Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В темном, низеньком, заваленном сальными овчинами амбаре Затко взволнованно ходил взад-вперед перед столом, за которым сидели в ряд пятеро, и обращался к ним с речью – так адвокаты убеждают присяжных в американских фильмах, которые Затко, должно быть, видел в Тебризе (да и в горы их, случается, завозят кинопередвижки, и во время сеанса экран прошивают подчас пулями возбужденные зрители с седел). Пятерых сидящих освещала сверху белым светом калильная лампа; длинный сосновый стол был покрыт линялой пластиковой скатертью. Посреди стола укреплен был на тополевом древке запретный курдский флаг.

– Этот человек, – говорил Затко о Мак-Грегоре, – всем вам уже известен. Курды не любят иностранцев, что скрывать. И кто нам посмеет ставить это в вину? Но этот чужеземец не уступит ничем курду – вспомните, как после сорок шестого он приютил у себя сыновей Абол Казима и спас от смерти, которую уготовили им курдские ублюдки и предатели, залакские ханы. Также и моего сына Таху он долго растил у себя как родного. И потому, когда я стучусь в дом к этому человеку в Тегеране и он спрашивает «Кто там?» – я отвечаю: «Стучится твой брат». А когда он снова спрашивает: «Кто там?» – я говорю в ответ: «За дверью – тот, кто тебя уважает, кому ты можешь довериться, кто жизнь отдаст за тебя, если понадобится…»

Мак-Грегор слушал краем уха, как Затко продолжает расписывать его достоинства; он знал, что это обычный для курда способ внушить племени доверие к чужаку. Мак-Грегора больше интересовали слушатели. Всех их он знал. В центре в качестве председателя сидел кази из Секкеза в священнослужительской чалме, а левей его – высокий старик в кавалерийских бриджах. У старика было властное, большое, жестокое, как у кулачного бойца, лицо с громадными ушами, заостренными сверху и снизу. Это был ильхан – властительный хан мегрикских племен. Рядом на скамье сухим сучком торчал тощий представитель демократической партии в измятом европейском костюме. Он работал партийным организатором среди курдов Ирака, его так и называли – иракский Али. Он был горожанин, уроженец людного Мосула, ненавидящий горы и горных властителей. Всю свою недужную жизнь он провел, сплачивая курдских рабочих-нефтяников. Иранскими и турецкими властями он был объявлен вне закона и в случае поимки подлежал расстрелу на месте. Дальше за столом сидел и молчал толстый, тугощекий, седой человек в хорошо скроенном двубортном костюме. В отличие от остальных он был чисто выбрит и выглядел слегка испуганно. Это был богатый ливанский коммерсант, курд из Бейрута, из рода Аббекров.

– А теперь, – вполголоса сказал Мак-Грегору Затко, кончив свою похвальную характеристику и сев на место, теперь будь начеку и не давай им спуска.

Присутствующие помолчали, покашляли. Затем:

– Мистер… – грубо обратился к Мак-Грегору ильхан и продолжал по-персидски: – Ты меня знаешь, да?

– Да, я знаю тебя, ильхан, – жестко сказал Мак-Грегор по-курдски. – Все знают, кто ты есть.

– Ты почему грубишь мне?

– Грублю не я, – ответил Мак-Грегор.

– Что между нами легло?

– Ничего.

– Мистер! – Из презрения к чужаку ильхан опять заговорил было по-персидски, но остальные запротестовали, и он нехотя перешел на курдский: – Ты в большой дружбе кое с кем из курдов здесь, да?

– Да, в большой.

– И ты не прочь помогать своим друзьям против меня. Недругом меня считаешь, да?

– Да.

– А по какой причине?

– По той, что ты, ильхан, всегдашний источник зла. Если бы не Затко, ты бы и у милийцев завладел десятками селений и половиной полей пшеницы и табака. Как же мне с этим мириться, особенно помня твои действия в сорок шестом…

– До них тебе нет дела! – злобно закричал старик. – Ты иностранец и не смей совать нос.

– Я не забыл и того, – продолжал Мак-Грегор, не смущаясь окриком, – как тридцать лет назад ты силой увез нас с отцом и под дулом винтовки потребовал, чтобы отец разведал тебе нефть в Халалийском округе. Не приди солдаты на выручку, ты бы нас обоих забил насмерть.

– Ты иностранец и шпион, – опять взорвался ильхан. – Какое ты вообще имеешь право здесь присутствовать? Вот что скажи мне.

– Права никакого, – сказал Мак-Грегор. – Если мои друзья того желают, я уйду.

Он встал с места, но его удержали: «Садись, не оскорбляйся, будь терпелив – так уж у нас, курдов, обсуждаются дела». Затко вскочил на ноги, гневно сказал:

– Кази! Пора тебе вмешаться.

Слово «кази» означает по-курдски «судья», а именно судья духовный, ибо закон ислама и поныне кладется в основу разрешения всех курдских правовых споров. В белом свете лампы лицо у кази казалось от небритости иссера-бледным. Он был облачен в серое духовное одеяние, наглухо, до горла застегнутое, и сидел неподвижно, как человек, привыкший выслушивать и выносить затем окончательное суждение.

– Не о чем тут говорить мне, – ответил он Затко.

– Но…

– Тут ничего, кроме грубой перебранки. Ильхан не прав. Вызывать на ссору не годится, – обратился кази к ильхану, говоря кратко, четко, весомо. – Эта ссора смутила твой дух? – спросил он Мак-Грегора.

– Нет. Перед ильханом я всегда сумею постоять за себя.

– Но он же иностранец! – закричал ильхан.

– Утихомирься, Амр, – мягко сказал кази старику. – Сейчас нам именно и нужен иностранец, притом верный друг. – и, повернувшись к Мак-Грегору, он сказал: – Позволь же объяснить нашу новую политику, и, если будешь с ней согласен и решишь помочь нам, и если поклянешься хранить тайну, тогда я сообщу тебе, чего мы от тебя хотим. Разумно ли это звучит для твоего слуха?

– Разумно.

– Вначале разреши объяснить разницу между теперешними нашими решениями и теми, соудж-булагскими, которые были приняты в сорок втором году и потерпели крах в сорок шестом. Тогда мы пытались создать республику на территории Ирана. Теперь же мы решили учредить национальный политический и военный совет, который подготовит создание единой курдской республики, включающей всех курдов во всех трех странах – в Иране, Ираке и Турции.

– Это ваш старый, заветный замысел, – сказал удивленный Мак-Грегор. – Но как вы его осуществите?

– Меня послушай, кази, – прорычал ильхан. – Не говори ему больше ни слова.

Но кази только отбросил к локтям длинные, косые рукава своего облачения.

– На этот раз, – продолжал он, – мы обучим и снарядим армию, которая будет не просто местным или племенным войском, а охватит всех курдов. В частности, курдов – горожан и нефтяников. Мы обучим их здесь, в наших горах.

Мак-Грегор слышал шум позади – помещение заполнялось народом. Затко шепнул ему:

– Все сюда прутся. Вожди племен, и тебризские владельцы гаражей, и феодалы, и базарные торговцы из Секкеза, и аллах знает кто. Все они курды, но помни – не все они друзья нам.

Мак-Грегор кивнул, не оглядываясь на вошедших.

– Вы замышляете восстать во всех трех странах одновременно? – спросил он кази.

За спиной у Мак-Грегора дружно закричали, чтобы кази не открывал ему ничего. Возвысив голос, кази сказал:

– Я в самом деле не могу ничего больше прибавить, покуда ты не примешь те же обязательства, что и все мы.

– Понятно, – сказал Мак-Грегор. – Но прежде чем я их приму, позволь спросить, решено ли уже курдами, кто в действительности является их главным врагом?

Грустнолицый иракский Али, организатор горожан, усмехнулся застарело-больной усмешкой.

– Я помню, друг, все твои прошлогодние возражения в Мехабаде, – проговорил он одышливо.

– Против кого вы боретесь, Али? Вот что было и остается основной курдской проблемой, – сказал Мак-Грегор.

Али пожал плечами:

– Курды в Ираке боролись и борются против иракских властей, курды в Персии – против персидских, курды в Турции – против турецких. А за всеми этими властями стоят на протяжении вот уже полувека британцы, европейцы, а теперь и американцы.

– Я не о том, Али, – возразил ему Мак-Грегор.

– Я знаю, о чем ты, – сказал Али. – Ты хочешь знать, собираемся ли мы драться против твоих друзей персов – ведь они, мол, и сами борются за избавление от иностранного засилья и феодальных правителей.

– А разве не в этом по-прежнему основная проблема?

– Ты, я знаю, нашей линии не одобряешь, – вмешался кази, – потому что ты мыслишь как перс и хочешь, чтобы мы остались внутри персидской нации…

– Да кто он такой, чтоб одобрять или не одобрять? – воскликнул ильхан. – Он же бакинский шпион.

В ответ за спиной у Мак-Грегора раздался общий смех. Но послышались и оскорбительные выкрики в его адрес, и он быстро обернулся к собравшимся позади. Он увидел лишь пеструю смесь курдских лиц, племенных одежд, потертых европейских пиджаков, армейских курток в сочетании с шароварами; у одного в руках был даже транзисторный приемничек.

– Я сказал тебе все что мог, – коротко заключил кази. – Прежде чем смогу продолжать, ты должен принять идею республики и все, что с ней связано.

– Слишком многое с ней связано, – ответил Мак-Грегор. – Дай мне поразмыслить.

– Мы можем дать три часа, – сказал кази, закрывая свою папку. – Достаточен ли такой срок?

– Надо поразмыслить, – повторил Мак-Грегор.

Он хотел выйти, но Али остановил его, сказал своим слабым, как сочащаяся струйка, голосом:

– Ты вот о персах печешься. А вспомни, что нам вечно приходилось бороться с персами, арабами, турками, британцами за то даже, чтобы сохранить родные нам обычаи, чтобы жить в родных горах, работать в наших городах.

– Я знаю, Али.

– Ведь сколько курдов было на твоей памяти повешено, расстреляно, зарезано, забито насмерть, уничтожено бомбежками в наших городах и селениях, на склонах наших гор. Убито за то лишь, что они курды. Забыл ты, друг, что в Турции двум миллионам наших до сих пор запрещают даже называться курдами? Ты сам знаешь, что нас лишили подлинной национальной жизни. У нас нет здесь в горах ни врачей, ни университетов, ни больниц, ни театров, ни школ. Ничего своего нету…

– Я знаю, Али, – повторил Мак-Грегор.

– Я к тому лишь, хабиби, что так продолжаться не может. Мы вынуждены восстать, пусть даже против таких же, как мы, жертв угнетения, потому что иначе весь Курдистан в самом скором времени будет задушен. Мир обступает нас, давит со всех сторон.

Курды молча слушали – хотя тысячу раз уже они слышали этот перечень утеснений и сто раз на дню вспоминали о том; когда Али кончил, они, хлопая себя ладонями по коленям, запели героическую песню о реках курдских, смывающих и уносящих прочь дух покорности, и о горах, растущих подобно каменным цветам из земли, политой кровью курдских мучеников.

Мак-Грегору тяжело было слышать все это. Его сейчас кололи теми самыми шипами, что и без того давно и прочно засели у него в сердце. Вокруг, скрежеща зубами, кусая кончики своих тюрбанных шарфов, курды выкрикивали обличающие и высокие слова, призывы к бою с чужаками-угнетателями. Он вышел; кази догнал его и мягко взял за руку.

– Пусть на тебя не влияют наши чувства, – сказал кази. – Взвесь и решай спокойно. И если окажешься с нами согласен, тогда мы откроем тебе, какого дела от тебя хотим.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Выйдя из амбара, Мак-Грегор с удивлением увидел, что на дворе еще светло. Он разыскал Кэти у деревенской чайханы лачуги с колченогим столом и скамейками.

Окруженная детворой, Кэти вертела ручку старинной зингеровской швейной машины, а курдская девчушка лет четырнадцати, с косами, разделенными прямым пробором, с мятой белой шалью на плечах, заправляла под строчащую иглу кусок крапчатой ткани.

– Ну-ка, угадай, кто она такая? – сказала Кэти мужу.

Девчушка подняла на него взгляд. Мак-Грегор увидел быстрые, смелые курдские глаза, нежный и упрямый рот курдской девушки-невесты.

– Чей-то алый возлюбленный розы бутон, – сказал Мак-Грегор шутливо по-курдски.

– Это же Кула – дочь Саки.

Кула расправила плечи, гордо выпятила грудь, чтобы показать, что она уже взрослая девушка. Мак-Грегор сделал изумленное лицо; он и впрямь был удивлен. Саки, отца ее, обвиненного в возбуждении беспорядков среди землекопов нефтяной компании, застрелил в 1958 году британский агент у подъезда управления юстиции в Мехабаде. Двумя месяцами позже умерла ее мать, и пятилетнюю Кулу привезли среди зимы в Тегеран к Мак-Грегорам, закутанную в овчину. У девочки была желтуха, и Кэти поместила ее в русскую больницу, присмотрела за ее лечением и за тем, чтобы она благополучно вернулась в горы, к своим равузским дядьям. Кула приходилась Затко племянницей.

– Что, забыла уже английский? – сказал Мак-Грегор.

Кула фыркнула и, откинув голову, засмеялась громко и задорно, как и надлежит неробкой курдской девушке. Затем сказала Мак-Грегору по-курдски:

– Я поздоровалась с тетей по-английски. А она мне по-курдски в ответ: «Я разучилась понимать твой курдский говор».

Двое ребятишек, уцепившихся за платье Кэти грязными пальцами, тоже засмеялись, и Мак-Грегор, любуясь женой, подивился тому, как все дети тотчас норовят ухватиться за ее подол. Кэти не сторонится брезгливо общения, ее не пугает самый неприглядный вид, и они, должно быть, чувствуют это и спокойно доверяются ей.

– Не проси у ханум сластей, – сказал Мак-Грегор шестилетнему мальчугану, тянувшему к Кэти руку.

– Но у нее ж полны карманы, – горячо возразил тог.

– А просить все-таки не надо, – сказал Мак-Грегор. – Ты им конфеты давала? – спросил он Кэти.

– Давала. Они тут в горных селениях в глаза не видят сахара.

– Этот чертенок опять просит, и, если взрослые услышат, ему попадет.

– Ах, вздор какой, – сказала Кэти. – Он ведь не попрошайничает.

– Курду не пристало тянуть руку, – сказал Мак-Грегор.

– Твои высоконравственные нормы вечно идут вразрез с людской природой, – сказала Кэти, порылась в кармане и дала малышу конфету. Опять завертела ручку пшенной машины, и Мак-Грегор, не отвлекаясь уже детьми, сообщил ей по-английски, что курды решили создать республику и замышляют восстать одновременно в Турции, Иране и, возможно, в Ираке.

– Замышляют – когда? – отозвалась недоверчиво Кэти.

– Этого они не захотели мне сказать.

– И немудрено. Они сами не знают. Золотые мечты и фантазии. Фантазии. Фантазии, – повторяла она, вертя ручку.

– Понятно, что дело пока еще отдаленное, – согласился Мак-Грегор. – Но они решили начать подготовку уже сейчас и на этот раз, возможно, добьются успеха.

– А чего они хотят от тебя?

– Еще не сказали.

– И догадываюсь почему, – насмешливо проговорила Кэти. – Они хотят, чтобы ты сперва поклялся могилой родной матери, что ты заодно с ними.

– Ты угадала.

– Но ты ведь еще не дал им клятвы?

– Нет.

– И не давай.

– Стоп! – сказала Кула, и Кэти остановилась и снова завертела ручку, когда Кула сказала: – Чик-чик!

Продолжать разговор под стрекот швейной машины Мак-Грегор не захотел.

– Тетя скоро вернется, – сказал он Куле и пошел с Кэти по берегу, а дети – за ней, и убежали, лишь когда он кликнул одну из женщин, которые стирали, колотя одежду в скудно текущей речной воде. Твердо держа Кэти под руку, он повел ее через деревню. Не все курды собрались в амбаре, было их в избытке и здесь – своих и приезжих, греющихся на горном солнце (и тут же рядом винтовка) или присевших на корточки над частями и обломками моторов и шасси. Курды попивали чай, посмеивались, окруженные тощими, в навозных струпьях, собаками древней гончей породы. С десяток горцев сидело на плоской земляной крыше овчарни вокруг 80-миллиметрового миномета, глядевшего широким дулом вверх, в пустоту.

Когда деревня осталась позади, Мак-Грегор сказал:

– Тут возникает новый фактор, который изменит для курдов всю ситуацию.

– Они вечно возникают, эти «факторы», – сказала Кэти. – В особенности у тебя. Ты их изобретаешь.

– Уж этого-то фактора я не изобретал.

– Посмотрим еще, убедителен ли твой фактор.

– Все крупные государства-нефтепотребители не сегодня-завтра воспылают интересом к курдским горам.

– Отчего бы вдруг?

– ИННК уже порядочное время бурит здесь скважины, и мы открыли два весьма значительных месторождения. Во-первых, чрезвычайно богатую нефтяную залежь, которая тянется, вероятно, миль на сорок под этими горами, как раз на курдском пограничье с Турцией, Ираком и Ираном.

– Но ведь ты и прежде об этом знал.

– Я только предполагал. Теперь же мы подтвердили бурением.

– Так. А во-вторых?

– Вторая находка даже важнее первой. Это обширное месторождение природного газа, ряд протяженных резервуаров, сообщающихся друг с другом на глубине примерно полутора тысяч метров, – иными словами, добыча не будет сопряжена с особыми трудностями.

– А кто захочет возиться с природным газом в этих горах?

– Через десяток лет миру грозит повальная нехватка углеводородов, так что за эти места неизбежна такая же драка, какая идет теперь повсюду, где разведаны новые запасы.

– А курдам известно об этих месторождениях? – спросила Кэти.

– Думаю, что да. Во всяком случае, известно, что я являюсь лицом, ответственным за проводимую здесь геологоразведку, и что теперь ИННК шлет меня сюда почти что каждый месяц. Курды следят за ходом нашего бурения.

– Но разве эти горы не относятся к зоне, где добычу нефти ведет сам Иран, не предоставляя никому концессий? Как же смогут вмешаться иностранцы?

– К несчастью, – сказал Мак-Грегор, замедляя шаг, чтобы придать весомость своим словам, – месторождения выходят за границы Ирана. Так что стоит лишь Ирану приступить к добыче, и все тут же кинутся урывать себе кусок. И тогда начнется свалка с участием курдов, турок, иранцев, арабов, американцев, англичан и мало ли кого еще. Можешь представить, что ждет курдов, если они не сплотятся и не подготовятся заранее.

Резким ударом носка Кэти отбросила с дороги белый камешек. Поглядела неприязненно на голые горы.

– Тем более нечего тебе ввязываться, – сказала она. – Ты бессилен остановить ход событий.

– Я еще не ввязался, – ответил Мак-Грегор.

– Но ввяжешься – и опять попусту загубишь годы жизни. За помощь иранским азербайджанцам ты отделался домашним арестом. Теперь иранцы накажут тебя не в пример суровей, если снова уличат в участии.

– Тогда было иное дело. И ты участвовала там не меньше моего.

– Тогда мы были молоды, – возразила она. – Теперь же постарели, и поздно тебе впутываться в курдскую затею, столь же безнадежную.

– Возможно, ты и права, – сказал он удрученно. – Возможно…

Они прошли уже половину каменистого подъема; помолчав, он сказал:

– Трудно стоять в стороне сложа руки, когда знаешь, что нависло впереди. Вмешательство иностранцев всегда чревато наихудшим. А они не преминут вмешаться. Они найдут способ разделить и обессилить курдов. Именно так всегда и получается.

Кэти остановилась, тяжело дыша.

– Будь прокляты эти горы! – сказала она с сердцем. – Все это горнокаменное идиотство!

Он подождал, пока она отдышится.

– А бывало, тебе в этих краях нравилось даже больше, чем мне, – мягко напомнил он.

– Теперь я их ненавижу. К тому же ты всякий раз принимаешься здесь робройствовать.

В 1952 году у Мак-Грегора в лаборатории бывшей Англо-Иранской компании случился взрыв, и Кэти читала потом ему, ослепшему на время, вслух предисловие Вальтера Скотта к «Роб Рою». Скотт описывает там, как горный клан Мак-Грегоров, к которому принадлежал Роб Рои, лишили свободы, земель и наследственных прав и даже запретили постановлением парламента носить родовое имя Мак-Грегор.

– Я не робройствую, – возразил Мак-Грегор, хмурясь, хоть он уже научился не принимать всерьез насмешек Кэти. – Просто я считаю, что курды окажутся в безвыходном положении, если не станут действовать.

– Да знаю же я. Знаю! – вырвалось у нее.

И Мак-Грегор поспешил истолковать это как выражение согласия на его помощь курдам. Согласия неохотного, но и на том спасибо. Молча, рука об руку, они стали спускаться назад к сланцевым косогорам, как вдруг услышали два выстрела. Затем донесся чей-то крик: «Кузан! Кузан!» («Убийца! Убийца!»)

И почти тотчас они увидели, как в небо над деревней ворвался реактивный, серо-защитной окраски самолет без опознавательных знаков, скользнул на низкие склоны, опережая свой рев, выровнялся и сбросил один за другим три черных контейнера. Они, вертясь и кувыркаясь, полетели вниз, и Мак-Грегор понял, что несут они Синджану. Обхватив Кэти за шею, он пригнул ее к земле, сам распластался рядом. Волна знойного воздуха, сгущенного черного дыма опалила им спины, вжала в землю, сорвала с Кэти туфли. Из легких выдавило воздух и наполнило взамен огненным жаром.

Все это было делом нескольких секунд, и, когда они подняли головы, горячее вязкое облако пылающего дыма уже всклубилось кверху черным аэростатом и они увидели, что деревню с одного конца одело сплошное, в полгектара, пламя.

– Что это? – воскликнула Кэти, не веря глазам. – Что случилось?

– Напалм, – сказал Мак-Грегор. Помог жене подняться на ноги. – Мы здесь совершенно не укрыты. – Он указал на каменные глыбы выше по склону, и Кэти кинулась туда с туфлями в руках. Прижавшись между глыбами, они стали ждать возвращения самолета. Но он не возвращался, и Мак-Грегор встал: – Что толку здесь пластаться? Спустимся в деревню.

Они побежали вниз по грунтовой дороге, потом берегом. Черная пелена напалма, пахнущая вазелином, сжирала дорогу, поля, край деревни. Местами даже белесая речушка горела. Они перешли ее вброд на участке, свободном от пламени, добежали до горящей окраины. Жар там стоял уже такой, что нельзя было подступиться.

– Чей это самолет? Чьих это рук дело?

– Чьих? Да чьих угодно, – горько ответил Мак-Грегор. – Узнали, должно быть, что здесь собрался Комитет.

Жители и приезжие, бросившиеся было спасаться, теперь все бежали обратно в деревню с криком и воплем. В дымной суматохе впереди заголосило, замелькало человек сто мужчин, женщин, детей. Мак-Грегор и Кэти, добежавшие почти до кромки огня, увидели пять или шесть лежащих тел – черные комья горелого мяса, все еще дымно охваченные вязко-студенистым пламенем напалма. Из каменных домишек доносились стоны, визг. Дотлевали сгоревшие овцы, похожие на обугленные чурбаки.

– Ты погляди! – вскрикнула Кэти.

Две объятые огнем женщины пробежали в смятении, ноги и руки их были опалены дочерна. Третья пробежала от реки, метнулась в пламя, выхватила обгорелого ребенка, бросилась с ним назад к реке, и Мак-Грегор, спеша на помощь курдам, оттаскивавшим обожженных, крикнул Кэти, побежавшей спасать ребенка:

– Не давай окунать в воду. Она убьет его.

На женщину, бегущую с ребенком, уже налипло с него студенистое пламя. Крича, она охлопывала на бегу одежду, сбивая неугасимый огонь, и добегала уже до реки, когда Кэти вырвала у нее из рук ребенка. Но сама пылающая женщина кинулась в воду.

Кэти оцепенело застыла с горящей девочкой на руках. Затем сбросила с себя дубленку и окутала ею девочку, чтобы задушить пламя. Но дубленка тоже загорелась, и Кэти сдернула ее, бессильно глядя, как глубоко внедрившийся напалм плавит тело. Кэти попыталась руками снять огненный студень с ребенка, но неукротимый огонь налип на пальцы, и, поскорей отерев их о землю, она схватила камень и камнем стала соскребать напалм с обугленного детского предплечья, разрывая до кости черную сочащуюся мякоть.

Девочка молчала – она была в сознании, но в глубоком шоке. Наконец Кэти удалось снять напалм, и в ту же минуту девочка потеряла сознание.

Вот уже целый час Мак-Грегоры были в гуще кошмара. Добравшись наконец до чайханы, до Кулы, Кэти увидела, что косы девушки сгорели дотла, а шаль вплавилась в ее обугленное тело. Непугливые глаза Кэти зажмурились, гнев, тошнотный ужас захлестнули ее, и на миг потянуло стать слепой частицей этой гневно стенящей сумятицы. Но она отогнала растерянность. Она уже пыталась оказать жертвам какую-то осмысленную помощь, но, осознав безнадежность попыток, принялась вместо этого помогать женщинам, спасавшим из огня одежду, кухонную утварь, постели и сваливавшим все в одну кучу с обгорелыми, ранеными, мертвыми.

Мак-Грегора она давно потеряла из виду, и время близилось к полуночи, когда Кэти пошла наконец по деревне на розыски мужа. Спаленный воздух, забивавший гарью ноздри и рот, сделался уже нестерпимым.

– Айвр… – позвала она несколько раз.

Ответа не было. Она увидела, что у джипов, в свете фар, стоит гончий пес с выжженным до внутренностей боком. Стоит неподвижно, водя по сторонам страдальческими глазами, боясь сдвинуться с места – чувствуя, что кишки тут же вывалятся наземь. Кэти нагнулась, погладила измызганную собачью голову.

– Бедный ты, – сказала она. – Бедный.

Пес ткнулся ей в руку слегка, точно недоумевая, что с ним такое стряслось, и Кэти подошла к одному из джипов, достала винтовку из-под сиденья – она там у курдов лежит непременно. И в надежде, что не зря сказано: «У курдской винтовки всегда в стволе патрон», Кэти приставила дуло к затылку собаки, полуобернувшейся и глядящей на нее, и нажала спусковой крючок. Выстрелом собаку отбросило ярдов на десять от джипа, от светового снопа.