Текст книги "Жена султана"
Автор книги: Джейн Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
32
Дни проходят во все более разочаровывающих беседах о Танжере с чиновниками и политиками. Они нерешительны, а бен Хаду уклончив: ясно, что все мы просто теряем время, и я стараюсь не выказывать нетерпения – или не уснуть. Наш советник доходит до того, что прямо говорит: на его взгляд, злосчастную колонию надо бы отдать нам.
– Король может сколько угодно утверждать, что Танжер – ценнейший алмаз в его короне, но мы не можем вечно укреплять столь отдаленный форпост; это рассадник папизма и чудовищная трата государственных средств, а казначейство уже исчерпало свои возможности. Нам, по сути, приходится вводить ограничения: сам король урезает расходы на содержание – свое, супруги и… э… приятельниц.
Если я и надеялся увидеть на одной из бесед короля, меня ждало разочарование. С той первой случайной встречи я видел его лишь издали, а теперь он уехал на охоту, так нам говорят. Бен Хаду огорчен, что его не пригласили. Он несколько дней не выходил из дворца, и когда он с тоской заговаривает о верховой езде, один из придворных предлагает нам на день взять лошадей из королевской конюшни и прокатиться по Гайд-парку. Медник тут же видит в этом возможность произвести впечатление. Он приглашает придворного и всех, кто захочет нас сопровождать, посмотреть марокканскую «фантазию».
– Покажем им, что такое настоящая верховая езда, – с наслаждением говорит он.
И отсылает меня переодеться в подобающую одежду.
Я возвращаюсь в белом халате, хлопковых штанах и бабушах, на плечах у меня бурнус. Бен Хаду спускается, с ног до головы одетый в оранжевое и красное: узкая туника поверх батистовой рубашки с широчайшими рукавами, причудливый алый плащ, красные кожаные сапоги, тюрбан в каменьях. Выглядит он великолепно, словно принц из «Тысячи и одной ночи», и, увидев меня, цокает языком.
– Во имя неба, Нус-Нус, не нашлось ничего получше?
– У меня больше ничего нет.
– Так не пойдет. У нас есть возможность показать англичанам настоящий Марокко.
Он встает со мной рядом. Разница в росте между нами – добрых три дюйма, но это его не останавливает: он посылает слугу за сменой платья. Вскоре меня облачают в голубое и зеленое с обильным золотым шитьем, и смотрится это блистательно, вот только штаны мне удручающе тесны.
Для шестерых, кого Медник счел лучшими наездниками, – самого себя, Шарифа, двух родственников султана, Самира Рафика и меня, – выводят из королевской конюшни лошадей. Они прекрасны – король Карл, без сомнения, понимает в родословных. Хамза, одетый попроще, несет наши копья, которые бен Хаду, должно быть, захватил и привез нарочно для такого случая. Рафика мне видеть неприятно, у меня даже на мгновение сводит живот. Хотя бы, говорю я себе, не остался во дворце и не будет ничего вынюхивать в мое отсутствие.
Гайд-парк – удивительное место. Огромное, полное зелени пространство посреди города, где люди гуляют и катаются. Для нас подготовили площадку, собралось около сотни зрителей, и мы должны дать представление. Мы скачем взад и вперед, взмыливая лошадей, мечем копья в мишень для стрельбы из лука, попадая в яблочко так часто, что толпа восторженно кричит. Потом мы съезжаемся двое на двое, бросаем друг другу копья и ловим их под рев зрителей. Так хорошо размяться после сидения в Уайт-Холле: я забываю себя от наслаждения, поднимаюсь в стременах, правя конем при помощи одних коленей и размахивая копьем с дикарской радостью. Повернувшись, чтобы метнуть его, я обнаруживаю, что расстановка изменилась, и напротив меня оказывается Рафик. Он скалится и нарочно бросает копье на мгновение раньше, чем нужно. Оно летит мне в лицо. Внезапно все кругом замедляется, я успеваю подумать: какая удачная возможность убить меня – будто бы случайно, вдали от дома, во время невинной фантазии.
Потом все путается, и следующее, что я чувствую, это сильный удар о землю – и свет меркнет. Я пытаюсь пошевелиться и не могу, у меня болит все тело, я думаю: неужели так приходит смерть – во время игры, на глазах у чужеземцев? Кругом стоит шум: визжат женщины, кричат мужчины, топают и фыркают кони. Потом над самым ухом у меня что-то рвется, и я снова вижу свет. Надо мной стоит бен Хаду, в одной руке у него копье, а в другой – мой плащ, разорвавшийся, когда его пронзило копье, сбившее меня с лошади и пригвоздившее к земле.
– Ты везучий, Нус-Нус!
Я медленно сажусь. В голове у меня звон, мысли разбегаются. Я опускаю взгляд – крови не видно. Шевелю ногами, руками – ничего не сломано. Я неловко поднимаюсь и стою, слегка пошатываясь. Размотавшийся тюрбан сползает мне на лицо.
– Вот же зверюга! – кричит женский голос.
– Змея, что ли?
– Да это сам Левиафан!
Толпа, воющая, как стая гиен, окружает меня со смехом и воплями.
Бен Хаду швыряет мне бурнус.
– Прикройся!
Сгорая от стыда, я подбираю плащ и прячу наготу, явленную лопнувшими штанами.
О марокканском посольстве внезапно начинает говорить весь город. Женщины хихикают в веера, когда видят нас, мужчины хватают нас за руки и восхищаются нашим выступлением. Нас заваливают приглашениями: пообедать, поужинать, сходить в театр, поиграть в карты… бен Хаду с холодной учтивостью отвергает все. Он показывает мне листок, оставленный кем-то в наших покоях. Непристойный рисунок, изображающий нашу фантазию: мы одеты в причудливые халаты и тюрбаны, пятеро держат копья на изготовку, а шестой вооружен одним лишь огромным черным срамным удом.
– Как думаешь, что на это скажет султан Мулай Исмаил?
Я мрачно гляжу на рисунок. Вопрос не нуждается в ответе.
Я уже рассказал Меднику о своих подозрениях: Рафик пытался меня убить. Бен Хаду фыркнул:
– На глазах всего английского двора? Ты просто был невнимателен и всех нас выставил на посмешище. Счастье еще, что там не было короля, и он не видел этого непотребства.
Я открываю было рот, чтобы возразить, что причиной тому было, по крайней мере косвенно, его тщеславие: если бы меня не вынудили облачиться в одежду, которая мне мала… но спорить бесполезно.
Позднее в тот день приходит еще одно приглашение.
– Герцогиня Портсмутская приглашает нас на обед, – говорит довольный бен Хаду. – Вот этого я и ждал. Луиза де Керуаль – главная любовница короля, она очень влиятельна не только здесь, но и при французском дворе. Король, без сомнения, будет там.
Вот оно что, отказы на все умножающиеся приглашения были всего лишь уловкой. И мы теперь, судя по всему, будем обедать с английским королем.
Следующим вечером мы собираемся в роскошных покоях герцогини во дворце. Дожидаясь в передней, пока нас представят, мы рассматриваем стены, оклеенные обоями с нарисованными вручную цветами; золоченые лепные гирлянды и мастерски расписанный потолок; китайские лаковые шкафчики, сложную резьбу ширм, зеркала венецианского стекла и серебряные вазы, напольные французские часы и обнаженные статуи, прижимающие к паху жалкие кусочки ткани.
– Не вижу особой бережливости, – говорю я бен Хаду, и он улыбается углом рта.
Передняя богато убрана, но от роскоши огромной столовой, куда нас проводят невольники в ливреях, захватывает дух. Обитые узорным атласом кресла с позолоченными подлокотниками и ножками; сияющие на стенах гобелены; десяток тяжелых ветвистых канделябров литого серебра; картины в золотых рамах; толстые турецкие ковры; хрустальные бокалы и графины; золотые тарелки; зеркала, подсвечники, хрустальная люстра с сотней горящих свечей. А женщины! Драгоценности мерцают в их взбитых пудреных волосах, в ушах, на шеях и запястьях, между дивно приподнятых грудей.
Не зная, куда смотреть, чтобы не показаться нескромным, я перевожу взгляд на мужчин, одетых с большей умеренностью – в темно-алые костюмы с открытыми белыми воротниками и манжетами, – но они оказываются музыкантами. Французы, только что из Версаля, от двора Людовика XIV, приехали исполнить, как они поясняют, последние сочинения мсье Марена Марэ, придворного музыканта Короля-Солнца. Работы эти еще не изданы, свежайшая новинка.
Бен Хаду прохаживается по залу, сопровождая красивую женщину с печальными глазами и основательными статями, увешанную брильянтами, жемчугами и всем, что можно купить в лавке тканей, – видимо, это наша хозяйка, герцогиня Портсмутская. Я смотрю, как рассаживаются в алькове музыканты с гобоями и семиструнными деревянными инструментами, чем-то средним между испанской гитарой и марокканским рабабом. Их глава извлекает печальный звук, медленно проводя смычком по струнам своего инструмента, и музыканты начинают играть мелодию, густые низкие ноты которой отдаются в костях. Гобой и клавесин делают звучание полнее, и я забываю себя, так поразителен этот шум. Я едва не подпрыгиваю, когда на запястье мое ложится чья-то рука, и пальцы нежно сжимают мою плоть.
– Сядете со мной, сэр.
Я поворачиваюсь и вижу женщину, которая была с королем в большом зале, когда я восхищался картиной, изображающей Деву, в первый наш день здесь. Она смотрит на меня снизу вверх, лукаво улыбается и ведет меня к тому концу стола, что дальше от хозяйки.
– Нет, нет! – подает голос та. – Его место здесь, между мной и леди Личфилд.
– Боже правый, Луиза, нельзя его сажать возле малышки Шарлотты: она, милочка, ума не даст, что с ним делать. А я уж его обихожу.
Она продевает руку в мою и прижимает к себе мой локоть.
Герцогиня Портсмутская надувает губы.
– Ты мне весь стол порушишь, Элинор!
– Велика важность!
Поверх плеча Элинор я вижу, как вытягивается лицо хозяйки. Потом она собирает всю свою светскость и с наигранной веселостью зовет гостей к столу.
Я кланяюсь своей спутнице.
– Буду счастлив сидеть рядом с вами, Элинор.
– Хоть головой ручайся, будешь. Только, бога ради, зови меня Нелли – я не из тех, кто чинится.
Она вопросительно на меня смотрит.
– Ах да, Нус-Нус, придворный е… э… придворный султана Марокко Мулая Исмаила, – я перехожу на полушепот. – Надеюсь, мы не обидели хозяйку.
– Забудь про Дебеллу.
– Дебеллу?
– Да все посол венецианский. Увидал Луизу – и давай за ней увиваться. Повторяет: bella, bella. А я и говорю: «Уж скорее, Дебелла». Тяжелая она особа.
Она хихикает над собственной шуткой и придвигается ко мне.
– А оно возьми да прилипни. И поделом ей, корове заносчивой. Она ведь тут шпионит на французского короля. Но Чарли, понимаешь ли, не прочь по-французски.
Я смотрю на нее, не понимая, а она продолжает щебетать:
– И платит ей за это неплохо, как видишь.
Она обводит зал рукой:
– Для мадам ля Дюшес ты просто модная диковинка: у нас тут нечасто увидишь арапа в щегольском платье, да чтобы к обеду звали. А я никого по виду не сужу. Мамка моя говаривала: «В Судный день узнаем, у кого задница чернее!» Как по мне, чуток смолы мужчину только красит: хоть на Чарли погляди. У Ортанз (для тебя будет герцогиня Мазарин) есть крепыш вроде тебя – но про Мустафу говорить не принято, его с нами редко сажают, даже жалко. Ортанз та еще штучка, надо сказать. Поимела уже двоих в этом зале, – и не мужчин, заметь! – и самого короля, и Мустафой, думаю, тоже не брезгует. Видит бог, я бы такого не пропустила, хоть и говорят, что он евнух.
Она изображает пальцами ножницы – если я вдруг не понял.
– Евнух? Но возможно ли? – слабым голосом произношу я.
Нелли издает тихий смешок.
– Чтоб мне лопнуть! Да ты неискушен, я погляжу. Не в яйцах мужчина, было бы желание, а исхитриться по-всякому можно. К тому же нынче для всего снадобье найдется, если верного коновала знать.
– Коновала?
– Все они одинаковые, скажешь, нет? Доктора, костоправы, шарлатаны, лекари, коновалы – как называются, только от цены зависит, я так понимаю.
– А в Лондоне есть врачи, утверждающие, что умеют излечивать… бессилие?
– Как не быть, душа моя. Хотя в толк не возьму, тебе-то зачем – такому здоровяку. Во всем Лондоне только и разговору, что про твое достоинство.
Ее хохот привлекает внимание бен Хаду. Он смотрит на нее, потом на меня – с неодобрением.
– Моя… э… королева повелела найти для нее в Лондоне разные лекарства. Вы бы не могли кого-нибудь посоветовать?
– Что за лекарства?
– Ее удручает, что она слишком быстро стареет…
Нелли усмехается:
– Лучшее средство, по мне, – посмеяться от души и всласть покувыркаться. Кто от этого нос воротит, тот и делается на вид, как старое сморщенное яблоко.
Я невольно улыбаюсь; ее прямота освежает.
– Думаю, императрица не оценит, если я вернусь в Марокко лишь с этим советом.
– Тогда тебе к ученым. Поговори с мистером Ивлином.
Она указывает на длинноносого джентльмена, который предложил бен Хаду прокатиться в Гайд-парке.
– Или с моим добрым другом мистером Пипсом, вот уж кто умеет радоваться жизни.
Веселый человек, покатывающийся со смеху над тем, что только что сказала сидящая возле него женщина.
Нелли называет мне имена сидящих за столом и рассказывает что-нибудь о каждом, чтобы я их запомнил. Дама по другую руку посла – миссис Афра Бен, она пишет для театра, а одно время шпионила на голландцев; мальчик – сын Луизы, Чарльз, герцог Ричмонд; хорошенькая молодая женщина в изумрудах – Анна, леди Сассекс, дочь короля и герцогини Кливлендской, у которой был роман с герцогиней Мазарин, а сейчас она спуталась с каким-то дипломатом в Париже; рядом сидит французский посол, Поль Барийон д’Аманкур, «такой дамский угодник!»; и так далее, пока у меня не начинает кружиться голова. За столом оказывается несколько детей короля, и я интересуюсь у своей собеседницы, каков его гарем, что ее необычайно веселит.
– Ты же не думаешь, что Чарли нужно их сгонять в одно место, как кур? Они в очередь выстраиваются на Личной лестнице, только бы король к ним прикоснулся: мистер Чиффинч их разве что не гоняет!
– А как тогда следить за появлением потомства?
Я объясняю часть своих обязанностей, касающуюся Книги ложа, и она приходит в восторг.
– Сколько, говоришь, у этого султана жен?
– Скорее наложниц, а не жен. Полагаю, около тысячи.
Она радостно хлопает в ладоши, услышав о подобной избыточности.
– Ух! Задает же он тебе работы! А что за женщины? Сплошь смуглые красотки?
– Многие, да. Но есть и европейки. И одна англичанка.
Она сгорает от любопытства.
– Англичанка? Как она попала в гарем?
Я рассказываю ей про корсаров, про торговлю пленниками, про стройку в Мекнесе, для которой нужны рабочие; и про великую ценность белых женщин на наших рынках. О мечте императора вырастить огромную армию, чтобы отвоевать мусульманские земли у христиан, я, однако, умалчиваю.
– Другой бы ужаснулся, что женщин вот так продают и покупают, но я не из таковских, – заявляет Нелли. – Все мы в этой жизни торгуем, так или иначе: то с барышом, то, если не повезет, с убытком, судьба переменчива. Но бедняжку все равно жаль: она небось хочет вернуться на наши берега?
Соблазн выложить ей все о моем задании велик, но мне удается удержать язык за зубами – уж слишком она вольна со своим. Но, возможно, у меня получится немного продвинуться к цели.
– Эта дама вышила подарок для Его Величества, – говорю я. – Милый пустячок, я обещал отдать его королю в собственные руки, если выдастся случай.
– Он сказал, что заглянет – я позабочусь, чтобы случай у тебя был.
– Я бы предпочел сделать это наедине.
– Надеюсь, ты не хочешь зла моему Чарли?
Я уверяю ее, что не хочу, и жалею, что упомянул о свитке.
Чуть позже бен Хаду встает, призывает на хозяйку благословение за любезное приглашение, обещает молиться за ее сына и благодарит от всех нас за изысканный обед, после чего мы уходим. В передней посол разгневанно обращается ко мне.
– О чем ты думал, столь постыдно ведя себя с королевской любовницей?
– Постыдно? Я не сделал ничего дурного, – вскидываюсь я, вспоминая последние два часа с некоторой досадой.
– Я видел, как она налила тебе вина, и ты осушил бокал!
Ах, вино. Я надеялся, что он не заметил.
– Я говорил, что не пью алкоголь, но она настаивала, а я не хотел поднимать шум.
– Ты позоришь ислам и императора!
– Позорит, вот как? – гудит низкий голос.
Мы оборачиваемся и видим, что к нам приближается Его Величество, король Англии. Лицо его блестит от пота, парик съехал набок.
Бен Хаду тут же низко кланяется.
– Смиренно прошу простить, сир.
– А что вы такого натворили?
Король Карл хлопает его по спине и обращается ко мне.
– Посол вами не очень-то доволен, сэр: любезничали с дамами, да? Не могу вас винить! Наслышан о вашей проделке в парке. Обязательно повторите представление – возможно, сцену с брюками стоит опустить, – я так люблю отважных наездников.
Медник уверяет, что с удовольствием устроит новую фантазию, и собирается сопровождать короля обратно в столовую герцогини, но Карл отсылает нас, приветливо пожелав доброй ночи.
– Час поздний, не спят одни повесы и шулера, а вы, уверен, не из их числа.
И мы отпущены.
Вернувшись в комнату, я обнаруживаю бледного Момо, выглядывающего из-за края балдахина.
– Приходил человек, – дрожащим голосом сообщает он.
– Что за человек?
Живот у меня сводит от страха.
Он безошибочно описывает Рафика, вплоть до туфель с круглыми носами.
– Он тебя видел?
Момо качает головой:
– Я залез сюда. Амаду укусил его за руку, и он говорил всякие плохие слова, пытался пнуть Амаду, но тот поднял шум, и этот человек немножко походил по комнате, а потом ушел.
– Но как же он вошел? Дверь была заперта.
– У него был ключ.
Значит, Рафик подружился со слугами и получил второй ключ; первый лежал у меня за поясом. К облегчению от того, что мой враг не нашел Момо и с малышом все хорошо, примешивается страх, что Рафик вернется в следующий раз, когда я оставлю мальчика одного. Потом я вспоминаю кое-что еще. Моя сумка…
Я бросаюсь искать, но она, разумеется, пропала. Вместе со всеми моими деньгами и деньгами, врученными мне императрицей на эликсир. И со спрятанным за подкладкой вышитым свитком Элис. Делать нечего – я должен немедленно уличить вора. Деньги потеряны, ничего не поделаешь, но свиток… я бегу, прыгая через две ступеньки, на чердак, где разместили посольских слуг, и вхожу без стука. Непривычные высокие деревянные кровати сдвинуты в дальнюю часть комнаты, и все, кроме троих, играющих в углу в карты, спят на полу, завернувшись в одеяла и плащи, похожие на огромные личинки. Мерцающая свеча отбрасывает по стенам причудливые тени.
– Самир Рафик!
Мой голос раздается под низкой крышей, пока все спящие не начинают стонать и ворочаться. Рафик злобно выглядывает из-под плаща и, увидев меня, тут же вскакивает. На поясе у него нож: зачем честному человеку спать, держа нож под рукой?
– Что тебе нужно?
– То, что ты у меня взял.
Рафик оборачивается к остальным, вовлекая их в разговор.
– На что мне твои яйца, катамит?
Кто-то присвистывает и щелкает зубами; один смеется в голос. Лицо его в тени, но я знаю этот хохот: Хамза, отступник. Я оскорбленно стискиваю зубы.
– Ты приходил ко мне в комнату и украл мою сумку, в ней было то, что дала мне императрица Зидана.
Его глаза сужаются.
– Ты назвал меня вором?
– Ты и есть вор. Тебя видели.
– И что за лжец это говорит?
– Тот, кому я верю.
Он наклоняется и отбрасывает свое одеяло в сторону.
– Как видишь, здесь ничего нет.
Снова поворачивается к наблюдателям и делает непристойный жест.
– Ему приснилось, что я заходил к нему в комнату!
Теперь смеются все, куда громче. Хамза идет через комнату, движения его обманчиво ленивы, как у кота.
– Думаю, тебе следует извиниться за то, что ты нас потревожил и назвал Самира вором.
Я бросаю на него презрительный взгляд, потом перевожу глаза на Рафика.
– Ты, похоже, поранился.
Вокруг его правой руки обмотана тряпка.
– Думаю, под повязкой след от укуса моей обезьяны.
Рафик кривит губы.
– Это? Это я получил во время той потешной фантазии, где ты выставился дураком и опозорил всех нас.
– Вчера рука у тебя не была перевязана. Если там не укус, покажи рану.
– Там чистый порез от копья, – говорит Хамза. – Я сам его перевязывал.
Он кладет руку на рукоять кинжала так, чтобы я видел.
Вот, значит, как, думаю я. Не говоря ни слова, я поворачиваюсь и быстро ухожу прочь, думая, что, если они бросятся за мной, выйдет двое вооруженных против одного, не снявшего парадную одежду, в темном коридоре, в отведенной для слуг части огромного чужеземного дворца. Возможно, разумнее было бы пойти к бен Хаду и попросить его провести обыск, но он не простил мне провала в парке; к тому же мне пришлось бы объяснять, откуда у меня такие деньги, не говоря уже о вышивке Элис, а это было бы непросто. Сердце у меня колотится всю дорогу до комнаты, но за мной никто не идет.
Даже подперев дверь стулом, я все равно почти не смыкаю той ночью глаз.
