Текст книги "Жена султана"

Автор книги: Джейн Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Я с самого начала знал, что убью Хамзу, но при виде того, как от него столь умело избавились, теряю дар речи. Наконец мне удается выговорить:

– Как?

Мустафа смотрит на меня с непроницаемым лицом, потом пожимает плечами.

– Я уже вышел из театра, чтобы пойти за тобой, а тут бежит мальчик. Он сказал, что тебя пытается убить плохой человек.

Момо крепко обнимает меня за ноги.

– Я его укусил, Нус-Нус, ты видел!

– Видел.

Я обнимаю Момо, потом снова поднимаю глаза.

– Не знаю, что сказать. Кажется, «спасибо» – это совсем не то. Но я благодарю тебя, Мустафа, от всего сердца.

– Прошу, зови меня Аддо. Так меня звали в моем племени.

– «Властелин Дороги».

Я киваю. Именно так он и выглядит, стоя среди сгущающегося мрака в плаще и тюрбане, с горящими глазами.

– Мое настоящее имя – Акуджи.

– Мертвый, но Бдящий. Тебе подходит. Уж точно лучше, чем Нус-Нус.

Он хитро мне улыбается, на затененном лице зубы кажутся особенно яркими. Потом снова становится серьезным.

– Тебя станут искать. Вернее, станут искать двух арапов. Но, думаю, из-за троих и вовсе поднимут бунт, мне нужно вернуться к Ортанз, пока меня не хватились.

– Не беспокойся о нас, я знаю, куда нам пойти. Спасибо, Аддо.

Мы ненадолго беремся за руки, и он уходит во тьму.

Я веду Момо в дом Натаниэля Дрейкотта, который, как я с опозданием понимаю, живет всего в двух кварталах отсюда. Дождь все еще льет; вокруг никого, и это хорошо. Когда мы подходим к двери, Момо уже наполовину побелел.

Натаниэль, надо отдать ему справедливость, лишь поднимает бровь, увидев нас, и приглашает нас войти. Смотрит на Момо.

– О небо, нигредо становится альбедо! Что за непостижимая алхимия?

Момо радостно хихикает.

– Мистер Дрейкотт, боюсь, я вынужден просить вас о помощи.

Я быстро рассказываю ему, что случилось.

– Мне очень неловко вовлекать вас в столь неприятное дело, и я не стану вас винить, если вы пожелаете позвать констеблей. Однако выслушайте меня, у меня для вас предложение.

Час спустя, чистый, с перевязанными ранами, получив согласие на свое предложение, я забираюсь в портшез, который вызвал мистер Дрейкотт. Я укутан в одолженный им плащ, на лицо мое надвинута треуголка. Носильщики пыхтят и отдуваются всю дорогу до Уайт-Холла.

– Боже правый, – говорит один, когда я выхожу, неся Момо под плащом на бедре. – Уж простите, сэр, но тяжелы вы, как конь.

Я извиняюсь и отдаю ему последний золотой, отчего он замолкает.

В тот вечер, когда король удаляется в опочивальню, я бегу с Момо по темным коридорам, по галереям и черным лестницам, которыми редко пользуются: все эти безлюдные части огромного дворца постепенно приведут нас, незамеченными, к Личной лестнице. Камердинер, мистер Чиффинч, проводит нас к Его Величеству.

Короля мы застаем за одиноким ужином, и, увидев еду, Момо набрасывается на остатки, как дикий зверь. Король, разоблаченный из дневного платья, одет в индийский халат, как восточный властитель; возможно (я делаю щедрое допущение), поэтому Момо чувствует себя как дома и начинает есть без приглашения или позволения. Но куда вероятнее, что он просто оголодал; и это моя вина.

Я сурово его стыжу и прошу прощения за его невоспитанность, но Его Величество не обращает на меня внимания. Вместо этого на лице его проступает странное мягкое выражение, пока он смотрит, как мальчик запихивает в рот пирог. Потом он поднимает на меня глаза.

– Вы знали, что меня звали Черным Малышом, когда мне было столько, сколько ему? Я был куда темнее этого юноши, и глаза у меня никогда не были голубыми. Его мать, должно быть, очень светлая.

– У нее очень белая кожа, и волосы, как золотые нити.

Последний раз я видел ее почти четыре месяца назад. Я начинаю забывать черты лица Элис, помню лишь завораживающие мелочи: тень от ее светлых ресниц на щеке, когда она озарена солнцем; лучи морщинок вокруг ее рта, когда она тянется губами к моим…

Король задумчиво кивает, потом подзывает Момо.

– Иди-ка сюда, молодой человек.

Момо, доевший пирог целиком – остались лишь крошки и следы на лице, – повинуется.

– Надо поклониться, – подсказываю я. – Это король Англии.

Но Момо слишком зачарован, чтобы кланяться. Вместо этого он спрашивает:

– А где твои драгоценности?

Король разражается смехом. Потом, успокоившись, отвечает:

– Королям не нужны драгоценности, чтобы быть царственными, молодой человек.

Момо обдумывает это, потом снимает брильянтовый ошейник миссис Герберт, о котором я, торопясь доставить мальчика сюда невредимым, совсем забыл, и торжественно протягивает его монарху.

– Тогда мне это не нужно, – царственно произносит он.

И начинает опустошать карманы кружевного костюмчика, извлекая жемчужную брошь, пару брильянтовых серег и тонкую золотую цепочку с распятием.

Я цепенею.

– Ох, Момо…

Карл поднимает густую черную бровь.

– Надо же, вот это улов. Ты знаешь, что в моем королевстве делают с грабителями?

Момо озадаченно качает головой.

– Я не грабил, – беззаботно говорит он. – Я их просто хранил. Но теперь они мне не нужны, потому что ты – король, и они должны быть у тебя. В Марокко султану принадлежит все в королевстве.

– Да ну?

– Да, папа мне всегда говорит: «Все, что ты замечаешь вокруг, Момо, принадлежит только мне: все люди и все, что у них есть, все мое». У королей так.

Король сухо улыбается:

– Святые рыбы, твой прадедушка был бы тобой очень доволен.

Я хмурюсь.

– Его прадедушка?

– Мой отец, король Карл Первый.

Но я продолжаю глупо бормотать.

– Боюсь, прадедушка мальчика давно умер в Гааге, в Голландии.

– Согласен, с тех пор, как я был в изгнании в этом городе, прошло много времени. Больше тридцати лет: «крылатая мгновений колесница», все в таком духе.

Карл смотрит на меня с любопытством, потом понимает.

– Вы не знали?

– Боюсь, сир, я в совершенном недоумении.

Он встает, идет к эмалевому ларчику и достает из него вышитый свиток Элис. Разворачивает его передо мной, и я читаю:

«Сир, простите дерзость вашей несчастной подданной.

Я ничего не прошу для себя, умоляю лишь, позаботьтесь о моем сыне, вашем маленьком внуке Чарльзе, известном также как Мохаммед, сын Исмаила, султана Марокко, который держит меня женой в городе Мекнес.

Со стыдом и отчаянием, ваша дочь Элис,

рожденная Мэри Суонн в Гааге, в октябре 1649 года».

Мир вокруг меня начинает вращаться. Я падаю в кресло и закрываю глаза, проходит несколько мгновений, прежде чем я снова становлюсь собой. Открыв глаза, я вижу, что король, лысый, как яйцо, обряжает Момо в свой огромный черный парик.

– Вот так… И как тебе понравится таскать на себе такое уродство, юноша? А придется, знаешь ли, если ты здесь вырастешь, хотя от этих злосчастных штуковин адски жарко и весь чешешься.

– Я заведу новую моду, – объявляет Момо, стряхивая неудобный парик. – Все будут брить головы, как ты и Нус-Нус, а когда холодно, носить шляпу.

– До чего здравомыслящий молодой человек.

Король бросает взгляд на меня.

– Я, разумеется, награжу вас за то, что привели его ко мне. Поселю его у Нелли, – она его полюбит, – а сам буду часто навещать. Жизнь у него здесь будет на славу.

– Мне не нужна награда, – хрипло говорю я.

Элис ничего не просила для себя, даже не просила, чтобы ее выкупили. Она отказалась от сына навсегда. Я проклинаю себя за то, что не распорол чертов свиток и не вышил пару строк в дополнение. Но уже слишком поздно.

– А что с его матерью, сэр? Она в плену, хотя ее вины ни в чем нет, ее захватили корсары на корабле, державшем путь в Англию.

Я вижу, как омрачается его лицо.

– Что ж, это несколько иное дело: дама теперь принадлежит султану, а он, судя по всем рассказам, человек весьма несговорчивый. Да и переговоры по Танжеру, сколько я понимаю, идут не слишком успешно.

Мне приходится прикусить язык. Переговоры по Танжеру не продвигаются не только потому, что королевские министры непримиримы, а Исмаил явно велел бен Хаду быть уклончивым, но еще и потому, как я теперь понимаю, что наш достойный посол спутался с девицей (впрочем, уже не девицей) Кейт и тянет время ради своего удовольствия.

– Но, сир, если просьба поступит лично от вас, от одного монарха другому, возможно, удастся договориться о выкупе?

Король поднимает руку.

– Дорогой мой, королевство почти разорено, а выкупы – дело дорогое. Если уж мы не можем договориться даже о выкупе за бедняг, захваченных в Танжере, я не питаю особых надежд на то, что у нас получится освободить столь дорогостоящую особу, как жена султана.

– Но Элис же ваша дочь!

Это все еще кажется мне немыслимым.

– Да если бы я вмешивался в семейную жизнь всех своих отпрысков, существование мое было бы весьма нелегким. К тому же я не могу ее официально признать: слишком сложно. И она ведь перешла в магометанство, раз родила от султана ребенка?

Я удрученно киваю:

– Но ее принудили, сир.

Принудили; и, да, Нус-Нус, уговорили.

– Что ж, тогда надежды никакой. Я не могу вмешаться. Но если султан отпустит ее по своей воле, клянусь, я сделаю для нее, что в моих силах. Вот это все, что я могу обещать. Но вы, Нус-Нус, в любое время можете сюда вернуться. Надеюсь, вы это понимаете.

И он делает мне очень щедрое предложение, но, поскольку из этого едва ли что-нибудь выйдет, я просто серьезно его благодарю и вскоре после этого с болью в сердце прощаюсь с Момо, который, похоже, не понял, насколько огромные перемены произошли в его жизни. Да и как он мог, такой маленький?

Я медленно бреду к себе в комнату, и сердце мое, несколько часов назад бывшее легким и светлым, как чистое алхимическое золото, внезапно снова превращается в мертвый холодный свинец.

37

Договор по поводу Танжера в конце концов подписывают в конце марта. Обе стороны не слишком устраивают его условия. Но бен Хаду по-прежнему откладывает наше возвращение в Марокко: сперва под предлогом расследования исчезновения Хамзы, чью смерть в итоге списывают, за отсутствием свидетельств, на случайных головорезов; потом из-за заказа на пушку, которую ему поручил привезти Исмаил, – работа займет по меньшей мере два месяца. В разгар этих событий он вдруг решает помочь Самиру Рафику в розысках издателя, напечатавшего перевод Корана на английский, чтобы исполнить фетву[28]28
  Правовая позиция или решение по какому-либо общественному, политическому или правовому вопросу.


[Закрыть] султана. К его величайшему раздражению, это оказывается нетрудно: тело Александра Росса гниет последние двадцать восемь лет на кладбище в Хэмпшире, но Рафика все равно посылают выкопать труп: султан потребовал голову нечестивца, и он ее получит. Бессмысленное мероприятие дает Меднику еще немного времени, чтобы поразвлечься со своей хорошенькой служанкой. Мы продолжаем принимать приглашения от лондонской знати и богачей, зовущих нас за пределы столицы: в Оксфордский университет, где в честь нас устраивают праздник и одаривают ценными книгами на арабском, чтобы мы отвезли их в Марокко; в Кембриджский университет; в королевскую резиденцию в Виндзоре; на скачки в Ньюмаркете. Мы остаемся в Лондоне на годовщину коронации и на празднование дня рождения короля в конце мая. К великому удовольствию бен Хаду, с него пишут портрет – и не один, а целых два; его избирают почетным членом Королевского общества и вручают наконец новый увеличительный прибор. Мистер Эшмол принимает мавританские шпоры, которые выставит в новом музее в Оксфорде.

Отсрочка хотя бы дает мне возможность навещать Момо в доме Элинор Гуинн на Пелл-Мелл и смотреть, как он там устроился. У него есть собственная собачка – щенок спаниеля, из королевского помета, – и с Нелли они образуют счастливый союз. Решено, что ради безопасности Момо и его матери его происхождение не будет разглашаться. Его выдают за побочного ребенка умершего сына самой Нелли, и никто ни о чем не догадывается. Должен признать, видеть их вдвоем и сладко, и горько: я с болью вспоминаю, что Элис все еще одиноко томится в плену в Мекнесском дворце. Каждый раз, как я вижу мальчика, мне кажется, что он еще чуть-чуть вырос, стал чуть более англичанином, больше похожим на мать и меньше – на отца, хотя глаз у него по-прежнему отцовский, сорочий. Я предупреждаю Нелли, чтобы следила за драгоценностями, но она только хохочет:

– А, дай ему Бог здоровья, пусть играется. Я – карманница куда ловчее, Чарли в жизни таким не стать. Я просто вытащу все обратно, как он отвернется.

Сердце мое рвется в Марокко, к Элис – пусть это и будет для меня возвращением в рабство.

Наконец, в июле, нагруженные дарами для Исмаила – среди них прекрасная французская карета и шестерка лошадей, тысяча двести бочек лучшего пороха и две тысячи мушкетов, – мы отплываем из Дила.

Мы возвращаемся в страну, охваченную торжеством: испанцы наконец-то изгнаны из главной своей крепости, порта Мамура. Каида Омара очень хвалят, поскольку именно благодаря его хитрости врага удалось вытеснить. Захватив небольшой отряд на подступах к испанской колонии, Омар выказал побежденным неожиданное милосердие, и они отправились прямиком к губернатору Мамуры, докладывать, что огромная марокканская армия собирается штурмовать город, а ведет ее человек исключительных рыцарских качеств, и лучше будет сдаться, поскольку их приход – живое доказательство милости каида Омара. После долгих размышлений губернатор-испанец решил, что это, возможно, самый мудрый путь, и запросил мира, выторговав свободу себе и полудюжине самых знатных семей. Разумеется, жителей города взяли в плен, и они, скорее всего, до сих пор гниют в матаморах Сале и Мекнеса, дожидаясь выкупа, который вряд ли последует. На войне всегда страдают простые люди.

Из-за этой славной победы Исмаил не так стремится обсудить условия договора, который мы заключили с англичанами по поводу Танжера, и выясняется, что мы можем ехать из Сале с куда меньшей спешкой, чем ожидали. Мы даже ненадолго останавливаемся в Фесе, поскольку бен Хаду затевает какое-то исключительно важное дело. Там он поселяет в одном из своих многочисленных домов мистера Дрейкотта, алхимика. Мы же отправимся дальше, в Мекнес. Я хочу убедиться, что императрица хорошо примет Натаниэля, прежде чем представить его ей. Как я ему объяснил, служба императрице сулит огромное вознаграждение; но и огромные опасности. Его, похоже, не очень обеспокоило такое противопоставление, он слишком увлечен своим назначением на пост Королевского алхимика Марокко; но, с другой стороны, он еще незнаком с Зиданой. Тем временам каид, судя по всему, весьма доволен, что от его щедрости зависит человек науки; это заставляет его полнее чувствовать свое положение в мире. Любопытно, однако, что он не привез в Марокко свою молодую жену Кейт. Видимо, он так же опасается султана, как я опасаюсь Зиданы; но в том доме в Фесе, где сейчас живет мистер Дрейкотт, полностью сменились слуги, и постоянно бегают туда-сюда галантерейщики и мебельщики. Все это позволяет мне предположить, что бен Хаду пошлет за Кейт, как только представится подходящий момент.

Видя, как он вьет гнездо, я всем сердцем тоскую по Элис. Здесь, в Фесе, я так близко от нее – и все же так далеко, словно остался в Англии. Стойко вынеся месяцы, когда наш отъезд все время откладывался – а как я мог повлиять на решение посла? – теперь я исполняюсь яростного нетерпения, в котором меня ничто не радует, и дни мои в лучшем городе мира омрачены тучей едва сдерживаемого отвращения ко всему и вся.

Неделю спустя мы въезжаем в Мекнес и видим дворец и все вокруг в привычном беспорядке; более того, мы умудряемся заблудиться по дороге в императорские покои, поскольку несколько зданий и дворов разрушили и заново возвели на другом месте, чтобы освободить пространство для новых казарм. Известив о своем приезде, мы получаем сообщение, что султан примет нас позже, сейчас он муштрует войска. Бен Хаду поднимает бровь.

– Что ж, Нус-Нус, похоже, у нас есть пара часов отсрочки до отчета.

Он смотрит мне в глаза.

– Ты был превосходным заместителем в нашем посольстве – я непременно расскажу об этом императору.

Он не сводит с меня глаз, и мне становится не по себе.

– Не сомневайся, я не скажу ничего, что могло бы представить нашу поездку в дурном свете.

Он улыбается, хлопает меня по спине и быстро уходит. И я наконец могу идти в гарем, под предлогом встречи с Зиданой, чтобы отдать ей флакон драгоценного эликсира, заказанного в Англии. Кажется, один гарем ни капли не изменился, словно и дня не прошло с тех пор, как я последний раз здесь был, и меня внезапно охватывает страх, что, завернув за угол, я увижу Элис во дворе ее покоев, а у ног ее будет играть Момо. Но несмотря на то что я осматриваю все постройки и сады на своем пути, Элис нигде не видно, и во мне понемногу рождается холодная тревога.

Зидану, однако, я нахожу без труда. Она осматривает меня с головы до ног.

– Лондон пошел тебе на пользу, Нус-Нус. Не помню, чтобы ты когда-нибудь выглядел лучше.

Я не могу ответить императрице тем же. Семь прошедших месяцев не были к ней добры: под глазами у нее тени, белки пожелтели и подернулись кровью, двигается она медленнее, чем прежде, и посох, увенчанный черепом, кажется скорее необходимостью, чем украшением. Она берет флакон Primum Ens Melissae и с подозрением его нюхает.

– Чувствую только лимонный бальзам и алкоголь, – обвиняюще говорит она.

– Алхимик, улучшивший рецепт, весьма уверенно утверждает, что он действует.

Я повторяю ей все, что рассказывали мне о снадобье Натаниэль и Элиас.

– Макарим!

Служанка проскальзывает в комнату через мгновение, с любопытством поглядывая на меня и свою хозяйку.

– Глотни-ка этого, – приказывает Зидана, протягивая девушке флакон.

Макарим бледнеет. Еще бы, она-то знает, какие лекарства обычно раздает Зидана. Когда она наливает себе золотистой жидкости, рука у нее трясется – но, пусть и помешкав, Макарим залпом выпивает зелье, видимо, здраво рассудив, что лучше отравиться, чем ждать, когда тебе проломят череп посохом. Зидана наблюдает, как служанка пьет. Ее черные глаза делаются щелочками в обильной плоти. Разумеется, ничего не происходит – не так сразу, не внешне.

– Ты что, держал меня за дуру, думал, что я приму какое-то шарлатанское зелье, которое ты купил по случаю? Голову бы с тебя за это снять, евнух! Может быть, и сниму. А теперь верни мне золото и драгоценности, которые я тебе доверила, чтобы заплатить за эликсир, и я оставлю тебя в живых. Хотя бы до завтра.

Ох. Неловко замявшись, я обещаю, что принесу все на следующий день, хотя золото давно потрачено.

– Сейчас же! – верещит Зидана.

– Боюсь, наши пожитки еще не сняли с мулов, – отваживаюсь я, отчаянно пытаясь выиграть время.

Она бьет меня посохом, но, по счастью, ударить по-настоящему у нее нет сил.

– Ты что, считаешь меня такой же безмозглой, как ты сам? Кто оставит золото и драгоценности в мешках, притороченных к седлу мула? Иди и принеси их сейчас же. Макарим пойдет с тобой. Если не вернешься к полудню, пошлю за тобой стражу.

Макарим и я выходим через железные ворота и идем по дворцовым коридорам; оба мы подавлены. Я какое-то время гадаю, не одолжит ли мне бен Хаду денег, чтобы расплатиться с Зиданой; потом прихожу к выводу, что не одолжит. А кто тогда? В голове у меня ни единой мысли. Потом Макарим нарушает молчание, спрашивая с испуганным лицом:

– Что это было за зелье? Я умру?

– Думаю, да, – мрачно говорю я.

Она останавливается и смотрит на меня круглыми глазами.

– Это был яд?

Я едва не смеюсь при виде того, в каком она ужасе. Пусть так и думает, решаю я, вспоминая ее злобный заговор, боль, которую она причинила Элис. И ничего не говорю.

Макарим обхватывает себя руками и дрожит.

– В последние месяцы кругом было столько смертей. – Лицо ее искажается, на глазах слезы. – Я не хочу умирать…

– Столько смертей? – Сердце мое сжимает ледяная рука. – Ты о чем?

– Кровавый понос. Столько народу умерло.

– Элис?

Голос у меня такой хриплый, что я едва могу выговорить ее имя.

Макарим смотрит на меня, сощурившись, потом кивает:

– Да, она была одной из первых.

Меня бросает в жар, потом в холод и начинает трясти как в лихорадке. Кровь так громко стучит у меня в ушах, что я не слышу, что еще говорит Макарим, но прислоняюсь к стене и съезжаю по ней, пока не оказываюсь на земле.

Макарим смотрит на меня с любопытством.

– Тебе нехорошо, Нус-Нус?

На ее губах играет улыбочка: пусть смерть, возможно, и распростерла над нею крылья, Макарим нравится происходящее.

Слов у меня нет, я смотрю на нее, ничего не понимая, застыв на месте, хотя день жаркий. Кажется, говорить больше нечего; и делать нечего. Зидана велит отрубить мне голову, и это не имеет значения. Я исполнил свою роль. Увез Момо туда, где у него будет новая жизнь, подальше от губительных обычаев здешних мест. Я склоняю голову.

Казалось бы, ничто не может вторгнуться в охватившую меня безнадежность, но я невольно замечаю цепочку муравьев, вьющуюся по коридору. Они бегут из трещины между узорными изразцами зеллидж в далекий дворик, и каждый несет зернышко риса или хлебную крошку. Я смотрю, как они шагают мимо, крохотные существа, живущие своей маленькой жизнью, несмотря на то что огромные строения, рожденные мечтой безумного султана, делают их совсем ничтожными. Я гляжу на них, словно в забытьи, из которого меня резко выдергивают.

– Нус-Нус! Ты должен идти со мной!

Абид, мальчик-невольник, прислуживающий султану.

– Я тебя везде ищу, – задыхаясь, говорит он.

– Никуда он не пойдет, – заявляет Макарим, бросая на мальчика гневный взгляд. – Ему дала поручение императрица.

Абид сердито смотрит на нее.

– Мулай Исмаил требует, чтобы он немедленно явился в зал собраний.

Так тому и быть: даже Зидана не смеет перечить императору. Когда я поднимаюсь на ноги, Макарим тянет меня за рукав:

– Там был яд? Скажи мне правду.

Я таращусь на нее, не понимая, о чем речь. Потом качаю головой:

– Совсем наоборот.

– Я не умру?

– Уверен, ты нас всех переживешь.

Воспряв духом, она тут же снова начинает болтать:

– Тогда быстрее отдай мне деньги, я отнесу их Зидане и спасу наши шкуры.

Я гляжу на нее, словно она несет чушь.

– Нет у меня денег. И драгоценностей тоже. Ничего нет. Если она пожелает снять с меня за это голову, пусть ее. Какое мне дело? Можешь так и сказать своей хозяйке.

Потом я следую за абидом по коридору в свою комнату за записями и отправляюсь в зал собраний.

Там уже собралась толпа министров и кади. Среди них и новый визирь: сухопарый рябой человек, держащийся подобострастно. На нем простой халат и совсем нет украшений, он во всем кажется полной противоположностью Абдельазиза. Султан сидит на троне, двое слуг обмахивают его огромными опахалами из страусовых перьев, создавая прохладу. Если он и узнает меня, когда я поднимаюсь после поклона, то никак этого не показывает: его взгляд скользит по мне без интереса. У его ног сидит Азиз, с занесенным над листом тростниковым пером и подставкой для письма на коленях. Мгновение спустя входит бен Хаду и, быстро взглянув на мои записи, приступает к очень подробному отчету о нашем пребывании в Лондоне. Первым делом речь, разумеется, заходит о договоре; но Исмаил раздраженно машет на посла рукой, когда тот начинает перечислять условия.

– С тех пор как вы уехали обсуждать договор, изменились обстоятельства – если ты не слышал. Мы изгнали неверных из Мамуры, так что у нас теперь есть другой порт. Испанцы оставили несколько превосходных пушек: они, те английские орудия, что вы привезли, и подаренные нам английским королем мушкеты и порох дают нам основания требовать пересмотра условий. Я буду настаивать, чтобы король Карл прислал ко мне еще одного посла.

При мысли об этом он радостно потирает руки.

Смятение на лице бен Хаду было бы смешным, если бы я мог смеяться. Но я без всякого интереса наблюдаю, как он кланяется и сворачивает мои пространные записи в тугой свиток. Судя по его движениям, он бы с радостью разорвал их в клочья и швырнул монарху в лицо. Но он слишком осторожен, чтобы так поступить, наш Медник. Когда он поднимает голову, на лице у него ничего не отражается. Он кратко отвечает на вопросы султана о жизни при дворе – о короле, его дворце и владениях, – тщательно преуменьшая их великолепие. Уайт-Холл, говорит он Исмаилу, представляет собой путаницу увешанных траченными молью коврами и паутиной с пауками коридоров, соединяющих огромные пустые залы, где тощие придворные Карла пересыпаются, как семечки в тыкве.

– Некоторым частям дворца много веков, а новые пристройки добавлялись с годами по моде того времени. Ему не хватает величия и соразмерности твоего блистательного создания, повелитель.

Исмаилу приятно это слышать. Он подается вперед.

– А какие у него жены?

– По христианским законам он может иметь только одну. Королева Катарина похожа на мышку, а зубы у нее как у кролика. К несчастью, в отличие от кроликов, плодовитости она лишена.

– Тогда кто будет его наследником? Ему уже хорошо за пятьдесят: нельзя терять время, надо отослать португальскую инфанту и завести наследника с другой!

Пока бен Хаду объясняет сложности английского престолонаследия, мои мысли возвращаются к Белой Лебеди. Я думаю, был ли кто-нибудь с ней рядом, когда она умирала; можно ли было ее спасти; не помогла ли ей отойти в мир иной Зидана. Когда именно все случилось? Может быть, когда я позволил себе бокал доброго французского вина за столом герцогини Портсмутской? Или когда гулял среди роз около месяца назад, мечтая о том, что сижу там с Элис, дыша ароматом цветов под ласковым английским солнцем? Или она умерла от разбитого сердца вскоре после того, как я увез Момо?

Я мучаю себя этими размышлениями, временами ловя фразу-другую в речах бен Хаду, описывающего английский двор. Теперь они говорят о женщинах…

– Они все такие же светлые, как была Белая Лебедь? – с интересом спрашивает император, и сердце мое сжимается.

– Большей частью они – невзрачная порода, – высказывается Медник. – Волосы у них коричневые, а лица покрыты краской и заплатками, под которыми они прячут оспины.

Император крайне доволен, он продолжает расспрашивать посла, требуя подробностей – особенно о любовницах короля.

– Об этом надо спрашивать Нус-Нуса, – произносит мерзкий голос. – Он много времени провел с королевскими шлюхами.

Я вскидываю голову. Оборачиваюсь и вижу Самира Рафика, который смотрит на меня, презрительно скривив губы.

– Видишь, как он по ним страдает?

Император склоняется вперед и рассматривает меня со странным выражением на лице.

– Нус-Нус, подойди.

Я делаю шаг вперед, потом еще один.

– На колени.

Я исполняю повеление, и Исмаил, протянув руку, прикасается к моему лицу.

– Ты плачешь?

Плачу? Я подношу руку к щеке, потом смотрю на пальцы: они мокрые.

– Почему ты плачешь?

– Может быть, от стыда! – в тишине говорит Рафик. – Пока мы были в Лондоне, он и каид бен Хаду взяли английских наложниц, а когда каид Шариф и я устыдили их за разврат, отослали нас в деревню под каким-то вымышленным предлогом, чтобы мы не мешали им и дальше осквернять доброе имя ислама, Марокко и твоего посольства, повелитель.

С этими словами он достает из-под одежды толстый свиток, разворачивает его и начинает зачитывать в подробностях, как именно каждый из участников посольства отклонился от истинного пути, обильно уснащая рассказ выдумками и приберегая худшие проступки для своих врагов: меня и бен Хаду.

Лицо Исмаила зловеще темнеет, но мне все равно: к тому же обвинения больше частью просто нелепы. Я невольно издаю смешок, и это приводит султана в ярость.

– Ты смеешься? – ревет он.

От этого мне еще смешнее.

Я вижу, как изумленно смотрит на меня бен Хаду: мало того, что Самир Рафик решил прибегнуть к своей отчаянной уловке до того, как речь зашла о скользком деле, связанном с давно умершим издателем и тем немногим, что осталось от костей его старой головы, – а нашему кровожадному султану этого будет явно недостаточно, – так еще и заместитель рехнулся. Он бросает на меня настойчивый взгляд, словно своей волей может вернуть мне разум, но уже слишком поздно.

Султан вскочил на ноги.

– Шариф! – кричит он, и каид почти ползком приближается к нему.

Исмаил пинком поднимает его на ноги.

– Это правда? – визжит он. – Эти люди опозорили свою веру, страну и меня?

Шариф в отчаянии переводит глаза с Медника на меня и обратно, не зная, что сказать, чтобы не сделать еще хуже. Я замечаю, с каким сосредоточенным вниманием за нами следят собравшиеся министры: как гиены, с волнением ждущие, когда львы закончат насыщаться, чтобы наброситься на объедки. Поскольку, если прольют кровь другого, тебе ничего не грозит – хотя бы пока.

Исмаил упирается лбом в лоб Шарифа.

– Тебе в Лондоне язык отрезали?

– Н-нет, повелитель, – заикается тот.

– Тогда отвечай. Они ложились с женщинами? Они предали мое доверие?

– П-повелитель, твой с-слуга Нус-Нус… он… евнух.

Исмаил смотрит на него, как на таракана, которого сейчас раздавит. Потом пытается извлечь кинжал из ножен, но тот запутывается в кушаке, от чего с султаном делается припадок.

– Я вас всех убью, всех!

Он наконец высвобождает нож и приставляет его к тощему горлу Шарифа.

– Теперь рассказывай правду!

На обращенное вверх лицо каида дождем летит слюна.

– Я… а… видел, как Нус-Нус выпил бокал вина, – удается произнести Шарифу.

Глаза у него закачены, как у барашка, приведенного на Иид.

– И… а…

Он пытается вспомнить еще какой-нибудь грех против предписаний ислама, что-нибудь неподобающее, но не слишком серьезное.

– И… а, каид Мохаммед б-бен Хаду… а… позволил п-писать с себя п-портрет…

– Дважды, – с ненавистью добавляет Рафик.

– Дважды, – соглашается Шариф.

– Песий сын!

Исмаил отталкивает каида и бросается на бен Хаду, который выставляет руки, чтобы защититься от безумия султана.

– Слово Аллаха запрещает создавать образы! Ты умрешь за то, что опозорил меня, Воина Ислама, Защитника Веры!

Он бьет бен Хаду ножом в бедро, и бен Хаду, вскрикнув, падает на пол. На мгновение воцаряется тишина, словно Исмаил утолил жажду крови, потом он кричит страже:

– Бросить их всех львам!

Я думал, мне все равно, жить или умереть. Но когда оказываешься в яме, где кружат семь голодных львов, и ждешь, когда тебя разорвут на части и съедят заживо, все делается совсем иначе.

– Держитесь рядом! – говорит нам бен Хаду.

Я перевязал ему бедро своим тюрбаном, но Медник уже слабеет от потери крови.

– Если мы разделимся, нас будет проще убить по одному. Кидайте в них песок – камни, щебень, что найдете.

– Бросим во львов его! – кричит Самир Рафик, указывая на Шарифа, от которого явно не будет толку в противостоянии огромным хищникам: при виде львов он оцепенел, его расширенные глаза почти неподвижны от ужаса. – Это их на какое-то время займет!

На мгновение может показаться, что Медник всерьез обдумывает такую бесчеловечную возможность; потом я понимаю, что рана замедлила его мысли почти до полной остановки.