355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джим Нисбет » Тайна "Сиракузского кодекса" » Текст книги (страница 12)
Тайна "Сиракузского кодекса"
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 01:58

Текст книги "Тайна "Сиракузского кодекса""


Автор книги: Джим Нисбет



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

XVIII

– Кто-нибудь из вас, бездельники, мог бы и раньше додуматься, – сказала Мисси.

– Я с-скорей бы умер, – возмутился я.

– Агх…

– Я не знал, что на пожаре люди замерзают, – как бы оправдываясь, прокомментировал Бодич.

– Истории, – пробормотала Мисси и поуютнее устроилась в постели. – Прямо как в летнем лагере.

Я, запинаясь, дал отчет о том, как провел вчерашний вечер: как выглядели те трое, на какой машине ездили, что это как-то связано с Рени и напрямую связано с моим вчерашним звонком Бодичу, что Дэйв в разное время видел Рени на ее «БМВ» и Экстази с Торговцем Машинами на их «хамви» на Семидесятом причале и что в развалинах может обнаружиться тело Торговца Машинами.

Когда я закончил, Мисси сказала:

– Просто ужас.

Бодич задумался:

– Посмотрим, что откопает в этой каше Кларенс. Может, все и сложится.

– С чем?

– Много всякого происходит… – Он взмахнул передо мной изданием «Истории упадка и разрушения Римской империи». – У тебя эта книжка тоже есть? Читал ее?

– Читал ли я ее? – недоверчиво переспросил я. – Да ее никто не читал. Целиком, во всяком случае.

– Au contraire [13]13
  Напротив (фр.).


[Закрыть]
, – сказал Дэйв.

Мы все уставились на него.

– И напрасно, – продолжал Бодич, – как объяснила мне сержант Мэйсл.

– Она ее прочла? – поразился я.

– Верно, – кивнул Дэйв, – это одна из величайших книг.

Бодич шелестел страницами.

– Сержант Мэйсл говорит нам, что в ней содержится множество интересных историй. Одна из них, почти в конце, особенно интересна для собравшихся здесь сегодня.

– Истории, – уютно пробормотала Мисси.

Я взглянул на нее.

«В летнем лагере, – сказал мне ее взгляд, – мы всегда забирались вместе в спальные мешки и рассказывали друг другу истории».

«Боже, – ответил мой, – как многого я лишился в детстве».

– Агх-ха-ха. Я приготовлю еще кофе для уюта.

– Он в хол-лодильнике.

Бодич надел на кончик носа очки для чтения с усеченными сверху линзами, повернул книгу к свету от кухонного окна и отыскал нужное место.

– Ну вот. История называется «Портрет императрицы». Она о римской царице по имени Феодора, жившей с 508 по 548 год нашей эры. Позвольте заметить, что столицей Римской империи к тому времени не был Рим, потому что Константин перебрался в Византий и переименовал его в Константинополь – теперь это Стамбул – за двести лет до рождения Феодоры. Феодора была женой императора Юстиниана, не путать с Юстином, его предшественником. На чем предисловие заканчивается. Перейдем к главному:

Он прокашлялся и прочитал:

Получив верховную власть, Юстиниан воспользовался ею прежде всего для того, чтобы разделить с женщиной, которую он любил, знаменитой Феодорой, чье странное возвышение не приходится рассматривать как триумф женской добродетели.

В регентство Анастасия забота о диких зверях, содержавшихся в Константинополе, была доверена Акакию, уроженцу острова Кипр, которого по этому назначению наименовали Владыкой Зверей. После его смерти это почетное место было передано другому кандидату, несмотря на старания его вдовы, которая уже подготовила мужа и преемника. Акакий оставил трех дочерей: Комито, Феодору и Анастасию – старшей из которых тогда было не более семи лет. На торжественном празднестве их отчаявшаяся и негодующая мать отправила этих беспомощных сирот выступить как просительниц на середину театра; зеленая фракция встретила их с презрением, синяя с сочувствием, и это различие глубоко запало в память Феодоры и в будущем сказалось на правлении империей.

– Медведей использовали в разных представлениях на ипподроме, – перебил себя Бодич. – В ту эпоху он был главной спортивной ареной. Зеленые и синие были политическими фракциями – подчиненные, конечно, прихоти монарха.

– О, незабвенная монархия, – вставил Дэйв.

Бодич прищурился и продолжил:

Три сестры, выросшие красавицами, были последовательно посвящены публичным и частным удовольствиям жителей Византии; и Феодора, после того, как ей пришлось вслед за Комито выступить на сцену в платье рабыни, сумела наконец найти применение своим собственным талантам. Она не играла на флейте, не пела и не танцевала: ее искусство заключалось в исполнении пантомим; она преуспела в клоунаде, и когда клоуны, надувая щеки, смешными звуками и жестами жаловались на нанесенные им удары, весь константинопольский театр разражался смехом и аплодисментами. Красота Феодоры заслужила более лестную оценку и стала источником более изысканных радостей. Черты ее были тонки и правильны, ее кожа, несколько бледная, имела естественный оттенок, ее живые глаза мгновенно отражали каждое чувство, легкость движений подчеркивала грацию маленькой, но изящной фигуры; и любовь или восхищение вызвали к жизни мнение, что ни живопись, ни поэзия не способны передать несравненное совершенство ее форм. Однако эти формы обесценивались легкостью, с какой их позволялось видеть публике, и податливостью развратным желаниям. Ее чары были выставлены на продажу перед толпой горожан и иноземцев всякого ранга и ремесла: счастливый любовник, которому была обещана ночь наслаждений, не раз бывал изгнан с ее ложа более сильным или богатым.

– Здесь сноска:

На памятном ужине тридцать рабов прислуживали за столом, десять молодых людей пировали с Феодорой. Ее милость распространялась на всех.

Он всмотрелся сквозь стекла очков:

– Курсив его.

Дэйв, раскладывавший коричневый сахар по двум кофейным чашкам, тихонько спросил:

– На всех – это на все четыре десятка?

Бодич продолжал:

Она весьма неблагодарно роптала на скупость природы…

– Опять сноска.

Она желала четвертого алтаря, на котором могла бы приносить жертвы богине любви.

Бодич всмотрелся сквозь очки.

– Курсив его.

Мисси подсчитала на пальцах:

– Один, два, три…

– Вроде как придала новое значение термину четырехполосный, – заметил Дэйв. – Курсив мой, кха-кха-кха!

Но ее ропот, ее удовольствия и ее искусство останутся скрыты пеленой иносказаний языка ученых.

– Ох-х, – разочаровано вздохнул трехголосый хор.

Но Бодич, отложив в сторону Гиббона, порылся в чемоданчике и извлек вторую книгу.

– К счастью, ученая сержант Мэйсл обеспечила нас источником непристойных намеков Гиббона.

– Ах-х, – в один голос произнесли три полных любопытства голоса.

– Историка-сатирика, на которого ссылается Гиббон, звали Прокопий. Он жил в одни годы с Феодорой и Юстинианом и оставил нам книгу под названием: «Тайная история».

Бодич показал нам потрепанную обложку издания «Пенгуин классик» и открыл его на розовой закладке.

– Хотя Прокопий не вполне беспристрастен, его нельзя полностью сбрасывать со счетов, потому что он был очевидцем событий – в некотором роде. Вот что он пишет о двенадцатилетней Феодоре – и я очень рад, что моя жена этого не слышит.

В то время Феодора еще не настолько сформировалась, чтобы разделять постель с мужчиной или иметь сношение с женщиной, но она действовала как продажный мужчина, чтобы удовлетворить клиентов низшего сословия и даже рабов, которые, сопровождая своих господ в театр, пользовались случаем развлечь себя столь отвратительным образом; и значительное время она оставалась в борделе, занимаясь столь противоестественной торговлей телом. Но как только она развилась достаточно и достигла подходящего возраста, она присоединилась к женщинам, выступавшим на сцене, и немедленно стала куртизанкой того типа, который наши предки называли «ошметками армии». Потому что она не была ни флейтисткой, ни арфисткой, она не могла даже присоединиться к танцовщицам, но просто продавала свой аттракцион каждому желающему, предоставляя в его распоряжение все свое тело.

Мисси шепнула:

– Как это понимать, Дэнни: «действовала как продажный мужчина чтобы удовлетворить клиентов»?

– Я… я…

Дэйв цыкнул на нас.

Позже она во всем присоединилась к актерам и постоянно участвовала в представлениях, играя грубейшую роль в их грубых буффонадах. Она была чрезвычайно умна и отличалась злым остроумием, так что в короткое время приобрела популярность. В ней не было ни крупицы скромности, и никто не видел ее смущенной: она без малейшего промедления соглашалась на самые возмутительные запросы и принадлежала к тому сорту девиц, которые, если кто-то отлупит их или даст затрещину, мигом переводят это в шутку и разражаются смехом; и она готова была сбросить с себя одежду и представлять перед всеми до одного жителями тех мест, показывая спереди и сзади то, что правила приличия требуют прикрывать и прятать от мужских глаз.

– Что это значит, Дэнни? – не отставала Мисси.

– П-пожалуйста, не п-перебивай.

Она обычно раздразнивала своих любовников, заставляя их ждать и постоянно изобретая новые способы совокупления, так что похотливцы оказывались у ее ног. Вместо того, чтобы ожидать приглашения, она сама грубыми шутками и движением бедер заманивала всякого, кто ей попадался, особенно молоденьких юношей. Никто до нее столь полно не потворствовал своим прихотям. Часто она устраивала пирушку, где каждый приносит себе еду, с десятью и более молодыми людьми в расцвете телесных сил, считающими блуд главной целью жизни, и сходилась со всеми своими гостями по очереди на протяжении всей ночи. Доведя же их всех до истощения, она переходила к их слугам, которых бывало до тридцати, и сочеталась с каждым из них, но даже это не могло удовлетворить ее похоти.

– Ее милость распространялась на всех, – напомнил нам Дэйв.

Однажды ночью она явилась в дом знатного горожанина во время попойки и, говорят, на глазах всех гостей, стоя у их ног перед ложем, задрала свои одежды самым отвратительным образом и неприкрыто объявила свою похоть. И хотя она заставляла служить три отверстия, но еще изъявляла недовольство природой, ворча, что природа не сделала отверстия в ее сосках шире обычного, так чтобы она могла изобрести новый вид совокупления и в этой области.

– Четыре, – сказала Мисси, обмахиваясь одной рукой, – плюс один получается пять.

Она помахала еще, привлекая прохладу.

– Кажется, здесь становится жарковато.

Она обмахнула и меня.

– Ты не согрелся, Дэнни?

– Н-нет, – сказал я, – м-мне хол-лодно.

– Что это значит, Дэнни, – спросила Мисси, щекоча меня, – жертвы Венере? Как это понимать, а?

– Мисси, пожалуйста! Я же больной!

– Прокопия, – сказал Бодич, – осталось совсем немного.

Три голоса разочарованно простонали:

– У-у-у!

И часто в театре, на виду всего народа, она сбрасывала одежды и стояла посреди сцены, имея лишь пояски на интимных частях и на груди, – не потому, однако, что стыдилась открыть перед всеми и эти части, по потому, что никому не позволено появляться там совершенно обнаженным: повязка на бедрах считается обязательной. Почти неприкрытая, она раскидывалась лицом вверх на полу. Специальные служители осыпали ее интимные части ячменными зернами, и специально обученные гуси склевывали их одно за другим и глотали. Феодора не только не казалась смущенной, но поднималась с видом гордости за это представление. Потому что она не только сама не знала стыда, но более всякого стремилась возбудить подобное бесстыдство в других.

– Кстати, о птичках, – заметил Дэйв, – кха-кха-кха.

– Лучшая в мире реклама изучения классики, – заметил Бодич, закрывая Прокопия. – Там есть еще в том же духе, но, думаю, основную мысль вы ухватили.

– Мы не прочь поучиться еще, – возразила Мисси.

– Что ты делаешь вечером, милочка? – ухмыльнулся Дэйв.

Мисси не полезла в карман за ответом:

– Первым делом еду в «Сити лайт» покупать «Тайную историю» Прокопия.

Бодич показал ей обложку.

– Проверьте, чтобы вам дали перевод Вильямсона. Остальные более пуританские.

Дэйв обдумал его слова:

– Вроде как начинаешь жалеть, что не учил в свое время латынь, верно?

– Вообще-то, – сказал Бодич, закуривая сигарету, – Прокопий писал по-гречески.

– Ох, – ругнулся Дэйв, – греческий – это холмик покруче.

Бодич выдохнул клуб дыма.

– А теперь, когда я полностью завладел вашим вниманием… – сказал он и снова открыл том Гиббона.

Завладев на некоторое время восторгом и презрением столицы, она снизошла стать спутницей Гекебола, уроженца Тира, получившего в управление африканский Пентаполис. Но их союз был непрочным и преходящим. Гекебол скоро отверг дорогостоящую или неверную любовницу: она была, к ее великому отчаянию, отправлена в Александрию, и на ее трудном дальнейшем пути в Константинополь каждый восточный город восхищался и наслаждался прекрасной киприоткой, чьи достоинства, очевидно, оправдывали ее происхождение с острова Венеры. Темные торговые сделки Феодоры и весьма отвратительные предосторожности сохраняли ее от опасности, которой она более всего боялась, однако однажды, и лишь однажды, она познала материнство. Младенца сохранил и дал ему образование в Аравии его отец, на смертном ложе открывший ему, что он – сын императрицы. Ничего не подозревающий юноша, полный честолюбивых надежд, немедля поспешил в константинопольский дворец и был допущен к матери. Более его никогда не видели, даже после кончины Феодоры, за что она вполне заслуживает низкого обвинения в убийстве, столь оскорбительного для ее императорской добродетели.

Дэйв, разливая кофе, задумчиво присвистнул:

– Собственного сынка…

– Это важный момент, – кивнул Бодич. – Мы прочтем еще кое-что о Феодоре, чтобы лучше уяснить фон происходящего. Потом вернемся к истории ее сына.

В самый отчаянный момент для ее судьбы и репутации некое видение, сон или фантазия нашептали Феодоре радостную уверенность, что ей суждено стать супругой могущественного монарха. В сознании предстоящего величия, она вернулась из Пафлагонии в Константинополь, где сыграла, как искусная актриса, более достойную роль: облегчая свою нищету похвальным искусством прядения шерсти, она вела добродетельную и одинокую жизнь в маленьком доме, который впоследствии превратила в величественный храм. Ее красота при посредстве искусства устраивать случайности вскоре привлекла и пленила патриция Юстиниана, который уже царствовал с полной властью под именем своего дяди. Быть может, она сумела преувеличить ценность дара, который так часто доставался низшим из людского рода, быть может, она воспламенила, поначалу – скромными отказами и наконец – чувственными приманками, желания любовника, каковой по натуре или благочестию был привержен долгим бдениям и воздержанной диете. Когда его первая страсть стала угасать, она сохраняла прежнюю власть над его мыслями более достойными заслугами умеренности и понимания.

– Другими словами, – перебила Мисси, – во всем виновата эта сучка. Своими мерзкими уловками она поймала несчастного монарха-аскета в свою липкую зловонную паутину.

– Гиббон был англичанин, – напомнил Бодич, – и притом англичанин восемнадцатого века.

– Историю Феодоры лучше бы писать феминистке, – проворчала Мисси.

– У Гиббона их можно найти, – серьезно ответил Бодич. – Выслушайте его.

– К-кто, – спросил я, – натаскивал вас в последнее в-время?

– Определенно, сержант Мэйсл. Она специализировалась в судебной антропологии с факультативами по классике и филологии – не забыли?

– Как я м-мог?

– А почему сама эта Мэйсл не читает нам Гиббона? – осведомился Дэйв. – Она уж, наверно, приятней на вид, чем вы.

– Ох, – сухо ответил лейтенант, – сержант Мэйсл временно изгнана в Парковый участок за обвинение нашего возлюбленного шефа в сексуальных домогательствах. Ее обязанности, скажем так, дают ей меньше свободы, чем прежде. Если бы не это, уверяю вас, ее бы и дикие лошади не удержали от этого расследования. И она могла бы мне помочь.

– Чем она его соблазнила? – сухо спросила Мисси.

– Понятия не имею. Но, кажется, он подарил ей пару сережек.

– Вот как?

– Так не вернуться ли нам к нашей истории? – брюзгливо спросил Бодич.

– Да, пожалуйста.

Мисси привстала, чтобы принять от Дэйва миску супа и ложку. Одеяла соскользнули с ее плеча. По комнате пролетел ангел молчания.

Дэйв решительно сунул ей суп и попятился к столу, тут же дотянувшись до пинты рома.

– Я что, похожа на змею?

Мисси взглянула на меня большими невинными глазами.

– Правда?

– Оп-пределенно н-не похожа.

Бодич поспешно приступил к чтению.

Те, кто полагают, будто душа женщины совершенно развращается с потерей чистоты…

– Ох, – утомленно вздохнула Мисси. – В его снах!

– Цыц, женщина! – прикрикнул Дэйв и поспешно добавил, увидев ее взгляд: – Кха-кха-кха…

– Слушайте же его, – напомнил Бодич.

…с жадностью выслушают все обвинения, которые зависть или общее презрение обрушило на добродетели Феодоры, преувеличивая ее пороки и вынося строгий приговор вольным и невольным грехам совсем юной блудницы…

Однако упрек в жестокости, столь мерзкий даже в сравнении с ее не столь страшными грехами, оставил несмываемое пятно на памяти Феодоры. Ее многочисленные соглядатаи подмечали и доносили о каждом поступке, слове или взгляде, направленном против их царственной госпожи. Тех, кого они обвинили, бросали в особую тюрьму, недоступную следствию и правосудию; и ходили слухи, что пытки на дыбе и бичевание производились в присутствии тирана женского пола, недоступного мольбам или голосу жалости. Некоторые из этих несчастных жертв гибли в глубоких зловонных темницах, других же, утративших члены, разум или состояние, являли миру как живые памятники ее мстительности, каковая обычно простиралась и на детей тех, кого она заподозрила или искалечила. К сенатору или священнику, которым Феодора объявила смертный приговор или изгнание, отправляли доверенного гонца, и его исполнительность подкреплялась угрозой из ее собственных уст: «Если ты не исполнишь мое повеление, клянусь тем, кто живет вечно, с тебя кнутом спустят шкуру».

– Это цитата, – заметил Бодич.

Мисси спросила:

– А «тот, кто живет вечно» – был тот самый бог, которого зовут Богом христиане, или какое-то другое божество?

– Хороший вопрос, – похвалил Бодич. – Будь здесь сержант Мэйсл, она могла бы ответить вам, хотя вообще-то это совершенно другая тема.

Он показал нам толстую папку.

– Я еще не все прочитал. Но этот раздел называется: «Восточная империя в шестом веке». К тому времени римляне переварили идею Бога, считая его единым божеством с сыном Иисусом. Но шло много споров о том, какова природа Иисуса. Был ли он вполне человеком? Или воплощением Бога? Или он был наполовину человек и наполовину Бог? Сержант говорит, что версии какое-то время держались наравне, ересь против ереси, и в конце концов вопрос стал скорее политическим, чем богословским.

– Не-ет, – протянул Дэйв. – Какое циничное утверждение!

– А может быть, – задумчиво предположила Мисси, – если Феодора была так умна, она угрожала так гонцу, который верил в одного бога.

Мы все посмотрели на нее.

– В самом деле, – кивнул Дэйв, – Константин ввел в империи христианство двумястами годами ранее.

Теперь все смотрели на него.

– Ну и что? – продолжал он. – При чем здесь Бог?

– Откуда это вы такой ученый? – неприятным тоном спросил Бодич.

– Я четырнадцать лет плавал на торговых судах, лейтенант. До изобретения видеоплееров и спутникового телевидения мы были самым начитанным меньшинством на планете. Я, пока был в рейсе, читал, наверное, сотни две книг в год. Спросите меня о Гарольде Роббинсе.

Бодич без промедления спросил:

– Кто убил Рени Ноулс?

– Брюнетку с Семидесятого причала, – подсказал я.

Теперь пришла очередь Дэйва переводить взгляд от меня к Мисси и от Мисси к Бодичу.

– А ее кто-то убил?

– Нельзя ли вернуться к этой чертовой истории, – перебила Мисси. – Она написана эротоманом, но отлично написана, и мне хочется узнать, что было дальше.

– Я должен признать, что кое-что пропускаю, – сказал Бодич. – Общий каталог добрых дел и все такое.

– Ничего страшного, – сказала Мисси. – Держитесь злодеяний.

Благоразумие Феодоры восхвалял сам Юстиниан, и свои законы приписывал мудрому совету своей почтенной супруги, которую он принял, как Божий дар. Ее отвага проявлялась среди смятения народа и ужасов двора.

– Ну-ну, – сказала Мисси.

– В особенности во время мятежа Ника, – вмешался Дэйв, – который был сравним с беспорядками, последовавшими за убийством Калигулы. За пятьсот лет…

– Но вы отклоняетесь от темы, – перебил Бодич.

– Никто не читал: «Я, Клавдий» Роберта Грейвса?

Никто не отозвался.

– Или, может, смотрел по телевизору? – спросил Дэйв.

Мисси подняла руку.

– Одинокая жизнь у начитанного человека, – уныло проговорил Дэйв.

Мисси спросила:

– Если я не ошибаюсь, это любовная история?

– Именно так, – подтвердил Бодич.

Ее чистота с момента ее союза с Юстинианом основывается на молчании ее непримиримых врагов, и хотя дочь Акакия могла насытиться любовью, однако следует отдать должное и твердости воли, способной пожертвовать удовольствием и привычкой ради более сильного чувства долга или выгоды. Несмотря на желания и молитвы, Феодора так и не смогла родить законного сына и похоронила в младенчестве дочь, единственное дитя ее брака. Несмотря на это разочарование, ее власть была крепка и абсолютна; она сохранила, благодаря искусству или заслугам, привязанность Юстиниана, и их видимое несогласие неизменно оказывалось гибельным для царедворца, который поверил бы в его искренность…

Возможно, ее здоровье было подорвано развратной жизнью в молодости, но оно всегда было хрупким, и по совету своего врача она отправилась принимать теплые пифийские ванны. В путешествии ее сопровождали префект преторианской стражи, хранитель сокровищницы, несколько вельмож и патрициев и большой караван из четырех тысяч слуг. При ее приближении приводили в порядок дороги и возводили дворцы для ее ночлега, она же, проезжая Вифинию, оделяла щедрыми пожертвованиями церкви, монастыри и госпитали, чтобы те воззвали к небу о восстановлении ее здоровья. Наконец, на двадцать четвертом году царствования, она была пожрана раком, и ее муж, который вместо площадной танцовщицы мог бы избрать самую чистую и благородную девственницу Востока, понес невосполнимую утрату.

Бодич закрыл книгу и стянул с носа очки для чтения.

– Она умерла, когда ей было лет сорок.

Мисси, поднося ложку супа к моим губам, оглянулась на него:

– Это конец истории?

Дэйв, и я тоже, в ожидании воззрились на него.

– Не совсем, – сказал Бодич. – Помните сына?

– Сына Феодоры? – переспросила Мисси.

– Сына, которого никто больше не видел, – сказал Дэйв, – даже после ее смерти?

Бодич указал сложенными очками на том Гиббона.

– Дело в том, что сын уцелел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю