Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Продолжая так спорить, они прошли с десяток окрестных горных деревень. Мак-Грегор пытался вербовать бойцов, а Таха молча слушал, как Мак-Грегор убеждает оборванных пастухов, стригальщиков и косарей, что дать отпор ильхану – в их кровных интересах.

– Ты прав, – кивали они, – ей-богу, прав.

Но ведь кази погиб, говорили они, и с ним погибла надежда. Разве не видит этого Мак-Грегор? Разве не видит, что повторяется трагедия сорок седьмого года? Что курдское движение опять сокрушено? Что остается лишь начать все по-новому и с самого начала?

– Ничего вы не сможете начать, если ильхан получит это оружие, – возражал Мак-Грегор старику, род и племя которого обитали частью на турецкой, частью на иранской территории. – Чужеземцы вобьют в вас ильхана, как гвоздь.

– Что поделать, – отвечал старик. – Без чужеземцев никогда у нас не обходилось.

– Теперь они вас на сто лет закабалят! – воскликнул Мак-Грегор.

Но, как и большинство других до него, старик только вскинул руки в смятении и со слезами сказал:

– Бог милостив.

Высоко над пастушьей деревушкой, полулежа на холодном горном скате, они ужинали мясом из двухкилограммовой жестянки, купленной у овчара (а тот, скорей всего, стянул ее из армейского грузовика).

– Зря только тратите время, – говорил Таха поеживаясь. – Вы их не проймете английскими парламентскими доводами. Что им эти доводы?

Мак-Грегор встал, чтобы размять окоченевшие ноги.

– А чем их проймешь?

– Ничем.

– Так что же нужно?

– Нужно мне убить ильхана. А затем оставим козопасам эти горы и начнем заново на улицах городов.

– Тем, что убьешь ильхана, ты не остановишь доставку оружия.

– А вы можете ее остановить?

– Вижу, что не могу. Людей Затко и тех не соберешь.

– Так перестаньте топать и садитесь, и я вам докажу, что мне остается одно – убить ильхана.

– Что ж, – сказал Мак-Грегор, садясь на корточки и кутаясь в куртку, – если докажешь, то я – рюкзак за плечи и пойду с тобой.

– Беда в том, что вы все еще нас не понимаете, – сказал Таха, укрывая ему колени куском овчины. – У вас английский парламентарно-джентльменский образ мышления. А здесь требуется глядеть на вещи нашими, а не английскими глазами.

– Я тридцать лет стараюсь глядеть вашими глазами.

– Ну, так взгляните на теперешнюю обстановку. Мы обезглавлены, у нас ни оружия, ни денег, ни сочувствия извне. Кому мы нужны, отсталый, раздираемый сварами, смуглокожий народ?

– Перестань, ради аллаха.

– Я говорю, что есть. Так стоит ли вам огорчаться из-за того, что нам приходится убить одного хана? А что прикажете нам делать, дядя Айвр? Как нам противостоять чужеземцам и чужеземному оружию? Прикажете заботиться о том, что подумают ваши милые воскресно-благонравные англичанки в шляпках, когда раскроют свои утренние газеты и прочтут, что мы убили человека? А скольких убивают они, пока едят за завтраком свою яичницу с беконом?

Мак-Грегор поднялся опять на ноги и заговорил, прохаживаясь взад-вперед и потопывая:

– Ты упорно не хочешь меня понять, Таха. Какая будет польза, если, убив ильхана, ты тем самым невольно внедришь в сознание народа мысль, что ему не надо бороться, что за него борются?

– Ничего я не внедрю…

– Ты поступаешь, как парижские студенты: мол, я элита и, значит, революция – это я. А это вовсе не так.

Таха тяжко вздохнул, словно отчаявшись что-нибудь выспорить.

– Вы все время забываете одну вещь, дядя Айвр.

– Какую?

– Забываете, что ильхан убил у нас не двух жирненьких премьер-министров, которых через неделю никто уже помнить не будет; убивая кази и Затко, он убивал все наше высокое и справедливое.

– Рад, что наконец ты понял.

– Я-то понимал всегда. А вот как понять это английским бизнесменам и домохозяйкам, водящим своих детей за ручку в школу? Как понять английским адвокатам и белохалатным докторам? Их культура – культура оружия. Так как же мне их вразумить – поехать, что ли, в Англию и в тамошних селениях открыть стрельбу из автомата по чистеньким детям и женам, по священникам и дельцам? Как ужаснулись бы они такому! А ужасались они, когда в 1933 году их воздушные силы в одно благочестивое английское воскресенье разбомбили сто беззащитных курдских селений?.. Но ведь вы, дядя Айвр, и сами поступали раньше по-моему.

– Я?

– А вспомните-ка. Когда-то и вы не деликатничали, если требовало дело.

– Что-то не помню.

– А если я напомню, тогда не станете больше возражать?

– Я уже сказал, что если убедишь меня в своей правоте, то я сам пойду с тобой, – ответил Мак-Грегор, снова садясь – так и не согревшись ходьбой.

– Я этого от вас не требую.

– А я пойду – своей охотой.

– Воля ваша, – пожал плечами Таха. – А теперь вспомните, как в войну, в египетской пустыне, вы с восемью солдатами отправились на задание убить немецкого генерала Роммеля.

– Ты вот о чем!

– Вы же вели их тогда, штурманом были. Разве вы с ними не убили четверых немецких офицеров, не дав им даже выстрелить? И Роммеля тоже убили бы, да только его там не оказалось.

– От кого ты узнал про это?

– Я лежал как-то больной, и тетя Кэти прочла мне вслух из книги. Прочла, крепко гордясь вами. Вам ведь дали за это английский орден.

– Устал я, и не будем сейчас спорить, – сказал Мак-Грегор, влезая в спальный мешок, уже отсыревший от горной росы. – Но даже если ты убьешь старика, все равно Дубас продолжит дело отца.

– Я и Дубаса убью, – сказал Таха.

– Спи давай-ка, – сказал Мак-Грегор и добавил, приподнявшись: – И никаких исчезновений в темноту, пока я сплю.

– Да никуда я не исчезну, – сказал Таха. – Но завтра придется вам решить, что делать.

– Хорошо… Завтра… – проговорил Мак-Грегор. Он сознавал, засыпая, что завтра доводы его будут не убедительнее, чем сегодня. Разница лишь та, что завтра уже безотлагательно придется ему сделать выбор правильного жизненного курса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Когда Мак-Грегор проснулся, Тахи рядом не оказалось. Две горные вороны пролетели высоко над головой навстречу утреннему солнцу, поднявшемуся за хребтами.

– Ушел, так ушел, – проговорил Мак-Грегор, обрадовавшись на минуту, что не нужно спорить и решать.

– Таха, – позвал он громко.

– Здесь я, внизу – за водой пошел.

– Ну и как, нашел воду?

– На кружку кофе хватит.

И Таха поднялся на волглый от тумана склон, неся закоптелую жестянку из-под сухого молока, приспособленную вместо чайника.

– Похожа цветом на кока-колу, – сказал Таха, – но пить можно.

Он насобирал уже сухих стеблей на костерок; ждали, пока вода закипит, доставали из банки мясо, глядели на пролетающих птиц. О деле заговорили, кончив завтрак и трогаясь уже в путь.

– Вы сейчас спускайтесь в Керадж, – сказал Таха. – Там сядете в автобус до Резайе, а оттуда домой.

– Отговаривать тебя, значит, бесполезно?

Таха кивнул в знак того, что бесполезно.

– Я сейчас – на Котур, – сказал он. – Возьму там вверх по реке долиной, до ставки ильхана. Дайте ваши карты местности, они мне могут пригодиться, а сами двигайте домой.

– Нет. Я пойду с тобой.

Таха надел рюкзак, сказал:

– А зачем? Вы же резко против.

– Не так уж резко, – сказал Мак-Грегор, надевая курдскую грубошерстную куртку, купленную в одной из деревень. – Своей английской, европейской, парламентарной закваской я – против. А жизнью, прожитой в горах, – за. Неясно только, что сейчас во мне сильней.

– Дайте мне карты, дядя Айвр, и не старайтесь быть курдом.

– Я стараюсь быть самим собой, – сказал Мак-Грегор. – Если я убил тогда по воинскому долгу и заслужил похвалу, то нужно ли мне теперь колебаться? Так что я, возможно, помогу тебе против ильхана. Возможно, это единственный выход. Не знаю. Но, как бы то ни было, пойду с тобой.

– Тогда не будем мешкать. – Таха указал на жужжащую темную точку в утреннем небе, над бугристыми вершинами. – Опять уже летают.

Они торопливо зашагали на север по голому скату и лишь к концу дня добрались до летнего гератского становища, где погибли Затко и кази. Иракского Али уже не было в обезлюдевшем селении, но джип до сих пор стоял на дороге, и под сиденьями в нем оказались автомат и винтовка семимиллиметрового калибра.

– Пройдет год-два, – сказал Мак-Грегор, глядя на окружающее запустение, – и, пожалуй, курды-горцы станут сюда совершать издалека паломничество, как ходят и по сей день на могилы героев-мучеников сорок седьмого.

– На могилы ходить, дело хоронить умеют, – сказал Таха. – Задним умом крепки.

Они занялись джипом, у которого заклинило вторую передачу. Раскачиванием, толчками добились наконец того, что машина двинулась под гору, Таха крикнул: «Прыгайте скорей!» – и Мак-Грегор вскочил на заднее сиденье, сел покрепче, а Таха выжал сцепление. Пофыркав, подрожав, двигатель шумно заработал.

– Куда мы теперь? – крикнул Мак-Грегор.

– Джип надо перекрасить. А потом – в долину Котура, вверх по реке, к границе.

– Ты с ума сошел, – сказал Мак-Грегор. – Все приграничье там кишит ильхановцами.

– Дорога пока еще не в частном владении у ильхана, и он не будет стрелять по каждому проезжающему джипу.

– До границы нам ни за что не дадут доехать.

– А нам и не надо. На северной стороне там большое село есть, Хабаши Ашаги. Там и будет ставка ильхана.

– Откуда ты знаешь?

– Только там могут достойно принять великого вождя со всеми его ханскими причиндалами.

Мак-Грегор еще не спрашивал у Тахи, по какому плану тот будет действовать – не хотелось и знать этот план, – но он уже почувствовал, что Таха намерен вести дело по-курдски, в открытую: возмездие должно совершаться принародно, у всех на виду, когда на стороне трусливого врага неизбежно все выгоды.

– И ты прямо въедешь в ставку ильхана? – спросил Мак-Грегор, держась за борт подскакивающего на ухабах джипа. (Лихостью вождения Таха не уступал отцу.)

– Прямо и въеду.

– Не дури, Таха. Пропадешь по-глупому.

– А если действовать по-вашему, по-умному, с английскими уловками, то курды не признают этого делом чести.

– Но хоть будет какой-то шанс на успех.

Таха не стал и отвечать; он вел машину вниз, к черной дороге. В десяти милях от нее кончился бензин, и около часа простояли, пока не раздобыли два галлона у встречного грузовика. Этого бензина хватило, чтобы выехать на автостраду, идущую с юга на север, в Хой; в Резайе заправили бак, налили также две канистры, купили полгаллона коричневой краски и набрали воды во фляги. Отъехав от Резайе миль на двадцать, свернули с дороги и наспех перекрасили синий джип Затко в грязно-бурый цвет.

– А перекрашивать совместимо с делом чести? – поддразнил Мак-Грегор.

– Иначе далеко не уедем, – ответил Таха. – Синий джип Затко узнают тут же.

В Резайе они плотно пообедали – не в чайхане, а в европейском ресторанчике, – запаслись также на неделю едой и чаем и уложили теперь все это в рюкзаки. Затем Таха проверил исправность винтовки, автомата, вставил магазин и положил оружие между сиденьями, снова обкутав его сальной овчиной.

– Так, значит, и будешь действовать без всякой скрытности и плана? – заговорил опять Мак-Грегор.

– Какой тут загодя может быть план? – ответил Таха.

Возвратясь на автостраду, через два часа езды они повернули на запад, на новую дорогу, проложенную долиной Котура к турецкой границе. Навстречу им проехал старенький «пежо», в нем чуть не друг на друге сидели восемь курдов – без сомнения, ильхановцы.

– Поглядите, куда бы тут можно свернуть, – бросил Мак-Грегору Таха.

Мак-Грегор указал на узкую сухую балку впереди. Таха немедленно свернул туда и ехал балкой, пока дорога не скрылась из виду. Остановил машину, заглушил двигатель. Минуту оба молчали, словно взвешивая еще какой-то выбор. Таха снял ладони с баранки, повернулся к Мак-Грегору:

– Я все же думаю, вам лучше дожидаться меня здесь.

– Нет. Незачем спорить об уже решенном.

– Не для вас это дело, дядя Айвр. Ну, въехать удастся туда и, если повезет, выехать еще оттуда живыми. А дальше почти не на что надеяться.

– Вот потому я и нужен за рулем.

– Нас, возможно, еще по дороге туда узнают.

– Тем более надо спешить, не давать им опомниться, – сказал Мак-Грегор, решительно пересаживаясь за руль. – Ну, поехали?

– Что ж, поехали, – сказал Таха. – Мне бы хотелось все же, чтоб вы поберегли себя.

Мак-Грегор вывел джип обратно на дорогу, и, по мере того как они ехали долиной, в нем крепло давно знакомое ему здесь чувство, что к горам не подойдешь с низинной меркой: нечего удивляться теперешним действиям Тахи, ибо издавна все тут пропитано насилием и горы сделались естественной ареной схваток между оборванными армиями, дерущимися не иначе как лицом к лицу, лоб в лоб, врукопашную. И теперь настало и для него с Тахой время схватки, и беспокоило Мак-Грегора лишь одно – отсутствие должной подготовки.

Дорога шла каменистой долиной, вдоль речного ложа, почти высохшего. Навстречу попадались отары каракулевых овец, бредущие в поисках воды. Замелькали затем люди по бокам дороги, протарахтел курд на мотоцикле, с любопытством поглядел на джип. Проехал тяжело севший на рессоры грузовик; заорали с обочины курды.

– Не разберу, о чем они! – крикнул Мак-Грегор Тахе сквозь шум мотора.

– О солдатах что-то…

То и дело по обочинам мелькали люди ильхана, и Мак-Грегор понимал, что рано или поздно джип остановят.

– Заранее приготовься к объяснениям, – предупредил он Таху.

– Если дойдет до объяснений, тут же получим по пуле, – ответил Таха. – Не останавливайтесь ни за что.

Беря очередной широкий поворот, они увидели впереди на подъеме целую колонну иранских военных грузовиков.

– На обгон идти никак нельзя, – сказал Мак-Грегор, сбавляя газ.

– А и не надо обгонять их. Прижмитесь к заднему, и с обочины нас уже никто не перехватит.

Все действия теперь импровизировались на ходу. Джип, словно накрепко усвоив стиль убитого хозяина, лихо мчался на прямой передаче, но ползти на третьей скорости отказывался, и двигатель работал со зловещими перебоями.

– Не давайте мотору заглохнуть! – крикнул Таха Мак-Грегору.

Оба они прикрыли рот и нос от пыли концами тюрбанов; с откосов их окликали курды, выбегали, гонясь за джипом, на дорогу, но они ехали и не оглядывались.

– У них транзисторные рации заработали уже вовсю, наверное, – сказал Мак-Грегор.

– Какая разница теперь? У того вон столба сверните.

Дорожный крашеный столб был исцарапан, избит пулями, дощечка с надписью пожухла, но Мак-Грегору была знакома эта иранская предупредительная надпись о том, что дальше военная зона, где проезжающим нельзя ни сходить с дороги, ни делать фотоснимки и где надо останавливаться по приказу часовых.

Автоколонна ушла вперед, а джип, свернув, затрясся, закренился, завихлял на изгибах и ухабах проселка.

– Теперь быть начеку! – сказал Таха.

– А сколько осталось до села?

Таха не ответил, указал только быстрым жестом на придорожные холмы. Наверху там виднелись двое-трое дозорных. Таха помахал им, один из дозорных помахал в ответ.

– К генералу вашему немецкому вы тоже так ехали? – спросил Таха.

– Нет. Мы делали это с умом и расчетом – ночью, – сказал Мак-Грегор.

– Профессиональные убийцы! – вознегодовал шутливо Таха.

«Давно уже не шутил Таха», – подумал Мак-Грегор.

– А вот и охрана, – кивнул Таха на маленький автобус марки «фольксваген», стоявший впереди у поворота. Четверо курдов сидели при дороге, варили что-то на костре.

– Раз они тут, значит, и старый пес тут, – сказал Таха. – Не останавливайтесь только. Газуйте мимо, не то нас узнают.

Джип явно заинтересовал охранников. Двое вскочили, один побежал к «фольксвагену»; Мак-Грегор не увидел на них оружия, да и на раньше встреченных не замечалось. Должно быть, близость иранской армии мешала им носить оружие открыто.

– Живей, пока не выскочил из автобуса с винтовкой, – сказал Таха.

Мак-Грегор прибавил скорости, рванул машину вверх, на поворот, а Таха закричал ильхановцам по-курдски:

– Махмуд там с солдатней поцапался, едем за подмогой!

– Чего-о? – не поняли те. Таха, стоя и размахивая руками, опять проорал про Махмуда и еще что-то неразборчивое.

– Живей, живей! – не переставал торопить он Мак-Грегора.

Мак-Грегор с маху взял поворот, а Таха все стоял, орал, жестикулировал, пока курды не скрылись из виду.

– Кто такой Махмуд? – спросил Мак-Грегор, вертя истертую баранку резко подскакивающего джипа.

– А-а, всегда какой-нибудь Махмуд найдется…

Впереди показалось селение.

– Нажмите кнопку сигнала, – велел Таха.

– Это зачем?

– Жмите сигнал!

Мак-Грегор нажал, и эхо прокатилось по склонам.

– Еще жмите…

Таха дотянулся сам, твердо надавил пальцем, непрерывно сигналя. Из домишек стали выбегать женщины.

– Вон там, – указал Мак-Грегор на дальний конец улицы. – Видишь?..

У одного из домов на том краю стоял большой «шевроле» и второй «фольксваген». Из свежевыкрашенных дверей дома вышли двое вооруженных; Мак-Грегор не спеша повел туда машину.

– Не выключайте мотора, – сказал Таха.

– Понятно.

– И не говорите ни слова. Молчите.

– Ясно.

Шагов с сорока Таха закричал тем двоим:

– Где хан?

– В доме, – ответил один.

– Скажи ему, что я приехал и что я спешу.

Охранник вошел в дом; когда джип подъехал, в дверях стояли уже трое вооруженных.

– Скажите там, что мне некогда! – крикнул Таха, сердито огрубив голос.

– А что такое?

Мак-Грегор быстрым взглядом окинул стоящих на пороге – у всех троих автоматические винтовки. «Куда идет эта дорога, неизвестно. А уходить единственно по ней», – мелькнуло в мозгу.

– Кому тут некогда?..

На пороге появился хан в высоких черных сапогах. За ворот косо, на итальянский манер, заткнута салфетка. Большие, заостренные кверху уши покраснели. Челюсти дожевывают что-то.

– Хан! Ильхан! – сказал Таха.

– Чего тебе? Зачем шум поднял?

– Шума нет. Где твой сын Дубас?

– В Резайе. А что тебе нужно?

Держа руку на виду – на ветровом стекле, – Таха проговорил:

– Ты – старик, старей отца, и смерть будет смерти не ровня.

– Ты чего? О чем ты мелешь?

Мак-Грегор оцепенело ждал момента, когда Таха будет узнан, и того, что произойдет затем. Он не мог оторвать глаз от немытых пальцев Тахи, впившихся в стекло так, что сквозь грязь забелели суставы.

– Но конец положить надо, – продолжал Таха.

– Не понимаю я твоих речей, дурак.

– Обойдемся без твоего понимания.

И тут ильхан узнал Таху. Сорвал с шеи салфетку, достал очки и жестко насадил на нос, как бы и собственного переносья не щадя по своей врожденной грубости.

– Ты зачем тут? – рявкнул он на Таху. – Прочь отсюда!

Однако в голосе ильхана была растерянность. Он метнул взгляд на горы, словно скрывающие где-то в себе Затко. Затем вгляделся сквозь очки в Мак-Грегора и вздрогнул как ужаленный.

– Мало того, что щенок оскорбляет меня, – возопил ильхан к горам и небесам, – так он еще чужака этого привозит с собой, чтоб загадил кругом нашу землю… Хассан! Хассан!..

Мак-Грегор не стал медлить. Увидев, что Хассан вскидывает винтовку, он дал газ, послал машину на Хассана, сшиб его с ног косым ударом радиатора. А Таха кричал что-то ильхану, и за спиной грянула другая винтовка, и пули впивались в джип, бешено жгущий колесами глину дороги.

– Подожди!.. – крикнул Таха, рывком нагнувшись за автоматом.

Но Мак-Грегор скорости не сбавил; Таха обернулся, застрочил с сиденья. Ответный треск расколотого ветрового стекла, новый грохот винтовочных выстрелов сзади.

– Подожди! – крикнул опять Таха. – Не гони!

Он строчил не переставая. А Мак-Грегор, видя, что впереди дорога заворачивает уже за последнюю кучку облупленных мазанок, и посылая джип к повороту, оглянулся быстро напоследок: ильхан, скорчась, лежит на земле; охранник сползает наземь, цепляясь рукой за стену, а второй – Хассан, – сбитый машиной, ткнулся ничком. Третий же бежит к ханскому «шевроле», но вот на полпути упал с размаху, точно запнувшись обо что-то, и Мак-Грегор понял, что бегущий скошен Тахой, хоть и не расслышал автоматной очереди.

– Да вы куда? – крикнул Таха, когда село осталось за поворотом.

– Туда, куда ведет дорога.

– Она ведет в горы, а там всюду ильхановцы.

– Но назад нельзя же нам.

– Почему я кричу, а вы гоните?

– А чего ждать было?

Проселок сузился в тропу, всходящую по склону. Подъем делался все круче, тропа становилась тропкой.

– Надо было назад гнать.

– Мы там оказались бы в ловушке, – сказал Мак-Грегор.

– А здесь не в ловушке? Здесь мы как на ладони.

– Вверху укроемся.

Впереди они увидели ильхановца, бегущего со склона. Таха поднялся было, прицелился, но стало ясно, что тот бежит не к ним, а от них. Мак-Грегор свернул с тропы, пустил машину прямиком на косогор по камням, через низкий кустарник.

– Вас не задели пули? – спросил Таха.

– Нет. Но вышиби ты к черту ветровое стекло. Я ничего не вижу, все растрескалось, – сказал Мак-Грегор. Он вел машину, высунувшись за борт. Таха прикладом прошиб многослойное стекло. Но тут забарахлил мотор.

– Не давайте ему заглохнуть!

– А как? Он на малых оборотах глохнет.

– Переключите на первую.

Мак-Грегор переключил, но джип застыл на месте, – лег, как надорвавшаяся на следу гончая, и напрасно Мак-Грегор жал кнопку стартера.

– Дайте я, – сказал Таха.

До них донеслись возгласы, стрельба, шум заводимого мотора. Мак-Грегор наконец стронул машину, но тут же что-то в ней заело, и, проехав юзом, джип остановился – теперь уже окончательно.

– Бежим!

Мак-Грегор вскинул рюкзак, Таха схватил автомат и винтовку, и в это время сверху, с горы, по ним открыл кто-то огонь, и слышно было, как проносится над головой пуля за пулей.

– Пускай стреляет, – сказал Таха, – все равно нам надо наверх.

Побежали вверх по крутому, голому откосу. В полсотне ярдов позади пули взметали землю и осколки камня, а затем защелкали впереди них.

– Быстрей… Быстрей… – Таха схватил Мак-Грегора за рукав, таща на откос.

– Ты беги. Я догоню, – сказал Мак-Грегор. – Беги…

Таха выпустил рукав и закарабкался к единственному на косогоре укрытию – к небольшой впадине, складке у двух гребнистых обнажений горной породы. Огонь вели теперь уже двое ильхановцев, но, укрывшись за скальным гребнем, Таха тремя прицельными выстрелами заставил их замолчать.

Мак-Грегор добежал, обессиленно упал во впадину.

– Они на той стороне залегли, – сказал Таха.

– Дай дух перевести.

– Мешкать нельзя, дядя Айвр. Они тут всюду. У нас одна надежда – забраться выше их.

– Хорошо… Хорошо…

И они поползли дальше, вверх. Опять выстрел откуда-то с горы.

– Не останавливайтесь, ползите, – сказал Таха. Он уже тоже дышал тяжело. – А я полезу вперед, успокою этого стрелка.

– Давай, – проговорил Мак-Грегор.

Таха бросил автомат вперед, на каменистый скат, затем докарабкался сам. И снова взбросил автомат на крутой откос перед собой. «Настоящий горец», – подумал Мак-Грегор. Ибо только горец-курд способен проделывать такое без вреда для своего оружия. Убыстрив этим способом подъем, Таха скоро исчез из виду, а Мак-Грегор выдохся теперь настолько, что полз машинально уже, цепляясь, толкаясь монотонно и тупо.

– Не туда… – услышал он голос невидимого Тахи.

Провел взглядом по узкой расселине, идущей кверху футов на пятьсот, крикнул:

– Где ты там, черт возьми?

– Не туда. Правей берите.

Мак-Грегор, оскальзываясь, взял правей, и Таха повел его голосом вверх, а выстрелы щелкали нащупывая.

– Теперь будет полный порядок, – одобрил сверху Таха.

Но Мак-Грегор ощущал в себе полный непорядок. С каждым шагом он все обессиленней покорялся мысли, что ему не уйти.

– Да где же ты? – крикнул он Тахе.

– Здесь я. Вам чуть-чуть осталось.

Мак-Грегор последним усилием переполз через высокий край расщелины – она была тут слишком узка, не протиснуться. Захлопали выстрелы. Укрыться от них некуда, голый скалистый склон. Снова хлопки выстрелов – и тупые удары сзади, в ноги.

– Нет! Нет!.. – выдохнул он.

Лицо хлестнули скальные осколки. Опять хлопки американских винтовок, которыми так восхищался Ахмед, – и руки разжались, Мак-Грегор почувствовал, что окунается в темноту. Очнулся, увидел над собой потускнелое солнце и, лежа навзничь на горячей бугристой скале, под замутившимся небом, мгновенно осознал, что раздавлен, как скорлупа. Боли он не ощущал и жизни почти не ощущал. Все ушло, отдалилось куда-то.

– Таха…

Таха не отвечал. Мак-Грегор повернул голову, где-то в далекой дали мутно увидел брошенную на камни куртку Тахи. Не за что тут удержаться сознанию, и Мак-Грегор перевел взгляд на небо, цепляясь за мглистую белесость и боясь, что вот-вот провалится в нее.

– Таха… – позвал он еще дважды, но Тахи не было. Да и не все ли равно…

Снова с усилием повернув голову, он увидел, что Таха перебегает по склону – ищет, видимо, укрытия от пуль. Залег за камни, открыл стрельбу, крикнул Мак-Грегору:

– Вы слышите меня?

Не в силах отозваться, Мак-Грегор слабо махнул правой рукой.

– Я на себя их огонь отвлекаю, а вы ползком – спрячьтесь в расщелину справа! – прокричал Таха.

Расщелина была та самая, откуда Мак-Грегор перед тем выполз. Но он решил полежать еще не двигаясь, вернуть прежде ощущенье рук и ног, рассчитать остаток сил.

– Не могу ползти!

– Ползите! – крикнул Таха.

Мак-Грегор тяжело перекатился на живот. Скребясь, сгребая камни, уцепился наконец за что-то, подтянул тело к спасительной расщелине. Но силы иссякли, и, наплывая, как один черный занавес за другим, темнота заволокла мозг.

– Дядя…

Зовет Таха. Но тело скручено одеждой, как конфетной оберткой.

– Сюда-то я вас доволок, но теперь нужна ваша помощь.

Мак-Грегор лежал на вершине склона, за голой скальной выпуклиной, и опять глядел в белесое, тусклое небо.

– Который час? – спросил он.

– Не знаю. Скоро пять, наверное. Вы сесть можете?

– По нас еще стреляют?

– Нет. Здесь мы пока в безопасности.

– Я был, значит, без сознания…

– Надо вам ноги перевязать. Рубашками вашими из рюкзака. А то кровь теряете, – сказал Таха, стаскивая с Мак-Грегора штаны.

– А где мои ботинки? – спросил Мак-Грегор.

– Есть ботинки. Никуда не делись. Но помогите же мне.

– Посади меня.

Таха подтянул Мак-Грегора кверху, и, упершись спиной в скалу, Мак-Грегор ощутил жгучую боль от пулевой ссадины. Взглянул затем на ноги. Они в крови, трудно и понять, что с ними. Но Таха обтер их мокрым платком, и на правой ноге, над коленом, обозначилась рана – глубокая, чистая, на удивление сухая, и виден разрыв серой мышцы, нервы, незадетая вена. Под коленом – еще рана, поменьше, с рваными краями, уходящая в голень и сильно кровоточащая. А на левой ноге поранена икра, и сверху не рассмотреть.

– Повязку надо наложить – унять кровь, закрыть от мух и грязи, – сказал Таха.

– Рви на полосы и бинтуй, – сказал Мак-Грегор. Но когда Таха свел вместе, сжал края надколенной раны, чтобы потуже забинтовать, лицо Мак-Грегора побелело, он опять потерял сознание. Когда свет пробился снова под веки, Таха уже кончил перевязку.

– Дядя Айвр! Вы меня слышите?

– Слышу, – сказал Мак-Грегор, лежа на спине.

– Когда стемнеет, я попробую спуститься в село, раздобыть лошадь или мула. Без них теперь нельзя. Если на закорках потащу вас, то не дотащу живым.

Мак-Грегор закрыл глаза, опять открыл.

– В селе там человек сто ильхановцев теперь.

– Но что же делать?

– И далеко ли меня увезешь, хотя бы и на лошади? Раны кровоточат. Если даже доберемся до Резайе или Хоя, меня там арестуют и засадят за решетку навсегда. Не стоит и везти…

– Вас никто, кроме ильхана, не узнал. Точно вам говорю.

– А как я объясню то, что ноги изрешечены пулями? – проговорил Мак-Грегор, чувствуя, как медленно и трудно дышится.

– В Хое у нас друзья.

Мак-Грегор попытался приподняться, сесть.

– Зря все это, Таха. Уходи без меня.

Уже опять слышались выстрелы, и ближе словно бы. Таха встал.

– Что ж вы, здесь остаться хотите – умереть героем?

– На этот раз выбора у меня нет… – сказал Мак-Грегор, глядя, как на повязках, под коленями, не спеша проступают пятна крови.

Таха присел на корточки, всмотрелся в Мак-Грегора.

– Слабость мешает вам собраться с мыслями.

– Это верно, – сказал Мак-Грегор, закрыв снова глаза, хмелея от изнеможения, от боли, от подступающего забытья. – Не так все это надо было, не так, – пробормотал он.

– Вы только глаза не закрывайте, дядя Айвр.

– Ильхана мы должны были убить, я знаю, но…

– Да, должны были, а теперь должны выбраться отсюда, чтобы начать все заново на улицах городов, где ждет нас будущее. Не закрывайте глаза и думайте об этом.

Мак-Грегор понимал, что его успокаивают, как ребенка, и хотел сердито возразить, что, несмотря на боль, он в ясном уме, мыслит связно, – но от усилия все спуталось, и он опять провалился куда-то.

– Дядя… Дядя Айвр…

Вокруг темно.

– Мне уже надо идти, – говорит Таха.

– Хорошо, иди.

– Я вам все тут оставил. Вода, хлеб, мясо в рюкзаке. Винтовка лежит у вас слева, автомат кладу справа. Вот так.

– Но это глупо. Автомат возьми с собой.

– Он мне незачем. Слушайте, дядя Айвр. Я, возможно, на несколько дней ухожу. А вы, может, сядете потом, побудете настороже. Но я с шумом уйду – будто мы оба спускаемся. Вы поняли?

– Понял.

– Я ведь не знаю, сколько пробуду там.

– Иди спокойно. Но еду давай поделим…

– Я вернусь, дядя Айвр. Я доставлю вас домой, клянусь могилой отца. Вы только сейчас перетерпите, продержитесь, как симорг с израненными крыльями.

– Иди спокойно. А я посижу тут, подумаю, как дальше быть.

– О тете Кэтрин думайте.

– Ладно.

– Домой вернетесь – и все будет хорошо.

– Ладно, буду думать о хорошем.

– Значит, можно мне теперь идти?

Мак-Грегор кивнул, ощущая, что укрыт спальным мешком, а второй подостлан под спину.

– Посади меня, – сказал он.

Таха посадил его вплотную к скале, подмостил спальный мешок, сказал:

– Запомните: я, возвращаясь, буду вам кричать с подхода. Так что стреляйте в каждого, кто полезет без предупреждения.

– Я не увижу в темноте…

– Тогда просто сосредоточьте мысли и держитесь. Это сейчас главное.

– Ладно.

Таха перешагнул через гребенчатую закраину, ушел. Мак-Грегор слышал, как он скользит с откоса с шумом, с криком; раздалось несколько выстрелов и снова крики – это все Таха, сбивает с толку ильхановцев, целыми десятками, возможно, залегших кругом.

– Сюда, за мной спускайтесь! – кричал Таха где-то далеко внизу.

Над головой густо чернело небо, льдисто холодели звезды, вызывавшие всегда у Кэти сосущую тоску на этих пустынных высотах.

– Сюда, за мной, – опять донеслось слабо-слабо.

Выстрел, еще выстрел, и горная затем тишина, и теперь нельзя спать. Уснуть – значит умереть, и потому надо прижать спину к скале, чтобы резнула боль и разбудила. И, вслух застонав от боли, он вспомнил строку поэта Хайдари из Тебриза, услышанную в детстве от отца. «Жизнь – это боль; но боль – это не жизнь».

И однако, боль сейчас убережет его от смерти. Боль, беда, нерешенность сомнений – вот с чем приходится жить, а не с соловьями, лепестками, розовой водой. И об этом тоже говорил поэт Хайдари, сделавший 986 заключений о боли, жизни и любви. «Отдели их, коль сможешь, одну от другой и от третьей, – сказал Хайдари, – и, разделив, умрешь от пустоты». От пустоты, значит, я не умру тут. Горе Кэти и мука ее не дадут. И зовущая боль осенневолосой Жизи Марго. И вся огромная нерешенность…