Текст книги "Тайна "Сиракузского кодекса""

Автор книги: Джим Нисбет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

XXXIII

– Что ты говоришь?

Я взял фотографию и стал рассматривать ее с возросшим интересом.

Мисси пристально наблюдала за мной. Теперь, когда мы перешли к обсуждению ее излюбленного предмета, она отчасти обрела прежнюю уверенность.

– Дэнни, ты меня не обманываешь? Ты правда совсем ничего ни о чем этом не знаешь? Правда-правда-правда?

Я уронил снимок на стол.

– Никогда в жизни не видел этого перстня. Я в полном мраке. – Я откинулся назад. – И знаешь что, Мисси? Если ты оставишь меня во мраке, я могу однажды дозреть, как писал некогда поэт Филип Вален, будто помидор или сумасшедший.

Она поджала губы.

– Во мраке, – горестно заметила она, – ты мог бы еще дожить до старости.

– Ты не следишь за логикой современной жизни. Во мраке жить до старости противопоказано. И дело не только в этом.

Я опять постучал по фотографии.

– Все говорят, что «Кодекс» сгорел в пожаре в Милл-Вэлли, но никто его там не видел. В то же время девочка из службы погоды собирала драгоценности. Не попал ли этот перстень в ее коллекцию? И не из-за него ли началась вся суматоха?

– Ладно-ладно, – вздохнула она, приподняла фотографию, так что она стояла перпендикулярно столу, посмотрела на нее и снова уронила.

– «Сиракузский кодекс» пропал из Национальной библиотеки лет сто семьдесят назад.

– В 1830-м.

– Это точная дата. А в подпольном мире искусства его местонахождение известно по меньшей мере пятьдесят лет. С тех пор, как он исчез с виллы на побережье Греции во время Второй мировой.

– Из греческого музея?

– Разве я говорила о музее?

– Но я думал, тот телевизионщик…

– Кен Хэйпик.

– Верно. Господи, ну и имечко!

Мисси пожала плечами.

– Это был его сценический псевдоним. Ты не о том думаешь.

– У ведущих новостей бывают сценические псевдонимы?

– Дэнни, – Мисси улыбнулась. – Ты, бедняжка, и вправду обитаешь в невероятно крошечном мирке.

– Если в новостях выступают под сценическими псевдонимами, – тупо повторил я, – осталось ли в мире что-нибудь святое?

– Уж конечно, не в программах новостей, – возразила Мисси.

– Словом, я думал, он украл…

– Купил, – поправила она.

– Купил, а потом украл «Кодекс» у Джеральда Ренквиста. Где его взял Джеральд?

– Это вопрос семантики. Забудь о Хэйпике. Вся история правдива, но это ложный след.

– Ложный след? Парень со своей подружкой сгорели заживо…

– Послушай меня. Хэйпику показали «Кодекс» в частном музее. Не в городском, не в государственном, не в национальном, а в частном. Он находился в частной коллекции.

– Такой, как Гетти? Музей Гуггенхейма? Какая разница…

– Нет-нет, Дэнни. Частная коллекция. Особая коллекция. Коллекция, которая закрыта для всех, тем более для публики. Коллекция, принадлежащая одному человеку исключительно для его удовольствия.

– И закрытая для проверок, инспекций, налогообложения?

Она согласно кивнула.

– И следовательно, лишенная также и защиты закона.

– Верно.

– Что означает, что пираты, и воры, и подпольные коллекционеры покупали и перепродавали друг другу «Кодекс»?..

– Много-много раз.

– С первого похищения? То есть из Национальной библиотеки?

– Имеются сомнения и в законности покупки Национальной библиотеки. Но та покупка, по крайней мере, производилась публично.

– Так или иначе, этот «Кодекс» в списках краденого уже сто шестьдесят лет.

– Точно так.

Я поднял фотографию.

– Как она попала к тебе, Мисси?

– Так и знала, что ты спросишь.

– И откуда, черт возьми, тебе так много известно?

– И об этом тоже.

Одним ответом меня осенило:

– «Кодекс» прошел через руки Кевина?

– Почти так, – с сожалением ответила она.

– Почти?

– Его перекупили.

– Кто?

– Догадываюсь, что кто-то из Багдада.

– Так когда это было? Десять-двенадцать лет назад?

Она пожала плечами.

– Я еще была замужем за Кевином.

– Пятнадцать или двадцать?

– Дэнни, прошу тебя!

– Речь не о твоем возрасте, – сказал я суховато, – но о деле, почти столь же важном.

– Я рада, что ты это понял. Когда Кевин приобретал известность на том или ином рынке, ему предлагали самые разные предметы. Одно вечно тянуло за собой другое.

– Сколько просили за «Кодекс»?

Она поджала губы:

– Кевин остановился на семи с половиной миллионах.

– Франков?

Она улыбнулась тонкой снисходительной улыбкой.

– Долларов. Это был международный аукцион. О форме оплаты договорились заранее: американские доллары наличными.

– Наличными? Господи Иисусе!

– На семи с половиной наш бюджет был исчерпан. Сказать по правде, пока он имел дело с глупостями вроде ботинка или ванны, Кевин считал все это забавным. Он считал, что люди заслуживают, чтобы их ободрали как липку, если готовы тратить деньги на такой товар. Это было все равно что игорное предприятие или что-то в таком роде. Он был прекрасно осведомлен и в то же мере хладнокровен. Хороший бизнесмен в нехорошем бизнесе. С «Сиракузским кодексом» вышло по-другому.

– Почему?

– По нескольким причинам. Первая – слишком большие деньги. Вторая: люди, которые участвовали в деле, сразу превращались из смешных в опасных. Аристократы, оригиналы, тайные коллекционеры и безумно успешные производители программного обеспечения, коллекционировавшие сувениры рок-н-ролла, превращались в торговцев кокаином, торговцев оружием, политиков третьего мира с кровью на руках, жадных ростовщиков – в нелегальный, агрессивный, вульгарный люд. У них деньги насчитывались тоннами, и все в наличных. Но то, что он повидал у них в гостях… – Она вздрогнула. – Ух! И ему, и мне дело разонравилось. К тому же, изучив историю, Кевин забеспокоился о – скажем так – карме «Кодекса».

– Карма, – заметил я, – на санскрите «деяние» или «действие».

– Да? – отозвалась Мисси. – Ну так вот, возвращаясь к Теодосу, многие, связанные с «Кодексом», умирали неестественной или безвременной смертью. Существует целая апокрифическая повесть… Но дело было даже не в этом. Настоящая причина состояла в том, что «Сиракузский кодекс» был совершенно незаконным, явно краденым, как говаривал Кевин, сплошная международная контрабанда, похищения и уклонение от налогов, так что ему совершенно не хотелось с ним связываться.

– А тебе почему захотелось?

Она пропустила вопрос мимо ушей.

– Наконец ясно обозначилась развилка дорог. У нас была пара по-настоящему близких друзей: муж и жена. Она родилась в богатой семье. Он был адвокатом по делам о наркотиках, составил себе репутацию, защищая в шестидесятых курильщиков марихуаны и добиваясь оправдания. Специализируясь на наркотиках, он начал подбирать клиентов, способных ему заплатить. Сперва это означало высококлассных торговцев ЛСД и химиков. Потом появились торговцы кокаином, сперва мелкие, потом крупные поставщики, а там дошло и до главарей синдиката. В конечном счете ему пришлось защищать в суде наркодельцов, о которых он точно знал, что те убивали людей, или заказывали убийства, или то и другое. По-настоящему могущественных и опасных людей. Они платили ему сотни тысяч долларов за то, чтобы он вытащил их из-за решетки – и он вытаскивал. Но в то же время он презирал их и в конце концов возненавидел самого себя. Стало непонятно, зачем он живет. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю, что ты имеешь в виду относительно адвоката, но не вижу здесь связи с «Кодексом».

– В один прекрасный день адвокат решил, что с него хватит. Он опустошил свой ящик с папками и ушел в отставку. Просто взял и бросил практику. Перевез жену и детей в Тахо. Построил дом по собственному проекту. Почти два года спустя его нашел один из старых клиентов. Очень дурной человек. Обвинений против него хватало: хранение, доставка и продажа сотен килограммов героина, отмывание денег, заказные убийства, уклонение от налогов – много чего. Ему нужен был опытный адвокат. Наш друг ему отказал. Тот сказал: ты построил дом на мои деньги. Верно, сказал адвокат, и я их отработал. А теперь я на пенсии, и кончено. Я не могу тебе помочь. Тот тип сказал, что понимает. Они пожали друг другу руки. Парень нанял другого адвоката. Тот сделал, что мог, но негодяй получил двадцать пять лет без права освобождения на поруки. Примерно через год после приговора наш друг и его жена исчезли.

– Бесследно?

– Совершенно.

– Попав за решетку, старый клиент обиделся?

– Таково общее мнение.

– Похоже, что делать деньги – не такое веселое занятие, как принято думать.

– Относительно «Кодекса»: мы с Кевином разрывались надвое. Мы без конца только об этом и говорили. То решали, что это наша последняя большая ставка: взять ее и выходить из игры. С другой стороны, денег у нас хватало, а отец Кевина к тому времени умер, так что Кевину стало некому и нечего доказывать. Он почти удвоил состояние, переданное ему дедом, а отец успел увидеть примерно две трети его достижений, прежде чем началась болезнь Альцгеймера, после чего ему все стало безразлично. Кевин держался, пока состояние не выросло ровно в два раза просто для круглого счета. Эта была его личная цель – даже после смерти отца. Не думай об этом. Я старалась не думать. Как бы то ни было, цели он достиг. Доказал, что он настоящий мужчина. Чего ради изводить себя?

– Думаю, не ради денег, – ответил я.

Она отмахнулась.

Наконец остался один последний день на размышления. А мы все не могли решиться. Такой случай не каждый день подворачивается – черт, иногда он не повторяется за всю жизнь. «Сиракузский кодекс» – бесценный трофей. Но в каком-то основополагающем, кармическом смысле «Кодекс» не позволял себя коснуться. Этот предмет принадлежал миру, всему человечеству. Никакому частному лицу не позволительно было захватить его во владение. И, если это ощущение было верным, нам не следовало гоняться за ним ради наживы.

– Весьма похвально, – сказал я. – А почему было не купить его, чтобы передать в Национальную библиотеку Франции и защитить этим против новых попыток им завладеть?

Мисси взглянула на меня.

– Довольно крутое предложение для человека, который даже не обзавелся фильтром для воды.

– У того, кто не отягощен мелочами жизни, остается больше времени для странных мыслей.

– Эта мысль приходила и нам, – резко сказала она, – но цена кусалась.

– Тогда что заставило вас вообще участвовать в торгах? Семь с половиной миллионов долларов! Господи, у меня язык не поворачивается это выговорить.

– Это большие деньги, – признала она. – Но передумали мы потому, что услышали о перстне.

– О перстне, – тупо повторил я.

Она постучала лакированным ноготком по снимку.

– Ты помнишь историю?

– Было два перстня…

– Нет, их было три. Пара, изготовленная по заказу Манара…

– Манар, Манар…

– Отец. Отец Теодоса.

– Точно, отец Теодоса заказал два подлинных перстня. Индийскому ювелиру.

– Очень хорошо. Один он сделал для Феодоры, второй для себя.

– Перстень Манара потом перешел к Теодосу.

– Правильно. А что сделал Теодос?

– Ах, да. Он заказал копию перстня и с ним прибыл в Константинополь.

– Ты помнишь, из чего он был сделан?

– Черт, да я и про первые два не помню. Я слушал эту историю в постели с гипотермией, позабыла?

– В первые два были вставлены аметисты. Камень в третьем был гранат. Все три были зашлифованы в полусферу, или кабошон. Слово происходит из старофранцузского, где обозначало голову или кочан. Капустная голова тебе запомнится, верно, Дэнни? Ты всегда увлекался этимологией.

Я тонко улыбнулся.

– Все три были изготовлены одним ювелиром и выглядели одинаково, хотя два были золотыми, а третье – медным.

– Ладно, с этим разобрались. Так что с ними?

– Как раз когда мы обдумывали торги за «Кодекс», на рынке, Дэнни, появился третий перстень. Тот, что с гранатом.

Я уже ничего не понимал.

– Кто-то нашел настоящий перстень? С гарантией?

– С гарантией. Описания перстней обнаружили в Индии, и с ними – заметь – подлинные рисунки ювелира, подписанные им и заверенные подписью покупателя, самого Манара. И обе подписи датированы по ведическому лунному календарю.

– Да одни рисунки, должно быть, стоят целое состояние!

Она покачала головой.

– Ты начинаешь понимать, Дэнни.

– Но не могу поверить.

– Мы тоже не могли. Но… – она постучала ногтем по конверту из манильской бумаги, – нам прислали фотографию.

– Черт бы побрал эти фотографии – вот эту чертову фотографию?

– Конечно, нет. Другую.

– Так отку…

– От старьевщика, работавшего из десяти процентов. Мы его знали только по слухам. Сомнений, что перстень подлинный, практически не было.

Я покачал головой:

– И что тогда?

– У Кевина, и только у него, был шанс купить перстень – заметь себе – прежде, чем он окажется на открытом рынке.

– Ты имеешь в виду открытый открытый рынок?

– Нет. Я имею в виду подпольный открытый рынок.

– И откуда, по-твоему, такое преимущество?

– Тому две причины. Во-первых, Кевин был известен своей честностью и готовностью расплачиваться наличными.

– Безусловно, существенные соображения. А вторая?

– Перстень был, скажем так, свежим.

– Свежим?

– Чрезвычайно свежим, – кивнула она.

– Что, гранат искупали в майонезной баночке с теплой кровью?

Она поморщилась.

– Скажем так: он был настолько свежим, что предыдущий владелец полагал, что все еще владеет им.

Я невольно улыбнулся:

– И вправду свежий.

Она кивнула.

– Мы тогда были в Париже. «Кодекс» между тем временно задержался в Марселе. Сроки сходились так, что нам приходилось торговаться за «Кодекс» прежде, чем заняться кольцом. Сделка с кольцом включала сложные махинации. Работали два посредника из разных стран. Переговоры велись на двух или трех языках.

– И вы выбрали «Кодекс».

– Мы выбрали то и другое.

– То и другое?

Она кивнула.

– Большое Казино, – протянул я задумчиво.

– Все уложилось в два дня. Мы даже глаз не сомкнули. Мы решили протянуть время с кольцом, пока мы занимаемся «Кодексом». Если с «Кодексом» сорвется, можно было все-таки получить перстень. Когда о «Кодексе» станет более или менее широко известно, цена на перстень вырастет до миллионов. Если бы нам удались обе сделки… Ну, мысль о том, чтобы получить и гранатовый перстень, и «Кодекс» до сих пор перебивает действие прозака.

– Думаю, я начинаю представлять это ощущение.

– Подожди минуту, дай успокоиться. – Она отпила чаю и скорчила гримаску: – Остыл.

– Не тяни. Мы уже знаем, что вам перебили цену.

Она кивнула с отсутствующим видом.

– Мы держали прямую связь из парижского отеля с аукционом в Марселе. Круг допущенных к торгам, сам понимаешь, был очень узок.

– Исключительно для зверинца мерзавцев мирового класса.

– Без сомнений. В любом случае, мы не могли поднимать цену беспредельно. Чтобы купить и «Кодекс», и перстень, за «Кодекс» мы могли уплатить не более семи с половиной миллионов. Никогда не забуду того дня. Мы держали бутыль шампанского во льду прямо рядом с телефоном. Кевин не хотел открывать ее до конца торгов, чтобы сохранить ясную голову. И вот цена поднялась выше той, на которую мы рассчитывали. Ты знаешь, – добавила она между прочим, – просто поразительно, как много в мире денег.

– Это пропустим.

– Ты не веришь, – вздохнула она. – Да и мало кто верит. В общем, к окончанию аукциона и мы уже не верили. Стартовая цена была пять миллионов – пять миллионов! Ставки поднимали по полмиллиона за раз, с паузами не больше тридцати секунд. Они росли и росли. Через три минуты мы выбыли из игры. Через три минуты!

– Ты разрываешь мне сердце. И кто его заполучил?

– О, Дэнни, не будь таким бессердечным. Ты мог бы по крайней мере проникнуться духом погони?

– У нас не так уж много времени.

– Мы сидели, – продолжала она отчаянно, – разделенные телефоном, глядя на невскрытую бутылку шампанского, и слушали, как растет цена. Наконец ударил молоток.

– Сколько?

– Я тебе говорила: десять миллионов.

Я недоверчиво покачал головой:

– Десять миллионов за ломтик телятины.

– Вообще-то, это был пергамент.

– О! Так выпили вы шампанское?

– Что? – Мисси моргнула. – Забавно, что ты о нем вспомнил. Да… – Лицо у нее странно изменилось. – Мы его выпили на следующий день.

– Дождались покупки кольца?

Она загадочно покачала головой.

– Сначала мы хотели сделать именно так. Ну что ж, сказал Кейв, когда аукцион кончился, остается только купить перстень. Мы потратим намного меньше денег и получим большую прибыль. С этим я, конечно, не могла не согласиться. Но в постель в ту ночь мы отправились с неприятным чувством.

– Отчего?

– Трудно объяснить. Рациональный элемент, конечно, состоял в том, что покупка гранатового перстня была гораздо более незаконной, чем «Кодекса», хотя бы потому, что он был украден совсем недавно. Историю «Сиракузского кодекса» мы более или менее представляли. А о кольце знали только, что оно несомненно подлинное и что его несомненно можно получить.

Иррациональная сторона состояла просто в том, что у нас обоих были неприятные предчувствия насчет дела с перстнем. Потеря «Кодекса» казалась ясным знамением, что нам лучше вовсе забыть о Теодосе. Но это было всего лишь предчувствие. Кевин отбросил его и все равно позвонил, сообщив, что мы заинтересованы. Потом началось самое трудное. Мы ждали.

– В своем номере люкс посреди Парижа вы ждали.

– В сердце Шестого, имей в виду, – уточнила она. – Но ожидание, знаешь ли, есть ожидание. Конец ему и нашим зыбким надеждам положила полиция.

– Полиция?

– На следующий день, ближе к вечеру, в номер явились пять или шесть французских копов. Мальчик мой, ну и известие они нам принесли! Наш «посредник» в ювелирном деле был найден убитым, и не просто убитым. Оставлен, как семафор, сказал этот противный французский инспектор; другими словами, убийство было задумано как предостережение. Полиции удалось установить его личность по единственному уцелевшему пальцу. Из других улик на теле был найден только залитый кровью листок бумаги в клеточку – на таких пишут французские школьники. Инспектор показал его нам.

Мисси содрогнулась.

– На нем было имя Кевина, адрес гостиницы и номер нашей комнаты.

– Обстоятельства начинают напоминать то дело с Си-Клиф, – осторожно указал я.

Мисси кивнула.

– Кевин был великолепен. Он заявил, что убитый, по всей видимости, был громилой, и, если бы не его безвременная смерть, скорее всего безвременная смерть постигла бы нас. Да простит его бог за такие слова о мертвом, добавил Кевин, удержавшись, правда, от того, чтобы еще и перекреститься. Он сумел убедить полицию, что загадочный покойник наметил нас в жертвы ограбления, похищения, а то и чего-нибудь похуже. Рассматривать другие версии он отказывался. Иного объяснения и быть не могло. Оказалось, на нашу удачу, что за убитым и в самом деле числилось немало подобных дел – кражи со взломом, угон автомобилей, покушение на убийство и тому подобное – зато ничего вроде, скажем, контрабанды или торговли краденым. Так что, усладив взоры нашим роскошным номером и бутылкой превосходного коньяка, получив от хозяина отеля заверения в пашей полной благонадежности, они засунули нас в поезд-паром до Лондона, снабдив все же полицейским эскортом. Проводник был так любезен, что раздобыл нам ведерко со льдом, и, да, отвечая на твой вопрос, мы допили шампанское, подъезжая к Кале. Достался стакан и нашему сопровождающему, за что он преисполнился благодарности. Мы с Кевином были парочкой дилетантов и считали, что благополучно выбрались из скверного положения. И с тех пор, – Мисси отставила чашку, – Кевин уже не занимался ни древностями, ни однодневками. И шестнадцать или семнадцать лет я не вспоминала ни о «Сиракузском кодексе», ни о перстне Теодоса.

Она послала мне умоляющий взгляд:

– Ты должен мне поверить.

– Я всегда любил твои рассказы, Мисси, все равно, правдивые или нет. Итак, ты говоришь, все повторяется заново? Дежа вю?

– Да. Нет. Я хотела сказать, не совсем повторяется.

– Что изменилось?

Она снова подцепила ногтем фотографию и приподняла так, чтобы мне было видно.

– В прошлом году Томми Вонг пришел ко мне с предложением.

Она уронила снимок на стол лицевой стороной вверх.

– Он сказал, что Рени Ноулс обнаружила «Сиракузский кодекс».

– Рени нашла «Кодекс»? Наша Рени? Где? Как?

Она покачала головой:

– Неважно. Главное, он был у нее.

– И?..

Она вытянула руку.

– А потом Томми Вонг положил гранатовый перстень Теодоса вот на эту самую ладонь.

XXXIV

– Мисси, уже половина двенадцатого.

Мисси повернула на руке сверкающий бриллиантами браслет и взглянула на него.

– Так и есть.

– Каким образом ты их заводишь?

Она самодовольно улыбнулась:

– Они атомные.

Я вздохнул:

– Вонг ушел.

– Не волнуйся. Пока он надеется, что я появлюсь, будет ждать.

– И что именно он надеется от тебя получить?

Сладкая улыбка:

– Тебя.

– Мисси, как ты можешь так со мной обходиться? Как бы, спешу добавить, ты не обходилась.

– О, брось, Дэнни. Мы знаем, что перстень у тебя.

Я едва не онемел.

– Перстень, – расхохотался я. – Теодоса? У меня?

– Конечно.

– Ты только что сказала мне, что он у Томми Вонга.

– Был. Прошедшее время.

– И что случилось?

Она пожала плечами.

– От Томми он ушел.

– Как ушел? Вызвал такси?

– Неважно. Он не ушел далеко.

– Ладно, оставим в стороне эту подробность, пока ты не просветишь меня относительно моего участия в этой паутине алчности. Скажи, у кого я его украл?

– Глупый мальчик. Ты украл его у Рени, – она похлопала меня по руке, – после того как убил ее.

– Это не смешно, Мисси. Я думал, интуиция подсказала тебе, что я ее не убивал.

– Так и было, пока я не узнала, что кольцо перешло к ней.

– А это кто тебе сказал?

– Томми. Он всегда знал, где оно находится.

– Может, это он ее убил?

– Он говорит, что ты.

– Блестяще! А как тебе такой вариант: она дала мне кольцо на хранение, а потом ты ее убила?

– Дэнни, – оскорбилась она, – не будь смешным!

– Ты сама не будь смешной, Мисси. Я в жизни не слышал об этом распроклятом перстне, пока Бодич не прокрутил свою запись, больше недели спустя с убийства Рени. Ты же там была, не забыла? И даже тогда я никак не мог узнать, что за полторы тысячи лет кто-нибудь в мире видел этот перстень. Бодич об этом точно не говорил. Я узнаю такие вещи, только когда кто-то вроде него или тебя вздумает мне рассказать. Я думал, все это из-за «Сиракузского кодекса». Какой же я дурак!

– Дэнни, не суди себя так строго.

Я перевернул руки ладонями вверх.

– Если уж мне судьба быть смешным…

– После того как исчезает внешняя мишура, – рассеянно проговорила она, – ничего другого и ждать не приходится.

– Ну я, безусловно, рано начал.

– Не так все плохо, дорогой. Ты мог бы работать в «Вечерних новостях». Работа состоит в том, чтобы пугать, а не развлекать.

Я тронул ее обручальное кольцо.

– От которого мужа?

– От первого.

– Это хирург-ортопед?

– У него были золотые руки, – она вздохнула. – Чего он только не умел. Тем меня и соблазнил. Он показывал карточные фокусы, играл на саксофоне – даже сам мастерил ботинки. Каждый ботинок точно по форме пальцев на ногах.

Она пошевелила пальцами.

– Как от Буггатти!

– Таких ужасов ты еще ни про одного мужа не рассказывала…

– И только после свадьбы я выяснила, что он все делает руками.

Она вздрогнула и отвела глаза.

– Не хочу об этом говорить.

– И хватит! Послушай меня. Ты до сих пор носишь его кольцо.

Она расправила пальцы на столе, чтобы удобнее было им любоваться.

– Терпеть не могу ломбардов.

– Мисси, ты в жизни не бывала в ломбарде.

– Конечно нет. Там и впрямь так ужасно, как рассказывают?

– Я к тому: это кольцо что-то значит для тебя?

– Оно с бриллиантом. Конечно, оно кое-что значит.

– Он не требовал его назад после развода?

– Он умолял меня сохранить его.

– Чтобы ты о нем не забывала?

Она скорчила рожицу.

– Я только и помню эти его деловитые руки.

Она развеселилась.

– И еще дом в Кетчаме. Там было хорошо. Один его друг…

– Мисси, взгляни на меня.

Она смотрела в сторону:

– Зачем?

– Клянусь твоим обручальным кольцом, которое так много значит для тебя, что никогда не видел этого гранатового перстня.

Она подняла взгляд.

– Он называется перстнем Теодоса.

– Довольно естественно. Но я его никогда не видел, никогда не касался и даже не слышал о нем до той лекции сержанта Мэйсл. И что, может быть, более существенно, мне нет до него дела. Я всего лишь хочу добраться до тех, кто убил Джона Пленти. А потом хорошенько выспаться. Я понятно выражаюсь?

Она сказала:

– Если бы ты его видел, ты бы так не говорил.

Я покачал головой.

– Большинство людей не терзаются жаждой приобретения – во всяком случае так, как ты. Ты это можешь понять?

– Одним словом? Нет.

– Дай, я попробую объяснить по-другому. Этот перстень краденый. Сколько он может стоить?

– Он красивый. Легендарный. Одни ассоциации, связанные с ним, стоят целого состояния. А ты идиот.

– Перстень убил Теодоса. Он на этом остановился?

– Да, перстень его убил. В Анхиале, как раз между Созополем и Мессембрией.

Она сладко улыбнулась и убрала руку.

– Али был необыкновенный человек.

– Ты хорошо выучила эту историю.

– Назубок. С начала и до конца. И со всех сторон. Я ее изучила, как мой собственный муж изучил меня…

– Руками, – закончил я.

Она содрогнулась.

– Только первый.

– Почему тебя так тянет на краденое добро?

Она подсчитала на пальцах.

– Он связан с бессмертной легендой. Он снимает с Феодоры обвинение в сыноубийстве.

– О чем ты говоришь? Она же все равно собиралась убить мальчишку.

– Дэнни, – терпеливо объяснила мне Мисси, – свои апологеты есть у каждого.

Она подняла третий палец.

– И еще существует «Сиракузский кодекс». Два предмета дополняют друг друга. Они взаимодействуют. Каждый из них пропадал и появлялся по всему миру, так что добавляется романтика. Плюс, как и «Кодекс», – сказала Мисси и второй раз загнула указательный палец, – перстень представляет собой огромную историческую ценность. Стоит ли продолжать?

Но она продолжила.

– Оказалось, что ювелир из Мадраса знаменит, и его изделия есть в коллекциях. Потому и удалось найти документы на дизайн перстня.

– Бодич не мог вспомнить его имени.

– Рамахандрас, – без запинки произнесла она.

Я смотрел на нее.

– Дэнни, люди ищут такие вещи.

– Сколько стоит этот перстень?

Она измученно пожала плечами.

– Кевин сумел бы получить его за разумную цену.

– Миллион?

– Не валяй дурака! – воскликнула она и, сдержавшись, добавила: – Дурачество тебе не к лицу.

– Десять миллионов?

Она уколола меня взглядом.

– С «Кодексом» или без?

Я вздохнул:

– У меня голова разболелась.

– Дэнни, с тобой невозможно разговаривать. Помнишь, на какой цене мы с Кевином бросили торговаться за «Кодекс»?

– Семь с половиной миллионов.

– Правильно. А ушел он за десять, и было это семнадцать лет назад. А теперь подумай. Назначь справедливую цену.

– Сколько выдержит рынок, – наобум сболтнул я.

– Умница, Дэнни. Если бы эти вещи были в Техасе, а Техас располагался в аду, все равно вокруг них было бы жарче всего. Даже в августе. О них мечтают музеи. Коллекционеры…

– И Бодич, – напомнил я. – И народ с пушками. Остынь. Убийства, нарушение границы, уклонение от налогов, подрыв устоев. Копы и агенты, и частные сыщики, и вольные охотники, и десятипроцентные комиссионеры гоняются по всему миру и за перстнем, и за «Кодексом». Скажем, вы с Томми их загребете. И что дальше? Самое безопасное было бы оставить их у себя. Единственный способ избавиться – получить вознаграждение за находку клада или премию от страховой компании, которая могла бы вас защитить. Но их ведь никогда не страховали, верно? – Тут я остановился. – На эту-то мысль и натолкнулась Рени, – поспешно заключил я. – Из-за того и ввязалась. Так? Нет страховки – нет и защиты закона?

– Конечно, Дэнни, – саркастически согласилась Мисси. – Ну, и еще из-за десяти миллионов долларов.

– Из-за чего убили Рени? Из-за перстня или из-за «Кодекса»? Ты не знаешь? Или тебе дела нет?

– До Рени Ноулс? – она недоверчиво поджала губы.

– А до чего же еще?

На эти слова ответа не последовало.

– Мисси, – прошептал я, – ты не…

Она выпрямилась.

– Дэнни Кестрел, как ты смеешь подозревать?..

Она отвернулась, она огляделась, она дала мне пощечину.

– Конечно, нет!

За все время знакомства с Мисси я редко видел ее серьезной. Она просто не способна была заботиться или огорчаться из-за чего-либо в реальной жизни, например из-за разрушения Бейрута. И каким-то образом ей без труда удавалось заразить своим легкомыслием и меня. Но сейчас она была сурова, как никогда на моей памяти. Она строго сказала:

– Дэнни, ты упускаешь из виду одно обстоятельство. Самое существенное обстоятельство.

– Я?

Я провел пальцем по щеке и посмотрел на него. Потом показал ей.

– Что же я упустил?

Она оттолкнула мою руку.

– Только Рени Ноулс интересовалась «Сиракузским кодексом» или перстнем Теодоса, как и всем остальным, ради денег. Для нас важнее, что они значат.

– О, – отозвался я, – мне казалось, мы собирались поговорить об убийстве. Ладно, давай обсуждать культурные проблемы. И что же, черт возьми, они значат? Десять миллионов? Двадцать? Для кого-то где-то они значат только это.

Мисси решительно возразила:

– Деньги на втором плане. Посмотри, какие люди замешаны в этом скандале.

Она снова принялась подсчитывать на пальцах:

– Сама Феодора…

– Феодора шестнадцать веков как покойница.

Мисси настойчиво доказывала:

– Долговечность – важное отличие, Дэнни. Сравни Феодору, скажем, с Мерилин Монро. Представь себе перстень как любовное письмо к Мерилин от Джека Кеннеди. Теперь улавливаешь?

Она ненадолго задумалась.

– Ты сегодня утром слушал радио?

«Сегодня утром» напомнило мне о полутемном чердачке Джека Пленти. На миг мне почудился запах виски и пороха, блеск осколков стекла и этот проклятый ботинок.

– Нет, – спокойно сказал я, – сегодня утром я радио не слушал.

– Кто-то объявил, что владеет «Белым альбомом» битлов, который Джон Леннон подписал для Дэвида Чапмана за две минуты до того, как Чапман его убил.

– О, только не это! – взвыл я, – я буду говорить. Я признаюсь. Сделаю все, что хочешь, только не бей меня больше по голове поп-культурой, людьми, которые умерли за ее грехи и теми, которые никак не могут ей наесться.

– Полтора миллиона, Дэнни.

– Прошу тебя, Мисси. Меня стошнит!

– Я ищу понятное для тебя сравнение. Попробуй учитывать вещи, которые не важны для тебя, но дороже зеницы ока для других. Представь себе: Мерилин Монро, Джона Леннона и даже 35-го президента Соединенных Штатов Джона Ф. Кеннеди через сто лет вряд ли кто вспомнит. Через двести-триста лет, не говоря уж о шестнадцати веках, вполне возможно, забудут и о самих Соединенных Штатах; это если еще будет, кому забывать. Но если будет – что, единственное, они смогут вспомнить о нас?

– Изобретение телевидения? – немедленно предположил я.

Она сочувственно улыбнулась.

– «Сиракузский кодекс» и перстень Теодоса несут в себе больше, чем просто дух той эпохи. Они – сама история. Они – вещественная часть немеркнущей легенды. О них самих сочиняют апокрифы. Больше почти ничего не осталось. Правда, они чрезвычайно ценные, и ты совершенно прав, считая, что с точки зрения рынка они практически не имеют цены. Смею сказать, если ты попытаешься передать кольцо, например музею, то обнаружишь, что директор и страховая компания музея – не говоря уже о современном правительстве Турции – найдут способ тебя разорить. Самое малое, они свели бы твои комиссионные чуть ли не к нулю. А остаток ты бы потратил на адвокатов, защищающих тебя от обвинений, в которых бы красноречиво описывалось, как ты украл перстень, сопровождая похищение десятилетием буйства, грабежей и насилия, которое выпало у тебя из памяти по причине множества психических нарушений, о которых никто не узнал благодаря твоей привычке носить одежду противоположного пола, и как правление музея и страховая компания захватили тебя объединенными усилиями, неслыханными со времен Византии. Ты меня слушаешь или нет?