Текст книги "Ароматы"

Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Месье Дю Пре налил из графина очень старый почти бесцветный коньяк, а желающим отпраздновать Рождество «по-английски» предложил портвейн высшего качества.

Взрослые обменивались подарками. Арман, конечно, не мог ничего купить, но приготовил всем членам семьи Дю Пре по флакону духов – каждому созданный специально для него запах. На флаконах было написано: «Мадам», «Месье», «Патто» и «Клер». Арману было неловко, что у него не было подарков для других гостей, но они с улыбками просили его не беспокоиться об этом. Старая тетка в сапфировом ожерелье подарила ему засахаренные фрукты, Философ – сигареты, а старый улыбающийся джентльмен – гравюру с изображением битвы при Ватерлоо. Арман чувствовал себя любимым избалованным родными ребенком.

Первой Арман вручил свой подарок мадам.

– Фантастично! – воскликнула она, нюхая открытый флакончик и нанося мазки за ушами. – Вы – психолог! Этот запах – я сама!

– Потрясающе… – задумчиво сказал месье Дю Пре, нюхая свой одеколон. Клер расцеловала Армана в обе щеки и воскликнула, что он ей – как брат, а Патто, понюхав свою бутылочку, улыбнулся с гордостью за друга. Потом он подвел его к елке и показал на огромный пакет: – Это от всех нас. Развертывай поосторожней, пожалуйста.

Арман недоуменно поглядел и снял оберточную бумагу, под которой было несколько слоев китайской шелковой бумаги. Сняв последний слой, Арман вскрикнул в восхищении: перед ним был открытый шкафчик темного вишневого дерева со множеством полочек, уставленных маленькими разноцветными флаконами – не меньше сотни в четыре яруса. Этот миниатюрный амфитеатр сверкал в свете свечей полированным деревом и разноцветными огнями жидкостей. Очевидно, отец и сын работали без передышки, чтобы закончить подарок вовремя. Арман опустился на колени перед этим музыкальным «органом парфюмера» и разрыдался как ребенок.

– Ну, что вы… – успокаивал его довольный и растерянный месье Дю Пре, – допейте свой коньяк и пойдемте в мою комнату. И ты с нами, – кивнул он сыну.

Месье закрыл за собой дверь мастерской и обратился к Арману. – Мы с Пьером обсуждали этот вопрос накануне встречи с вами, а подарки, которые вы сделали, убедили нас окончательно. – Арман удивленно посмотрел на отца Пьера. – Мы верим в ваш талант и решили вложить капитал в ваше дело.

Арман не мог говорить. Он перевел глаза на друга.

– Да, – подтвердил Пьер. – Мы с отцом хорошо заработали в этом году и можем использовать свободный капитал.

– Вы слишком добры!

– Не добры, а практичны. Наш капитал возрастет, мы в этом уверены. Мы знаем, что тебе нужны материалы – ведь ты не можешь делать духи из воздуха. Хотя, кто тебя знает, а может быть, ты и это сумеешь…

– Одним словом, – деловым тоном обратился к Арману месье Дю Пре, – хватит ли вам десяти тысяч франков для закупки материалов? Мы готовы их вам предоставить.

– Десять тысяч франков?..

– Ну, так значит решено. Давайте обмоем сделку.

Они вернулись в столовую, где по-прежнему сияла огнями елка, и подняли бокалы за процветание нового предприятия.

2

1932–1942

Прошло двенадцать дней от Рождества до Крещения, и темп жизни Парижа замедлился. Его аристократические обитатели и обитательницы со свежими прическами и новыми туалетами устремились на Ривьеру, чтобы вдохнуть целительный воздух Лазурного Берега.

Рождественская распродажа опустошила склады парижских парфюмеров, владельцы парфюмерных магазинов позволили себе расслабиться, и Арману не удалось добиться срочного выполнения своего заказа. Он нетерпеливо ждал заказа из Граса, продолжая пока работать в кафе, а в свободные часы оборудуя свою комнату под лабораторию.

Заказ, наконец, прибыл, и Арман, словно беговая лошадь на старте, собрал все свои силы для рывка. Отработав свои часы в кафе, он без отдыха корпел в маленькой лаборатории, отдавая сну два – три часа. Он занялся анализом некоторых сортов духов, имевших успех на рынке, как бы раскладывая аромат на составные части, расшифровывая его формулу, и свои наблюдения заносил в старую тетрадь в черном кожаном переплете, которую он считал своей библией.

Анализ поглощал много времени, создавая базу для экспериментов с ароматами. Иногда Арману казалось, что он поймал, как птицу в силки, необыкновенный новый аромат, и он готов был выбежать на улицу и кричать об этом, но проходило несколько часов, и птица ускользала – аромат исчезал или изменялся до неузнаваемости. Арман вспоминал слова Шанель: «воздушная реклама», дымовая надпись, через несколько минут не оставляющая никаких следов в безоблачном небе.

Иногда ему не хватало какого-нибудь ингредиента, он делал новый заказ и томился в ожидании.

Только спустя год Арман создал новые духи «Белые ночи». Название предложила мадам Дю Пре, вдохновленная рассказами Пушкина [5]5
  Очевидно имеется в виду повесть Ф.М. Достоевского «Белые ночи».


[Закрыть]о белых ночах Петербурга. Она же посоветовала Арману сделать для духов молочно-белые флаконы из тонкого стекла с серебряными пробочками.

– Женщины любят держать в руках изящные безделушки, – говорила она. – Каждая из нас чувствует себя королевой за своим туалетным столиком. Она занимается тем, что для нее важнее всего на свете – делает себя прекрасной. Вдали от тщеславной суетности она священнодействует. Когда она берет коробочку с пудрой или флакон с духами, эти предметы должны быть красивы. Их красота – часть таинства, усиливающая магический эффект, – передается женщине. Она впитывает эту красоту…

Арман запомнил урок навсегда.

Ему удалось продать несколько дюжин флаконов в самые модные парфюмерные магазины Парижа. Некоторые парфюмеры возобновили заказ, и у Армана появились деньги, чтобы нанять помощника, который продолжил производство «Белых ночей», а Арман смог отдаться работе над новыми духами.

В 1934 году он создал «Душу» – духи с восточным ароматом. Эскиз флакона Арман заказал художнику Рене Лалику. Изящные флаконы в виде черных с золотом шариков – великолепно оттеняли запах. Арман снял в том же доме небольшую комнатку, бывшую привратницкую, и превратил ее в свою спальню, а комната при лаборатории стала магазином и выставочным салоном, который был отделан по эскизам Дю Пре и обставлен сделанной ими мебелью. Арман настоял на том, чтобы полностью оплатить работу, и изящные столики, и красивые сияющие полированные полки. Стеллажи были заполнены белыми и черно-золотыми флаконами, как будто невинность и опыт противостояли и взаимно дополняли друг друга.

За месяц до открытия салона были разосланы приглашения.

Мадам Дю Пре сшила новое платье, а мать Армана украсила кружевами свою синюю шелковую блузу. Клер надела платье от знаменитой портнихи Мадлен Вионне. Остальные гости были среднего круга и выглядели скромно. Явились поставщики и продавщицы парижских парфюмерных салонов; владелец кафе принес шампанское, все выпили за здоровье и успехи Армана, мать обняла его. Атмосфера сердечности не рассеяла уныния Армана – на открытие салона не явились приглашенные из парижского бомонда [6]6
  Высшее общество.


[Закрыть], те, кто мог бы содействовать успеху новорожденной парфюмерии Жолонэй.

Гости собирались расходиться, когда пришел Морис. Стоя в дверях, он одним взглядом оценил обстановку. Когда Арман подошел к нему, он холодно процедил сквозь зубы: «Ну, я вижу, что скоро тебе придется наняться на службу».

Арман промолчал.

Он решил продержаться до лета, и тогда уж, если ничего не изменится к лучшему, признать поражение.

Через две недели после открытия салон посетила баронесса де Венсан в сопровождении скромной особы маленького роста, компаньонки или горничной. Баронесса, пожилая женщина в плохо сидящем дорогом платье, была нарумянена до ушей; светлые глаза над обвисшими щеками глядели зорко и жестко. Кинув взгляд на флакон духов «Душа», она коротко заявила: «Красиво!» Потом, даже не понюхав, велела упаковать ей три флакона и жестом приказала маленькой женщине заплатить. Баронесса де Венсан была сказочно богата, славилась своими приемами, ее сын был членом кабинета министров. Но увы! Арману сказали, что у нее почти совершенно отсутствует обоняние. «Просто смехотворно, – до чего не повезло!» – уныло подумал он.

И все же она могла упомянуть о его духах кому-либо из своих знакомых, – хотя бы о красивых флаконах. Но время шло, а аристократические посетители не появлялись – парижский бомонд игнорировал новую фирму. Арман вынужден был уволить помощника. Деньги были на исходе, а большая часть долга Дю Пре еще не выплачена. Арман понял, что в скором времени ему придется свернуть свое дело и наняться на работу, как и предсказывал отец. Через шесть недель наступало лето, и покупатели дорогих парфюмерных товаров разъезжались из Парижа.

В июне в салон вошли две изящные молодые дамы. Более хорошенькая из них, глядя на Армана янтарными кошачьими глазами, попросила у него флакон «Души».

– Моя двоюродная бабушка баронесса де Венсан подарила мне эти духи к именинам, – объяснила она нежным голоском, кокетливо улыбаясь Арману. – И я просто без ума от них. Божественный запах.

Когда он вручил ей флакон, она многозначительно посмотрела на Армана из-под длинных светлых ресниц и попрощалась: «Пока! Не забывайте меня. Я приду еще». – Выскальзывая из дверей, она обернулась и бросила лукавый взгляд на Армана. Через несколько дней племянница баронессы действительно явилась снова, и не одна, а с целой стайкой весело щебечущих хорошеньких подружек. Все они купили по флакону «Души», а две девушки взяли «Белые ночи». Они бросали взгляды на Армана, переглядываясь между собой, шептались: «Красавчик! Какой душка!» А девушка с янтарными глазами сказала: «Видно, что он страстный, как испанец!»

Арман не подал виду, что слышит перешептывания девичьей стайки, но комплименты ему польстили, а мысль о том, что покупательницы пришли с целью поглядеть на него, позабавила.

В четверг на той же неделе маленькая, быстрая как птица, женщина в шляпе с широкими полями стремительно вошла в салон. У Армана захватило дыхание – он узнал бы ее где угодно, ее изумительная внешность впечатляла даже на самом бледном газетном снимке.

Она оглядела салон, взяла флакон «Белых ночей», открыла и быстро понюхала, на флаконы «Души» только поглядела одобрительно.

– Превосходный аромат. Вы можете гордиться, поздравляю вас. И другие тоже хороши, я знаю – мне подарили флакон. – Она улыбнулась Арману и протянула ему руку. – Рада с вами познакомиться. Мадам Греко.

Он поцеловал ей руку и пробормотал:

– Я польщен, мадам… – Он не мог поверить, что это она. Только сейчас он разглядел ее платье и был потрясен его элегантностью – туника из тонкой ткани, прямая и струящаяся, словно древнегреческая колонна.

– Сколько вам лет? – спросила она внезапно.

– Двадцать семь.

– Так, – заметила она и через секунду быстро заговорила: – Теперь слушайте, я хочу сделать вам предложение. Я знаю, что вы работали у Шанель и ушли по собственному желанию. Предлагаю вам поступить на службу ко мне – собственная лаборатория, помощники, полная свобода замысла и исполнения. За собой я сохраняю только право вето. В своих духах вы уловили дух моего стиля моды. Они – словно подпись к моим рисункам, силуэтам платьев Греко.

Он был ошеломлен. Его признала великая художница Греко!

– Вы оказываете мне огромную честь, – сказал он. – Но я надеюсь, вы извините, если я попрошу какое-то время, чтобы обдумать ваше великодушное предложение.

– Конечно же. Я бы и сама это предложила. Срок для окончательного ответа – десять дней. Не позже дня Бастилии. До свиданья, месье Жолонэй.

Пьер уговаривал его принять предложение: – Сказочная перспектива! Греко явилась к тебе словно фея в карете-тыкве, запряженной мышками, к Золушке. Она вознесет тебя на небеса успеха, будет твоим пьедесталом…

– Греческой колонной, хочешь ты сказать! – засмеялся Арман.

– Называй как хочешь, но следуй за ней. Эта женщина – твоя судьба.

Но что-то удерживало Армана. Он не дал согласия на следующий же день, как советовал Пьер, и за два дня до окончания срока еще не пришел к окончательному решению.

Клиентки с утра наводнили салон. Приходили ухоженные дамы со свежими прическами, портнихи, массажистки. Прелестный салон Армана был удачно расположен в центре города, и дамы с удовольствием проводили полчасика в уютном надушенном уголке. Женщины флиртовали с Арманом и болтали между собой. Многие из них не делали покупки, получая духи в подарок от мужей и любовников – на день рождения, именины, Рождество, к началу оперного сезона.

Распродажа шла неплохо, но салон не обеспечивал твердого и надежного дохода. Согласившись на предложение мадам Греко, Арман вел бы спокойное и безбедное существование.

Тем не менее он колебался между логически оправданным выбором и упорным стремлением во что бы то ни стало сохранить независимость.

Наступил час ленча, и женщины покидали салон, спеша на свидания и деловые встречи, посылая Арману на прощание воздушные поцелуи или махая рукой в светлой перчатке. В салоне осталась одна женщина, которую до этого Арман не заметил. На ней был костюм мужского покроя и шляпа с вуалью. Она подошла к полке, сняла флакон «Души» и отвинтила пробочку. Когда она, поднося флакон к лицу, на миг откинула вуаль у Армана перехватило дыхание. Он знал эту женщину. Он видел это лицо и помнил его черты! Но где? Когда? Она была прекрасна, как мечта, как видение.

Она завинтила пробочку и, опуская вуаль, повернулась к Арману. Загадка была разрешена! Жар прихлынул к щекам Армана. Перед ним стояла Грета Гарбо.

Арман склонился в поклоне, но не посмел поцеловать протянутую ему руку. Он разменял крупную банкноту и снова поклонился, вручая ей сдачу и флакон. Он проводил ее до выхода, почтительно, словно королеву, у дверей она на миг приподняла вуаль, улыбнулась и ушла, не произнеся ни слова.

Он стоял, глядя ей вслед. Гарбо, Вечная Женщина, Женщина-тайна вышла из легенды и пришла в его салон!.. Ему был подан знак. Теперь Арман знал, что он не откажется от своей мечты.

В 1935 году поездка в Париж не обходилась без посещения «очаровательного маленького салона» Армана Жолонэй. «Ла мэзон Жолонэй» – «Дом Жолонэй» – стал поставщиком высшего света, самой популярной фирмой парфюмерии среди богатых и знатных. Герцогиня Виндзорская расхваливала салон Армана своим друзьям, называя его местечком и средоточием изысканного вкуса, которое необходимо посетить, переехав через Ла-Манш. Арман поставлял свои духи в перворазрядные магазины-салоны, но многие постоянные покупатели предпочитали аристократическую атмосферу его собственного салона, который он расширил, присоединив еще две комнаты, обставленные в том же стиле. За выставочным залом помещалась небольшая лаборатория, где Арман продолжал свои эксперименты, а партии духов изготовлялись на фабрике в Клиши.

Весь день в магазине-салоне подавали кофе и миниатюрные пирожные. На столиках розового дерева лежали свежие журналы. Три раза в неделю по вечерам там выступали манекенщицы в туалетах, сделанных по эскизам молодых дизайнеров, которым покровительствовал Арман.

Клиентки восхищались изысканностью салона, где новая мода как бы возникала у них на глазах. В «Доме Жолонэй» царили хороший тон и строгий порядок. Английская принцесса называла его «своим клубом в Париже». У Армана появились не только английские, но и американские клиентки, и он начал осваивать английский язык, чтобы общаться с постоянными покупательницами. Американцам особенно нравился его акцент; кинозвезда Джин Харлоу заявила журналисту: «Если бы мой любимый пудель заговорил, голос у него был бы точь-в-точь как у Армана Жолонэй».

Это забавное высказывание было напечатано в нью-йоркском «Харперс Базар», где Арман описывался как «юный принц парижской моды» с «золотым носом» и «серебристыми полузакрытыми глазами». После этой публикации поклонницы засыпали Армана письмами – романтически настроенные американки предлагали Арману свою дружбу, а некоторые – даже руку и сердце.

Не захотел отстать и «Вог», репортер которого сделал в салоне Армана серию снимков манекенщиц в купальных костюмах, «окутанных ароматом духов Жолонэй». Духи становились неотъемлемым элементом моды, и аромат должен был сопутствовать женщинам даже на пляже. Росли слухи о любовных историях Армана. На открытии сезона в парижской опере он появился с каштаново-рыжей женщиной в черном платье с длинным шлейфом. Кто она? Неделей позже на скачках в Довиле его спутницей была писательница с красивой мальчишеской фигурой, владелица конюшни скаковых лошадей. На новогоднем приеме у графини Моэт-э-Шандон в ее замке Эперне Арман появился с молодой женщиной, сложенной, как танагрская статуэтка, такой белокурой, что ее прозвали «Королевой Викингов». Сотни историй об Армане ходили по парижским салонам, но наибольшую популярность принесла ему история с персидским шахом.

Посетив салон в сопровождении свиты в двадцать семь человек, шах выразил желание купить весь наличный запас духов. Арман низко поклонился восточному властителю, но отказал в его просьбе, заявив, что он всегда сохраняет запас для постоянных посетителей и не может нарушать их интересы. – Если Ваше Величество подождет несколько недель, то будет заказано любое количество флаконов…

– Подождать? – министр шаха протянул Арману маленький серебряный бочонок, полный изумрудов.

Арман отклонил взятку, повторив, что он связан обязательствами перед постоянными клиентами.

Тогда шах подтолкнул к Арману женщину из своей свиты со светло-кофейным лицом и темно-синими, как полночь, глазами.

– Не могу, Ваше Величество, – почтительно отказался Арман.

Шах метнул на него разъяренный взгляд и удалился со всей своей компанией.

Париж восхищался поведением Армана, а когда шах заказал из Тегерана по две тысячи флаконов каждого вида духов Жолонэй, поклонники Армана просто захлебывались от восторга.

В сентябре 1939 года в Европе началась война. Многие предприятия Парижа закрылись, но Арман сохранил свою фабрику, и в салоне «Дом Жолонэй» посетителей по-прежнему приветливо встречали и даже подавали кофе и печенье. Конечно, иностранных клиентов уже не было, но парижане находили в салоне Армана уютное укрытие от унылых тягот военного времени.

– Как это ты ухитряешься, старик? – спрашивал Армана Пьер, с которым они распивали бутылку холодного белого вина на открытой террасе кафе Мира. Шел июнь 1940 года – война началась девять месяцев назад, и месяц назад немцы вторглись во Францию. Правительство покинуло Париж и переехало в Бордо, столица Франции была объявлена открытым городом. – Ты держишься на плаву и спокоен, а все кругом потеряли головы. Вот, например, твоя бывшая хозяйка Шанель заперла свой салон и укатила на юг.

– А во время первой мировой войны она вела свое дело и процветала, – возразил Арман. – Война ужасна, но хороша для бизнеса. Для некоторых видов бизнеса. В мрачные времена люди тянутся к роскоши. Помнишь биржевой крах в Америке?

– Помню. Теряли состояния, бросались из окон небоскребов…

– Да, так. А империи американских парфюмеров Ардена и Рубинштейна процветали. Почему? Да еще у древних римлян был девиз «Carpe diem» – «Живи сегодня, завтра умрешь».

– Да, наверное, ты прав. Когда мир начинает смердить, женщина по-прежнему хочет пахнуть как роза.

Арман улыбнулся афоризму друга. Пьер с задумчивым видом сделал глоток вина. – Моей семье надо было уехать, когда немцы объявили Париж открытым городом. Эти кровавые боши [7]7
  Немцы (презр.).


[Закрыть]! Они варвары. Я боюсь… Их Гитлер безумец, – он наклонился к Арману, – я боюсь за маму.

– Разве мадам Дю Пре больна? – забеспокоился Арман. – Неужели серьезно?

– Она еврейка, – тихо сказал Пьер. – Урожденная Гроссман.

– Какое это имеет значение? Во Франции много видных еврейских семей. Ротшильды…

Пьер печально посмотрел на Армана. – Ты художник и не разбираешься в политике. У тебя «золотой нос», но он не чует опасности. Уверяю тебя, когда немцы появятся здесь, всем евреям – как это по-немецки? – будет капут.

Арман наклонил бутылку и разлил остаток вина в бокалы. Когда он поставил бутылку на стол, раздался взрыв. Он посмотрел – бутылка была невредима. Оказалось, что это резко захлопнулась дверь за выбежавшим из кафе лакеем, который закричал: «Они здесь! По радио объявили, что немцы вошли в Париж!»

Посетители кафе ринулись на улицу. – О Боже мой! – сказал Пьер, осушая бокал.

Город казался пустым; парижане заперли магазины и дома и старались не выходить на улицы. Многие бежали из столицы.

Родители Армана пришли к нему в его квартиру на площади Фюрстенберг. Морис вошел вслед за лакеем Жоржем и сумрачным взглядом уставился на Армана.

– Когда же ты закрываешься?

– Закрываться? – переспросил Арман, целуя мать и вдыхая ее запах – запах сирени.

– Конечно, закрываться. Все дома моды и парфюмерные салоны закрыты.

– Не вижу в этом необходимости, – возразил Арман. – Это значит лишить работы рабочих на фабрике и служащих в магазине.

– Ты просто дурак, Арман, – гневно сказал Морис. – Твое упрямство тебя погубит.

– Ты это уже предсказывал, когда я ушел от Шанель, – возразил Арман, – но я не так уж плохо устроился.

– Ладно, молодой петушок, – мрачно усмехнулся Морис, – кукарекай, пока в суп не попал. Посмотрим, что ты запоешь через несколько месяцев.

– Пожалуйста, – нежно сказала мадам Жолонэй, привлекая Армана к себе, – поедем с нами на юг к моему брату, прошу тебя.

– Я не могу, мама, – Арман нежно погладил ее плечо. Он увидел слезы в ее глазах. – Мне очень жаль, но мне нельзя закрывать фабрику, рабочие останутся без хлеба.

Родители молча покинули дом Армана. – Ну, что ж, – сказал он Жоржу, – мы с вами остаемся охранять крепость.

Жорж сумрачно поглядел на него. – Держу пари, приемов этим летом не будет.

Он был прав. Все знакомые покинули Париж. Многие рабочие попросили отпуск, и Арман вынужден был временно закрыть фабрику.

Арман продолжал экспериментировать в лаборатории. Многие ингредиенты – сырье растительного и животного происхождения – стали недоступны, и он пробовал заменять их синтетикой, используя, например, этиловый синтетический ванилин. Лето подошло к концу, и он снова открыл фабрику.

В конце сентября он устроил у себя дома первый прием после начала оккупации.

Пьер пришел с живой веселой молодой женщиной по имени Мария-Луиза. Раньше она работала художницей в ателье мод, но теперь не могла найти такой работы и устроилась продавщицей в продовольственном магазине.

– Продаю вина и сыры, – зверюги их обожают!

– Немцы? – спросил Арман.

Мария-Луиза кивнула. – Они набрасываются на наши французские деликатесы с детской жадностью. Словно у себя дома голодали. – Она пожала плечами. – Магазины открылись, и они на все набрасываются, как сумасшедшие. Наверное, и духи будут покупать.

– Чтобы дарить родным в Германии во время отпуска? – предположил Арман.

– Слышал анекдот? – спросил Пьер. – Подпольщик переоделся в немецкого солдата. Все в форме было правильно, но его арестовали. Почему? Он ничего не тащил под мышкой!

– Они тащат все! – засмеялась Мария-Луиза, и ее высокая грудь заколыхалась. Погрустнев, она прибавила: – Все и растащат в конечном счете. Мне иногда кажется, что сейчас Париж похож на изнасилованную женщину, или хуже того – на куртизанку, которая выставила свои прелести, а боши набросились на них…

Арман бросил на Пьера удивленный взгляд. Мария-Луиза показалась ему яркой и живой, но суждения о политике из женских уст были непривычны Арману и привели его в замешательство. Пьер же, очевидно, восхищался всем, что говорила и делала девушка. «Глубоко же вонзилась стрела Купидона», – подумал Арман.

Начали собираться остальные гости, и у Армана не было случая поговорить с Пьером наедине о его новой подруге, но в конце вечера Пьер сам отвел Армана в сторонку, однако заговорил не о Марии-Луизе.

– Я думаю, ты должен знать. Мои родители скоро уедут. Они напуганы. Они уедут надолго, до самого конца этой вонючей войны. Мы никому не говорим об этом, но ты такой добрый друг, что они захотели с тобой попрощаться.

– Когда они уедут?

– В следующую среду.

– Я приду послезавтра, хорошо?

Пьер кивнул.

На следующий день мадам Дю Пре вышла из дому к своему зеленщику, который обещал оставить для нее зеленый горошек. Она не вернулась. Пьер и месье Дю Пре пошли ее искать, и лавочник рассказал, что немецкий солдат швырнул ее в машину и увез.

Месье Дю Пре громко зарыдал; Пьер беспомощно держал его за плечо, не находя слов утешения.

За неделю месье Дю Пре превратился в старика. Он ходил по комнатам, повторяя имя жены, ничего не ел. Ему хотелось умереть.

– Еще есть надежда, – уверял его сын, но сам он надежду уже потерял и сделал ставку на выживание. Пьер зарегистрировал в мэрии брак с Марией-Луизой, и через три часа они уехали в деревню, где у Дю Пре сохранился дом. Отъезд в деревню мог бы спасти мать, но теперь спасаться надо было Пьеру – сыну еврейки. И по закону иудаистской религии и по установлениям гитлеровского права он считался евреем.

Арман был единственным свидетелем на свадебной церемонии. Когда он прощался с семьей Дю Пре, Пьер прошептал ему на ухо свой адрес: – Приедешь к нам, если тут придется туго! Даст Бог, найдешь нас живыми…

Арман крепко поцеловал его и пожелал удачи.

– Тебе тоже. – Пьер попытался пошутить: – Эй, старик, только уж ты не суй свой «золотой нос» куда не надо! Не попади в беду, веди себя смирнехонько!

Пьер очень переживал отъезд друга. Семья Дю Пре сыграла огромную роль в его жизни. Он давно выплатил денежный долг, но долг благодарности был безмерным. Писать им он не мог, потому что преследования евреев усилились – их хватали не только на улицах, но и в собственных домах. Нелегко приходилось и французам. Парижане голодали, на улицах не осталось бродячих кошек – их ловили и жарили, стреляли и ели и ворон, хотя врачи предупреждали об опасности этой пищи. Только немногие богатые обитатели столицы жили по-прежнему: ходили в ночные клубы и рестораны, посещали театры, продукты покупали на черном рынке.

В их числе был и Арман. Он не ошибся, когда решил, что спрос на парфюмерию сохранится. Многие парфюмерные фабрики закрылись, так, прекратила свою деятельность фирма Монтальмонов – старинных соперников парфюмерии Жолонэй. Это создало повышенный спрос на товары Армана. Немецкие офицеры покупали духи фирмы «Жолонэй» для своих жен в Германии и любовниц в Париже, пользовались одеколонами фирмы. Французские чиновники в Виши тоже гонялись за духами фирмы Армана. Сама мадам Петэн расхваливала аромат «Души». На день рождения матери Арман принес гуся, два окорока, копченую рыбу, шоколад и бутылку виски.

– Нацистская еда, – сурово заявил Морис. Жена возразила: – Я так изголодалась по всему этому, – и он не стал больше протестовать, но сказал сыну: – Мне надо поговорить с тобой!

– Хорошо, – отозвался Арман с наигранной беспечностью. Он догадывался, о чем хочет поговорить отец.

– Не здесь, – сказал Морис. – Завтра в четыре часа у крытого рынка.

Когда Арман пришел на условленное место, Морис уже ждал его. – Будем разговаривать на ходу, – отрывисто сказал он. Они прошли мимо маленького кафе, где в былые дни Арман нередко сидел во фраке с дамой в вечернем платье за тарелкой лукового супа, который там превосходно готовили.

– Ты в опасности, – резко сказал Морис, – тебя считают коллаборационистом. Покупатели твоего салона – немцы, люди знают, что ты продался врагам.

– Что такое «враги»? Они оккупировали нашу страну, и они живут рядом с нами, но ведь можно сосуществовать! Что мне, собственный нос откусить? Разве это нанесет им ущерб? Я продолжаю свое дело, ту работу, которой ты меня обучил.

Морис остановился, пропустив робко крадущиеся вдоль стены сутулые фигуры в рваных пиджаках с нашитыми впереди большими желтыми звездами и, показав на них Арману, сказал: – Сначала они, бедняги. Потом та же участь постигнет и нас.

Перед глазами Армана пронесся образ мадам Дю Пре – исполненный доброты, достоинства, деликатности. Он молча шел рядом с отцом, потом с трудом вымолвил: – Чем мы можем им помочь?

– Отказаться сотрудничать с немцами.

– Каким образом? Закрыть свои предприятия и лишить людей работы? Пострадают не нацисты, а французские рабочие.

– Анри Монтальмон закрыл свою фабрику, как только немцы вошли во Францию. Есть сведения, что он участвует в Сопротивлении и будет сражаться с оккупантами в маки, пока Франция не станет свободной. Для него, для таких людей, как он, ты – предатель, – твердо сказал Морис.

– Пускай считают, а я знаю, что это не так. Если все предприниматели закроют свои фабрики, французской парфюмерии придет конец. Может быть, полезнее думать об условиях существования французских граждан – рабочих моей фабрики, чем о чести Франции. И, может быть, проникновение важнее, чем сопротивление.

– Не понимаю тебя, – сказал Морис.

– Знаешь, мудрый дурак может быть полезнее, чем невежда.

– Совершенно не понимаю, – сердито отозвался Морис. – Не знаю, какого рода ты дурак, но уж бесспорно дурак! Ты глух к тому, что о тебе говорят. Ты слеп к тому, что происходит вокруг тебя. Французское Сопротивление развивается, вся страна покрыта сетью его ячеек. В Лондоне разрабатываются планы его деятельности.

– Может быть, я и не считаю, что ты коллаборационист, – тон Мориса стал мягче, и Арман невольно подвинулся к отцу и теперь слушал его с напряженным вниманием, – но ты ничего не знаешь и не хочешь знать, а это опасно. Ты не понимаешь, какой силой уже обладает Сопротивление, в него вливаются лучшие люди Франции. Сейчас подпольщики выступают только против немцев и сторонников Петэна, но скоро они обратят свои силы и против соглашателей. И они не будут делать различия между эсэсовцами и таким дерьмом, как ты.

Слово просвистело как выстрел – Арман никогда не слышал грубой брани из уст отца.

– Я занимаюсь своим делом, вот и все, – с унылым упорством повторял он, – а в голове его роились смутные беспорядочные мысли: если у меня появятся знакомые среди крупных немецких офицеров, я смогу получать информацию для Сопротивления… помогать…

– Поступай как хочешь, – заявил Морис; он шел рядом с Арманом четким размеренным шагом, во взгляде его появилась твердая решимость. – Но ко мне больше не являйся. Никогда. Ты опозорил своих родителей. Мне стыдно называть тебя сыном.

– Ты не понимаешь…

– Понимаю, – перебил его Морис. – Ты дурак, себялюбивый и упрямый. – Он подергал свой ус. – Прощай, Арман.

– Разве мы не можем сказать друг другу «до свидания»?

– Нет, – твердо сказал Морис. – Мы больше не встретимся. Ты роешь себе могилу.

Он ускорил шаг, и Арман стоял, глядя, как отец удаляется от него.

Дома его ждал Жорж, уже разложивший на кровати его вечерний костюм. На столике стоял серебряный поднос с рюмкой шерри.

– Жорж, – спросил Арман, – выжидательно глядя на лакея, – вы знаете, где я ужинаю сегодня?