Текст книги "Тайна "Сиракузского кодекса""

Автор книги: Джим Нисбет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Он посмотрел на меня.

– Если бы вы знали Рени, вы бы поняли, о чем я говорю. Не поймите меня ложно. Мы живем в мире, где каждый хватает, сколько может унести. Но…

Он сжал кулак и тихо добавил:

– Рени подставляла людей.

Тауна слегка нахмурилась.

– Она и вас подставила? – спросил я.

Джектор слабо улыбнулся.

– О, Рени должна была попытаться. Убей отца и учителя и все такое. Такой она и была. Такие мы все. Она пыталась, но ей не удалось.

– Что она пыталась сделать?

Он медленно разжал кулак и покачал головой.

– Ей не удалось. Если бы она заранее послала мне поздравительную открытку, замысел был бы не более явным. Я просто ждал. Когда она споткнулась, как я и предвидел, я успел поймать ее. После этого, по крайней мере на время, – он медленно смыкал пальцы, пока они снова не сжались в кулак, – она была моей.

Тауна невольно вслушивалась и теперь заметно опешила, даже задохнулась. Все молчали. Все мы смотрели на Джектора. Шум в галерее как будто заглох, словно посетители держались на почтительном расстоянии.

– Моей, – прошептал Джектор.

– Э… – заговорила вдруг Тауна, – мне ведь надо еще найти… подружку.

Она пожала руку Мисси.

– Приятно было познакомиться, – быстро проговорила она и так же быстро ушла.

Джектор посмотрел ей вслед.

Выждав минуту, я настойчиво переспросил:

– Что же делала Рени, пока она была «вашей», Мэнни?

Джектор не двигался и молчал. Вдруг он моргнул, будто мы сию секунду возникли перед ним.

– Ничего, – сказал он так тихо, что я едва расслышал его. – В конце концов, эта чертова Рени так ничего и не сделала.

XIII

Чтобы заточить острие V-образной стамески, надо симметрично обрабатывать оба края. Я как раз приступил к делу, когда меня отвлек телефон.

– Кестрел?

– Это, – осторожно отозвался я, – зависит от того, чем вы не торгуете.

– Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?

– Прошу прощения?

– Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?

Вместо того чтобы последовать этому совету, я сказал:

– Слушай, голова в штанах! Ты бы лучше переписал текст и начал по новой? А еще лучше, нашел бы себе работенку по способностям.

На том конце провода звякнул приемник монет.

– Кестрел, – сказал голос, – ты сам себя уделаешь в задницу.

Из музыкального автомата рядом с телефонной трубкой донеслась фраза «Мимо башни с часовыми», и мой собеседник повесил трубку.

Часы над столом показывали без четверти пять.

Я позвонил Бодичу.

– Почему вы мне не перезвонили? Нашли другого любимчика на роль убийцы?

– Ты у меня в списке, – он дышал так тяжело, словно только что бегом одолел пролет лестницы, – но перед твоим именем стоит много более громких имен. Что стряслось?

– Две вещи. В обратном порядке: я только что поговорил по телефону с кем-то, кто уверяет, что я уделаю самого себя в задницу.

– Я и сам бы мог тебе это сказать.

– Вы можете проследить звонок?

– Не могу без веских оснований.

– Что под ними подразумевается?

– Разное. Скажем, сразу после его звонка кто-то попытался тебя пристрелить. Прежде чем впасть в кому, ты прошептал о звонке красавице-сиделке. Поскольку Эванса бросила жена, он приглашает сиделку на ленч, чтобы опросить ее. За два-три ленча могло бы набраться достаточно сведений, чтобы получить основание для ордера.

– Иисус Христос и броуновское движение юриспруденции!

– Предназначение закона – защищать людей, Кестрел.

– Эй… – я оглянулся через плечо: уличная дверь, как всегда, была распахнута настежь. – Я тоже человек.

– Это ты так говоришь.

Бодич громко глотнул неизвестный напиток. Звук напоминал хлюпанье в сточной трубе.

– Бодич, – нетерпеливо настаивал я. – Мы с вами знаем, что я не убивал Рени Ноулс. Так кто это звонил?

Бодич рыгнул.

– Не могу помочь. Ты сказал, случились две вещи.

– Неимоверно. Вы когда-нибудь слышали о Мэнни Джекторе?

– Угу. Парень чист.

– Этот подонок-то чист?

– В том, что касается этого дела, Джектор чист. Он провел ночь, когда Ноулс получила свое, связанным, в темнице своей любовницы. Забавно было вытягивать из него это признание.

Бодич издал звук, который среди его друзей, возможно, сходил за смех.

Я сказал:

– Должно быть, я последним в городе услышал о Мэнни Джекторе и его оклендских развлечениях. Слушайте…

– Откуда ты знаешь, что дело было в Окленде? Так Джектор сказал?

– Никоим образом. Но он…

– Ладно. Слушай, Кестрел. Рени Ноулс имела дело с разными людьми. Но, в отличие от тебя, те по большей части принадлежали к нижнему миру старьевщиков высокого полета или торговцев, которые расплачиваются исключительно наличными, не всегда платят налоги и заводят не один банковский счет и не в одной стране. В целом они – шайка средней руки жулья, но у них две общих черты: они пойдут почти на что угодно, лишь бы не зарабатывать на жизнь трудом, и они больше обычного любят деньги и то, что покупается за деньги. И хотя в качестве социологического феномена они могут высоко стоять на шкале хламометра, но процент убийц среди них очень низок. Очень. Практически ноль. Они могут долбать друг друга, но до перестрелки не доходит.

– Кто сказал, что тип, обвинивший меня в том, что «оно» у меня, имеет отношение к старьевщикам и торговцам?

– Ты должен был бы уже вычислить, что Рени была умелой старьевщицей, и единственные, кто согласился бы иметь с ней дело, были другие старьевщики, торговцы и их клиенты. Господи, да ее даже собственный муж не любил.

– А, так это вы тоже вычислили?

– Не трудно было.

– Однако Ноулс не испытывал к ней ненависти. Во всяком случае, не настолько, чтоб убить.

– Еще не все кусочки сложились, но, верно, на то не похоже.

Он минуту поразмыслил.

– Ты хочешь сказать, что парень, который тебе звонил, походил на Ноулса?

– Нет. У него какой-то южный выговор. И голоса я никогда прежде не слышал.

– Латинос?

– Нет. Скорее Луизиана или Восточный Техас.

– Ты после похорон нанес Ноулсу визит вежливости?

– Он прошел довольно странно. Ноулс тосковал по Рени, но не то чтобы читал кадиш.

За разговором я рассеяно ковырял стамеской доску стола, вырезая тоненькие завитые стружки треугольного сечения. Теперь ось стамески наткнулась на утопленную головку гвоздя и застряла. Прямое попадание. Острие загублено. Не меньше часа уйдет, чтоб его выправить. Я с досадой отбросил инструмент.

– О нем мало что можно сказать, – продолжал Бодич. – Ноулс с дворецким подтверждают алиби друг друга. Отсутствует орудие убийства. Ты был последним, кто видел ее живой.

– Неверно. Последним видел ее живой тот, кто ее застрелил.

– Во всяком случае, ты был последним, кто с ней трахался.

Это мне не понравилось.

– Откуда вы знаете? – выкрикнул я. – Анализы уже готовы?

– Все в свое время, Кестрел, – хладнокровно ответил он.

– Вам известно не больше, чем мне.

– Были вспышки ретроспекции? Когда-нибудь делился с агентом Апельсин?

Я переадресовал ему совет анонимного собеседника и повесил трубку.

Прогулявшись вокруг квартала, чтобы остыть, я взялся за оселок, чтобы привести стамеску в более или менее рабочее состояние. Позади меня на ковровой скамейке дожидалась большая рама. Резьбы еще не было. В большом шкафу у задней стены мастерской, завернутая в полиэтилен, стояла наготове предназначенная для рамы краска. Двое дельцов: один покупатель и один художник – и много денег – дожидались, пока я закончу эту раму. В контракт входило и размещение полотна. Картинная галерея покупателя представляла собой длинный зал между его библиотекой и столовой, протянувшийся по фронтону виллы в девять тысяч квадратных футов в Атертоне. Пока я не закончу эту работу, вокруг меня будет увиваться целое созвездие кредиторов.

Черт подбил мой телефон снова зазвонить. Думаю, он же подбил меня взять трубку.

– Дэнни, – сказал резкий голос. – Это Мишель Кантон.

– Да, Мишель, – любезно сказал я, – я как раз собирался разгромить твою раму.

– Я не хочу тебя подстегивать, Дэнни. Но эти самые слова ты сказал, когда я звонила в прошлый раз.

– Верно, – согласился я, нагоняя любезности в голосе, – но ты звонила мне в прошлый раз всего четыре дня назад. Искусство не любит спешки.

– Дэнни, – проговорила она, не скрывая раздражения. – Я звонила тебе не меньше недели назад.

Я заглянул в календарь. Мишель была взрывоопасная штучка, делавшая большие деньги на торговле предметами искусства. Проведя день-два на ее месте под ударами штормов, вызванных продажами картин в сотни тысяч долларов, и впрямь можно накопить стресс, какой обычный человек набирает за месяц жизни. В качестве средства тянуть время с такими клиентами, как она, я давно изобрел систему регистрации звонков. Каждый активный клиент обозначался определенным цветом. Мишель была серо-коричневой.

– Мишель, – сказал я, – ты звонила мне в час сорок пять ночи во вторник. Мягко говоря, ты двигалась чуть быстрее обычного. И все же со вторника прошло всего четыре дня.

– Не может быть! В какое время?

Я повторил.

– Над Тихим океаном в это время день, – добавил я.

И услышал шелест страниц.

– Не получается. Я провела всю вторую половину дня в «Конкорде».

– А что, в «Конкордах» теперь нет телефонов?

– Ты в своем уме? Минута разговора из «Конкорда» стоит пять долларов.

– С каких пор тебя это останавливает?

– Кроме того, – жеманно проговорила она, – пользоваться телефоном в горячей ванне не разрешается.

– Уверен, они скоро решат и эту проблему. Ты провела в горячей ванне весь перелет до Лондона?

– От Вашингтона всего два с половиной часа.

– Просто я не слышал плеска.

– Плеска было сколько угодно, – сердито сообщила она. – Время от времени.

– Мишель? Ты мне позвонила только для того, чтобы так тонко намекнуть, что во вторник ты принимала горячую ванну в «Конкорде»?

– И этим утром, – добавила она мечтательно. – На обратном пути.

– Поздравляю, – я вздохнул.

– Как ты считаешь, до завтра рама будет готова, Дэнни?

Я обозначил серо-коричневым сегодняшний звонок.

– Сегодня пятница, Мишель.

– И что? Ты ведь почти закончил?

Я даже не оглянулся на верстак.

– Слои древесины подклеены. Рама собрана и подготовлена. Рисунок резьбы нанесен. Резьба едва начата. Меня обвинили в убийстве. Суди сама.

– Вот видишь? Если ты проработаешь все выходные…

– Что случилось, Мишель, у нас нехватка наличности?

– Ты и наполовину не представляешь…

– Это ты ежедневником шуршала?

– Да.

– Сделай пометку. Ты звонила мне сегодня. Пятница. Записала?

– Предположим, – солгала она, – и что?

– Перелистай на следующую пятницу.

Я подождал. Тишина.

– Нашла?

– Нашла, – упрямо сказала она.

– Сделай пометку: «Позвонить Дэнни насчет работы для Штайнметца». Ну как? Готово?

– Готово, – ледяным голосом сообщила она и повесила трубку.

Я и сам сделал серо-коричневую пометку на следующей пятнице. «Позвонит Мишель». Потом я засунул карандаш ее цвета обратно в жестянку из-под кофе и взялся за искалеченную стамеску.

Лезвие каждого резца – это десять миллиметров золингеновской стали. Эта сталь долго держит заточку, но чтобы заточить ее, а тем более придать нужную форму, уходит немало времени. Сначала полируешь наружную сторону обычным плоским оселком, то есть не глядя и быстро. А вот обработка внутренней стороны требует узкого тонкого наждака, причем давление не должно быть сильнее, чем дают кончики пальцев. Заточка целого набора таких стамесок требует сосредоточенности и времени, каких по нынешним временам и представить невозможно. Именно этот аспект – заточка инструментов, отрицающий само понятие временности, так ценится в традициях английского и японского столярного искусства; и, выражая огромное восхищение им и даже платя солидные деньги за результат, достигающийся ценой этих усилий, именно этого совершенно не способны осознать такие люди, как Мишель Кантон.

Примерно через час стамеска была перезаточена настолько чисто, насколько я способен. Скоро вдоль рамы стали накапливаться стружки. Но обновленные воспоминания пробудили в растревоженном сознании архетипические образы. Под звон своих двух браслетов, под воображаемый разговор улыбка Рени приоткрыла пару клыков – длинных зубов. Я, работая с деревом, размышлял над воображаемым портретом ее личности, и до моего сознания далеко не сразу дошло, что я уже не один.

Заметить их присутствие не составляло труда. Одни курил сигарету. Другой жевал резинку с чесночным ароматизатором.

Я не поднял взгляда и не прервал работы. Я мало что мог сделать, кроме как протянуть время от момента, когда я их заметил, до их следующего движения, и мне вдруг вспомнился последний раз, когда я испытывал подобное чувство: на заросшей лианами тропке над водопадом. Тогда, как и теперь, быстро темнело. Я шел с полной выкладкой, но без рации, и отчасти это меня и спасло. Это, и то, что я вел себя так, будто не знаю об их присутствии. Это было плохое место, поэтому рацию должен был нести человек в середине цепочки. Ничего не было ни видно, ни слышно: водопад наполнял воздух туманом и нестерпимым шумом. Тропа заросла, была крутой и мокрой, чтобы карабкаться по ней требовались обе руки и все внимание целиком. Во всяком случае, не было смысла оглядываться назад. Видеть было нечего.

Сто ярдов я преодолел без остановки. Капрал Джонсон, единственный, кто раньше меня оказался наверху, уже знал. Он мрачно приказал мне продолжать движение. Если бы мы не закрепились на хребте над рекой до темноты, наше положение было бы не из лучших. Они бы дождались человека с передатчиком, а потом занялись бы остальными. Я ушел на полмили, когда началась стрельба. Прежде, чем все кончилось, они сняли двух наших, которых застали на склоне, и вдребезги разнесли выстрелами передатчик, но наш лейтенант вычислил их игру и одурачил их. Он вызвал подкрепление раньше времени, до того, как начали стрелять, а потом передал радио последнему в цепочке – то есть взял сам. Это был хороший ход, который стоил ему жизни.

С двоими в мастерской было по-другому. Я был так занят анализом характера Рени, что у них с запасом хватило бы времени убить меня. Но они этого не сделали. Они курили по обязанности, но, возможно, даже не захватили автоматов. И они были не такими крутыми, как те четверо в джунглях – в той засаде было всего четверо. Но и я с тех пор сильно размяк. Прошло тридцать лет, и всю мою группу поддержки составляла заточенная стамеска да больная спина. Не считая, конечно, мозгов.

– Здесь не курят, – наконец заявил я, изучая лезвие стамески. – Вы что, ребята, читать не умеете?

Окурок сигареты, отброшенный в стружки около рамы, сразу задымил. Я сбросил его на пол и затушил ногой, одновременно развернувшись к ним лицом.

Один был немного высоковат, а другой немного маловат ростом. Курильщик держал одну руку в кармане кожаной куртки, очевидно, лелея свое оружие. Высокий парень тоже курил: у него в руках была незажженная сигарета и бутановая зажигалка, и он жевал резинку, но с виду казался безоружным. На нем был твидовый пиджак поверх яркой рубашки и слаксы хаки, а потертые спортивные тапочки были надеты на босу ногу. В целом он напоминал тех парней, которые торгуют подержанными машинами, а прибыль вместе с налогом на продажу тратят на бегах. Второму подошла бы совсем иная профессия – он выглядел так, словно всю ночь глотал «экстази» и собирался вернуться к этому занятию, как только покончит с маленьким дельцем.

– Тебя кое-кто хочет видеть, – сказал Торговец Машинами.

– Да? И где же он?

Маленький обнажил в улыбке острые коричневые зубки, от которых передернуло бы и сосиску.

Его напарник вздохнул.

– Так что закрывай лавочку, рамодельщик. Нас там ждут.

Объединив два существительных в одно, этот торговец умудрился довольно точно определить мою профессию.

– Точно, – поддержал Экстази. – У нас там желтая зона, и билет, значит, не нужен.

Его ароматный смешок наполнил воздух между нами болотным газом.

Я шагнул к ним.

– Оставь резец так, чтоб мы его видели, – посоветовал Торговец Машинами.

Когда-то я попробовал бы взять этих парней и без резца. И для меня бы не играло роли, гожусь ли я для такого дела.

А теперь я потратил несколько секунд на раздумье, и тем дал Экстази время выхватить изящный маленький воронено-черный пистолет калибра 7.65. Его шестигранный ствол был не больше ручки стамески в моих руках.

– Я не спал всю ночь, – устало сказал он. – Не действуй на нервы.

Я положил стамеску рядом с рамой.

– Может, вас мучила совесть?

Торговец Машинами нашел это забавным.

Зазвонил телефон.

Я посмотрел на них.

Они посмотрели на меня.

Прозвонив четыре раза, он замолчал.

– Это, должно быть, звонила моя мать, – сказал я, – теперь она забеспокоится.

– Ей следовало подумать, прежде чем тебя заводить, – протянул парень с пистолетом.

– Прежде чем мы выйдем, – сказал Торговец Машинами, – ты ничего не хочешь нам показать?

– А что именно вас, ребята, интересует?

Я показал разложенные вокруг материалы.

– Алюминий? Твердые породы древесины? Валик для окраски покойных бандитов в серый цвет?

Малорослый закрыл глаза и повертел головой на позвоночном столбе – его шее явно пришлось плохо, отчетливо было слышно, как лопнул сосудик, и он поморщился.

– Ты знаешь, что нам надо, – сказал Торговец Машинами. – Прикинь сам.

Он показал свою зажигалку.

– Захвати товар с собой, раз уж все равно едем. Сэкономишь нам поездку. И, кто знает, – он грустно улыбнулся, – может, даже вернешься домой к ужину.

– Конечно, – сказал я. – Кстати, который час?

Торговец Машинами мгновенно перевел взгляд прямо на часы над столом у меня за спиной. И где я был, пока они осваивались в помещении?

– Шесть пятнадцать, – сказал он и перевел взгляд на меня. – А в какое время мамочка зовет к столу?

– Ну, – я пожал плечами, – часов в семь?

Он поднял бровь.

– Придется ей тебя подождать, я тебе скажу.

XIV

Машина у них была, «хамви», военный автомобиль, ставший популярным в Америке из-за войны с Ираком. Даже по американским меркам «хамви» – это широкий, длинный, низкий и приземистый, пуленепробиваемый, неудобный, дорогостоящий, смехотворный и нелепый боров.

– Эй, – сказал я. – Он же бросится в глаза первому встречному.

– Залезай, – сказал Экстази.

– Нет, в самом деле! На нас все будут глазеть.

Я махнул рукой на кучку туристов, обозревавших нас с Дальней стороны Фолсом-стрит.

– Давайте уж лучше угоним троллейбус.

Экстази пихнул меня в ребра дулом своего припрятанного пистолетика. С той стороны улицы это, вероятно, выглядело не более как сценой из боевика, когда двое парней под дулом револьвера загоняют в машину третьего. Должно быть, все дивились, где же спрятаны камеры.

Мы, знаете ли, кино снимаем.

Но если парочка развозчиков страдала склонностью к зрелищности, то меня интересовал их шеф, так что все вели себя спокойно. Я забрался на заднее сиденье вместе с Экстази, а между нами и водительским креслом протянулось десять ярдов открытой местности. Этот участок прерии был замусорен до невозможности – газеты, пенопластовые стаканчики, китайские вырезные картинки, CD в коробках и без, фланелевая рубаха, пара полосатых боксерских трусов, страницы, вырванные из порнографических журналов…

В этом хламе выделялись пустая обойма для 50-калиберного пулемета, телефон, панель CD-плейера и жидкокристаллические экраны. Вделанные в спинку каждого сиденья – в один из них, как видно, кто-то врезался головой. Кожаная обивка имела цвет отравленной гусеницы, странный зеленый оттенок, а устойчивый запах сигарет, кофе, подгнивших фруктов заставлял вспомнить о слабом желудке.

Едва тронувшись с места, Торговец Машинами набрал по встроенному телефону какой-то номер. Голос ответившего был слышен нам всем, а я уже слышал его раньше, без четверти пять, но теперь на заднем плане не слышалось шума бара. Торговец сообщил ему, что мы едем, и отключился.

Экстази закурил сигарету.

– Эй, – напомнил я, – а мне предложить?

Когда он взглянул на меня, я изобразил устаревший жест мира.

– В иных частях света это значит «…тебя», – заметил Экстази.

– Но ведь мы с тобой – братья во пороке, разве не так?

Он показал мне тот же знак.

– Заткнись.

– Брось, давай покурим. Я свои оставил на верстаке.

Он вытряхнул ментоловую «Кул» и зажег ее для меня. На вкус она была вроде мочки уха шлюхи. Я тридцать лет не курил, но ведь и рабочего конца пистолета я не видал столько же. Должно быть, некоторые вещи в жизни приходится делать дважды.

Торговец правил на восток, и правильно делал, потому что Фолсом-стрит – улица с односторонним движением. А вот мешка мне на голову никто не натянул. Поскольку в Сан-Франциско человек, возвышающийся на заднем сидении «хамви» с мешком на голове, не слишком бросается в глаза, отсутствие этой меры предосторожности означало, что никто не пытается скрыть от меня маршрут.

Возможно, это давало повод для озабоченности.

На Эмбаркадеро Торговец свернул направо и выехал на Третью улицу. Смотрите и дивитесь – разводной мост был разведен! Он пристроился к последней в очереди машине и встал. На две машины впереди нас ждал проезда полицейский автомобиль.

– Ну-ка, – сказал я, наклоняясь вперед и тыча сигаретой в ветровое стекло, – погуди, а я им помашу.

Экстази за шиворот оттянул меня на место, но болтать я не перестал.

– Ты, понятно, не виноват, что у тебя нервы разыгрались. На уме у тебя серьезные вопросы. Например, что, если «беретта» выстрелит прямо в кармане. Такое случается, знаешь ли.

Я оттопырил большой и указательный палец.

– Человек второпях лезет за своей пушкой. Ясно, он готов ко всему, поэтому патрон в стволе и предохранитель спущен. Он даже держит палец на курке. Но когда он тянет пистолет из кармана, тот зацепляется в кобуре – ба-бах, – ракета в кармане. Куда она летит, каждый может догадаться. Плюс затвор рвет ему перепонку между большим и указательным пальцем.

Я показал ему на своей руке.

– Бесплатное приложение. Пороховой ожог это уж в последнюю очередь. Дешевая курточка мгновенно вспыхивает. Дорогая медленно плавится. Ну а подкладка застревает в ползунке. Так что пистолет у тебя застрял, ты ранен и горишь. Знаешь, что бы я тогда сделал?

– Я уже слышал эту хохму, – заметил Торговец, глядя в зеркало заднего вида. – Давай, скажи ему.

– Чтобы потушить огонь и продезинфицировать рапы, – закончил я, – я бы на тебя пописал.

Экстази шутка не показалась смешной. Торговец ржал так, словно не смеялся со времен «эдселей». [6]6
  Неофициальное название автомобилей «форд».


[Закрыть]

Я ткнул своей сигаретой в сторону Экстази. Тот слегка дернулся.

– Мастера быстро обнажать оружие то и дело попадаются. Они выдергивают пистолет из кобуры, – я шлепнул себя по бедру и указал пальцем. Экстази заерзал и принялся суетливо вытаскивать пистолет. Ко времени, когда он оказался нацеленным на меня, мы с Торговцем дружно хохотали. – Та же история. Прицел цепляет за лямку и – бум – борозда сорок четвертого калибра вдоль бедра. Тебе еще повезло, если цела коленная чашечка. Я знавал парня, который попал себе в колено дважды. До сих пор хромает.

– А, чушь, – сказал Экстази. – Всего и надо то подпилить прицел.

Я пожал плечами:

– Считай это тестом на ай-кью.

Торговец Машинами ржал. Экстази выпятил нижнюю челюсть. Я сделал движение, словно хотел пощупать его куртку. Когда он отбил мою руку стволом, за ним потянулась длинная капроновая нитка.

Экстази злобно оборвал ее, а Торговец между тем издевался:

– Рамодельщик прав. Надо бы тебе это все обдумать.

– А вообще-то славная штучка, – заметил я. – У тебя на нее разрешение есть?

Торговец фыркнул и перестал отвлекаться.

– Не требуется, – ощерился Экстази. – Он у меня одноразовый.

– Это как?

Он оторвал влюбленный взгляд от пистолета, и его глаза нацелились на меня, как две мухи на сэндвич.

– Раз используешь и выбрасываешь.

– Ах, вот оно что, – кивнул я, – тогда, значит, это не та пушка, из которой пристрелили эту Ноулс.

– Чего? Милашка, и шуму от нее не много.

Экстази рассматривал пистолет под разными углами, как гурман любуется оттенками вина в стакане.

– А в помещении и снаружи звучит по-разному? – поинтересовался я.

Какого черта. Мог же он случайно проговориться, как бывает в кино.

Экстази меня не слушал.

– Беда в том, что достать их не так уж просто. Надо держаться за эту, пока не раздобуду следующую. Понял, да?

Значит, действительно была возможность, что Экстази недавно использовал свой пистолет. Может, когда Кларенс Инг выковыряет пулю из моего затылка, баллистическая экспертиза сумеет связать мой случай с делом Рени Ноулс, и я буду реабилитирован.

– Круто, – похвалил я вслух.

Пропустив высокую мачту вниз по Мишшен-Крик к заливу, массивный противовес Лефти О’Дула тяжело лег на свое ложе. Предупредительные звонки смолкли, шлагбаум подняли, и цепочка машин потекла через мост.

От моста Торговец свернул влево к Китайской гавани и дальше держал на юг вдоль берега залива. По обе стороны от нас были разрушенные молы и складские здания, иные отгороженные цепными изгородями. Вокруг летал мусор. Обрывки поблекшего на солнце полиэтилена трепетали на ветру, застряв в акульих зубах проволочных спиралей, протянувшихся на сотни ярдов. Скелеты выгоревших машин попадались регулярно, многие из них были обитаемы. Один носил следы вивисекции частной собственности: хоккейная клюшка, коробка вентилятора, доска для серфинга и коллекция резиновых динозавриков, пасущихся на панели управления. Тощая собака лежала в тени бетонного блока, привязанная к ручке задней двери обрывком зеленого садового шланга.

– В вашем умопомрачительном экипаже пепельницы нет? – спросил я.

Экстази хрюкнул.

– Ты че, не слыхал? Долбаная армия отказалась от курения.

Он демонстративно стряхнул пепел на скомканные листы «Кроникл» под ногами. А секундой позже, когда он отвернулся, чтобы выкинуть окурок в окно, я попросту уронил свой. Экстази немедленно закурил по новой, и я тоже вытянул из него вторую.

– Смотри, осторожней, – ухмыльнулся он, сунув пачку в мою сторону, – можешь заполучить рак.

– Жизнь коротка.

Его взгляд на мгновенье столкнулся с моим:

– Стебная поговорочка.

Утешенный таким образом, я заложил запасную сигарету за ухо и прикурил у него вторую. Экстази пихнул в карман зажигалку и откинулся назад, стиснув зубами фильтр своей «Кул».

– Два, три, четыре гвоздя в гробу, – бормотал он, – какая к черту разница.

Торговец Машинами свернул к Иллинойсу. На Двенадцатой он повернул на восток мимо заброшенной сторожки у входа в старые мастерские «Юнион Айрон» и прохрустел по щебню на Семидесятом причале.

Под колеса то и дело подворачивались железнодорожные шпалы, а по сторонам торчали обветшавшие кирпичные стены с тысячами выбитых окон. Торговец, свернув к широкому заброшенному доку, нажал кнопку дистанционного управления рядом с солнцезащитным щитком пассажирского места. Дверь гаража откинулась наружу вверх, открыв пещеру деревянного ангара, не крашенного на памяти поколений. Окна его были забиты планками или затянуты проволочной сеткой.

Дверь за нами захлопнулась. Торговец Машинами выключил мотор и повернулся на сидении, улыбаясь в полутьме.

– Дом, милый дом, – пропел он.

Экстази указал пистолетом на ручку моей дверцы.

Холодный привкус соленого воздуха проникал между планками настила, подгнившими, несмотря на креозотовую пропитку. Ветер доносил скрип просевшего причала, журчание прилива, вонь солярки и сохнущих на солнце рачков, стылый запах ржавеющего железа, потрескивание металлических листов крыши высоко у нас над головами. У переднего бампера уродливого «хамви» один запах перебивал все остальные.

– Опять бобовая похлебка, – пробормотал Торговец, – чтоб ее.

– Давай покончим с этой работой и найдем для разнообразия по хорошему толстому бифштексу, – предложил Экстази.

– Дьявольски толковая мысль, – поддержал Торговец.

Тяжелый багровый театральный занавес висел перед нами по ширине гаража, отделяя его от остального помещения. Торговец сражался со складками, пока они не разошлись, открыв один из тех хипповых интерьеров, которые можно видеть на страницах журналов вроде «Дизайн анлимитед» рядом со статьями о жилищах, куда удаляются великие программисты, чтобы отдохнуть от погружения в будущее.

Рифленый металлический потолок служил одновременно и крышей здания, этажах в трех над нами. Вдоль периметра стен росли грибы бетонных колонн, пробившихся сквозь трехдюймовую деревянную палубу, предназначенную выдержать груз, гораздо больший, чем вес «хамви», или даже стопроцентно медной ресторанной кухни, или центра развлечений с широкоэкранным кинотеатром. Над вершинами колонн протянулись балки четырнадцатитонного мостового крана – артефакта давних времен строительной индустрии. Его мотор был сдвинут к дальнему фронтону. Под ним во мраке на массивном подъемном блоке висело рождественское дерево с полным набором светящихся гирлянд. Над деревом смутно виднелись цифры «14» – обозначение тоннажа крана, нанесенное по трафарету на блок. Над всем пространством перекрещивались деревянные полуфермы шестидесяти-семидесяти футов, от одной несущей стены до другой. Другие, футов двухсот, тянулись от фронтона к фронтону. Два симметричных ряда прожекторов были расставлены на каждом блоке крыши, их свет, затемненный полувековой копотью и пылью, не рассеивал полумрака внизу.

Мы вошли в кухню – участок, обозначенный большими стеллажами из нержавеющих решеток, какие можно увидеть в ресторане или отеле. Два духовых шкафа и газовая плита с восемью горелками стояли под листовой вытяжкой, развернутые к мясницкой колоде три на двенадцать футов на колесной подставке. Все, кроме духовок и плиты, можно было откатить в сторону, чтобы принимать толпу гостей, зажечь юпитеры, устроить репетицию оркестра или, может быть, жилье для слона. Большой цилиндрический котел томился на плите. За тридцать ярдов он благоухал вороньими тушками, черной патокой и луком, тмином и перцем, сельдереем и устрицами, полярной хижиной и дизентерией.

За прилавком толпилась мебель, которая, совместно с освещением, определяла различные более или менее традиционные помещения. Здесь был участок столовой, гостиная, центр развлечений.

Дальше лампа под абажуром освещала стол для пула, старомодный механический бильярд и музыкальный автомат. Его мигающие огоньки отражались в стекле над стойкой бара. Рядом с баром у восточной стены здания в устье натуральной печи уютно горели дрова.

Лампа отбрасывала конус света на круглый обеденный стол, рассчитанный на шестерых. У его дальней стороны стоял мужчина, его черты были скрыты тенью над лампой. Приближаясь к нему, просто чтобы показать вожаку стаи, кто из нас внизу пирамиды, Экстази грубо подтолкнул меня в спину.

– Мистер Кестрел, – сказал мужчина, и я узнал растянутый южный выговор, – садитесь пока.

Торговец Машинами подтолкнул меня краем стула под колени. Я сел.

Стол был завален любопытными вещицами. Стакан, бутылка джина, маленький складной нож, карта Сан-Франциско, шариковая ручка, розовый блокнотик, пейджер, сотовый телефон, брелок-тамагочи на цепочке, вскрытая пачка наркотиков и черная дубинка двух дюймов в диаметре и восемнадцати в длину с ручкой, как у полицейской дубинки.