Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Annotation

В книге Дж. Олдриджа «Горы и оружие» читатель опять встретится с главными героями «Дипломата» – Мак-Грегором и его женой Кэти, а затем и с лордом Эссексом. Из борющегося Курдистана действие переносится в Европу, куда Мак-Грегор едет по просьбе своих давних друзей, иранских курдов, на поиски пропавших бесследно денег, предназначавшихся для покупки оружия.

Остросюжетная, насыщенная яркими картинами восточного и европейского быта дилогия Дж. Олдриджа – значительное явление в современной английской литературе.

Джеймс Олдридж

Часть I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Часть II

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Часть III

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Часть IV

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Часть V

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Послесловие

Джеймс Олдридж

Книга третья: Горы и оружие

© James Aldridge 1974

© Перевод на русский язык журнал «Иностранная литература», 1975

© Послесловие и оформление издательство «Радуга», 1984

Часть I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сидя в старом вертолете «уэстленд», Кэти глядела, как Мак-Грегор влезает в замасленный стеганый летный комбинезон. Он приступил к делу весьма методически, но было в ученом и упорядоченном Мак-Грегоре нечто слишком уж углубленно-сосредоточенное, и никакой методе не поддавались до конца его локти и колени. Как всегда, они не умещались в назначенные им пределы. И когда вибрирующая металлическая коробка вертолета накренилась, заходила шумной дрожью взлета, Кэти шагнула к Мак-Грегору по алюминиевому полу и – тут рукав одернула, там локоть на место втолкнула, завершая борьбу мужа с комбинезоном.

– Застегну сам, – сказал он, когда она взялась за язычок «молнии».

– Рубашку свою смотри не зацепи.

Он нетерпеливо кивнул, возясь с застежкой. Вертолет мотало из стороны в сторону.

– Меня определенно укачает, – тяжело вздохнула Кэти.

Был желтый, бледный рассвет, расхлябанная старая машина трясла и качала их, унося вверх над глубокими расселинами нагой долины, и Кэти знала, что пахнущий металлом воздух станет сейчас морозным. Ей доводилось уже подыматься в Курдские горы – в этот на миллион акров простершийся край безлесных нагорий, спящих альпийских цветов и мосластых, высоченных крутых вершин.

– Что, курды еще и сейчас сбивают вертолеты? – крикнула она мужу сквозь шум вертящихся лопастей.

– Так близко к Резайе не трогают, – ответил Мак-Грегор.

Десять месяцев тому назад вертолет, тоже принадлежащий Иранской национальной нефтяной компании, был подбит реактивной 80-миллиметровой гранатой, которую запустил подросток-курд с одного из этих пустынных пиков. Метким попаданием вышибло днище фюзеляжа, и сейсморазведочная аппаратура стоимостью в десять тысяч фунтов вместе с сидевшим на ней персом-техником попросту вывалилась в пустоту. У пилота достало злости и умения, повернув назад, дотянуть машину до Резайе, возвратиться на другом вертолете со взводом иранских солдат и разыскать злоумышленника. Они расстреляли единственного обнаруженного на горном скате курда – шестнадцатилетнего бегзадийского пастуха. Расстреляли из пулемета и его отару, однако реактивного ружья так и не нашли.

– Не по той стороне хребта летим! – крикнул Мак-Грегор, поднялся по алюминиевой лесенке, просунул голову в кабину и начал громко пререкаться с пилотом сквозь рокот моторов. Кэти слышно было, как тот отвечал, что на склонах замечены курды и что экипаж не имеет желания получить ракету в зад.

– Ох, будь оно проклято, – проговорила Кэти. Усталая, она боролась с приступом воздушной болезни, которой неожиданно сделалась подвержена в зрелом возрасте.

Но минут через сорок все кончилось, они опустились в высокогорную безлесную котловину. Как только приземлились, тут же механики открыли люк, поспешно, точно под обстрелом, стянули с них комбинезоны, заторопили, тревожно покрикивая, помогли сойти, захлопнули дверцу и помахали им с вертолета, взлетевшего с шумом, как вспугнутый пеликан. Они смотрели, как он скользил над вершинами гор и как исчез. Теперь они были одни в этом холодном голубом и беззвучном поднебесье.

– Если Затко не дожидается нас там, у старого несторианского алтаря, – сказал Мак-Грегор, указывая на гребень, замыкающий на той стороне котловину, – то нам предстоит двухдневный пеший переход в Синджан.

– Я не жалуюсь, милый, – сказала Кэти. – Я прямо рада снова ступать по твердой земле.

– Так-то так, – сказал он, вскидывая с помощью Кэти рюкзак на спину. – Но тут непременно курды где-нибудь или даже жандармы, которые, возможно, предпочтут, чтобы мы не добрались до Синджана. Тебе следовало остаться ждать меня в Резайе.

– А я вот не осталась. И прими это к сведению.

Он не стал вступать в спор. Молча зашагал, ведя Кэти вниз, в скалистую ложбину, а затем вверх, на ту сторону, и лишь изредка роняя слово указания. Так дошли они до цели – до небольшого каменного столпа с вырубленным в камне позеленевшим алтарем. Но никто их там не встретил.

– Я сварю кофе, – сказал он, доставая из рюкзака примус, – и если Затко и через полчаса не будет, то двинемся в путь.

Дети Мак-Грегоров уехали в Европу получать высшее образование, и Кэти ездила с ними, полгода провела в отъезде и теперь глядела на мужа с обновленным любопытством. Двадцать три года замужества не угасили в ней этого любопытства. Но при виде озабоченной возни Мак-Грегора ей подумалось, что примус грозит ему сейчас, пожалуй, большей опасностью, чем курды.

– И когда же вся эта курдская сумятица началась снова? – спросила она.

– В сущности, она и не кончалась.

– Я знаю, – сказала Кэти. – Но открытой войны и пальбы между иранцами и курдами не было вот уже сколько лет. Отчего же она вспыхнула снова?

Мак-Грегор пожал плечами:

– Трудно сказать. Думаю, курды опять замышляют создать независимую республику.

– На территории Ирана?

– Это мне пока не известно.

Он всыпал кофе в закипевшую воду, живо снял котелок с огня.

– Предвижу, что дальше, – сказала Кэти. – Курды-горцы, курды-горожане и курды-политиканы режутся друг с другом во имя курдского освобождения, а иранцы истребляют их тем временем.

– Ты слишком строга к курдам. В сорок шестом они боролись молодцами.

– И до чего же доборолись? Сколько их было повешено? Так есть ли смысл им опять браться за прежнее? И еще тебя вовлекать – я ведь знаю Затко.

Мак-Грегор словно не слышал. Он привстал, внимание его сосредоточилось на птице, описывавшей четкий круг над мерзлой землей в полумиле от них.

Кэти молча глядела на мужа.

– Мне с тобой трудно становится, – проговорила она, рассерженная наконец его сосредоточенным видом, – Вот ты уже и не слушаешь.

– Прости, – поспешно отозвался он. – Я наблюдал, как степной сарыч мышкует.

Кэти упорно смотрела на мужа, как бы запрещая ему снова отвести взгляд.

– Ты принимаешь даже окраску этой местности, – сказала она. – Твои волосы, и глупые глаза, и ботинки, и одежда, и даже это твое упорное скрытничанье вчера и сегодня. Возвращение в родную стихию, не так ли? – И она сердито указала рукой на горы.

– Ну полно, Кэти, – сказал он мягко. – Я скучал по тебе и не шутя рад твоему приезду.

Желая уйти от ее испытующих глаз, он вынул карту, надел очки в стальной оправе и углубился в изучение карты и гор. И снова его фарфорово-чистое со светлым загаром лицо – костистый тонкий нос, строгий высокий лоб – приняло сосредоточенное выражение.

– Ах, ради бога, – вырвалось у Кэти. – Не надо этого.

– Чего не надо?

– Очков не надо и не уходи в себя, побудь со мной.

Он спрятал очки и сложил карту. Кэти знала, что он до сих пор очень застенчив, так и не научился обороняться от неловкости таких моментов и эту незащищенность нетрудно использовать против него. Но каким же иным и лучшим способом встряхнуть его?

– Как бы то ни было, – сказала она, – но ясно, что Затко не явится, и давай-ка трогаться отсюда, пока я не рассвирепела окончательно.

– Подождем его еще несколько минут.

– Но он хоть сообщил тебе, что ему от тебя надо?

Мак-Грегор покачал головой:

– Он только слал мне настоятельные призывы, прося меня прибыть в Синджан до пятнадцатого числа, если я ему друг и мне дороги интересы всех курдов и так далее.

– Типично курдский способ добиться от тебя чего-то.

– Пожалуй.

– И ты понятия не имеешь, что им от тебя нужно?

– Не имею. Но, судя по всему, нужно это им отчаянно.

– И ты бросил все дела в Тегеране только ради свидания с курдами?

– Нет. Мне, так или иначе, нужно было сюда по делам ИННК.

Мак-Грегор работал в Иранской национальной нефтяной компании главным ученым специалистом отдела изысканий и залежей.

Застегнув свою дубленку, Кэти пошла вниз по склону за Мак-Грегором.

– Иранцы выгонят тебя вон, если ты вздумаешь сейчас стать на сторону курдов.

Он развел руками, не возражая и не соглашаясь.

– И ты знаешь, что я не огорчусь, если выгонят, – продолжала она. – Нисколько не огорчусь.

– Ну-ну, Кэти… Не будь такой.

– Ты знаешь, что я хочу сказать.

– Я знаю, ты хочешь, чтобы я распростился с Ираном. Но Европа может и еще немного подождать, – сказал он не оборачиваясь.

– Нет, не может. – Кэти сделала глубокий вдох, чтобы отдышаться. – Тебе уже пятьдесят, и мне тоже. И былую нашу молодую увлеченность этой страной поглотил без следа и остатка вечный восточный кавардак. Все миновало, Айвр, – продолжала она, видя, что его спина упрямо напряглась. – Позади двадцать три года неудач, домашних арестов, бог знает чего, и все ты отдавал, и ничего не получал взамен, и только зарывал здесь свои таланты – и настала пора уходить.

– Это тебе просто после Европы так кажется, – сказал он шутливым тоном.

Первоначально Кэти поехала в Европу лишь присмотреть за тем, как сын Эндрю устроится в Оксфорде, в Бейлиольском колледже, а дочь Сеси в Париже, в Школе изящных искусств, но потом осталась еще на пять месяцев, ибо двадцать три года в Иране, отданные борьбе за одно правое дело безнадежней другого, исчерпали наконец ее силы.

– Я не допущу, чтобы ты канул в эти горы, пропал без следа, – проговорила она. – Существует ведь другой мир вдали от всего этого, процветающий, ничуть не эфемерный.

– Разумеется.

– И значит, нечего тебе впутываться в курдские дела.

Он промолчал. И тут впервые обратил внимание на то, что она по-модному подстригла свои длинные волосы.

– Зачем ты это?

– Что – зачем?

– Остриглась зачем?

– Затем, что мне осточертела прежняя прическа. Кстати, вчера, когда я приехала, ты даже и не заметил.

Он сердито покраснел, повернулся и зашагал дальше, ведя Кэти по тусклым каменным скатам, скользким от покрывающей их тонкой корки черного льда. «Осторожней ставь ногу», – предостерегал он в опасных местах. Двигались без разговоров. Мак-Грегор шел не торопясь, но все равно знал, что в этом горном разреженном воздухе жену медленно и верно одолевает усталость.

Сделали привал, долго и молча подкреплялись, а с полудня снова шли, и он все так же молчаливо и сосредоточенно выбирал маршрут полегче по чересполосице склонов. Но временами он забывал, что за спиной идет Кэти.

На ночлег пришли к заброшенному иранскому полицейскому посту, наполовину разрушенному курдами во время тех двух открытых сражений, что они дали, защищая свою республику 1946 года. Начиная уже зябнуть, поужинали у примуса лепешками и тухловатой разваренной курицей, которую Мак-Грегор купил на базаре в Резайе.

– Противно в рот взять, – сказала Кэти. – Мне уже окончательно разонравились яства восточных базаров.

– А тем не менее есть надо, – сказал он. – Ты глотай, отвлекаясь от вкуса.

Кэти поежилась, горбясь над жалким побитым примусом, а Мак-Грегор развернул два нейлоновых спальных мешка и состегнул их «молниями» вместе – для теплоты. И сразу же велел ей туда влезть, пока в теле осталась горсть тепла.

Молча, не разжимая зубов, она кивнула, вышла наружу и с минуту постояла в темноте на старой дороге, чувствуя, как черное безоблачное небо нагорья леденит ей голые лодыжки, голые руки, голые ноздри и легкие. Даже в слабом звездном свете панорама, высокая, огромно-вогнутая, была так тиха и чиста, что животно-грубым казалось обращать хоть малую ее частицу в отхожее место.

– Старой становлюсь, – горестно вздохнула Кэти.

Когда она вернулась в темное помещение поста, ей было по-прежнему зябко и она спросила у Мак-Грегора, в самом ли деле требуется раздеваться.

– А иначе замерзнешь в мешке, и я замерзну.

Забравшись в двуспальный мешок, она разделась догола и очутилась в холодной нейлоновой оболочке, а затем и Мак-Грегор быстро влез туда, и она прижалась к мужу.

– Я вовеки не согреюсь, – сказала она жалобно.

– А вот погоди немного.

Лежа в коконе мешка, в переплетении ее рук и его локтей, они ждали, чтобы холод сменился теплом, и Мак-Грегор спросил Кэти, не подстриглась ли и дочь их Сеси.

– Нет, – ответила Кэти. – Она все еще папина дочка. Без твоего одобрения не станет подстригаться. А одобришь – так и наголо обреется.

– Ну как, оправдала Школа изящных искусств ее ожидания?

– Сначала ей надо привыкнуть.

– А усидит она?

– Если только не сбежит замуж за какого-нибудь голенастого мальчика-француза.

– Неужели новая напасть?

– Успокойся, – сказала Кэти, высвобождая одну руку. – Ничего с ней не случится. Ей куда безопаснее в Париже у тети Джосс, чем в Тегеране, под огнем страстей этого курдского фантазера Тахи. Я велела ей ежемесячно наведываться к Эндрю в Лондон или Оксфорд, а с Эндрю взяла слово, что он, что бы ни случилось, не забудет о сестре по широте своей братской души.

– Будь спокойна. Он сдержит слово.

– Не сомневаюсь. Но он так самоуверен, что это меня даже тревожит. В наши фамильные гостиные он заглядывает мимоходом, как на гостеприимные вокзалы, а дружит со всяким сбродом и шествует этаким транзитным пассажиром во всегдашнем потоке добрых друзей и братьев.

– Он мальчик организованный, – заступился за сына Мак-Грегор.

Кэти лежала, тесно прижавшись, водя ладонью вдоль спины его, по теплым позвонкам. Она уже согрелась, и от сердца у нее стало отлегать.

– Как будет «шорох» по-курдски? – спросила она тихо, словно кто-то мог подслушать.

– Какой шорох?

– А ты прислушайся.

На плоской земляной крыше что-то шуршало, легкий горный ветер шелестел там сухими былинками и палым листом.

– Гуш-а-гуш, – сказал Мак-Грегор.

– А как «бульканье»?

– Билк-а-билк.

– Шепот?

– Куш-а-куш.

– А храп?

– Кер-а-кер.

Кэти засмеялась.

– Помню, помню, – засмеялась она, устало приникнув к мужу. – Эти звукоподражательные удвоения – вот и все, что мне нравилось в курдском, да еще его чудесная образность: скажем жених будет «за руку взявший», транжир – «раскрыторукий», а отчим – «черствый отец». А как у них «красивый»?

– Сладкокровный.

– Я часто вспоминаю тот день в саду над озером Урмия. Как тогда ответила горянка мужу, прикрикнувшему на нее?

Сжимая в пальцах ее волосы, точно мягкую упругую траву, Мак-Грегор напомнил ей, что курд спросил жену разгневанно: «Ты кто – дьявол или джинния?» – И та ответила: «Я не дьявол и не джинния, я плачущая женщина».

Он ощутил, как на висок ему закапали теплые и непонятные слезы Кэти, и, прокляв мытарства, закрыв глаза, он попытался супружеским любовным способом отрешить мысль и тело от безнадежной жизненной неразберихи, а потом Кэти вытерла слезы и сказала успокоенно:

– Я ехала назад, твердо решив не ссориться с тобой. Но как же не ссориться, если мы так по-разному смотрим теперь на самое насущное?

Он услышал очень отдаленный собачий лай – первый звук, признак жизни, донесшийся до них за эти двенадцать нагорных часов.

– Скорее явится шииту его мессия, чем перестанут муж с женой ссориться, – отшутился он по-персидски.

– Ах, эти несносные персидские пословицы, – проговорила она сонно. – А знаешь, хоть и вялость дурацкая после истерэктомии, но хорошо, что не надо беспокоиться, вставать и вообще можно не думать и чихать на все. – Но прежде чем уснуть, она прибавила: – Так или иначе, а я найду способ вырвать тебя из всего этого.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Утром они двинулись дальше по грунтовой дороге вдоль гряды. С откосов начали уже постреливать. Порой винтовочная пуля звучно ударялась в скалы над головой. Дойдя до замерзшего горного озерца, они увидели, что издалека снизу, из глубокой долины, к ним поднимается всадник.

– У бегзадийцев до сих пор основной транспорт – лошади, – заметил Мак-Грегор. – Впрочем, возможно, это мул.

– О господи, – сказала Кэти. – Неужели нападет…

– Во всяком случае, это не Таха. Тот не унизится до чего-либо менее современного, чем джип.

– Нам бы укрыться куда-нибудь, – сказала Кэти.

– От курда в его родных горах не спрячешься, – сказал Мак-Грегор. – Лучше идти, как шли, и не спускать с него глаз.

Курд снял с плеча винтовку, опер ее прикладом на седло. Кэти понимала, какая нависла опасность; она боялась не за себя – за Мак-Грегора. Курды не более других склонны к убийству, но слишком много старых счетов сводится в горной глуши, и небезопасно здесь человеку, у которого в Иране есть враги. А за все эти годы участия в сложных политических движениях Мак-Грегор не мог не нажить себе врагов.

Пришпорив пятками свою костлявую, покрытую грязью туркменскую лошаденку, курд последние полсотни метров – по ровному – проскакал галопом. Лихо осадил лошадь, чуть не наехав на идущих.

– Ух ты! – гоготнул он. – Так и есть, они самые. – Точно мальчик игрушкой, он мотнул дулом винтовки на Кэти и спросил:

– Ты курманджийский понимаешь, госпожа?

– Нет, не понимает, – резко сказал Мак-Грегор.

– Давай подсади ее ко мне сзади, – предложил развязно курд.

– Ты бери рюкзак, мы за тобой пойдем, – сказал Мак-Грегор.

Сжав пятками лошадиные бока, курд своей винтовкой поддел и поднял тяжелый рюкзак, чуть не упав при этом с седла.

– Ух ты! Не иначе там золото. – И в продолжение всего пути вниз по долине он не переставал гоготать и горланить: – В мешке золото!

Они шли за ним около часа, пока не увидели речушку впереди, у крутого поворота. Курд гикнул, ударил лошадь пятками и пустился вскачь. С криком и хохотом он скрылся за поворотом.

– Прощай, рюкзак, – сказала Кэти. – Ускакал со всем нашим добром.

– Это всего лишь местное чувство юмора, – успокоил Мак-Грегор, продолжая шагать. Не дошли они еще до поворота, как оттуда лихо вывернул старый темно-синий джип и, проехав юзом ярдов двадцать, остановился. Кэти ухватилась за руку Мак-Грегора.

– Все в порядке, – сказал он. – Это Затко.

С сиденья спрыгнул курд, подбежал на легких, как у плясуна, ногах и влепил по сочному поцелую в обе щеки Мак-Грегора.

– Хвала аллаху, – театрально воскликнул курд, – до тебя дошел мой зов!

– Узнаю энтузиаста, – ласково улыбнулся Мак-Грегор.

– Х-ха! – внушительно выдохнул Затко. Курды-горцы называли его Удалец и «славный наш защитник», считая Затко своим лучшим воином. Он был одет в окаймленную вышивкой куртку, в рубаху с полосатым кушаком и широкие шаровары. Убранство полностью курдское, и только на набрякших маленьких ступнях были ковровые туфли из английского магазина «Маркс и Спенсер».

– А где Таха? – спросила его Кэти по-персидски. – Разыскал ты его?

Тахе, сыну Затко, шел двадцать первый год; он прожил в Тегеране у Мак-Грегора те пять лет, что проучился в школе, а затем в университете. Мак-Грегоры привязались к Тахе, но дочь их Сеси шестнадцатилетней девочкой влюбилась в него, и хотя влюбленность эту обуздали бдительным надзором и вмешательством, однако и Кэти и Мак-Грегор были рады, когда Сеси благополучно отбыла в Европу, а Таха вернулся к отцу. То есть к отцу он не вернулся. Таха был бунтарь: взяв с собой полдюжины студентов-курдов, он скрылся в горах над Резайе, поскольку хотел немедленной революции, а не стремился, как его отец, прежде добиться национального освобождения.

– Разыскать я его разыскал, – сказал Затко, прохаживаясь взад-вперед и похрустывая костяшками пальцев. – Сейчас он под Мехабадом, на пятое число они наметили похитить там полковника Размару.

– Похитить? Зачем это? – спросил Мак-Грегор. Иранского полковника Размару они оба знали и считали его другом.

– Эти мальчишки хотят взять Размару заложником за курдских студентов, арестованных в прошлом месяце в Тебризе. Представляете, глупость какая ребячья! – простонал Затко.

– Спаси и помилуй нас бог, – саркастически проговорила Кэти по-курдски.

– Завтра, – сказал Затко, – когда покончу со здешним делом, я съезжу заберу Таху оттуда, пока персидские жандармы не подстерегли его и не убили.

Театрально вздохнув, Затко вынул пачку американских сигарет, предложил Мак-Грегорам. Те отказались, а он достал мундштучок в форме трубки, воткнул сигарету торчмя, чиркнул персидской спичкой и задымил, словно бы задумавшись. Мак-Грегор понял, что Затко собирается что-то сообщить, но прежде хочет дать почувствовать всю важность этого сообщения. Наконец, повернув трубку чашечкой вбок, Затко выдул оттуда окурок и опять драматически вздохнул.

– Итак, в чем же состоит дело? – спросил Мак-Грегор.

– Наш Комали-и-джан – Комитет жизни – хочет, чтобы ты кое-что для нас сделал, – сказал Затко. – Затем я и призвал тебя.

– Это мне ясно. Но что именно от меня требуется?

– Вещь, возможно, связанная для тебя с трудом и риском. Но важная для нас. – Затко сделал паузу. Мак-Грегор ждал, что дальше.

– В чем эта вещь заключается, я открыть не могу, – продолжал Затко. – На мне присяга. В Синджане тебя ожидает кази. Но есть там и другие…

– Ты хочешь сказать, что этих других нужно остерегаться? – спросила Кэти.

– Я хочу сказать, что там собрались курдские феодалы, и политики, и торговцы табаком, и воины, и шейхи племен, и полуарабы, – отвечал Затко. – И даже страннопалый курд-альбинос. Все они курды, но не все они друзья тебе. Ты понял?

– Это не страшно, – сказал Мак-Грегор.

– Тебе, может, и не страшно, а мне – да, – сказала Кэти.

– Ты ни к кому там, кроме кази, не прислушивайся, – сказал Затко. – Пусть тебя не смущает грубость, не обескураживает злопыхатель-курд, ненавидящий тебя.

– Ты имеешь в виду ильхана? Он здесь?

– Да, здесь.

– Какое отношение имеет он к Комитету? – удивленно спросил Мак-Грегор.

– Кази упирает на то, что курды не должны больше драться друг против друга. Ты ведь и сам всегда на это упирал – на единение…

– Единение, но не с тем же, кто предал республику сорок шестого.

– Что поделаешь, – нехотя возразил Затко. – Ильхан ведь феодал. Он так прямо и считает себя пупом курдской земли, хоть стреляй в него. И я бы с удовольствием пустил в него пулю – но кази, может, и прав. Все-таки у ильхана нутро курдское.

– У него нутро подлого, богатого, старого убийцы.

– Кто же спорит, – горячо сказал Затко. Они сели в джип, и Затко крикнул затаившимся в скалах дозорным: – Перестаньте вы стрелять по кладбищенским собакам. Не к добру это, говорю вам. – И в ответ со склонов послышался смех.

Машина въехала в замусоренный, грязный Синджан, где сложенные из камней домишки с земляными кровлями были набросаны, как куски серого рафинада, по путаным улочкам на речном берегу. Перед лачугой с рваной занавесью вместо двери джип встал, уперся всеми четырьмя колесами, Затко соскочил и отвел занавес в сторону, пропуская гостей.

– Дуса! – позвал он.

Из внутренней двери к ним вышла старуха в истрепанном балахоне, неся обитый эмалированный кувшин с водой. Прошамкала несколько невнятных приветственных фраз.

– Мыло где? – повелительно спросил Затко.

Старуха неохотно сунула руку в карман своего балахона и, по-детски раскрыв ладонь, явила на свет чахлый зеленый обмылок.

– А где принадлежащий госпоже мешок? – спросил снова Затко, употребив персидское слово «хурджин» – дорожная сума.

Старуха указала на рюкзак в углу.

– Кто был тот сумасшедший, ускакавший с рюкзаком? – поинтересовалась Кэти.

Затко раскатился своим сочным смехом.

– Это Ахмед Бесшабашный, – сказал он.

– Ребячьи у Ахмеда выходки, – сказала Кэти.

– Такая уж натура, – объяснил Затко. – Он у нас сущий дьявол. Трудно даже представить. Но он храбрец и знает горы лучше любого правоверного… Итак, добро пожаловать, – торжественно закончил Затко.

– Какой у нас дальше распорядок? – спросил его Мак-Грегор.

– Умойтесь, отдохните, а затем мы к вам придем официально, пригласим к общей трапезе, после чего кази скажет тебе, какое дело требуется сделать, и, само собой, ты волен будешь отказать нам, если пожелаешь.

– После чего ему тут кто-нибудь горло перережет, – едко добавила Кэти.

Затко рассмеялся. Кэти – друг и сестра – изволила остроумно пошутить.