Текст книги "Тайна "Сиракузского кодекса""

Автор книги: Джим Нисбет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

БАГЕТЧИК

XI

Иной раз мне выпадает случай сделать резную раму. Эта сложная работа доставляет мне самое большое удовольствие и требует употребления множества освященных временем атавизмов. Выбор древесины, например, и шиповые соединения. На верстаке появляются странные инструменты, такие как резцы для гравировки, буровые ложки, щипцы дантиста и резцы для выемки желобков. Аромат экзотических твердых пород сменяет ядовитую вонь столярного клея. Телефонные звонки остаются без ответа. День проходит тихо, его ритм размечается звуками ручных инструментов, а не механизмов. Единственное исключение в звуковой гамме – разметка, да еще выемки, скосы и фальцовка углов. Постукивание киянки, шепот наждака – возвращение в прошлое от нашего мира-хронофага.

Я слышал когда-то о японском подмастерье столяра, достигшего вершины ученичества, когда он представил деревянную стружку такой длины и амплитуды, что мог заворачивать в нее свой сэндвич. Художник Джон Пленти, сам гроза закусок и при том филистимлянин, заявил ошеломленно: «Пора, чтоб его, садиться на диету».

Все-таки самое большое удовольствие я получаю, затачивая лезвие рубанка до такой остроты, что оно снимает с доски молекулярный слой, и движение его прерывается только тогда, когда инструмент поднимают вверх. Тут требуется искусство, и я рассматриваю как привилегию возможность получить плату за такое великолепное развлечение.

Полный анахронизм, разумеется. Говорят, шестьдесят процентов американской рабочей силы, зарабатывая на хлеб, имеет дело только с информацией. Все равно, даже среди оставшихся сорока процентов не многие живут резьбой по дереву.

Так вот, я подклеивал слой красновато-каштанового дерева, которое зовется «кровавым» – Brosimium paraense– между двумя светлыми слоями клена «птичий глаз», подгонял их по толщине, прокладывал желобки вдоль наружного края и подрезал заднюю сторону, чтобы закрепить холст, планки растяжек и край стекла.

Потом я скашивал, соединял на шипах, подклеивал и выравнивал все четыре угловых соединения. В конце я получал ровный прямоугольник, готовый принять резьбу. После резьбы наступало время шлифовки и полировки, и пары пропиток тунговым маслом, и после каждого раза – шлифовка мокрым наждаком. Потом день-другой на просушку. Потом пять-шесть раз опрыскать светлым лаком, с получасовой просушкой после каждого слоя. Потом можно крепить полотно.

Ничего сложного не было в этой резьбе: гроздья винограда, перевитые лозой, и несколько листьев. Но это была большая рама, четыре на пять футов, так что на резьбу ушло несколько дней.

Я как раз выравнивал края десятимиллиметровой ложкой, когда услышал имя.

«Мэнни», вспомнил я ее голос.

Помимо того факта, что Рени была из тех дамочек, которые преспокойно запрыгивают на пассажирское сиденье к тому, кто им пришелся по вкусу, у нее, очевидно, на уме было много чего еще. Как мне представлялось, она отчаянно пыталась на время забыть свои тревоги, хотя бы с помощью нескольких часов пьяного секса.

Какой-то глубинный сбой в программе довел ее до слез. Я обнимал ее. Она опомнилась достаточно быстро, чтобы начать задуманное сначала, и Бодич был уверен, что знает, что случилось после этого.

Но на самом деле, когда она тихо всхлипывала, я предложил выслушать, если ей хочется выговориться.

Она отстранилась так, чтобы видеть меня в тени кабины.

– Ты милый.

Она провела мне по губам кончиками пальцев.

– Но это такая путаница. Столько игроков, столько… всего. Мэнни говорил мне, что настанет время… – она замолчала.

– Игроки и все такое, – пробормотал я. – Ты что, развозишь по стране грузы наркотиков? Или это что-то из кино?

Ее смех поначалу звучал искусственно, по постепенно убедил меня, что ей действительно смешно.

– Наркотики и кино, – повторила она наконец. – Нет.

Она взъерошила мне волосы пальцем.

– Это не мои проблемы. Лучше бы это были кино и наркотики.

Она нежно поцеловала меня. Я ответил на поцелуй.

– А я не мог бы стать твоей проблемой? – должно быть, сказал я.

Этот фрагмент забылся. В контексте того вечера он был именно случайным фрагментом. Мелким и неважным.

Или нет?

Я положил ложку на верстак и позвонил Бодичу. Автомат женским голосом попросил меня подождать, включил связь с вертолетом дорожного наблюдения где-то над Треси. Большая фура не вписалась в поворот на развилке пятьсот восьмидесятой автострады и хайвея номер пять и, перелетев через ограждение, сползла на восемь нижних зигзагов, раздавив столько-то машин. Движение в начале часа пик было перекрыто на четырех направлениях на две с половиной мили…

Компьютерный голос вернулся, чтобы сказать: «офицер», после чего голос Бодича проворчал:

– Чарльз Бодич…

И женский голос весело продолжил:

– …недоступен. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала или нажмите кнопку ноль, чтобы связаться с оператором, или нажмите единицу для других вариантов.

Я оставил сообщение и повесил трубку.

Немного поразмыслив, я набрал другой номер.

– Мисси, это и в самом деле ты? Не автоответчик и не клон?

– А ты не можешь отличить?

– Нет. Я должен тебя испытать. Как дела у сорок девятого?

– Два и один.

– Две победы или два поражения?

– Не валяй дурака.

– Наверняка ты. Ни одна машина не выдала бы столь соответствующей эмоции после такой бессмыслицы.

– Да, – отозвалась она, – ты и в самом деле ужасно одинок со своими резцами.

Отец Мисси года с сорок девятого держал билеты на договорные матчи футбольных команд. Мисси унаследовала его дела и редко пропускала игры. Ради этих сезонных билетов не один ухажер пытался на ней жениться.

– Мэнни, – сказал я.

– Что?

– Парень по имени Мэнни. Он имел какое-то влияние на Рени.

– Хм.

– Да?

– Бодич спрашивал тебя о Мэнни?

– Нет. Мне только что вспомнилось имя.

– Может, я и знаю, кто это такой. Но не уверена. В мире не один Мэнни.

– В каком мире?

– В моем мире. Ты ведь не о своем мире говоришь? Не о том безрадостном месте, где люди работают?

– Это точно. У меня есть точильщик пил по имени Мэнни.

– Вряд ли это он.

– Так назови другого.

– Не стану, пока не разузнаю о нем побольше.

– Мисси, ты стала осторожной?

– Н-ну… Скажем, мне бы не хотелось, чтобы Бодич совал нос в некоторые адвокатские конторы – это просто к примеру…

– Адвокат по имени Мэнни.

– Он обитает в очень высоком доме в центре города. Если пойдут слухи, что известная в обществе пожилая девица нескромно ткнула своим измазанным в паштете пальчиком в его сторону, это может оказать долговременный нежелательный эффект на выплаты ее пособия.

– С каких пор ты беспокоишься об алиментах?

– Денежки стекаются из разных источников, нужно только поискать. Кроме того, я много о чем беспокоюсь, спасибо тебе. Некий невнимательный мужчина утверждал, что мне иной раз просто нечем больше заняться.

– О, Мисси! Мы чувствуем себя заброшенными?

– Чувствовали, – сладенько отозвалась она, – пока ты не позвонил.

– Я так рад, что развеселил тебя.

– Хорошо еще, ты не расспрашиваешь меня о женщине.

– Что ты можешь знать о женщинах!

– Покажи мне мужчину, и я расскажу тебе все о его женщине.

– Давай попробуем зайти с другого конца. Что могло понадобиться Рени от Мэнни? Ей нужен был адвокат по делу о разводе?

Мисси вздохнула:

– Рени не знала радостей развода.

– Этот Мэнни стреляет в людей?

– Он очень хороший адвокат. Обходится без стрельбы.

– Начинает походить на то, что сложности у тебя, а не у Рени.

Мисси обдумывала ответ. За моей спиной ждала меня большая рама.

– Мэнни Джектор, – сказала она наконец, – крупный делец в вопросах искусства и антиквариата.

А вот это звучит более обнадеживающе.

– О нем чего только не рассказывают. С одной стороны, он продюсер телефильмов. Он владелец беговых лошадей. Он живет здесь и в Лос-Анджелесе, в Нью-Йорке, в Европе; он говорит на трех или четырех языках; он женился, по меньшей мере, не реже меня – принадлежит в этом отношении к старой школе.

– В каком?

– Если он с ней переспал, он предпочитает на ней жениться, что автоматически обеспечивает возможность измены.

– Как насчет надзора?

– Как насчет рабства? Все его жены богаты. Но ни фильмы, ни лошади не дают настоящего дохода.

– Так что его настоящее занятие – женитьба на богатых?

– О, он поставляет порядочно европейского антиквариата: доколумбовскпе изделия, восточные ширмы и рисованные свитки и все такое. Он интересуется всем, что продается. Драгоценностями, например. Особенно любит драгоценные камни.

– Почему?

– Они ценные, удобны для перевозки, легко прячутся, с трудом находятся для взимания налогов и проскакивают таможню.

– Зачем тогда возиться с остальным барахлом?

– Ну, лошади и богатые женщины – для развлечения, прежде всего. Не менее существенно, что они обеспечивают ему связи с денежными людьми, среди которых он выделяет определенный тип. Он переломал чуть не все кости, играя в поло, и ему приходится ходить с тростью – их у него немалая коллекция. Говорят, ему случалось, напившись, угрожать той или иной жене той или иной тростью.

– Как надо понимать – выделяет определенный тип?

– Дэниел, – терпеливо проговорила Миси, – на людей производят впечатление самые разнообразные вещи.

– Он «деловой»? Да или нет?

– Он деловой. В широком смысле.

– Кажется не подходящим типом для Рени.

– В качестве мужа – безусловно.

– Тогда в связи с антиквариатом?

– Очевидно. Но у Мэнни в этой области хватает своих дел.

– Не могла Рени выловить что-то, что его бы заинтересовало?

– Или, скорее, кого-то.

– Женщину?

– Женщину, мужчину… Это безразлично и для Рени Ноулс, и для Мэнни Джектора.

– Не могло случиться, что ему Рени понадобилась просто для… ну, ты поняла.

– Для развлечения? Нет. Мэнни – милая штучка, но он – именно то, что он есть. Секс с… э…

– С лисой?

– Ты так думаешь? – Мисси рассмеялась довольно горько. – В ней не было ничего особенного, Дэнни.

Я сказал, выдержав паузу:

– Что думаю я, не важно. О чем мог думать Мэнни?

– Секс с лисичкой, как ты выразился, его бы не заинтересовал. Он – из хищников и спит с той женщиной, которую выбрал жертвой. Секс для него орудие. Он им пользуется, чтобы их подчинить. Более того, поскольку в целом он ненавидит секс почти со всеми женщинами, он может обвинить их в том, что они вынудили его к извращениям. Когда приходит время выкручивать им руки, он заводит себя до такой степени, что проделывает это эффективно и с удовольствием.

– Эй, Мисси. Что ты разумеешь под «извращениями»?

– У Мэнни открытый счет на одну оклендскую темницу.

– Как, черт возьми, к тебе попадают такие грязные сплетни?

– Милый, ты же не думаешь, что я целыми днями читаю Пруста.

– Кожа, цепи, зажимы на соски и все такое?

– Все такое плюс мольбы приколоть его язык к грязному полу острием стилета.

– Ты все выдумала, – сказал я с надеждой.

– Извини, нет. Но, раз уж ты об этом заговорил, у меня неплохое воображение.

– Смею спросить, что значит «воображение» в этом контексте?

– В моем случае это значит, что для того, чтобы что-то вообразить, не обязательно это проделывать.

– Давай пропустим это, – решительно предложил я. – Этот Джектор походит на мерзкого типа.

– Чушь, – фыркнула Мисси. – Ничего в нем особенного нет, верно говорю.

– Мисси, а ты уверена, что все это не выдумала?

– Чего ради? Пощекотать тебе нервы?

Я зажмурился.

– Я холоден и невозмутим.

– Ох, милый, в этом городе нет ничего тайного. Мэнни Джектор – вот тебе всего один дурной пример – слишком заметен, чтобы долго хранить свои мелкие грязные секретики. Слишком много жен у него перебывало; слишком многих он облапошил; он попадал в газеты, в суды, пользовался услугами адвокатов. Он бывает на всех приемах. Мэнни Джектор известен всем.

– И люди не отказываются иметь с ним дело?

– Коллекционер, который тратит деньги, рано или поздно обнаружит, что у Мэнни есть именно то, что ему надо. Тут тебе и всё. Если он делает дело, кого касается его личная жизнь? Скажем, твой папочка оставил тебе небольшую коллекцию банков или несколько нефтяных или газовых скважин, так что тебе ни одного дня в жизни не приходилось работать. День и ночь твоя главная забота как бы не спиться насмерть. Когда жизнь преподносит тебе все на блюдечке, то среди всего прочего она каждый день преподносит тебе коктейль в полдень.

– Давай вернемся к типу, о котором говорили.

– Ах, о нем… Ну, такие, как Мэнни, склонны изобретать интересы в жизни. Скажем, лошадиные бега. Он хорошо разбирается в лошадях. У него их было пять-шесть десятков – раньше, когда он был женат на Эллен Тэтчер. Если бы ей все это не наскучило, и она его не бросила, он бы, возможно, не стал пижонистым мелким воришкой, какой он сей… О господи, Мисси наговорила лишнего. Ты этого от меня не слышал.

– Маленькая птичка пропела что-то насчет воровства.

– Маленькая птичка хотела сказать – мошенник. Речь не о воровстве как таковом.

– Чем же он тогда занимается?

– Мошенничает.

– О!

– Это тонкое различие перед лицом закона. Но, в общем, Мэнни Джектор умеет достать все что угодно по сказочным ценам и знает, где продать, когда наступит время. Не обязательно кража. Он превосходный старьевщик.

– Как Рени?

– В точности. Взгляни правде в глаза, Дэнни. Джектор был ее наставником. И, до какой-то черты, какими бы скользкими, дешевыми и отвратительными он или она не представлялись людям, если у них есть товар, с ними имеют дело. Больше того, как ты мог бы заметить, кое-кому кажется увлекательным возиться со слизняками. Как иной актер любит водиться с отребьем.

– За какой-то чертой они, конечно, отправляются домой и поднимают подъемный мост.

– Раньше или позже. Скорее раньше.

– Еще какие-нибудь Мэнни числятся в твоей бальной книжечке?

– Двух более чем достаточно.

– Мы забыли об адвокате.

– Никакая доза прозака не заставит меня забыть этого парня, но Рени с ним знакома не была.

– Джектор выглядит довольно обнадеживающе.

– Не слишком удачно сказано.

– Так что теперь?

– Ну, давай посмотрим… – она пошуршала бумагой. – По-моему, сегодня вечером назначена презентация.

Я взглянул на календарь над верстаком. Пусто. Как мне и хотелось.

– Кто-то из моих клиентов?

– Там будет много народу. Не помню, чья именно. Какой-то тип, который расписывает холодильники.

– Холодильники?..

– Да. Де-Гамс, Гамц… А, вот: Генри Додд-Гампсон.

– Генри Додд-Гампсон. Ты это всерьез?

– Нет, конечно. Серьезность чем-то напоминает серость. Покажи мне девушку, которая хотела бы иметь что-то общее с серостью.

– Он расписывает холодильники!

– Дэнни, – терпеливо сказала она. – Всем нужны холодильники.

– Этот тип не сумеет нацарапать фломастером цифры на коробке.

– У него есть стиль. Там будет много народу.

– Я и на пороге этого шоу не появился бы, если бы…

– А если там будет Джектор?

– Откуда ты знаешь?

– Дорогой, – хихикнула Мисси, даже не пытаясь скрыть звон льдинок, – Мэнни Джектор – европейский агент Генри Додд-Гампсона. Если он в городе, то непременно будет на презентации своего клиента.

– А он в городе?

– Н-ну… Давай выразим это так: позапрошлой ночью у него было свидание с оклендской «хозяйкой». Что ты об этом думаешь?

В маленьком невскрытом пакете на моем верстаке скрывался новенький наконечник для распылителя. Я минуту поиграл с ним и отложил в сторону.

– Мисси, ты уверена, что никогда не читала Пруста?

– Дорогой, – в ее голосе слышался смех. – К чему мне читать Пруста, если я по нему живу?

XII

Галерея оказалась набита битком. Слоан и Пикеринг поднялись нынче так высоко, что даже держали обслуживаемую стоянку, а ведь я еще помнил времена, когда у двух женщин, начавших дело, не хватало денег отпечатать каталог. В то время когда Джон Пленти писал гигантские абстракции и ничего за них не получал, они первые дали ему место для персональной выставки.

Времена переменились. Молодые люди с красными эмблемами на белых куртках и переговорными устройствами отгоняли машины от входа на стоянку у Эберкадеро за десять кварталов, сновали туда-сюда и выглядели очень шустрыми. Двадцать долларов чаевых считались нормой, и ребятишки уводили гигантские Джипы, из которых едва видны были их макушки, – машины, выросшие из двухместных «жуков» Второй мировой, хотя и не доросшие до бронированных автомобилей государственных персон, на сходство с которыми претендовали, однако нарушавшие калифорнийские законы об охране среды воинственными выхлопными трубами.

Каждый такой танк для светских персон дорого обходится и в содержании, и в вождении и каждый еще напоказ разукрашен золотыми бляшками. При случае его владелец на своем четырехколесном звере сокрушит любую преграду, какую крестьяне возводят между убийственной анархией и своей отгороженной общиной. Первый шаг к победе – взрыв бензоколонки.

Паренек в ливрее забрал «ягуар», по телефон Мисси оставила, сунув его мне в карман куртки.

– Обслуга склонна звонить с чужих, – пояснила она, когда мы влились в толпу у дверей.

Если тебя беспокоит, во что это обойдется, значит, тебе это не по карману.

– Дэнни со своими вечными сентенциями! Беда в том, что ребятишки звонят по этим номерам для сексуальной болтовни. Потом приходит жуткий счет, да еще месяцами приходится разбираться с похотливыми сопляками, которые звонят на твой номер. Право, очень неудобно.

– Ты с ними разбираешься вручную?

Я краем глаза взглянул на нее. Губы у нее чуть выпятились, выявив по уголкам тончайшую сеточку морщинок, а ее хирургически подтянутые щеки слегка порозовели.

– Брось, – сказала она, проталкивая меня вперед. – Это мой недостаток.

Женщина в развратной гепардовой накидке со словами: «Мисси, дорогая!» проскользнула между нами и исчезла, не дожидаясь ответа.

Множество людей расхаживали по галерее. Четыре бармена разливали спиртное с такой скоростью, с какой в Руанде разливают воду. В воздухе смешивались ароматы белого вина и скипидара.

Галерея, бывшая некогда складом на втором этаже, с деревянными фермами и поддерживающими их цементными простенками, выкрашенная белой краской, сама по себе увеличивала и без того солидную суету.

Для этой выставки правление избрало светлую идею пропилить в некоторых перегородках дыры, достаточно большие, чтобы вместить холодильники Додд-Гампсона, которые большей частью были выкопаны на свалке Колмы, чтобы освободить место для новых могил.

Мятые, ржавые, облупившиеся, они были варварски разукрашены радугой основных цветов, с непристойными кляксами, передранными прямо с палитры.

– Холодильники! – недоверчиво произнесла какая-то женщина, оказавшаяся рядом с нами на верхней площадке лестницы.

– Вот именно, – рассмеялся ее спутник.

Он махнул пластиковой винной бутылкой в сторону большого плаката, висящего поперек прохода:

ГЕНРИ ДОДД-ГАМПСОН

БЕШЕНСТВО ДОМАШНЕЙ ТЕХНИКИ

– Правдивая реклама, – заметил он.

– Спасибо хоть, они не называют это искусством, – сказала его подруга.

– Искусство подразумевается.

– Как вино?

– Восхитительное.

– Нам надо здесь оставаться?

– Катрин один покупает.

– Что?!

– Я не должен был говорить. Но, по-моему, она собирается подарить его тебе.

– Она не посмеет сделать мне такую гадость!

– Я так и подумал, что тебе нужно время подготовиться.

Мисси просматривала толпу и здоровалась с каждым третьим, а я между тем скользил глазами по двадцати четырем пунктам пояснений, висящих рядом с баром.

…Погибшие механизмы как синекдоха технологии на выброс/ артефакты удобств среднего класса в век, лишенный уюта/ запашок фреона с оттенком ностальгии и протухшей пищи/ мать, купившая блок льда на августовской распродаже в Куинсе/ ярды обтекающих холстов, с кусочками обшивки и соломы/ рождение и материя искусства/ полная проницаемость желатиновых мембран между структуральным Прагматизмом и выпотрошенной Формой/ тухлая рыба в ветхом прототипе – катализатор новой эстетики…

– Сэр?

Молодая женщина в смокинге выжидательно смотрела на меня из-за стойки.

– Эти ньюйоркцы воображают, что из нас на Западе проще простого сделать мартышек, – сказал я.

Она перевела взгляд дальше.

– Следующий, пожалуйста.

– Два вина, – поспешно сказал я. – Одно белое, одно красное.

– У нас есть шардонне, шабли, каберне, мерло, пино, цинфандель…

Я покачал головой:

– Одно белое, одно красное.

Она налила сразу двумя руками.

– Следующий, пожалуйста.

Я пронес пластиковые стаканчики сквозь толпу к Мисси, которая сказала:

– Он здесь.

– Джектор?

– Вон тот, который разговаривает с блондинкой.

Джектор щеголял бритой головой, жилетом в черную с золотом полоску, честерфилдом, бордовым шарфом, сверкающими черными туфлями и тростью из черного дерева. Разговор выглядел оживленным.

– Идем.

Переходя от группы к группе, стоявшим в большинстве спинами к шедеврам, Мисси начала странный прерывистый вальс посетителя галереи. Писк узнавших ее, воздушные поцелуи, рукопожатия и нервный смех. Шум стоял ужасающий. А потом между нами и нашей целью втиснулась кучка парода, включавшая совладелицу галереи Оливию Слоан, художника Додд-Гампсона и еще полдюжины каких-то неизвестных. Мисс Слоан несла в руках картонку с ценами и рулон с наклейками в виде красных точек.

Маленькая компания задержалась, чтобы обозреть побитый холодильник, украшенный пластиковыми лекалами разных размеров, наклеенных толстыми слоями и закрашенных хромовым желтым с кляксами тусклого черного.

– Этот называется «Ледяная Диана», – проговорила мисс Слоан.

– Хм, – произнесла женщина, стоящая рядом с ней.

– Неужели вам не нравится? Если бы Генри уже не продал мне другой, я бы сама его взяла для своего дома.

– А других похожих нет? – спросила женщина, нащупав путь к спасению.

– О нет, ни одного, – снисходительно сказала мисс Слоан; она прижала свои конторские принадлежности к груди и осматривала творение с нескрываемым удовольствием. – Все работы Генри уникальны. Дело в том, что у него рождается множество идей, и если вы присмотритесь, то сможете проследить хронологию данного мотива в развитии его работ.

– О! – разочарованно вздохнула посетительница.

Она, видимо, слишком много выпила, чтобы увернуться от покупки без явной грубости, но была еще не настолько невменяема, чтобы решиться на нее.

Художник стоял рядом, глядя несколько свысока, заложив одну руку в задний карман оригинальных джинсов высокой брюнетки, стоявшей рядом с ним. На губах у обоих играла улыбка, напоминающая удовлетворенность соитием и свойственная насытившимся на время кокаинистам.

– Оно… Он подписан? – спросила потенциальная покупательница.

Мисс Слоан широко улыбнулась. В пинг-понге вопросов и ответов каждый торговец произведениями искусства держит ответ на такой вопрос под рукой.

– Мистер Додд-Гампсон предпочитает познакомиться с владельцем, прежде чем подписать работу. Точно зная, к кому уходит вещь, и, желательно, ознакомившись с тем, как она будет расположена, он может оставить индивидуальную подпись.

Додд-Гампсон, растянув губы поверх стиснутых зубов, бессмысленно кивнул.

– О, – сказала будущая покупательница, – может быть, мы сможем дать чек… но что, если покупатель – не окончательный владелец? Я хочу сказать, если вещь покупается в подарок или… как пожертвование. Да…

Мисси отвернулась от этой сценки, но наша добыча уже скрылась.

– Черт, – сказала она. – Пойдем дальше.

Она врезалась в толпу, расплескав пару стаканов и вежливо, но твердо расталкивая народ.

– Вот он.

Она остановилась так резко, что я налетел на нее.

– Ох, милый, – сказала она, прижимаясь ко мне, – ты такой нетерпеливый.

– Это я-то нетерпеливый?

Она взяла меня за руку и потянула вперед.

– Мэнни, вот человек, с которым ты просто обязан познакомиться.

Джектор перевел на нас взгляд и широко улыбнулся. Мисси, хоть и не была двадцатилетней блондинкой, которую он зажал в угол между собой и простреленным «кельвинатором», все еще оставалась очень привлекательной.

– А с вами мы где встречались, юная леди? В сумасшедшем доме?

Он великодушно улыбался.

– О, прекрати, Мэнни. Это Дэнни Кестрел, он делает рамы для звезд.

Ей не пришлось вкладывать мою руку в его, но она была на это готова. Джектор не сделал попытки согнать с лица скуку, сменившую улыбку, когда наши руки соединились. Я был для него бесполезен, так к чему тратить нейроны.

Мисси разглядывала блондинку.

– Я Марисса Джеймс.

– Тауна, – представилась девушка, взяв протянутую Мисси руку с еле заметным облегчением. – Тауна Спеллинг.

– Ваш дед на телевидении? – спросила Мисси.

Молодая женщина вспыхнула.

– О нет. Эта другая ветвь семьи. Мой папа разводит коз.

Она взглянула на меня и рассмеялась.

Я рассмеялся вместе с ней.

Мисси и Джектор остались серьезными.

– На самом деле, – сказал Джектор, – мисс Спеллинг изучает искусство здесь по соседству.

– Академия Искусства? – заключил я.

Улыбка Тауны погасла.

– Вы даже не видели моих работ.

– Но я и так могу сказать, – продолжал не смущаясь Джектор. – Вы очень серьезны, и ваши произведения не могут быть слабыми. Если бы они не удавались, вы бы занялись чем-то совершенно другим, чем-то, более соответствующим вашему чувству высокого предназначения.

Тауна замялась.

– Вечный вопрос – сбежать или зажать нос! – холодновато заметил я, – когда на тебя обрушивается цунами дерьма.

Джектор позволил своим чертам выразить нечто, сказавшее о нем больше, чем он сказал нам о Тауне, но быстро подавил порыв и сказал:

– Немного, как вы выразились, дерьма, мистер…

– Кестрел, – подсказал я, но смотрел я не на него.

Тауна снова покраснела.

– Кестрел, – повторил Джектор, – багетчик, работающий для звезд. Маленькая рама может, как я нахожу, завести очень далеко.

Я на короткое время прервал удовольствие от созерцания улыбки мисс Спеллинг, чтобы бросить взгляд на Джектора. В его стареющем лице было меньше угрозы, чем в голосе, но и оно было далеко не масляным.

– Мэнни обладает отличной интуицией, – вставила Мисси.

– Нельзя судить о работе по человеку, – сказала Тауна.

– А, – пропел я, – вы, может быть, читали Пруста – «Против Сен-Бева»?

Мисси медленно перевела взгляд на меня, потом так же медленно – на Тауну, которая, насупившись, слушала, как Миссси произносит, очень вежливо, чтобы, как я понял, сдержать смех:

– Вы совершенно правы, Тауна. Вы видели холодильник в том углу – в который Додд-Гампсон заложил гранату?

– Конечно видела, ответила Тауна, – а что?

– Просто по виду Додд-Гампсона никогда не догадаешься, что он так глуп, – сказала Мисси со сладкой серьезностью. – Ты бы догадался? – обратилась она к Джектору.

Дождавшись от него тонкой улыбки, она повернулась ко мне.

– О, – сказал я, кивая на группу, окружавшую художника-кокаиниста, – на мой взгляд, он выглядит соответственно.

Тауна Спеллинг уловила неприятный намек и немедленно свела брови. Она была настолько умна, что могла высосать яд из нормального разговора.

– Я изучаю пластику у Хэнка, – сказала она твердо. – Он очень одаренный, знающий человек. И прекрасный учитель, к тому же.

– Вы ни слова не сказали об уме, – заметила Мисси.

– Он очень умный, – огрызнулась Тауна. – Это одна из лучших галерей в городе. Посмотрите, сколько народу, посмотрите, сколько у него работ. Посмотрите на цены. И сколько наград он получил. Кстати, сегодня здесь много художников. Они уважают его и уважают его работы.

– Как это мы вышли на эту тему? – спросил я.

Тауна пожала плечами.

– Не знаю. Разве что дело в том, что мы стоим посреди персональной выставки Генри Додд-Гампсона.

– Да, но что можно сказать об испорченных холодильниках? – улыбнулась Мисси.

– Ну, – заговорил Джектор, обращаясь в основном к Тауне, – я продал два в Европе всего пару месяцев назад – из его прошлой коллекции. Мы очень недурно заработали. Одна доставка…

– Вы не забыли их застраховать? – вмешался я.

Джектор, собиравшийся развить тему, почтил меня взглядом, ясно говорившим, что он начисто забыл о состоявшемся знакомстве. К счастью или к сожалению, взгляд так же ясно показывал, что он понятия не имеет, о чем я говорю.

– Вот видите? – сказала Тауна.

Мисси, хмурившаяся на меня, теперь бросила девушке несколько резковато:

– Нет.

– Мисс Спеллинг понимает, что европейцы ценят своего Додд-Гампсона, – светски продолжал Джектор. – Я, в сущности, даже не был основным агентом продаж. Тем не менее я получил очень хорошие проценты. Действительно очень хорошие.

– Ты нанимал субагента, или как? – спросила Мисси.

– Да, именно так ее и следует описать, – подмигнул Джектор, и в его голос проникли явственные покровительственные интонации.

– Не подходит ли под описание брюнетка около пяти футов пяти дюймов ростом в маленьком черном платье? – спросил я.

Джектор перестал улыбаться.

– Вам платят?

– Мне заплатили, – тихо сказал я.

Тауна недоумевающе смотрела на нас.

– Дэнни был ее другом, – пояснила Мисси.

Джектор взглянул на меня, потом на Мисси.

– А вы, мисс Джеймс? Вы тоже были подругой Рени?

Мисси промолчала.

– Потому что если вы хоть немного знали Рени, мисс Джеймс, вы бы знали, что у нее не бывало друзей.

– Это та Рени, о которой в последнее время писали газеты? – спросила Тауна, переводя взгляд с одного лица на другое. – Которую убили?

– Да, дорогая, – ответила ей Мисси. – Которую убили. Та самая.

Мне бы держать рот на замке, но я сказал Джектору:

– Довольно жестоко говорить так о человеке, с чьей смерти не прошло и двух недель.

– Простите, – отозвался Джектор подчеркнуто смиренно, – но что именно вам о ней известно?

Чертовски мало, должен был признать я.

– Каждого кто-то любит, – сказала Тауна с надеждой.

– Я не был на похоронах, – буднично сказал Джектор. – Никто там не плевал на ее могилу?

Тауна невольно ахнула. Мисси усмехнулась.

– Никто, – ответил я, – одна-две женщины были сильно возбуждены.

– А другие одна-две, ручаюсь, наоборот.

– Верно, – признал я, – это была странная церемония.

– Вот это больше похоже на правду, – сказал Джектор. – Больше похоже на Рени, которую я помню.

Он сухо хмыкнул.

– Жаль, что меня там не было.

– Почему вы сожалеете?

– Ты был в городе, – благожелательно напомнила Мисси. – Я видела тебя на аукционе на Таунсенд-стрит.

Джектор слегка поклонился в ее сторону.

– Тебе следовало бы поздороваться.

Он повернулся ко мне.

– Право же, мистер…

– Кестрел.

– Да. Интересная фамилия. Вид маленького сокола, не так ли?

Я пожал плечами.

– Мой дед выбрал его на острове Эллиса вместо не поддающегося американизации венгерского имени, которое он носил от рождения. Он был орнитологом.

– Этого я не знала, – сказала Мисси. – В погоне за искусством узнаешь самые удивительные вещи.

Она взглянула на Тауну.

– Вы так не думаете?

Но Тауна уже изобразила на лице мину «взрослые такие скучные».

– Вы собирались рассказать о своих чувствах к Рени, – напомнил я Джектору.

Он смотрел на Тауну, но, кажется, не видел ее.

– Я думал, что она напрашивалась на это очень давно, – сказал он с осторожной, но искренней уверенностью. – Судя по тому, как она себя вела, по тому, как обращалась с людьми, по тому, с какими людьми она имела дело, я считал, что это только вопрос времени.