Текст книги "Горы и оружие"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Часть V

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Снег на горах уже сошел; русла речек, искрасна-серыми жилками бегущих обычно по восточным склонам Даланпара, были этой весной сухи. Казалось, теперь не конец мая, а середина лета. Но Мак-Грегор знал, что на той стороне хребта картина иная. Указав на два длинных кряжа, именуемых по-курдски Кар и Кари (что в сочетании значит «нарядные»), он сказал Тахе:

– Здесь-то сухо, но вот увидишь: та, западная сторона вся в цветах.

– А почему так?

– На этих сланцевых склонах при раннем снеготаянии вода стекает по западному боку, а восточный остается сухим и голым.

Не видно было ни больших альпийских маков, ни астрагала, ни чуфы, ни первоцвета, ни похожих на дикие орхидеи цветов паразитической филипии. Но Таху цветы не заботили.

– Мы потратим еще два дня на переход хребта, – сказал он недовольно, – а зачем нам это, не знаю.

– За нами следят отовсюду, – сказал Мак-Грегор. – Надо двигаться как можно незаметней.

– Но, дядя Айвр, – возразил Таха, – мне ведь идти дальше, чем вам, и нужно спешить. Почему б не сойти на дорогу, не взять прямо через керкийские и заргайские деревни?

– До сих пор мы шли скрытно, и глупо будет теперь себя обнаруживать, – твердо сказал Мак-Грегор.

Сам Таха действовал весьма скрытно, покидая Париж, – провел всех, даже Мак-Грегора. Автобусом доехав до Франкфурта, оттуда полетел в Афины через Рим. А в Риме сошел и пересел на самолет Британской авиационной компании, тот самый, которым направлялся в Иран Мак-Грегор. Сходя по трапу в Тегеране, Мак-Грегор почувствовал чей-то легкий толчок локтем – и только здесь узнал Таху.

– Черт возьми! – сказал Мак-Грегор. – Что это ты сделал со своим лицом?

– Да ничего, – скромно ответил Таха. – Обстриг усы и слегка брови подбрил, чтобы как на фото в паспорте.

– С фальшивым паспортом тебя тут задержат, – предостерег Мак-Грегор, когда вошли в душное здание аэропорта.

– Он не фальшивый, он настоящий, – успокоил Таха. – Мне студент-перс в Париже дал свой паспорт.

– А что он сам будет делать без паспорта? – спросил Мак-Грегор, пробираясь с Тахой среди пассажиров к полицейскому контрольному барьеру.

– Через неделю-две заявит, что паспорт украли, а к тому времени я сожгу его, и кто меня тут будет помнить?

У барьера обошлось без каверзных вопросов, и, обменяв часть своих денег на иранские, они беспрепятственно вышли из аэропорта. Междугородными автобусами они добрались сперва до Тебриза, потом обогнули озеро Урмию с севера – через Багам, Мадад и Миллус. Затем ехали грузовыми машинами, сельскими автобусами, повозками и теперь, пешком пройдя по узким курдским долинам в обход горы Делага, направлялись к тому уголку земли, где сходятся границы Ирана, Ирака и Турции. Было решено, что оттуда Таха пойдет один, чтобы, собрав своих бунтарей, спуститься с ними в долину Котура. Но прежде, сказал Таха, нужны точные известия о кази и Затко. Пока же о них не было ни слуху ни духу; крестьяне-курды ничего не знали.

– Все уже боятся, и чем дальше, тем больше, – хмуро говорил Таха. Они шли к пастушьей деревушке, убого и малозаметно лепящейся по голым сланцевым скатам.

– А благодарить надо, конечно, Фландерса, – сказал Мак-Грегор. – Это он здесь подготовил почву для ильхана и Дубаса.

В предгорьях им рассказывали, что англичанин, опекающий детей, ходит по деревням и призывает жителей быть осторожными ради своих детей. Надвигается, мол, беда…

– Закишело трусливыми слухами, – сжимал кулаки Таха.

В последней пройденной ими деревне староста сообщил, что кази умер в Ираке, а Затко схвачен в Турции и повешен.

– Да кто тебе сказал? – сурово спросил Таха.

– Контрабандист больной один тут проходил неделю тому назад. Нет, десять дней тому…

– То был предатель и трус, – сказал Таха, и староста, видя, что имеет дело не с мелкотравчатым, а с высокого полета, образованным курдом-политиком, стал оправдываться:

– Вины моей тут нет. Не гневись.

– А ты не повторяй дурацких слухов.

Поднявшись к деревушке Аснаф – скоплению полупещер-землянок, вырытых в унылом косогоре, – они застали там только старух, детей да двух-трех оборванных стариков, грызущих семечки. Старики встретили их с неожиданной важностью, чувствуя себя тут главными в отсутствие мужчин-пастухов. Кази всего лишь день-два назад стоял лагерем на здешнем высокогорном плато, сказали старики.

– Откуда вам известно? – спросил Таха.

– Нам все известно, что происходит у нас в горах, – бойко отвечали старики.

– Ничего вы, старые, не знаете, – сказал Таха и обратился к деревенским мальчишкам, отгонявшим дворняг. Мальчишки закукарекали петухами, передразнивая старичье, засмеялись:

– Да они путают всех со всеми. Это ильхановцы на плоскогорье воров искали.

– Ильхановцы – здесь? – удивился Мак-Грегор. – А вы точно знаете?

– Да на что нам врать? – возмутились мальчишки. Старики и старухи визгливо вмешались, поднялся крик и спор, залаяли собаки.

– Хватит вам! – крикнул Таха.

Невольно засмеявшись («Вечный курдский кавардак!»), Мак-Грегор сказал Тахе:

– Тут давай и заночуем. Мы почти на иракской границе, и если ничего не узнаем от пастухов, когда вернутся вечером, то я пойду на ту сторону гор, в ближнее иракское селение.

– Чтобы напороться на иракские армейские заставы, – насмешливо сказал Таха.

– Кази и Затко по-прежнему уходят от столкновений с ильханом, и, значит, искать их надо именно в той стороне, – ответил Мак-Грегор.

Старухи устроили их в углу сарая, они поужинали взятыми с собой мясными консервами и черствым хлебом, а затем вернулись с пастбищ мужчины и молодые женщины. Люди были в отрепьях, гурты малочисленны. Сушь, бестравье губит ягнят и козлят, жаловались пастухи. Год будет худой. Пастухи сидели у кизячного костра, подбрасывали туда мох и говорили о своих бедах, и Мак-Грегор, присев на пятки, слушал, как Таха призывает их кончать с первобытным прозябаньем, подыматься на подлинную курдскую революцию против всех феодалов и чужеземцев.

– Каждый курд должен исполнить долг, не жалея жизни, – говорил Таха.

Дальнейшее расплылось в ночном воздухе. Мак-Грегор задремал. Когда Таха разбудил его, костер уже погас, пастухи разошлись, и было темно, сыро, холодно.

– Наверное, вы правы, – сказал Таха. – Они говорят, что кази и Затко на той стороне. Но на перевалах засели ильхановцы и хватают всех курдов, какие пробираются в Ирак по старым контрабандистским тропам.

– Как это люди ильхана сюда забрались? – сказал Мак-Грегор. – Кто им здесь помогает?

– По словам пастухов, здесь вертолеты летают кругом, одних курдов увозят, других стреляют.

– Чьи вертолеты?

– Чьи неизвестно. Но все убеждены тут, что Затко уже несколько недель назад схватили, увезли в Турцию и расстреляли. Я думаю, это ложный слух, пущенный ильханом.

– А может, и правда, – мрачно сказал Мак-Грегор. – Тем более что в их распоряжении вертолеты.

Они улеглись в сарае. Таха закинул руки за голову, спросил:

– А как защищаться от вертолета?

– Одно-два метких ракетных попадания, пожалуй, верней всего, – сказал неуверенно Мак-Грегор. – Но нужно реактивное ружье, а лучше – несколько.

– Придется нам раздобыть их, – сказал Таха, похрустывая сцепленными пальцами в жесте мусульманского омовения – жесте устарелом и глупом, по его же собственному мнению.

Где именно Таха собирается достать реактивные ружья, Мак-Грегор так и не узнал – уснул.

Утром, подымаясь с пастухами из каменистой лощины, они увидели, что перевал, ведущий в иракскую деревню, патрулируют два одетых по-курдски всадника с винтовками.

– Это ильхановцы вас ищут, – сказал молодой пастух в иракских армейских ботинках, доставшихся ему, должно быть, от какого-нибудь контрабандиста.

– Черт подери, – сказал Таха. – Выходит, они сплошную паутину сплели. Откуда они знают, что мы здесь?

– А по радио.

– Что ж у них, радиостанции на седлах? – зло усмехнулся Таха.

– А это куцые такие ящички.

– Да знаю я, – сказал Таха.

Дойдя до удобной для скрытного подъема расселины, они простились с пастухами и стали взбираться по сухим косогорам на высокий водораздельный гребень, к висячему пешеходному мостику, переброшенному много лет тому назад через теснину.

– Через этот ветхий мост конному за нами не пройти, – сказал Мак-Грегор. – А если поскачут в обход, то потратят на это день или больше.

– Но куда нас этот мостик приведет? – сказал Таха, задрав голову и глядя на кряж, куда им предстояло карабкаться. Таху опять уже сердила осторожность Мак-Грегора. – Застрянем на горе, потеряем там уйму времени, пока спустимся на тот бок.

– Если только отец твой жив, то непременно у него за мостом поставлен дозорный, а от дозорного уж мы, наверное, узнаем, как и что.

– Все не так и не то, – вырвалось у Тахи.

– О чем ты?

Таха сердито обвел рукой горные дали.

– Глупо, голо, бесплодно все, – проговорил он. – Вовек нам не было от этих гор пользы.

– Они – твоя родина, – сказал Мак-Грегор, взбираясь за Тахой и с трудом переводя дух. – Не хули ее.

– Пустота, нищета, – продолжал Таха. Никогда прежде Мак-Грегор не слышал от него таких горьких слов.

– У тебя, я вижу, натура городская, – попробовал пошутить Мак-Грегор. – Но ты все же не вешай носа.

– Нам давно уже надо было спуститься с гор. На борьбу подниматься на фабриках, на улицах городов.

– С кучкой студентов? – поддразнил Мак-Грегор, прислонясь к теплой скале, чтобы отдышаться, чтобы рубашка и штаны немного просохли от пота.

– Поклон вам за золотые слова, – едко поблагодарил Таха.

– Ты просто не в духе, – сказал Мак-Грегор. И опять они стали подыматься по все более крутым скатам без всяких альпинистских уловок – простыми зигзагами, стараясь лишь не оскальзываться на сыпучем сланце. Далеко опередив Мак-Грегора, Таха присел на каменную глыбу.

– Вон они снова, – указал он на дальний противолежащий склон. Мак-Грегор вскарабкался к Тахе и, поглядев туда, увидел обоих верховых. Один из ильхановцев поднял винтовку, прицелился.

– Он думает, у него в руках дальнобойная пушка, – усмехнулся Таха.

Зачернел пороховой дымок, донесся хлопок выстрела, но свиста пули не было.

– Подает сигнал кому-то, – сказал Мак-Грегор.

– А кому? И куда?

Мак-Грегор не ответил, только тяжело дышал, и Таха пристально взглянул на него:

– Устали, дядя Айвр?

– Нет.

– У вас усталый вид.

– Не беда.

– Возраст ваш для скалолазанья не подходит, – озабоченно сказал Таха.

Полезли дальше; Мак-Грегор заметил, что Таха намеренно замедляет темп, избегая крутизны и скользких осыпей. Когда уже совсем немного осталось до моста, серой полоской связавшего рваные края ущелья, Мак-Грегор присел на мягкую моховую кочку. Таха сказал, кивнув на всадников внизу:

– Ошибка наша – безоружными идти в горы.

– Я исходил их вдоль и поперек за тридцать лет, – сказал Мак-Грегор, – и ни разу не брал с собой оружия.

– Но в такой переплет вы ведь еще не попадали. Обкладывают нас, как зверя…

Прежде чем карабкаться дальше, Мак-Грегор снял с себя рубашку, опоясался ею, и ему стало легче, точно кожа, само тело задышало теперь в подмогу задыхающимся легким.

Таха полез к мосту на разведку, и Мак-Грегор глядел, как он взбирается по-паучьи на склон. На Тахе была все та же, что в Париже, тонкая, негреющая одежда, но карабкался он весело, как школьник на каникулах, и Мак-Грегор закрыл на минуту глаза. Куда ушла его легконогая и легкодумная молодость? Какие горки ее укатали? На каких восточных улицах, в каких стеклянных кабинетах и глиняных лачугах растратила она себя? На каких нагих бескрайних косогорах, облитых лимонным и вечным закатом?

– На этой стороне – никого! – приглушенно крикнул Таха от моста.

Мак-Грегор полез вверх. Когда он докарабкался наконец до скалы, к которой были прикреплены ржавые тросы моста, Таха указал на скорлупу от орехов кешью и на кучку кала рядом:

– Курд в родных горах.

– След вчерашний или позавчерашний. Давай-ка, не теряя времени, перейдем мост, – сказал Мак-Грегор и с сомнением поглядел на два провисших ржавых троса, соединенных проволокой, поверх которой были настланы полусгнившие доски. Внизу бездонно зияла тысячефутовая пропасть, как длинная, голодная ощеренная пасть. Но делать нечего – надо идти.

Переползти по щербатому, качающемуся настилу оказалось несложно. К тому времени как Мак-Грегор, цепляясь руками, преодолел мост, Таха уже вынул лепешки, утром свежие и мягкие, а теперь зачерствевшие от горной сухости. Жуя жесткий творог и слипшийся холодный рис, они вдруг услышали чей-то смех над головой у себя, в развалинах турецкой сторожевой башни.

– Золото или жизнь! – раскатились над ними курдские слова.

Они вскочили.

– Ага, испугались! – раздался радостный гогот. «Знакомое что-то», – мелькнуло у Мак-Грегора.

– Выходи, Ахмед! – крикнул Таха.

В развалинах вверху показался курд – в домотканой куртке и пузырящихся дерюжных шароварах – и навел на них винтовку. Мак-Грегор узнал Ахмеда Бесшабашного, так поразившего тогда Кэти своим безудержным курдским озорством.

– Спускайся сюда! – приказал Таха. – Живей!

– Напугал вас, напугал, – весело твердил Ахмед. Подняв винтовку над головой, он чуть не кувырком сбежал со скального откоса.

– А где твоя ханум? – спросил он Мак-Грегора, водя мальчишескими шалыми глазами. – Мешок где, полный золота? – И, заржав, протянул руку к лепешкам.

– И ханум далеко, и мешок, – ответил Мак-Грегор, обрадованный новой встречей с Бесшабашным. – Как поживаешь, Ахмед? Как поживаешь, старый приятель?

– А я там прошлогодний мед ищу, – сообщил Ахмед, жадно кусая лепешку. (Дикие горные пчелы иногда гнездятся в каменных развалинах, и покинутые соты затем долго сохраняет в невредимости высокогорный холод.) – Мед выковыриваю!

– Про мед после, – сказал Таха. – Ты скажи-ка нам, где Затко. И кази где и остальные?

– Твой отец на той стороне, за Мелади, – ответил Ахмед. – В гостях у гератского рода. Мы все там сейчас.

– Здоров ли он? – спросил Мак-Грегор.

– Да все багровеет от злости, что ноги опухли. Вот такие стали. – Ахмед широко обвел рукой вокруг своих рваных башмаков.

– А давно ты его видел?

– Четыре полночи тому.

– А кази с ним? – спросил Мак-Грегор.

– Да. Кази Мохамед сильно хворает. Потому мы и укрылись у гератцев – ильхан по всем горам тут понатыкал стрелков с новыми американскими винтовками. Ух, и винтовочки же!..

– И Затко это терпит? – спросил Таха.

– Не терпи попробуй, когда всюду в небе вертолеты, как мясные мухи. Я от них весь день прячусь, Затко жду, а Затко нет. Что-то с ним, верно, случилось.

– Он когда здесь обещал быть? – спросил Таха.

– Вчера. Сегодня. Может, они у себя там в карты режутся. – Ахмед фыркнул по-ребячьи и снова нахмурился. – Там вчера пальба была, вертолеты, а я тут сижу. Дурак я, верно?

Мак-Грегор не ответил.

– Идем, – сказал он Тахе, вставая.

Таха уже увязывал свои узелки. Он дал Ахмеду лепешек, творога.

– Жди тут, пока не вернемся, – сказал Таха. – А стрелять по тебе будут, прячься. Конь твой где?

– Голодный вверху там привязан, старое дерьмо нюхает. Я его только ночью пускаю, шумно слишком пасется – зубы стерты все…

Не дослушав нареканий Ахмеда на беззубого коня, они стали поспешно спускаться с кряжа, не обращая теперь внимания на то, преследуют их или нет. Час спустя между двух узких долин стала видна ближняя гератская деревня, и Мак-Грегор повернул было к ней.

– Не туда, – сказал Таха. – Выше берите, к старому летнему поселку, там обязательно их найдем. Там им безопасней.

Без передышек, молча шли они четыре часа по горным тропам и, когда солнце уже закатывалось за вершины гор, вышли к поселку, своей убогостью и запустелостью напоминавшему скорее первобытное стойбище, раскопанное археологами.

– Не видно наших, – сказал Таха.

– Тут никого не видно, – сказал Мак-Грегор.

Ни души в селении. Повсюду следы стрельбы: в канавах стреляные гильзы, глина и камень стен исковыряны пулями. Посреди дороги – убитая лошадь и стоит брошенный джип темно-синего цвета.

– Это машина Затко, – сказал Таха. – Глядите, на ней кровь…

Они бросились бегом по глиняной улочке, заглядывая во все дома, и на пороге каменной хибарки наткнулись на два скрюченных трупа.

– Хамза и Рашид, – проговорил Таха. – Они всегда вместе с отцом были.

Оба убиты наповал. Нищая мебель в хибарке разломана, утварь и одеяла раскиданы.

– Как это враг был подпущен? Как могло такое случиться?

– Вертолеты, – сказал Мак-Грегор. – Я видел, на пустыре земля взрыта и разметена винтами. Затко, должно быть, скрылся в горах.

Они стали подыматься по тропке, ведущей за селение; взойдя почти на самый гребень, услышали, что из хижины наверху, из пастушьего зимовья, кто-то зовет их по имени.

– Это иракский Али, – сказал Мак-Грегор, и они побежали туда.

– Осторожней! – слабо кричал им Али.

Добежали, тяжело дыша.

– Куда пропали все? – спросил Таха.

Али устало махнул на горы.

– Крестьяне там, от вертолетов прячутся. Вернутся ночью.

– А Затко с кази? – спросил Мак-Грегор.

Вид у Али был еще более недужный, чем всегда. Молча указав на хижину, из которой вышел, он проговорил:

– Погоди… Погоди…

Но Таха вбежал туда, за ним вошел Мак-Грегор.

Желтый, завернутый в пестрое, горошком, покрывало, лежал на полу кази, глаза его были закрыты. И тут же, головой к ногам его, лежал Затко в курдских шароварах и куртке и в ковровых шлепанцах на вспухших ступнях.

– Их убили на дороге, – сказал Али, стоя в дверях. – Два вертолета прилетели сюда, высадили ильхановцев, а кази и Затко хотели уйти в джипе, но вертолет догнал и расстрелял сверху…

Таха зажал уши ладонями, чтобы не слышать дальше; Мак-Грегор прислонился к стене. Затем Таха нагнулся, закрыл отцу глаза, прикрыл мертвое лицо французской газетой, взятой на разжиг костров.

– Чьи это были вертолеты? – спросил Мак-Грегор. – Кем присланы?

– Кто знает? – ответил Али. По лицу его текли слезы. – Турецкие могли быть, иранские, американские. Чьи угодно. Какая разница? Ильхановцы убили, вот и все.

Вышли на улицу; в глазах Тахи не было слез, и сухи были глаза Мак-Грегора, ибо смерть предстала им бесповоротно-будничная, словно бы давнишняя.

– Меня не нашли, я лежал в кошаре, задышка схватила, – говорил Али. – Стрельбу я слышал, все кончилось очень быстро, но только когда улетели вертолеты, я узнал, что стряслось.

– А где бойцы Затко? – спросил Таха.

– В горах укрылись. Но ты не ходи к ним теперь, Таха. Я им никому не велел до темноты спускаться. Ильхан хочет перебить всех наших, кого только сможет найти. Но по-моему, кази убить он не хотел. Ильхановцы прошли всю улицу, ища кази, и когда увидели его застреленного в джипе вместе с Затко, то испугались и стали бить себя по голове.

Таха глядел на немые долины, где широко легли опаловые тени от вершин, закрывших собою солнце.

– Знаете, дядя Айвр, что я обнаружил в Европе, – сказал он после долгого молчания. – Обнаружил, что европейцам известен лишь одни вид гнета – ущемление личности. Единственно такие ущемления знают они в своих чистых городах с крашеными стенами и обученными в школе, грамотными детьми, которые если болеют и мрут, то в больничной постели. Для них это комедия, посмешище, – морщась, кивнул он на горы и долины. – И видно, неизбежен какой-то конец здешнему невежеству. Но неужели нужны газы, химикаты, металл, вертолеты? Неужели нужно это все обрушивать на наши головы?

Мак-Грегор тяжело вздохнул в ответ.

– Они побеждают так запросто, – продолжал Таха, – и ничего не оставляют нам. Ни даже больных стариков. Истребляют нас полностью, под корень.

Мак-Грегор взглянул на Али, не возразит ли тот; но Али, привалясь спиной к камням стены, боролся с одышкой, ловил ртом воздух, и Мак-Грегор невольно подумал о том, во главе скольких восстаний стояли хворые старики, обессилевшие от погонь и бед. И у мертвого кази недаром лицо столетнего старца…

– Нужно собрать людей Затко, укрывшихся в горах, – сказал Мак-Грегор.

– Их и не сыщешь теперь, – сказал Таха. – Они все ушли.

– Есть ведь и такие, что остались наверху и ждут.

– Ждут чего? – сказал Таха. – Ничем теперь уже не вытащишь наших напуганных курдов из горных нор. Они ушли и не вернутся, и на этом конец всему общему делу.

– Так идем же, разыщем их, пока не поздно. Нужно их только убедить…

– А чем убеждать? – усмехнулся Таха. – Что у нас тут осталось? Как вы не понимаете, что всему конец. Голова наша лежит отсеченная, а тело убегает со всех ног, и ничем ни вы, ни я не остановим бегства.

– Значит, отдаешь все в добычу ильхану?

– Рано или поздно я убью его, – ответил Таха. – Это, пожалуй, все, что еще мне тут осталось.

– Нет, нет! – сказал Мак-Грегор. – Нельзя пускать все насмарку ради глупой и тщетной кровной мести.

– А что еще делать? – воскликнул Таха. – На грузовики напасть с шестью студентами и седьмым Ахмедом-дурачком?

– Выслушай меня, Таха, – сказал Мак-Грегор. – Надо идти в горы, растолковать надо курдам, что произошло и как ильхан подло убил кази и Затко, – и увидишь, они пойдут за тобой, преодолев страх.

– Вам не понять нашей курдской слабости, – возразил Таха. – Курд опечаленный теряет храбрость, а отчаявшийся делается хнычущим младенцем.

– Так не будем хныкать, пойдем за ними в горы.

– Я не хнычу, а просто не хочу себя обманывать. Пусть старый пес берет в добычу горы. Пусть берет оружие. Города и фабрики – вот где решится борьба. Вот где правда.

– Тут в окрестностях и дальше, к Котуру, наберется около сорока селений, два десятка курдских родов, – сказал Мак-Грегор, развернув карту и вглядевшись. – Если не наберем по пути достаточно людей, вот тогда будешь бить отбой. Через час уже стемнеет; попробуем поговорить со здешними, а утром двинемся в путь.

– До Котура мне не дойти… – произнес Али. Они и забыли о нем, сидящем теперь, скрестив ноги, у порога в какой-то ритуальной неподвижности. – Но с сельчанами я потолкую… Однако Таха прав, – обратился он к Мак-Грегору. – Они сейчас напуганы. Но не во всем ты и прав, Таха. Вели напуганному выкашляться, и бывает, что от кашля пропадает страх.

– От кашля и кила бывает – и губит мужчину окончательно, – усмехнулся Таха. – Отменная у нас тут кила получилась.

– Как бы ни было, – сказал Али, с трудом вставая на ноги, – а надо до темноты похоронить убитых. Второй день лежат. Тебе, Таха, как сыну и хранителю тела, надлежит прочесть над ними погребальную молитву.

– Нет, – сказал Таха. – Не стану я теперь творить над отцом похоронный обряд. Раньше я ильхана похороню.

– Но могилу копать надо, – сказал Али. – Нельзя же их бросить без погребения.

Кетменями, найденными у жилья, они выкопали две могилы. Ногами к югу положили в землю кази, и Мак-Грегор, спустясь в яму, повернул лицо его в сторону Мекки. Затем Али, коснувшись руками своих мочек, произнес: «Алла акбар» – и могилу засыпали землей и камнями. В другой яме точно так же погребли Затко. Могил ничем обозначать не стали; Али проговорил и над Затко свое «Бог велик». Но Таха не захотел прочесть ни слова из традиционных такбиров.

Пошли обратно в поселок, поддерживая, почти неся Али, и Мак-Грегор сказал Тахе:

– Ты волен делать потом, что хочешь, но завтра мы направимся к Котуру и по пути заберем с собой всех, кого только сможем. И проведем операцию так, как было намечено.

– Но это глупо, дядя Айвр, – сказал Таха.

– Допустим. Однако лучше упорствовать глупо, чем покорствовать глупо.

– Но бессмысленно ведь. Попусту и зря.

– И тем не менее…