мужчиной.
Арман слушал ее, крепко сжав губы. «Ты решила, что она с тобой одного поля ягода», – язвительно подумал он.
Мать сказала, что отец болен, и они должны навестить его.
– Отец отрекся от меня, – напомнил Арман. – Он не захочет меня увидеть.
Но через несколько дней мать прислала записку: отец очень болен, сердечная слабость, с постели больше не встает. «Пойдем, – решил Арман. – Может быть, это последний случай повидаться с ним».
Анна надела скромное жемчужно-голубое платье и уложила свои пышные волосы в узел. – Я не выгляжу как школьная учительница? – спросила она Армана.
– Как учительница, которую видит во сне каждый школьник, – ответил он. – Ну, идем.
Морис был так слаб, что не мог сидеть в постели. Его лицо было белее подушки, волосы – тусклыми и серыми с проседью.
– А, это ты, – сказал он сыну. – Кого ты привел?
– Это Анна, папа.
– Похожа на немку. Убери ее отсюда.
– Я уйду вместе с ней.
– Ну и уходи, – задыхаясь, прошептал отец. – Оставь меня, кто тебя звал! С меня давно уже довольно…
Они покинули дом, но вечером возвратились. Морис умер. Мадам Жолонэй была в истерике, на Армана легли все хлопоты, связанные с похоронами.
В середине декабря Анна обнаружила, что беременна. Арман ликовал. «Теперь мы поженимся», – твердил он. Она сообщила ему об этом в постели. Он покрыл поцелуями ее глаза, ресницы, лоб под белокурыми волосами от одного виска до другого. Анна, изнемогая от любви, почувствовала, что она не сможет решиться на аборт. Не сможет исторгнуть, умертвить дитя их любви. И если за это надо заплатить своей свободой – что ж, она заплатит. Они вступили в брак накануне Рождества. Скромная свадьба – только гражданская церемония, несколько друзей. Потом они обедали у Лаперусса. Анна была так ослепительна в кремовом шелковом костюме и маленькой шляпке с вуалью, что официанты, забыв о заказах, толпились около их столика, а Арман не мог отвести глаз от молодой жены.
– Самая прекрасная женщина на свете, – воскликнул он. – Она моя, и я счастливейший из людей…
– За здоровье Армана! – хором отозвались друзья. – За здоровье Анны!
«И за здоровье бэби тоже», – подумала она со счастливой улыбкой. Глядя в обожающие глаза Армана, она чувствовала, что их любовь победила войну. Но война победила их.
В середине января 1943 года у Анны случился выкидыш. Ночью она почувствовала схватки и долго боролась, стараясь удержать плод. Боль стала невыносимой, и она разбудила мужа. На простыне уже появились пятна и сгустки крови. Арман побежал в больницу. Врач сказал, что за последний год выкидыши у женщин нередки. Влияют стрессы войны и плохое питание. Он уверил их, что Анна совершенно здорова и сможет иметь детей в будущем.
Но Арман был встревожен. Анна восстановила свое здоровье и красоту, но стала грустной. Она пыталась рассеять его беспокойство: – Я вовсе не принимаю этого близко к сердцу. Это ведь еще не ребенок, просто комочек живых клеток. О чем же тут горевать?
Но он знал, что она ощущает потерю. И он тоже – не потерю ребенка, а потерю жизнерадостности Анны. С конца 1942 года, когда она переехала к нему в Париж, ее живой нрав как-то потускнел, и очень редко ее взгляд, устремленный на Армана, сиял прежней ликующей радостью. Ее весна отшумела, и Арман винил в этом себя. Он сорвал дикую розу, без которой не мог жить, и она поблекла.
Анна видела тревогу Армана и старалась отвлечь его. Она приглашала гостей, выезжала с Арманом в оперу и драматический театр, отправляла Жоржа из дома на воскресенье, и они наслаждались, непринужденно разгуливая весь день по пустой квартире в пижамах, завтракая и обедая в постели. Не сказав Арману, Анна в сентябре перестала принимать контрацептивы и в марте 1944 года снова забеременела. Она переждала тот срок, когда потеряла первого ребенка, и только тогда сказала Арману, что будет рожать в октябре.
Он был в восторге и заявил, что будет сидеть дома и заботиться об Анне.
– Чепуха. Я бы себя чувствовала нелепо. И что тогда будет с твоим делом? Дети рождаются постоянно, но никто из-за этого не закрывает магазинов.
– Мерсье заменит меня на фабрике, а в магазин-салон я найму кого-нибудь…
– И потеряешь покупательниц. Они ходят ради твоих прекрасных глаз, мой зайчик, а не ради твоих прекрасных духов. Но мы заговорились. Тебе сегодня надо быть на фабрике, и ты уже опоздал.
Он взял с подноса чашку и выпил глоток холодного кофе.
– Мы назовем его Клод. Это имя моего прадедушки.
– Кого?
– Его. – Арман погладил плоский живот Анны.
– А если это девочка?
– Невозможно! – Он подумал и сказал вопросительно: – Клодина?
– Твои идеи ужасны. Иди же на работу.
Арман, как всегда, ехал на фабрику в метро, улыбаясь своим мыслям.
На фабрике был очередной прорыв. Хронический кризис производства был неминуем. Несмотря на то что немцы всегда предоставляли фирме «Жолонэй» приоритет, фабрика постоянно простаивала из-за дефицита сырья. Сегодня недоставало бергамота – сырья для фруктовой ноты в составе духов «Грация», воплотивших, по мысли Армана, лето ожидания им Анны, воспоминание о Грасе, об ароматах маленького сада, где они обедали, о начале их любви. Арману казалось, что в духах «Грация» он уловил лишь слабый отзвук ароматов лета своей любви, но пробная партия имела успех на выставке-продаже, и фабрика получила заказы.
Мерсье сообщил Арману, что заказанная партия бергамота так и не поступила: – Сегодня 6 июня. Срок прошел уже две недели назад.
– Я подумаю, что можно предпринять, – сказал Арман, проходя в свою контору. – А что, если заказанный груз не придет? – Он сел за письменный стол и уставился на свои руки, словно именно там мог найти ответ.
