Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Затко не повез их прямо в Мехабад. Сперва они поднялись по черной (асфальтовой) дороге в горы; там, в пятидесяти километрах от Мехабада, наметил Таха похитить иранского офицера Размару, совершающего объезд этой дороги ежемесячно в один и тот же день и час. Затко оставил Мак-Грегоров в маленькой горной чайхане, где полковник Размара имел обыкновение завтракать по пути. Сам же Затко направился в расположенную над дорогой деревню, чтобы разыскать там сына прежде, чем тот устроит налет на чайхану с полдюжиной своих «городских революционеров», которые все были не старше двадцати одного года.

– Если без меня подъедет Размара, – сказал Затко на прощанье, – то ради бога, задержите его тут, пока не вернусь.

– А что, если ты так и не найдешь Таху? – поинтересовался Мак-Грегор. – Мы ведь не можем сидеть здесь и ждать.

– Не беспокойся. Я знаю, где он, – сказал Затко. – Пусть только Размара не садится без меня в свою машину, не едет дальше, пока я не дам знать, что взял Таху за жабры.

Затко уехал, а Мак-Грегор присел у старого соснового стола и смотрел, как жена морщится, пытаясь придышаться к затхлой духоте чайханы. Падал дождь, и от людей, стеснившихся в ее глинобитных стенах, шел пар и густой запах грузовиков, лошадей, собак, овец, тавота, табака, тушенки, подбавляясь к сложному чаду кухни, сырых лепешек и керосина.

Кэти не пробовала еще узнать у мужа, что с ним случилось, а он явно не собирался сказать сам, без ее нажима. Устав, однако, от его молчания, она спросила, что их с Затко так растревожило.

– Дубас сказал, что доставит меня в Мехабад, где ты будешь ждать. Для чего же было вам так ощетиниваться?

– Они тебя не в Мехабад везли, – ответил Мак-Грегор, не сводя глаз с двери, чтобы не пропустить прихода Размары. – Они хотели неделями возить тебя по горам с места на место, а я бы метался в розысках.

– Но зачем им это?

– Затем, что ильхан не хочет моего участия в курдских делах. Не хочет, чтобы я выполнил поручение кази.

– А что тебе поручено? Что за таинственность такая?

И он рассказал Кэти, глядевшей на него внимательно и пораженно.

– Так я и знала, – проговорила она. – Знала, что тебя опутают.

– Никто меня не опутал.

– Тогда почему же ты не отказался?

Он промолчал, и по виду его она поняла, что другое что-то угнетает его.

– А до стычки с ильханом что у тебя стряслось? – спросила она.

– Я застрелил двух турецких солдат, – ответил он.

– Застрелил? Ты?

– Да.

– Это ужасно. Но каким образом ты – и вдруг турки?

– Мы поехали турецкой территорией. Они открыли по нас огонь, волей-неволей пришлось ответить.

– Но это ведь ужас, Айвр.

– Еще бы не ужас, – сказал он сердито. – Мы выбрали кратчайший маршрут, чтобы поскорей тебя вызволить.

– Но я была в полнейшей безопасности.

– В какой там безопасности…

В это время стоявшая возле, у грязного окна, старуха сунула Мак-Грегору на стол замусоленный клочок бумаги и, прикрывая чадрой рот, забормотала:

– Ваша милость, ваша милость…

– Я слушаю, – сказал Мак-Грегор.

– Я читать не учена, – бормотала старуха. – Не может ли ваша милость сказать мне, про что там пишется. Оно от младшего моего.

Мак-Грегор пробежал глазами еле разборчивую, малограмотную персидскую вязь и сказал:

– Здесь всего несколько слов, матушка. Сын пишет (он сощуренно вгляделся, не желая надевать очки), чтобы ты принесла двух кур и ждала здесь – если только я верно прочел.

– Верно, верно. Вот они, куры. – Старуха указала на узел, лежащий на заслеженном полу; из узла слышалось клохтанье.

– Вот и все, что тут написано.

– А где же он, мой сын? – ткнула она пальцем в бумагу.

– Об этом не пишет.

– Я жду здесь уж двое суток. А его нет. Всю жизнь от сына одни слезы, и я уж выплакала их все. Глаза теперь как терпкая айва.

– Оставь мне этих кур, – сказал Мак-Грегор. – Я передам их твоему сыну. А ты иди домой, матушка.

– Дай ей денег, – сказала Кэти по-английски.

– Как сына звать? – спросил Мак-Грегор.

– Хассан, из деревни Карсим, где табак садят.

– Иди себе, матушка, домой. Дождь уже перестал.

– Ваша милость…

– Денег дай ей, – повторила настойчиво Кэти.

Мак-Грегор отрицательно мотнул головой. Он не умел подавать обездоленным милостыню. Тогда Кэти сунула старухе за пазуху бумажку в сто риалов, и старуха заплакала. Кэти проводила ее до двери, простилась с ней.

– Я просто не в силах больше видеть эту персидскую нищету, – взволнованно сказала Кэти мужу.

– Вот выветрится у тебя из памяти Европа – и все станет на место, – хмурясь, ответил Мак-Грегор.

– Европа здесь ни при чем.

– Очень даже при чем…

– Пусть так. Пусть у меня действительно перед глазами еще Европа и вся огромность разницы. Да, мне невыносим возврат к картинам грязи и убожества.

– Поскольку приходится жить среди этого, то от европейских воспоминаний лучше не станет.

– Ты уверен? А ты бы сам вспомнил хоть раз о Европе.

Он отодвинул от себя остатки холодной баранины и, глядя на свою красивую и умную англичанку-жену, снова задумался над тем, что же их разделило теперь. Когда она уехала в Европу, он впервые в жизни задал себе вопрос: по-прежнему ли Кэти заодно с ним. Их долголетнего и тесного семейного согласия не поколебали никакие передряги, связанные с участием в запутанных иранских политических движениях – ни его домашний арест (дважды), ни неприятности на службе в бывшей Англо-Иранской компании, а затем в ИННК. До ее отъезда с детьми в Европу они никогда не жили врозь, если не считать тех четырех месяцев, что он провел в Кембридже восемнадцать лет тому назад, завершая свою докторскую диссертацию. Но теперь, чувствовал Мак-Грегор, жену брала уже неодолимая усталость.

– Ладно, – проговорил он, точно в этот момент придя к решению. – Если сможешь меня убедить, что Европа нас не разочарует, тогда я навсегда осяду там, как только покончу с этим курдским делом.

Она поглядела на него удивленно-подозрительно:

– С чего вдруг в тебе такая перемена?

– Дай только выполнить это задание, тогда я уеду отсюда навсегда.

– Что-то не верится мне… – проговорила Кэти. Он покраснел, задетый, и она сказала: – Ну хорошо, хорошо, – словно опасаясь, что решимость мужа улетучится от ее недоверия. – Пусть так, раз уж иначе тебя не вырвать отсюда.

Косясь на дверь, Мак-Грегор придерживал за лапки кур, поклохтывавших и силившихся развязаться. Народу в парной и потной чайхане становилось меньше. Вышло из-за туч солнце; у старых, помятых немецких грузовиков, нагруженных тяжело, точно баржи, уже урчали моторы. Грязь на полу, натоптанная входящими и выходящими, подсыхала комками. Выбежал за кем-то чайханщик с криком, что ему не уплатили, а Мак-Грегор все держал кур, все не спускал глаз с двери.

– Вот и Размара, – произнес он.

Полковник Размара молча поклонился им издали, сел за свой отдельный столик, велел подать завтрак. А Мак-Грегор вдруг обратил внимание на четверых парней, одетых в рваные шоферские комбинезоны и сидевших у дверей в окружении узлов и котомок. «Вовсе они не шоферы», – подумал он и решил, что у Размары тоже хватит ума об этом догадаться.

– Что же ты медлишь? – спросила Кэти.

– Спешить не надо.

У Размары было длинное, слегка брюзгливой складки лицо, не отражающее ничего: ни колебаний, ни замешательства, ни удивления.

– Так, так, – сказал он по-английски, подходя к Мак-Грегорам. – Каким ветром занесло вас к нам?

Мак-Грегор пожал равнодушно-вялую руку Размары и сказал, что они только что спустились с Синджанского плато, где он осматривал газовые скважины.

Размара скептически усмехнулся:

– А знаете ли вы, что одно из тамошних селений подверглось бомбежке?

– Мы были при этом, – ответил Мак-Грегор и спросил, чей туда прилетал самолет: иранский, турецкий, американский? Или же это постаралась одна из иностранных разведок, хозяйничающих в горах?

– Пока не знаю. Я видел, как с гор везли раненых на грузовиках в больницу. Вот и все, что мне известно.

– Жестокое, мерзкое дело, – проговорила Кэти.

– В данной ситуации, – заметил Размара, кивком веля чайханщику нести завтрак на стол к Мак-Грегорам, – когда курды замышляют мятеж, их не может удивлять такая кара. Вы позволите присоединиться к вам?

– Пожалуйста.

В комнату вернулся сытенький дехдар (управитель округа), прибывший вместе с Размарой и затем исчезнувший куда-то; он застегивал на ходу брюки. При виде Кэти он до ужаса смешался, его черные усики, казалось, встали дыбом. Полковник бросил ему что-то резкое, но чайханщик замял неловкость – расстелил сырую, когда-то белую скатерть, разложил ножи, алюминиевые вилки, принес чайники и блюдо засиженных мухами сладостей.

– Мадам, – заговорил дехдар с Кэти. – На вас, кажется мегрикская куртка?

– Да.

– Это, должно быть, из курток Дубаса. Он такие носит. А где он сам теперь?

– В своих владениях, наверно, – сказала Кэти.

– Когда-нибудь, – промолвил Размара, макая кусок лепешки в горячий сладкий чай. – Затко убьет этого богатого молодчика, и это будет недурной развязкой.

– Развязкой чего?

Полковник указал в окошко, на горы:

– Немного разрядит там атмосферу безрассудного насилия.

Он велел принести фисташек и, когда их подали в большой пиале, пододвинул ее Кэти и спросил:

– Вы согласны со мной, мадам Кэти?

– Согласна. Именно безрассудного, – ответила Кэти.

Размара почти улыбнулся.

– А вы не согласны? – обратился он к Мак-Грегору.

– Не всегда ведь курды занимаются междоусобной дракой.

– Возможно. Но они слишком привержены насилию и недостойны вашего сочувствия…

Пальцы Кэти сжали руку Мак-Грегора. В чайхану вошли Затко и Таха, но Мак-Грегор тут же увидел, что оружия при них нет и, значит, скорее им самим грозит опасность, чем Размаре. Голова Затко оценена, он всегда лакомая добыча для армии, полиции и для кого угодно, хотя временами все делают вид, что забыли об этом.

– А все же поймал тебя здесь, – кивнул Затко Размаре как старому знакомому.

Размара поднял руку, загораживаясь в притворном испуге.

– Не волнуйся, – сказал Затко. – Мы к тебе с миром.

Размара направил зоркий взгляд на Таху, одетого не в курдскую одежду, а в зеленую солдатскую – международную форму городских и сельских партизан.

– Что он у тебя – в тупамаросы записался? – спросил по-курдски Размара.

Засмеявшись, Затко поцеловал у Кэти руку. Таха поздоровался с «тетей Кэтрин» приветливо, но не за руку. В прежние свои тегеранские времена это был умный, смелый парнишка с твердым взглядом блестящих глаз, проявлявший чуткое, хоть и холодноватое, внимание к людям. И как было Сеси, подростку-дочери Мак-Грегоров, устоять перед этим природным обаянием горца! Но теперь Таха повзрослел, посуровел, наглухо замкнулся.

– Вручаю вам вот это, – обратился Таха к Размаре, – хоть и поступаю так вопреки здравому смыслу. – Он подал сложенный вчетверо лист желтоватой бумаги.

– Что это?

– Клочок бумаги, – ответил Таха, – заполненный протестами против заключения в тюрьму курдских студентов. Требующий их освобождения. Возражающий, обличающий, настаивающий и так далее и тому подобное.

– А кому адресовано?

– Самому шаху.

– Я передам лично, – сказал Размара, пряча бумагу в карман мундира.

– Знаю точно, как передадите и на что употребите, – сказал Таха.

– Так. Что-нибудь еще?

– Больше ничего. Эта бумага – идея моего отца. Сам же я намеревался увезти вас в наши горы и держать там, пока не выпустят студентов. А если не выпустят – срубить вам голову.

– Это было бы неумно, – сказал Размара.

– Мы прибегнем к этому средству, возможно, через месяц. Или через полгода. Упадем как снег на голову.

– Падайте, милости просим, – сказал Размара. Затем повернулся к Затко, слушавшему с тем острым удовольствием, какое курдам доставляют подобные сшибки. – Зачем ты застрелил двух турецких солдат? Какой в этом был смысл, Затко? Или это он их убил? – презрительно кивнул Размара на Таху, который, отойдя к двери, подсел к четверым «шоферам».

– Да ты о чем? – будто не понял Затко.

– Я по радио услышал полчаса назад в машине. Что тебя толкнуло на такую глупость? Ты ведь знал, что последуют ответные меры.

– Какие? – спросил Мак-Грегор.

– Сегодня утром турки повесили четырех курдов в ближайшей к происшествию деревне. Один был почтенный учитель, другой – отец восьмерых детей. Кто были остальные – не знаю.

Мак-Грегор словно издалека услышал гневный голос Затко:

– О аллах… неужели совсем не осталось на земле правды? – Затко по-курдски бешено заскрежетал зубами. – Но я знаю и клянусь, что наши курды умерли героями! – воскликнул он. В глазах у него стояли слезы.

– Не сомневаюсь, – сухо сказал Размара. – Но впредь прошу не совершать подобных глупостей. Мы не потерпим этого ни на нашей, ни на той стороне границы.

– Не потерпите? – вскинулся Затко. – Два миллиона курдов живут в Турции хуже собак. Ежегодно их расстреливают и вешают…

– Не следует убивать турецких солдат на турецкой границе, – невозмутимо повторил Размара. – Это себя не оправдывает.

Отставив тарелку, он встал.

– Ты куда же? – спросил Затко.

Все это время Таха и Размара следили друг за другом понимающими и враждебными взглядами.

– Уезжаю, – сказал Размара. – И тебе советую. Пребывание здесь становится опасным.

– Но я не поел еще, – сказал Затко.

Размара высыпал в карман оставшиеся фисташки.

– Уезжай отсюда, Затко, – сказал он. – И прихвати своего сына-тупамароса. Я не хочу, чтобы с вами приключилась беда в моем округе.

– Какая такая беда? – удивился Затко. – Прошу тебя, садись.

– Дехдар пошел к моей машине сказать шоферу, чтобы радировал о тебе жандармам на старую заставу.

– Никуда дехдар не пошел, – заверил Затко. – Дехдар сидит во дворе на скамейке, и по бокам у дехдара двое моих караульных сидят. Так что прошу тебя, не торопись.

Размара постоял, подумал, усмехнулся безбоязненной усмешкой.

– Вот что, – сказал Размара. – Ты отпусти его, и мы с ним продолжим обычный объезд и забудем о встрече.

– Согласен, – любезно сказал Затко, и Размара, поклонившись Мак-Грегорам, вышел, грызя фисташки. Мак-Грегор тоже хотел встать, но Затко положил ему руку на плечо. – Эти убитые курды – наша трагедия, наша печаль, не твоя, – сказал он. – Вина тут на мне.

– На ком бы ни лежала вина, – сказал Мак-Грегор, – но кровь пролита.

Затко вышел вслед за Размарой.

– Уйдем отсюда, ради бога, – сказала Кэти. – Я не могу больше.

– Пойдем. Нас ничто здесь не держит, – сказал Мак-Грегор.

Но Кэтрин указала на связанных кур.

– А с ними как же быть? – спросила она.

Он поглядел на этих горестных заморышей.

– Пустить их, пожалуй, на волю, – сказал он.

– Не сумасбродствуй, – сказала Кэти. – Их тут же кто-нибудь поймает.

– Что ж поделать? – сказал он. – Все-таки мы их выпустим.

Вынув из кармана нож, он перерезал путы. Вынес кур на улицу, подбросил в воздух. Они тяжело приземлились и побрели пошатываясь, точно прилипая лапами к грязи. Но тут их увидела облезлая собака, залаяла, погналась, и тощие, жилистые птицы с кудахтаньем и криком кинулись под гору.

Затко и Размара стояли на пороге, а вокруг – еще с десяток курдов и персов, и все они со смехом глядели на это зрелище; и Мак-Грегор ощутил, как по коже дернуло ознобом, как сжалось сердце от давней боли, к которой он, кажется, один тут еще не притерпелся.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Затко вернулся в свое тысячегорье, а Таха остался с Мак-Грегорами, чтобы на стареньком «пежо» доставить их в Мехабад, где ждал ливанец Аббекр. Но, проводив отца, Таха сказал, что прежде им надо заехать в горную деревушку в тридцати километрах отсюда.

– Зачем?

– Это вам будет полезно, дядя Айвр.

– У меня нет времени.

– Времени уйдет на это мало, – спокойно сказал Таха. – Там увидите кой-кого из моих парней, – пояснил он. – Они не верят в объединенный фронт с феодалами вроде ильхана, или с дельцами вроде Аббекра, или с честными судьями вроде кази.

– Или с твоим отцом? – кольнул Мак-Грегор.

– Что ж нам отец? – ответил Таха. – У отца свои идеи, у нас свои. Я сюда ехал с ним, по сути, только для того, чтобы встретиться с вами.

– Вот как…

– Я насчет тех денег, дядя Айвр, – прибавил Таха по-английски.

– Каких денег?

– Мы же не дети, – сказал Таха, ведя Мак-Грегоров на взгорок, к машине. – Любому тут уже известно про те наши деньги и про оружие. И что вы едете на розыски в Европу.

– Тебя это совершенно не касается, – сказал Мак-Грегор. – Так что нечего и заговаривать.

Они стояли у машины, дожидаясь Кэти, отлучившейся по делу, столь неприятному ей среди нагорной чистоты. Вернувшись и прислушавшись, Кэти сказала, что здесь не место возобновлять старые политические препирательства.

– Но как же так, тетя Кэтрин, – не унимался Таха. – Эти деньги должны пойти на революцию, а не ильхану достаться.

– Они вовсе не достанутся ильхану, – возмущенно возразил Мак-Грегор.

– Кончится тем, что достанутся, – стоял на своем Таха. – Так или иначе, а старик в конце концов заполучит деньги и оружие, и ни кази, ни мой отец не смогут этому помешать.

И снова у них пошел спор о том, за что бороться прежде – за освобождение курдов или же за социальную революцию, – покуда Кэти не вмешалась, потеряв терпение.

– Здесь вы этот спор не разрешите, – сказала она. – И в любом случае Таха прав, – повернулась она к мужу. – Найдешь ты или не найдешь эти деньги в Европе, все равно настоящей пользы не будет.

– Это почему же?

– Потому что повторится вечная история. Если удастся когда-нибудь достичь чего-то, то не благодаря помощи от тебя – иностранца. И не благодаря коварным старикам, плетущим у себя там в горах интриги. Если кто и добьется успеха, то, вероятнее всего, Таха – и без твоей помощи.

– Таха хочет революции, а ведь они еще и в нацию не оформились, – напомнил Мак-Грегор. – Разве это резонно?

– Речь не о том, – возразила Кэти, садясь в машину.

Больше часа поднимались они в горы по труднопроезжей, слякотной тропе, прежде чем увидели стада черных коз – первый признак близости горного убогого жилья. Въехали в деревушку, сейчас почему-то пустую. И сразу же из-за мокрых от дождя скал, из каменных лачуг к ним вышли бойцы Тахи с видом людей, наконец-то дождавшихся.

– Почему задержка? – раздались вопросы. – Что случилось?

Бойцов было шестеро, и на каждом была та же грязно-зеленая партизанская форма, что и на Тахе, и каждый был обут в солдатские ботинки. Таха познакомил их с Мак-Грегорами, хорошо известными здесь в горах, и сообщил о том, что передал петицию Размаре.

– При содействии папаши Затко, – насмешливо заметил один из юнцов.

– Хватит вам о Размаре и прочей чепухе, – вмешался парень в потертых вязаных перчатках. – Ты вот скажи, какое заметил движение на черной дороге?

– Там полно персидских военных грузовиков, – сказал Таха.

– Тогда нам надо трогаться отсюда.

– Не будем торопиться.

– Учти, Таха, по такой слякоти выше на кряж нам не подняться.

– Можно тут еще побыть немного, – сказал Таха.

– Нет, нельзя, – возразил парень. – Того и гляди, снизу армия налетит саранчой на деревню. Их непременно жди после объездов Размары.

– Как считаешь, доктор? – обратился один из студентов к Мак-Грегору. – Считаешь, надо уходить нам?

– Я совершенно не в курсе ваших дел, – ответил Мак-Грегор.

Это смутило юнца; Мак-Грегор обвел взглядом всех их, стоявших в проулочной грязи. Один был бородат, другой толст, горяч и добродушен, у третьего был прилежно студенческий вид и батарея шариковых стержней торчала из кармана рубашки, а за поясом – блокнот; четвертый был чахл и потому малонадежен, пятый не сводил с Кэти юных чувственных курдских глазищ, а шестой держал в руке автоматический карабин, как держат неразлучный чемоданчик. Таха явно был взрослее всех и имел уверенный вид старейшины.

– Что вы, собственно, делаете тут вооруженные? – спросил Мак-Грегор.

– Деревушка здесь пастушья, – ответил Таха. – Вся она, до последнего жителя, в кабале у курдского феодала – Кассима из рода Бени-Джаф. В соседней деревне живет его приказчик и приходует тут каждую овцу, козу, баранью шкуру, каждый клок шерсти. Пять лет назад Кассим убил на здешних летних пастбищах троих старейшин, попросивших прибавки зерна, продуктов и денег. А за два года до того из деревушки бесследно пропали две девушки, и похитили их все те же Бени-Джафы. В прошлом году четыре пастуха были убиты за то, что сдали не всю настриженную шерсть. Чуть худой год, дети и мрут с голода – то есть от болезней, вызванных недоеданием, холодом, нечистотой. Сахар и рис в деревне редкость, школы и книги – вовсе невидаль. Врачи и назначенные в управу курды здесь не бывают. Так что нас слушают охотно, – закончил Таха, – и, когда придет час революции, они будут знать, против кого им драться.

– А чем? Голыми руками? – спросил Мак-Грегор. – Вы вооружены, но они-то – нет.

Парни засмеялись, и Таха сказал:

– Что ж, пойдемте, взглянете.

Вслед за Тахой все направились к кучке пустых лачуг, остановились перед сложенной из камней хибаркой. Таха отомкнул смазанный маслом замок, открыл дверь, снял щит из досок, плотно закрывавший окошко. Внутри у стены стояли четыре винтовки, два автомата, ящики с патронами, шесть двадцатигаллоновых канистр с бензином; лежали мины, сваленные кучей штыки.

– Где вы это добыли? – спросил Мак-Грегор.

– За последние полтора месяца, – сказал Таха, – мы провели десять ночных налетов на персидские военные посты.

– Кто – мы?

– Да вот они со мной, – ответил Таха.

– И что ты велишь жителям делать с этим оружием? Ханов убивать?

Таха будто не заметил иронии.

– Если бы все эти нищие деревушки вооружить, то иранская армия не смела бы и сунуться в горы, – сказал он, – а курдские феодалы подохли бы со страха. Вот для чего нам нужно то, за чем вас шлют в Европу, дядя Айвр.

– Стоит персам найти хотя бы часть хранящегося здесь, и они перевешают всех мужчин в деревне. Вы играете жизнями беззащитных людей.

Таха, сдерживаясь, ответил, что среди курдов нет беззащитных и что должна же курдская революция где-то начаться.

– Но не таким путем, – возразил Мак-Грегор. – Вам-то самим нетрудно скрыться в горах. А сельчанам уйти некуда, и кара падет на них.

– Я знаю, – сказал Таха. – Однако должны же крестьяне участвовать.

– Но не таким путем, – повторил Мак-Грегор. – Не в разрозненных деревенских бунтах.

Таха затворил уже дверь склада, навесил замок, и Мак-Грегор, пройдя взглядом по всему жалкому ряду лачуг, спросил, куда девались жители, почему обезлюдела деревня.

– Они все у речки, на плато, – ответил один из парней. – Справляют двойную свадьбу.

«Двойная» свадьба у курдов – самая недорогостоящая из свадеб – распространена во всех бедных горных селениях; брат и сестра вступают в брак с сестрой и братом из другой семьи, так что обеим семьям не надо тратиться на калым за невесту.

Они направились к реке, осторожно начали спускаться к плато, слыша снизу обрядовое свадебное пение и шум взбухшего от дождей потока, несущегося по камням и расселинам. Все курдские поэты воспевают эти реки – жизненосные сосуды Курдистана.

Еще на спуске их встретили деревенские собаки – головастые, рычащие беспородные псы.

– Терпеть не могу этих ублюдков, – сказал жене Мак-Грегор.

– Иди не останавливаясь, – сказала Кэти. – Когда робеешь, они чувствуют и становятся еще злей.

Она взяла его под руку и храбро повела на собак. Те рычать не перестали, но пропустили людей, и Мак-Грегор отметил, что не только он, но и двое из бунтарей тоже воспользовались защитой Кэти.

– Великий боже! – простонала Кэти, когда сошли на плато. – Они тут хоровод свой полоумный водят и нас тоже затащат в него.

Напев был плачуще сладок; горцы и горянки, встав слитным кругом, касаясь плечами, подавались на два-три шаркающих шажка в одну сторону, затем в другую, круг волнообразно колебался, как пшеница под ветром. Одеты все они были бедно – частью в курдское, частью в европейское, главным же образом в британские, американские, иранские, иракские армейские обноски. Женщины двигались в танце застенчиво, у мужчин был традиционный томно-любовный вид.

– Дурманятся по старинке, – проговорил Таха.

Деревенский хатхода (староста), который, завернувшись в засаленную английскую шинель, сидел среди оборванной детворы, встал и хлопнул в ладоши, и танец остановился. Танцоры стряхнули с себя томность, раздался смех.

– К вам гости, – объявил Таха. – Друзья.

– Милости просим! – зашумели горцы, сердечно хлопая парней по плечам, по спине, повторяя «Добро пожаловать», кивая, пожимая руки, хотя всего полчаса назад виделись с ними. Мак-Грегора и Кэти обступили девушки, щупали одежду, пощипывали руки в знак приязни.

– Таха явно произвел здесь впечатление, – негромко заметила Кэти.

– Ребята они все славные. Но это мало что значит, – возразил Мак-Грегор.

– Но ведь и у китайцев начиналось, должно быть, вот так же, – сказала Кэти.

– Китай густейше населен. А курдские горные селения – разбросанные в горах островки нищеты, крайне уязвимые для врага. Сравнения тут быть не может.

Опять уже выстраивали круг, и девушки тянули Кэти за руку в хоровод. Ее спасло то, что снизу берегом прибежал босоногий мальчуган-курд, прыгая по камням и крича, что к деревне подымаются тропой двое чужеземцев.