Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Мне нравится. Выглядит очень мило.

– Но речь ведь не о том. Почему ты во всех спорах ускользаешь от меня вот так?..

Мак-Грегор пошел в ванную чистить зубы. Вернувшись в спальню, увидел, что все бумаги и письма уже сброшены на пол.

– Собственно говоря, нам полезно будет иногда побыть не вместе. Тебе Ривьера отвратна. Но я ее люблю и, возможно, стану поспокойней, если смогу уединяться там.

– Я не возражаю, – сказал он. – Тебе нравится – о чем разговор? Покупай.

– В прошлом мы слишком редко разлучались. Провести время от времени неделю-другую врозь нам не повредит.

– Да, пожалуй.

– Ты все же хочешь отмолчаться. Ускользнуть, как обычно.

– Ты так или иначе сделаешь по-своему, зачем же нам ссориться, Кэти? Делай по-своему. Покупай.

– Этот патологический страх ссоры перерастает у тебя уже в манию. Ведь все равно мы ссоримся, так не лучше ли высказать то, что ты чувствуешь и думаешь, чтобы и я знала.

– Ссорься со врагом своим, а не с любимой, – произнес он по-персидски.

– Никогда больше не говори со мною по-персидски. Никогда!

Они сидели в постели бок о бок. Рука ее плашмя лежала на голубом одеяле, и Мак-Грегор заметил, что концы пальцев дрожат.

– Если бы ты хоть какую-то малость дал мне взамен, хоть чем-то обнадежил, я отказалась бы от покупки.

Он понял, что не сможет сейчас сказать ей о своей поездке.

– Тема ведь не нова. Камень преткновения между нами – дело, за которое я взялся и которое заканчиваю. К чему же споры? Просто дай мне его кончить.

– Да разве кончишь ты когда-нибудь? Ну каким образом, скажи?

Он молчал.

Кэти тяжело откинулась на подушку, выключила лампу на ночном столике.

– Если я куплю этот дом, – сказала она в темноту, – то что-то между нами оборвется. Кажется, понятно говорю?

– Да, – сказал Мак-Грегор.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Утром проводили в дорогу Сеси – Сеси в гневных слезах. Даже тетя Джосс вышла из своего убежища, обутая в сабо, и постояла в дверях, помахала рукой, точно Сеси отправлялась на веселую прогулку с друзьями. Сеси уехала в своем «ситроене», провожавшие вернулись в дом. И тогда Мак-Грегор вышел за ворота и направился через Сену на Елисейские поля, в агентство Британской авиакомпании – узнать, летают ли самолеты в Тегеран.

Клерк авиакомпании сказал ему, что английские лайнеры летают на Тегеран из Брюсселя; до Брюсселя же ходят автобусы.

– Заказать билет можете, но полет не гарантируем. Если не сможете использовать билет, стоимость вам, вероятно, полностью вернут.

– Понятно.

На стене, над головой у клерка, рекламный плакат изображал индонезийскую куклу-марионетку, надпись поперек изображения гласила, что Британская заморская авиакомпания доставит вас и туда, и оттуда. Плакат брал логикой и лаконизмом.

– Итак, бронировать вам место? – спросил клерк.

– Да.

– На какое число?

– Если можно, на пятницу.

– До пятницы у нас с вами три дня…

За зри дня Кэти, быть может, поймет правильность его действий. И уж за три дня представится удобный случай сказать ей о поездке.

– На пятницу место, думаю, будет, – сказал клерк и задал обычные вопросы: гражданство, фамилия, имя, адрес, – есть ли иранская виза.

– Есть, – ответил Мак-Грегор. Назвал себя. Адреса в данный момент не имеет, укажет его завтра, когда зайдет за билетом.

– Если завтра, то с утра приходите, – сказал клерк. – На полдень здесь назначена большая манифестация, все улицы будут забиты. Сегодня – коммунисты на площади Бастилии, а завтра – голлисты здесь, на Елисейских полях. И на этот раз решится, кто в нашем хозяйстве босс.

Мак-Грегор поблагодарил и ушел. Вернувшись домой, он услышал голос Кэти, оповещавший из кухни тетю Джосс:

– Сейчас я сама займусь ленчем.

Мак-Грегор торопливо предупредил в холле Эндрю:

– Я еще не говорил маме, что уезжаю в Иран, так что ты молчи пока.

– А ты скажи ей не откладывая.

– Нельзя, – покачал головой Мак-Грегор. – Она сейчас и без того расстроена.

– Тебя хочет видеть Таха, – сказал Эндрю. – Он сегодня днем будет участвовать в манифестации, которую проводит ВКТ с профсоюзами. У него к тебе дело. Я знаю, где Таху искать, пойдем вместе.

– Хорошо, – сказал поспешно Мак-Грегор, видя, что из кухни выходит Кэти.

Кэти словно чутьем угадала, о чем у них разговор.

– Ты на сегодняшнюю демонстрацию не пойдешь, – сказала она сыну.

– Но ведь сегодня и завтра – решающая конфронтация. Все прежние не в счет.

– Ги предостерегал меня вчера: ты якшаешься с Тахой, с курдами, с иранцами. Если тебя поймают, как поймали Сеси, то, как и ее, выдворят из Франции. И я теперь пальцем о палец не ударю. Понесешь наказание полностью.

Эндрю наклонился, поцеловал мать.

– Не тревожься, мама. Я не так красив, как Сеси, и не привлекаю такого внимания.

– Я с ним пойду, – сказал Мак-Грегор.

Кэти поглядела на мужа с подозрением и за ленчем подчеркнуто молчала.

По дороге на площадь Бастилии Эндрю читал вслух газету. Сегодня, говорилось там, один из решающих для Франции дней. Даже Кон-Бендит тайно переправлен обратно во Францию. «Но все студенты, включая кон-бендитовское «Движение 22 марта», бойкотируют сегодняшнюю манифестацию ВКТ, – читал Эндрю, – поскольку профсоюзы отвергают лозунги студентов».

– Нет, студенты бойкотировать не станут, – сказал Мак-Грегор. – Профсоюзы им больше нужны, чем они профсоюзам.

– «Передают, – продолжал читать Эндрю, – что де Голль покинул вчера Париж в 11.30 утра, а у себя в Коломбé появился лишь в 5.30 вечера. Никто не знает, где он провел день. Армия уже взяла Париж в кольцо и ждет».

Дойдя до бульвара Бомарше, они остановились – путь преградили густые колонны демонстрантов, двинувшиеся уже от площади Бастилии к площади Республики с пением «Прощай, де Голль, прощай!»

– Постоим здесь, дождемся курдских студентов, – сказал Эндрю. – Они где-то ближе к хвосту будут, и с ними Таха.

Транспаранты и знамена служили как бы пояснениями к шествию, сжатыми и меткими. Длинен был перечень манифестантов: шли врачи, медсестры, учителя, шли парижане… Наконец, дождались Тахи; выйдя из рядов, он подбежал к Мак-Грегору и Эндрю и за руку потянул их в колонну.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Но у меня к вам разговор есть, дядя Айвр. А где безопасней вести разговор, чем в колонне?

Демонстранты приняли их в свою гущу. Здесь шли курды, персы, арабы, даже турки, всеми средствами скрывая свою чужеземность, ясно отпечатанную на лицах. Прошагали мимо афиши Зимнего цирка, и кто-то выкрикнул: «Де Голля – в цирк!» Все засмеялись, но Таха и не улыбнулся – не для улыбок он здесь шел.

– Вы когда едете? – спросил он Мак-Грегора.

– В пятницу.

– Послепослезавтра?

– Раньше не могу, – сказал Мак-Грегор коротко.

– Значит, с отцом, с кази увидитесь в понедельник или во вторник.

– Если не будет задержки.

– Кто же вас задержит?

– Иранцы, стоит лишь им узнать, с какой целью еду. Кто угодно может задержать. Даже и в Европе. Все тут сейчас насторожились, Таха.

– Никому пока не известно, зачем вы едете.

– Выведают непременно. Сам знаешь.

– Это верно. – Таха помолчал, дожидаясь, пока студенты впереди кончат скандировать лозунги. – Мы узнали, что те ящики с оружием выгрузят в турецком порту седьмого июня и что ильхан будет встречать грузовики десятого числа в долине Котура, но не там, где я думал, а у летних пастбищ. Так что Затко нужно туда прибыть к девятому июня.

– Но насколько достоверны ваши сведения? – спросил Мак-Грегор. – Я не хочу везти кази сомнительную информацию. Ты тщательно проверь.

– Наши турецкие друзья подтверждают.

– А может быть, намеренно дают ложные сведения?

– Нет. Они нам не лгут.

– Хорошо, верю тебе. Но как удастся Затко добраться до Котура? Это ведь почти на самой турецкой границе, и ему придется пройти вдоль целой цепи пограничных постов.

– Ему просто надо будет взять Кемийским хребтом, по турецкой территории.

Мак-Грегор отвел рукой плещущий в лицо флаг.

– Затко слишком слаб теперь для такой дерзкой операции. А другого выбора нет?

– В том-то и дело, – сказал Таха. – Но это еще не все. Я вот что хотел вам сообщить. В Тулон сейчас пригнали еще три вагона с оружием и боеприпасами. Доставили из Бельгии для ильхана. И все вместе повезут на этом судне.

– От них такого трюка и следовало ожидать, – горько заметил Мак-Грегор. Переждав, когда доскандируют, допоют призывы, он спросил Таху: – А ты когда поедешь?

– Завтра или послезавтра.

– Но как ты доберешься?

– Не беспокойтесь, дядя Айвр. Доберусь и сразу же свяжусь с отцом. Вы только постарайтесь убедить их, чтоб десятого были у Котура. А дальше уж отец будет знать, что делать.

Возле ресторана «У Женни» шествие остановилось, возник затор. На балконе небольшого дома появился человек с 16-миллиметровой кинокамерой и навел ее на иностранных участников манифестации. Мак-Грегор поднял глаза – камера была нацелена именно на него с Тахой.

– Salaud! (сволочь (франц.)) – крикнул кто-то.

Таха метнулся в подъезд, как ныряющий за рыбой зимородок; человек с камерой и заметить не успел. Таха взбежал на второй этаж, выскочил на балкон, и после короткой борьбы пленка, выхваченная из камеры и засвеченная, повисла с перил, точно серпантин. Не успели снова тронуться, как Таха невозмутимо вернулся в ряды, встреченный одобрительными возгласами.

– Вам же постоянно грозит опасность, – сказал Таха, переводя дух. – Остерегаться надо, дядя Айвр.

– Ты уж молчал бы…

– Что ж, молчу, – пожал плечами Таха. – Но Эндрю я предупреждал – Эндрю должен бы оберегать вас.

– А я тебя предупреждал, чтобы ты не впутывал Эндрю, – сердито сказал Мак-Грегор.

– Никто его не впутывает. Но если с вами что-нибудь случится по его недосмотру, разве не будет он потом каяться всю жизнь?

– Со мной ничего не случится. Во всяком случае, в Париже.

Они достигли уже площади Республики – конца маршрута. «Служба порядка» в зеленых нарукавных повязках размещала прибывающих на площади, стараясь сбить двести тысяч участников в сплоченную массу. Кругом зазвучали призывы Народного фронта, затем пение, и над пением снова взлетали скандируемые лозунги и язвительные выкрики в адрес президента.

– Вот что… – Вынырнувший откуда-то Эндрю тронул отца за рукав. – Пойдем-ка, а то застрянем надолго.

Таха остался, сказав, что побудет еще, послушает «дас-а-бас» (по-курдски это означает «новости», а буквально «шум и говор»). До отъезда, сказал Таха Мак-Грегору, он еще наведается к ним. Мак-Грегор с Эндрю выбрались из поющей толпы. Из чьего-то транзистора донеслось до них, что Мендес-Франс наконец-то сел на белого коня: объявил, что если де Голль уйдет завтра в отставку, то он, Мендес-Франс, готов будет внять призыву нации.

Эндрю засмеялся, но задерживаться у радио не стал. Проталкивались дальше сквозь тесноту на тротуарах; за спиной глохли обрывки новостей: «Сегодня де Голля видели прогуливающимся в парке в Коломбé… Наготове стоял вертолет. Пилот в защитной форме держал в руке карту… Но по какой причине…»

– Завтра французы вынут затычку из бочки, – произнес по-французски Эндрю, когда они вырвались наконец из пыли и давки проспектов, сходящихся к площади.

«Завтра, – подумал Мак-Грегор, – придется сказать Кэти о поездке».

День начался не с этого. Мак-Грегор прежде дождался звонка из Лондона, от Сеси. «Доехала благополучно. Так все это глупо…» Позавтракали. Затем Мак-Грегор просмотрел газеты этого судьбоносного для Франции дня. Де Голль вернулся в Елисейский дворец; федерация левых сил созывает совещание без участия коммунистов; по мнению коммунистов, не может быть возврата к политике третьей силы или к правлению мага-чудотворца. Эндрю прочел вслух из «Комба», из вложенных туда полос «Канар аншене», что последним, решающим шагом явится выбор между де Голлем и коммунистами. Все же прочие, по существу, лишь союзники первого или вторых.

– В понедельник я возвращаюсь в Лондон, – объявила Кэти и встала из-за стола.

Переглянувшись с Эндрю, Мак-Грегор последовал за ней наверх. Закрыл за собой дверь спальни, как бы отрезая себе отступление.

– У тебя деньги есть? – спросила Кэти.

– Во французской валюте?

– Да.

– Франков двести.

– Дай их мне. Нужно уплатить тете Джосс за купленные вина и напитки. А больше у тебя нет разве?

– Я возьму сегодня.

– Надо еще по меньшей мере сто франков.

– Хорошо.

– Уж эту малость мы просто обязаны.

Тон у Кэти такой, словно он отказывался до сих пор платить; но ясно, что этим тоном Кэти хочет заставить его перейти к обороне еще до начала разговора. Он помедлил, глядя, как Кэти ищет туфли в одутловатом гардеробе.

– Я заказал билет на завтра – улетаю в Тегеран, – проговорил он. – Надо ехать спасать, что еще можно спасти. Я должен объяснить кази, что произошло здесь.

Кэти застыла – на одно лишь мгновение. И вышла, хлопнув дверью ему в лицо. Он пошел за ней.

– Послушай, Кэти, – сказал он. – Мне ведь пустяк остался, дай мне спокойно кончить, а затем я рад буду распроститься с ними навсегда. Они должны воспрепятствовать доставке оружия. Я еду лишь затем, чтобы разъяснить им это. Иначе все мои прошлые усилия там, все насмарку…

Не отвечая, не останавливаясь, она спустилась во двор. Он шел следом молча, беспомощно. Она вышла в ворота, он сунулся было за ней, но она оттолкнула его. В лице, во всех движениях ее была не жестокость и не жесткость, но окончательность. Глаза заплыли слезами.

– Не хочу больше и быть с тобой в одном доме. И говорить не хочу.

– Но бога ради…

– Из гор, – гневно, сквозь слезы рубила она слова, толкая на него створку ворот, – из гор оттуда ты сейчас живым не вернешься… – У нее перехватило голос. Сильным толчком она закрыла ворота. – И поделом тебе будет, – донеслось сквозь старую ограду. – Сам напрашиваешься!

Он постоял, послушал ее быстрые уходящие шаги. Потом направился обратно в дом. Навстречу ему сбежал с лестницы Эндрю.

– А я за тобой. Из Лондона звонят.

Мак-Грегор вошел в кабинет, взял трубку. Сеси, наверное. Но нет, телефонистка из Лондона спрашивает мистера Айвра Мак-Грегора.

– Слушаю вас.

Телефонистка объяснила, что его вызывает Тегеран и вызов пущен через Лондон, потому что связисты бастуют, автоматическая же линия Лондон – Париж работает.

– Алло, это я. – Звонил Джамаль Джанаб из Тегерана, из управления ИННК; слышно было, как он надсаживает горло в своем стеклянном кабинете, отдавая дань важности и дальности разговора.

– В чем дело, Джамаль? Что случилось?

– Обрадовать тебя хочу, – кричал Джамаль. – Ты меня слышишь?

– Да-да.

– Ты назначен на пост постоянного представителя ИННК в Женеве, в Комиссии по мировым запасам и ресурсам.

– Так. Когда назначен?

– Сейчас, сегодня. Ну как, рад?

– Конечно.

– А что еще важней, – возбужденно продолжал Джамаль, – мы выставляем твою кандидатуру в директорат комиссии. И поскольку все знают тебя и твои теоретические работы, ты без труда получишь директорский пост, клянусь тебе. И это, хабиби, будет наконец вознаграждением твоих многолетних заслуг.

Мак-Грегор бросил взгляд на своего стройного сына, стоявшего у окна. Поглядел на вазу с увядшими листьями, сохнувшими на подоконнике лет двадцать.

– Алло, ты слушаешь?

– Да. Новость прекрасная, – воскликнул Мак-Грегор по-персидски. – Великолепная! И я знаю, кому обязан ею. И сто, тысячу раз обнимаю тебя, Джамаль.

В ответ Джамаль стал цветисто превозносить заслуги Мак-Грегора.

– Друг мой, друг мой, – взволнованно повторял он, и Мак-Грегор чувствовал, как переполняет Джамаля горячая вера в семью, дружбу и преданность другу. – Но… – произнес драматически Джамаль и длил паузу, пока Мак-Грегор не спросил:

– Но что?

– Прошу, хабиби. Не делай ничего, что может погубить радость. Не огорчай никого. Не давай себя ни во что впутать… у нас в горах. Ты меня понимаешь.

«У нас в горах». Мак-Грегор невольно с грустью усмехнулся. Не одному ему, а тысяче подслушивающих сейчас ушей понятен намек Джамаля.

– Я тревожусь за тебя, – продолжал Джамаль.

– Я приеду, повидаемся, – сказал Мак-Грегор. – Не слишком тревожься, Джамаль. Все будет хорошо.

– Прошу тебя! – снова воззвал Джамаль. – Береги себя, прошу.

– Ну, разумеется. «Пройду, не смяв и лепестка», – пообещал Мак-Грегор.

Поделились семейными новостями, и Джамаль сообщил, что дочурка его лепит чудесных зверюшек из английского пластилина.

– У меня на окне целый зоопарк, да только у слонов хоботы все отваливаются, а у обезьян – хвосты, – со смехом сказал Джамаль. Опять повторил поздравления, и опять, и наконец после многократного обмена персидскими изъявлениями взаимной любви, уважения, веры Мак-Грегор положил трубку.

– Ну, ничего такого? Все в порядке? – спросил Эндрю.

– Да. Все в порядке, – кратко ответил Мак-Грегор.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Это был последний день его в Париже; он отправился в агентство Британской авиакомпании за билетом, и Эндрю пошел вместе с ним. Ночью дважды гремели взрывы в конце улицы, и на левом берегу не улеглись еще ночные гулы.

Вручая Мак-Грегору билет, клерк сказал, что автобус отправится в Брюссель в девять утра от гостиницы «Континенталь».

– Но советую – поменьше багажа, – предупредил клерк. – Места в автобусе мало.

Возвратились домой, и Мак-Грегор написал Сеси короткое письмо, велел слушаться маму. Подошло время ленча, а Кэти не было, и Мак-Грегор спросил сына, молчаливо наблюдавшего за ходом родительской ссоры:

– Куда бы нам сходить поесть?

– Дожидаться выступления де Голля лучше всего будет в «Ротонде».

Но оказалось, что «Ротонда» теперь – полуресторан-полукинотеатр. Пошли поэтому в «Купол», сели там на кожаных банкетках. Было начало третьего, а речь де Голля – в четыре, но «Купол» уже перекипал от ожидания.

– Ты читал роман Золя «Париж»? – спросил Мак-Грегор сына.

– Нет, только предисловие Гюго, нам его в лицее задавали.

– Золя, должно быть, вдохновлялся здесь, в «Куполе», – сказал Мак-Грегор.

Принесли заказ. Мак-Грегор успел уже забыть, что заказал, и удивился, увидев перед собой на тарелке форель. Вокруг ели, разговаривали, спорили. Эндрю все поглядывал на часы, и вот официант включил радио. Шансонье допел «Мари», затем торжественным предвестием прозвучала классическая увертюра, и наконец раздался старозаветный, гневный, металлический голос де Голля, обращающийся к француженкам и французам.

Президент объявил, что не уйдет в отставку. И что правительство не уйдет в отставку. Выбор у нации лишь между ним и коммунистами. Но коммунистический путь – не для Франции. Он предлагает парламентские выборы и референдум. В случае же отказа употребит силу власти для восстановления порядка в стране. «Силу власти» – раздельно и гулко прозвучали слова. Впредь до выборов Национальное собрание распущено. И на этом президент поставил точку.

«Купол» зашумел. «Восемнадцатое брюмера!» «Второе декабря!» «Тринадцатое мая!» Волнение вокруг напоминало переполох на фондовой бирже.

– Куполянам не по вкусу. Они возмущены, – заметил Эндрю.

– По вкусу им или не по вкусу, разница невелика, – сказал Мак-Грегор. – Все кончено.

Уплатив по счету, они вышли и под зеленовато-бледным солнцем направились на тот берег поглядеть, как двести тысяч голлистов шествуют по пыльным Елисейским полям с пением «Марсельезы». Мак-Грегор любил «Марсельезу». Но, глядя на этих торговцев, собственников, дельцов, на женщин в пальто верблюжьей шерсти, он просто не мог поверить, что крестьянские сыны, французские солдаты окружили Париж в танках и бронетранспортерах, чтобы защитить бумажные трехцветные флажки, торчащие в шляпах голлистов.

– И вот так поставлен крест на великой парижской революции, – сказал Эндрю.

Они пошли обратно на левый берег, а за спиной голлисты выкрикивали: «Liberte, liberte, liberte!» И на этом расставался Мак-Грегор с Францией, и ему стало грустно, когда высокие, пегие от кислоты деревянные ворота захлопнулись, отгородив собой Париж.

Он очень удивился, увидев в кабинете тетю Джосс, занятую разговором с Кэти и Мозелем. Точно пришло наконец время обрести телесность этому застенному тоненькому голосу. Будто и не заметив Мак-Грегора, тетя Джосс поцеловала Эндрю в щеку, затем в губы, и Ги Мозель воскликнул со смехом:

– А отца так и не поцелуете?

– Я его не понимаю, – гордо выпрямилась тетя Джосс. – Он меня пугает…

– Мак-Грегор пугает? Боже правый!

– Эндрю, принеси мои сабо, – сказала тетя Джосс. – Я выйду прогуляюсь.

Выходя из дому, тетя Джосс обувала бретонские сабо и обильно умащала лицо и ноги лосьоном от комаров и от свежего воздуха, так что сабо были сплошь в пятнах лосьона. Тетя Джосс направилась к дверям, и Мак-Грегор, которого она так и не подарила ни словом, ни взглядом, встал почтительно вместе с Мозелем; слышно было, как в холле она говорит Эндрю:

– Проводи, голубчик, – не дай бог, оступлюсь еще.

– Для тети Джосс это прямо предел тактичности, – небрежно заметила Кэти, ни к кому в особенности не обращаясь; но у Мак-Грегора осталось чувство, что до него они втроем плели здесь какой-то семейный заговор.

– Мы почти весь день оформляли покупку виллы, – любезно сообщил Мозель, и Мак-Грегору ничего не осталось, как настроиться тоже на любезный тон (ну, что поделаешь с Мозелем). – Мы, собственно, разыскивали вас. По французским законам для оформления требуется муж.

– Я ходил с Эндрю на правый берег поглядеть на демонстрацию голлистов, – сказал Мак-Грегор.

– Голлистские демонстрации – недурной образчик малограмотности, – заметил Ги. – Мы заглянули в «Купол» подкрепиться, – продолжал он, – и видели там вас с Эндрю. Но к тому времени нужда в вас уже отпала, а вдвоем вы составляли такой милый тет-а-тет, что мы решили не нарушать его.

Мак-Грегора подмывало дать отпор этому странному, неуловимому какому-то захвату его семейных прав и обязанностей, но он понимал, что сейчас не время.

– Ах, да скажите ему, Ги, – нетерпеливо проговорила Кэти.

Мак-Грегор похолодел от предчувствия. Кэти от него уходит, и Мозель сообщит сейчас об этом с обычным своим деловитым шармом и здравым смыслом – в порядке, так сказать, простого честного обмена информацией между двумя порядочными людьми.

– Я слышал, вы завтра едете в Тегеран, – с улыбочкой начал Мозель, словно решив попутно внести и сюда ясность.

– Да…

– Так ли уж необходима поездка? Так ли важна?

– Надо там привести кое-что в порядок, – сказал Мак-Грегор.

– Вы совершаете ошибку, – сказал Мозель. – Поверьте мне…

– Но почему же?

– Потому что воспрепятствовать ильхану в получении оружия вы не сможете, а лишь ухудшите свои отношения со всеми.

– Ну нет, не со всеми.

– Даже курды вас не поблагодарят при данной ситуации. Вы не можете не знать, что иранцы не потерпят ваших действий там. И американцы не потерпят, и англичане, и французы, не говоря уже о турках. Чего же вы добьетесь своей поездкой?

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Знаю лишь, что нельзя позволить такого беспардонного постороннего вмешательства.

– Но вам угрожает опасность, – продолжал Мозель не слушая. – Вы должны задуматься над тем, чем грозит вам сейчас возвращение туда.

– Опасность мне и раньше угрожала, – сказал Мак-Грегор. – Не над чем особенно задумываться.

– Это глупость и ложь! – рассерженно сказала Кэти, обращаясь уже прямо к Мак-Грегору.

Мак-Грегор все пристальней глядел на Кэти: неужели она сама попросила Мозеля прийти отговорить его от поездки? Невероятно – однако факт! И факт неожиданно радостный.

– Благодарю за беспокойство обо мне, – сказал он Мозелю. – Но вы, видимо, не понимаете, чем чревато для курдов такое вмешательство.

– Допустим, что не понимаю. Но тревогу Кэти я понимаю. И прошу вас подумать прежде хорошенько. – (Это снова прозвучало так, словно он, Мак-Грегор, не муж, а всего лишь друг дома.) – Ваша фантастическая затея лишена всякого шанса на успех.

– Какая затея?

– По словам Кэти, вы намерены устроить засаду, подстеречь грузовики где-то на иранской границе.

– Как у тебя язык повернулся, Кэти? От кого ты это слышала? – вскинулся пораженный Мак-Грегор.

– От тебя, – ответила Кэти. – Ты мне сказал вполне достаточно. Об остальном сама догадалась.

– И должна была выболтать?

Неожиданная радость, которую доставила ему Кэти минуту назад, испарилась. Слишком далеко зашло ее слепое доверие к Мозелю.

– Успокойтесь, – произнес примирительно Мозель. – Я умею хранить то, что доверяет мне Кэти. Но ведь это правда, Мак-Грегор?

Мак-Грегор мрачно молчал.

– Учтите, – мягко продолжал Мозель, – американцы держат на базе Бустан в Турции два десятка вертолетов, совершающих облеты всех горных дорог. Американцы не информировали иранцев о том, что происходит с этим оружием, но турки-то знают. И турки будут бдительно следить. У вас ни малейшего шанса, Мак-Грегор. Неужели вы не видите, что дело это теперь гиблое?

– Оно и прежде было гиблое, – сказала Кэти. – С самого начала. Но ты упорно закрывал глаза на правду.

– Так или иначе, – сказал Мозель, – но неминуемость трагического финала для меня очевидна. Она бросается в глаза.

– Да и к тому же, – вырвалось сердито у Кэти, – ты им не нужен. Поздно теперь ехать туда со своими советами или с чем иным.

– Я не с советами. Я еду сообщить им о случившемся – и предостеречь.

Мозель встал с кресла.

– Не делайте этого, Мак-Грегор, – сказал он. – Не ездите пока, держитесь в стороне от Курдистана. Подальше держитесь.

– У них там уже приготовлена тебе встреча, – сказала Кэти. – Неужели предупреждения Ги тебе еще надо разжевывать?

– Нет, пожалуй, не надо.

– Вот и держитесь в стороне, – жестко сказал Ги, но тут же улыбнулся дружески. – Хотя бы ненадолго, Мак-Грегор.

Мак-Грегор не ответил, и Мозель пожал плечами. Подал руку, прощаясь, и пошел к выходу в сопровождении Кэти.

– Я не могу их теперь покинуть, – сказал Мак-Грегор вслед Мозелю. – Это невозможно.

Мозель хотел было что-то ответить, но Кэти коснулась его локтя:

– Ради бога, не тратьте сил и слов попусту. Все равно он не послушает.

– Сожалею, Мак-Грегор, – сказал Мозель. – Я пытался – ради Кэти. Думал, вы поймете.

– Что поделать… – сказал Мак-Грегор.

Когда Кэти вернулась, она не плакала, хотя глаза подозрительно блестели. Она держалась холодно, зловеще-рассудительно.

– Раз так, то я уж тут бессильна, – сказала Кэти. – Можешь делать что хочешь и можешь уходить совсем. Как с женой ты со мной сейчас прощаешься.

Он не отвечал.

– Не веришь мне?

«Не верю», – покачал он головой.

– И что я изменила, не веришь?

Он опять покачал головой.

– Уходи, – сказала она. – И все, и не возвращайся.

– Ох, Кэти, – сказал он. – Не хочу я ехать туда. В самом деле я с этим покончил. Но снова повторяю – осталось одно-единственное, что я должен еще сделать. Должен.

– Должен – так делай, – сказала она. – Но уходи. Говорить с тобой бесполезно. Ты поймешь, только когда вернешься. Тогда ты осознаешь…

– Зачем ты так? – с укором сказал он.

Она поглядела – точно издалека, точно он исчезал уже за горизонтом.

– Уходи и все, – сказала она твердо. – Уходи.

Он протянул к ней руку ласковым жестом.

– Оставь! – резко сказала Кэти. – Думаешь, пойду на поводу, как глупая и покорная жена. Ни за что! – И, подымаясь по лестнице, она громко повторяла: – Ни за что! Ни за что! Ни за что!..