Текст книги "Глаз идола (сборник)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Хасбро кивнул. Мне было ясно, что он тщательно взвешивает такую возможность, рассматривая ее с разных сторон. Пристли погрузился в собственные размышления, вроде бы почерпнутые из бутыли портвейна, но мне показалось, что он склоняется к той же точке зрения; вот только Пристли при всем желании не смог бы высказать ее столь ясно и даже поэтично. Хотите добраться до сути – положитесь на профессора.

– Чепуха! – отрезал Фробишер. – На вашем месте я выковырял бы оба камня, вот что я сделал бы. Представьте, что этих рубинов два. Идеальная пара! – Он сокрушенно помотал головой и тихо добавил: – Да, сэр… Я отдал бы свой пенсион за возможность хотя бы раз глянуть на этот рубин. Одним глазком.

Едва заметная и, быть может, чуть печальная улыбка вновь возникла на лице Сент-Ива. Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул оттуда табачный кисет и, развернув, вытряхнул на ладонь шарик из папиросной бумаги размером с пару грецких орехов. Внутри обнаружился драгоценный глаз идола – тот самый.

Фробишер с криком вскочил на ноги; кресло отлетело в сторону и с глухим стуком завалилось на ковер. Дремавший у камина Айзекс вздрогнул, поднял голову и посоветовал Фробишеру проваливать куда подальше. Но тот, потрясенный хладнокровием Сент-Ива и размерами лежавшего на краю стола великолепно ограненного рубина, алого, как жидкая кровь, и сверкавшего пламенеющими искрами отсветов, не слышал ничего. Приоткрыв рот, Фробишер навис над камнем, мысленно прощаясь с пенсионом.

– Но как же… – начал было я, пораженный ничуть не меньше Табби. Пристли отшатнулся, словно перед ним вдруг возникла готовая к броску змея, и закусил чубук трубки так, что лязгнули зубы.

Где-то внизу дико закричали. По ступеням, приближаясь, затопали бегущие ноги. Что-то треснуло, с силой врезалось в стену. Затем, как ни странно, с лестницы до нас докатился (и полетел дальше) настоящий воздушный поток, – так, словно внизу кто-то распахнул двери, впуская внутрь мощный порыв ветра.

Но самым поразительным – тем, что заставило всех нас забыть о драгоценности и обернуться в замешательстве, глядя, как по стене у лестницы медленно поднимается чья-то тень, был не столько сам ветер, сколько его незримая внутренняя природа и несомые им запахи.

Нет, то вовсе не был хорошо знакомый всем нам холодный сырой бриз, поддувавший с Бейкер-стрит. Лондоном сейчас даже не пахло. То был муссон, долетевший сюда с затерянной где-то в джунглях реки – теплое, волглое дуновение, насыщенное ароматами цветущих орхидей и гнилостными испарениями почвы. Оно живо напомнило и о неспешном плеске крокодилов, сползающих в воду с болотистых берегов, и о пестрящем, беззвучном скольжении тигра в далеких зарослях. До жути неторопливо над ступенями восстала чья-то тень; она неумолимо и целеустремленно приближалась, с трудом переставляя тяжелые, будто каменные ноги: шарк, шарк, шарк… И в этом скрежете, в глубинах его и в отзвуках явственно слышались отдаленные крики нездешних птиц, беззаботный щебет обезьян, качающихся на вершинах тропических деревьев, раскатистый рык пантер… Всё это и еще многое другое, вызванное единственным порывом ветра и неспешным скольжением растущей тени, промелькнуло в нашем воображении за этот продолжительный, тягостный миг ожидания.

Над верхней ступенью сперва показался кривой наконечник зонта – раскрытого зонта, воздетого над головой осмеянным Фробишером бродягой. Каким бы загубленным ни выглядел этот зонт, мне всё же удалось признать в его измочаленном стержне кусок бамбука, почерневший от времени и непогоды. А внизу, у ручки, которую сжимала широкая бледная ладонь, болталось на позеленевшей латунной цепочке то, что прежде было крошечной высушенной головой; теперь амулет представлял собою лишь голый череп, пожелтевший и исцарапанный, с единственным ошметком темной плоти, еще липнущим к костяному выступу скулы.

Никто из нас не смог сдержать крика. Пристли повалился на спинку кресла, а Сент-Ив, напротив, привстал в нетерпеливом ожидании. Все мы знали, как бы бредово и невообразимо это ни звучало, чем было это «нечто», поднявшееся по лестнице нашего клуба в тот дождливый апрельский день. Как и описывал официант, глаза посетителя прятались за очками с закопченными стеклами, а облачением он походил на огородное пугало, наряженное в странный набор выброшенных за ветхостью вещей, которые, совершенно очевидно, некогда носились людьми в самых отдаленных уголках света: арабские штаны с напуском, рубаха-мандалай[32]32
  Традиционная для Бирмы ритуальная шелковая сорочка, покрытая рисунками-амулетами.


[Закрыть], деревянные голландские башмаки, мятая фетровая шляпа. Белый с голубыми прожилками подбородок выражал яростную решимость, а рот ритмично открывался, как у морского угря, с шипением втягивая и выталкивая воздух. Посетитель поднял свободную руку и, сорвав с носа очки с закопченными стеклами, тем же широким жестом швырнул их о стену, где те разлетелись вдребезги, осыпав оторопевшего Айзекса мелкими осколками.

В правой глазнице незваного гостя сиял огромный ограненный рубин: зеркальная копия того камня, что лежал сейчас перед Сент-Ивом. При этом рубин излучал свечение, словно живой, тогда как левая глазница оставалась пуста – совершенно гладкая, она была черна как ночь. Одолев последнюю ступень, посетитель застыл неподвижно – только грудь вздымалась, хрустя от натуги. Медленно и спокойно, он по очереди обвел всех нас взглядом (если это слово здесь уместно), а потом остановил его на игравшем бликами рубине на столе. Рука его дрогнула. Пальцы разжались, и зонт Билла Кракена полетел на пол; нижняя челюсть подвязанного черепа тут же отскочила, усеяв паркет полудюжиной мелких желтых зубов. Вся осанка посетителя сразу выправилась, словно зрелище драгоценного камня явилось для него целительным эликсиром; подняв тяжелую руку, он вытянул дрожащий палец, указывая на свою цель, и сделал еще два шаркающих шага. Не осталось ни малейших сомнений в том, что именно ему нужно. Никаких сомнений.

Что до меня, я не задумываясь отдал бы ему рубин: пусть забирает то, за чем явился. В подобных обстоятельствах едва ли стоило преграждать ему путь. Сент-Ив придерживался того же мнения. Он даже кивнул на камень, будто призывая идола (хватит ненужных экивоков, именно идол нас и посетил) сгрести со стола свое добро. Фробишер, однако, предпочел воспротивиться. По правде говоря, не могу его в том винить. Табби ведь не было с нами на Яве двадцать лет назад, он не видел жуткого идола в кругу камней и не мог подозревать, что лежащий на полу сломанный зонт ранее принадлежал Биллу Кракену и был брошен среди змей и диких орхидей на затерянной в джунглях прогалине, словно в обмен на бесценный и гибельный драгоценный камень.

В тот миг Табби безрассудно шагнул вперед и выкрикнул что-то в равной степени несуразное – насчет порки плетью на крыльце клуба и опыта своих странствий в буше. Бледная ручища в голубых прожилках одним стремительным взмахом – р-раз! – вышибла дух из старины Фробишера, закрутив его, точно вылепленного из папье-маше, над журнальным столиком. Там-то бедолага и остался лежать, лишившись чувств.

В ответ на это Сент-Ив разыграл свой козырь. «Доктор Нарбондо!» – воззвал он и выпрямился, разглядывая идола, который замер в задумчивости, сраженный приливной волной давних, полустертых воспоминаний. Пристли корчился в кресле, дергая себя за густую седую бороду. До меня донесся его изумленный шепот: «Нарбондо!», словно немощное эхо изобличения.

Идол таращил на профессора свой единственный глаз; мраморные губы его дрожали, тщась заговорить, тщась крикнуть.

– Н-н-н-н… – наконец простонал он. – Н-н-нар… Н-нарбондо!

Лик идола ужасно исказился, отражая невероятное напряжение.

Доктор Нарбондо! Это казалось невозможным, даже нелепым, однако дело обстояло именно так. Он потянулся вперед, скребя воздух руками, еще на шаг приблизился к рубину, к этому «глазу идола». Бледная ладонь легла на край стола, заставив стаканы танцевать, и бутыль Пристли опрокинулась, заливая полированное дерево кроваво-красным портвейном. Дождь и ветер взвыли за окнами, пламя большого камина полыхнуло в дымоходе. В глубине рубина вспыхнул отблеск живого огня, разбросавший алые искры отражений по лицу Нарбондо и озаривший хрустальный графин, на три четверти еще полный янтарного напитка, манящим розовым свечением.

Рука Нарбондо поползла к драгоценности, но его единственный глаз всё же был скошен на стоявший рядом графин. Неловко двигая непослушными пальцами, он попытался подцепить ими рубин и, уронив, издал тоскливый, мяукающий, горловой стон. Тогда, с видом человека, который одолел крутой и сложный подъем на неприступный утес, одержал верх над неоглядной бездной и был вознагражден открывшимся ему видом на Эльдорадо, на Шангри-Ла[33]33
  Царство вечной молодости, описанное в романе английского писателя Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт» (1933).


[Закрыть], на райские кущи, Нарбондо ухватил дрожащей рукой графин «Лафройга» и с возникшим на лице подобием широкой улыбки поднял его, а затем ловким щелчком ногтя большого пальца лишил пробки.

Очевидное намерение Нарбондо привело Хасбро в полнейший ужас. Он сгреб со стола неиспользованный стакан Пристли, пробормотал: «Позвольте помочь вам, сэр!» и, завладев графином, плеснул на добрый дюйм и протянул стакан застывшему с разинутым ртом Нарбондо. Я почти ожидал увидеть, как Хасбро отлетит в сторону и рухнет на пол рядом с бесчувственным телом Фробишера, но не тут-то было. Нарбондо медлил, собираясь с мыслями; лоскутки и ошметки европейской культуры и цивилизованного обращения поднимались к нему из невообразимых глубин. Наконец он степенно кивнул Хасбро, принял предложенный стакан, быстрым вращательным движением колыхнул в нем виски и, единожды пронеся под ноздрями, опрокинул в себя.

Долгий, прочувствованный вздох покинул его гортань. Нарбондо продолжал стоять без движения, с откинутой назад головою, и медленно шевелил губами, смакуя торфянистый, приятно отдающий дымком привкус. И Хасбро, само воплощение безупречного слуги, плеснул ему в стакан еще солидную порцию, а после заткнул графин пробкой и водрузил в центр стола. Вслед за этим он поднял упавшее кресло Фробишера и жестом пригласил присаживаться. Нарбондо отвесил ему еще один царственный кивок и, переводя взгляд с одного лица на другое, опустился в это кресло с видом пилигрима, возвратившегося домой после невыносимо долгой дороги.

* * *

Так заканчивается эта история, в самом начале которой я обещал поведать о самом, вероятно, немыслимом приключении из всех, что выпали на долю Лэнгдона Сент-Ива, его слуги Хасбро и мою собственную. На ужин, как я и надеялся, нам подали те чудесные отбивные, а графин виски оказался осушен еще до наступления темноты. С пылом подлинного ученого Сент-Ив описал нам, как годами по крупицам собирал сведения о таинственном докторе Нарбондо и как мало-помалу пришел к осознанию: причудливо окрашенный мраморный идол в джунглях вовсе не был камнем. Мы видели на поляне окаменевшее тело самого Нарбондо, сохраненное туземными шаманами и знахарями при помощи его собственных снадобий и сывороток. Глаза доктора, обращенные в желе, были ими удалены и заменены на драгоценности, благодаря оптическим свойствам огранки которых доктору повезло сохранить некое подобие зрения. Так Нарбондо и провел без малого две сотни лет, стоя в окружении священных монолитов и принимая подношения от жреца племени пиватин, пока не наступил тот судьбоносный день, когда Билл Кракен выломал ему глаз наконечником своего зонта. Мистическое возвращение доктора к жизни и его томительно долгое, отнявшее многие годы путешествие на запад сами по себе могли бы лечь в основу длинной и запутанной повести, как и история поисков утраченного рубина Сент-Ивом, которые в итоге привели профессора в лавку древностей близ галереи Тейт, где он и выкупил камень за два фунта шесть шиллингов. Хозяин лавки был уверен, что расстается всего лишь с куском цветного стекла, пусть и затейливой формы.

Сперва я посчитал за небывалое совпадение то, что Нарбондо возник под окнами Клуба первопроходцев именно в тот день, когда там появился Сент-Ив с рубином в кармане. Теперь же я вполне уверен, что случай здесь ни при чем. Нарбондо суждено было отыскать свой глаз: если бы Сент-Ив не забрал камень из лавки старьевщика, фортуна привела бы доктора прямиком туда.

Могу вас заверить, что сейчас Нарбондо здрав и невредим, причем оказал всем нам ценную услугу, возродив в Лэнгдоне Сент-Иве былой интерес к занятиям медициной. Поверьте на слово, эти двое трудятся рука об руку, доводя до совершенства всяческие удивительные сыворотки. Увы, не в моей воле открыть точное местонахождение их лаборатории, причина чему вполне очевидна: туда непременно стеклись бы охотники за курьезами и современные фомы неверующие с понсе де леонами[34]34
  Хуан Понсе де Леон (1460–1521) – испанский конкистадор, открывший Флориду в ходе своих поисков источника вечной молодости.


[Закрыть], намеренные осложнять ученым жизнь, заглядывая в окна и требуя чудес.

Таковы подлинные обстоятельства возвращения доктора Нарбондо. Нет, он не привел с собою ни толпу дикарей-сподвижников, ни армию зверей-мутантов родом из джунглей Борнео, которые посеяли бы ужас в сердцах неблагодарных европейцев. Посмеяться последним ему не удалось: холодная реальность, боюсь, не способна равняться с причудливыми фантомами безумных грез. Впрочем, если, отплывая к берегам далеких джунглей двести лет тому назад, Нарбондо надеялся обставить свое новое появление в Лондоне по возможности эффектно и драматично, определенного успеха он всё же достиг. Кто станет отрицать?

Новые приключения Сент-Ива[35]35
  Перевод Алана Кубатиева.


[Закрыть]

ВРЕМЯ ОТЛИВА[36]36
  The Ebb Tide, 2009


[Закрыть]
Роман

ГЛАВА 1
«РЕДКОСТИ МЕРТОНА»

Мы – Лэнгдон Сент-Ив, Табби Фробишер и я, Джек Оулсби, – сидели в «Полжабе Биллсона» ранним вечером ветреного мая, коротая досуг за нашим обычным столиком. Профессор Сент-Ив, как вы уже, должно быть, осведомлены, является одним из самых блистательных ученых Англии и ее самым отважным исследователем. «Полжабы» – это таверна на Ламбет-Корт, у Фингал-стрит в Лондоне, ее часто посещают люди науки, переживающие не лучшие времена: сдаются три комнаты; владельцы – Уильям и Генриетта Биллсон.

Таверну трудно отыскать, если не знать поворот или если вы не увидели верхнюю часть туловища животного, что обычно именуется суринамской жабой, свесившегося из высокого окна над дверью.

Резную деревянную жабу привез из Гвианы в середине века сам Биллсон, прибывший в столицу на борту старого «Уильяма Роджерса». Когда-то это была носовая фигура корабля, теперь же от нее остался только осколок. Нижняя часть в свое время разлетелась в щепки, когда глубокой ночью рванул пороховой погреб, потопив в тумане у Санто-Доминго украшенное этим земноводным судно. Сам Биллсон очнулся в полном одиночестве в воде, но рядом с уцелевшей частью жабы, и цеплялся за нее весь день и половину следующего, прежде чем рыбаки вытащили его почти захлебнувшимся. Восстановив силы, Биллсон отправился прямиком в Лондон почтовым пакетботом, где узнал, что его старик-отец помер двумя месяцами раньше, оставив ему около пяти сотен фунтов в год. После оценки имеющегося капитала заядлый путешественник решил в корне изменить уклад собственной жизни: женился на своей милой и открыл таверну на Ламбет-Корт, водрузив героическую жабу на фасаде.

В молодости Биллсон изрядно поездил с сэром Гилбертом Блейном, более известным как Лимонный Сок Блейн, знаменитым врачом, победителем цинги, и стал настоящим натуралистом-любителем. Биллсонова коллекция рыб и амфибий размещалась на задах таверны (где и находится посейчас). Самый острый интерес Биллсон питал к японскому карпу, что и привело к переписке сего достойного сэра с Сент-Ивом в дни, последовавшие за инцидентом со взломом в океанариуме на Бэйсуотер-стрит, во времена суматохи вокруг гомункула.

Сент-Ив недавно принял решение сохранить за собой комнату в «Полжабы Биллсона» на весь год не только из-за благорасположения владельцев, но и из-за трудно обнаруживаемого местоположения таверны – то есть профессор, отправляясь из Чингфорда-у-Башни в Лондон, что случалось частенько, всегда мог рассчитывать на то, что в столице у него есть безопасная нора. Биллсон был не из тех, с кем можно шутить, и не из тех, кто станет задавать вопросы, и оба качества полностью устраивали Сент-Ива. Генриетта Биллсон, румяная улыбчивая женщина, тоже была дама не промах и однажды до полусмерти отлупила посетителя толкушкой для пюре за то, что тот распустил руки с девушкой, убиравшей в номерах. А фруктовые торты и мясные пироги миссис Биллсон заставили бы вас зарыдать от восторга.

Биллсону приходилось крутиться у пылающей печи до позднего вечера, поскольку в таверну захаживало изрядное число голодных посетителей; тем же приснопамятным вечером он крутил на вертеле почти готовый кусок говядины, посматривая на него опытным глазом и держа большой нож наготове. Внизу, принимая капающий сок, висел котелок с теми маленькими картофелинами, что валлийцы называют «ирландскими абрикосами». А мы все, предвкушая вкусный ужин, поглядывали на него глазами голодного пса.

Замечу мимоходом, что тот самый майский вечер пришелся на прискорбный период, когда Сент-Ив был отлучен от Клуба исследователей из-за мелкого кухонного происшествия, связанного с изысканным бренди, а также щупальцами и головой гигантского кальмара. Влияние временного запрета на профессора и дальнейшее восстановление его в правах будет темой другого повествования, пока же упомяну, что в мрачные дни изгнания домашний уют «Полжабы» скрашивал вечера Сент-Ива; после же восстановления в правах профессор вновь стал посещать Клуб исследователей, но проделывал это довольно редко. И еще одно отступление: в этой истории я чаще употребляю местоимение «мы», нежели «я», поскольку был и остаюсь неизменным компаньоном и хронистом Сент-Ива в те дни, когда этот великий человек бывает в Лондоне.

Я помню тот майский вечер 1882 года так, словно это было вчера. Мальчишки-газетчики вопят об убийствах в Феникс-парке. На вертеле крутится кусок говядины, в печи томятся пироги с почками, а в медных кастрюлях сверху – сочные пудинги. Еще, конечно, всплывают в памяти те самые картофелины. И полоумный кухонный работник Биллсонов, швед неопределенного возраста по имени Ларс Хоупфул, который цедит эль из крана…

Все мы, можете быть уверены, надеялись провести за столом, уставленным этой вкуснятиной, длинный приятный вечер.

Я только успел поднести к губам свою кружку с элем, как входная дверь распахнулась, уличный шум моментально усилился, и ворвавшийся в зал ветер зашевелил занавески. Все сидевшие за столом распахнули глаза, чтобы понять, кто вошел следом за ветром, и с удивлением обнаружили, что поздним посетителем оказался Хасбро, друг и компаньон Сент-Ива. Сему достойному малому надлежало пребывать в Чингфорде, так сказать, хранить домашний очаг и принимать почту. Элис, миссис Сент-Ив, отбыла в Скарборо с детьми, маленьким Эдди и его сестрой Клео. Моя жена Дороти уехала с ними, дабы составить компанию им и древней бабушке Элис. Поэтому профессор и ваш покорный слуга стали на время холостяками.

Казалось, Хасбро ужасно куда-то спешил, что для него вовсе нехарактерно, и можете вообразить, с каким волнением мы ждали, что же он нам скажет. Однако он без единого слова достал из кармана пальто свежий экземпляр «Каталога редкостей» Мертона, открыл на заранее загнутой странице и поднес Сент-Иву, прочитавшему отрывок вслух. Там за два фунта шесть шиллингов предлагалась к продаже нарисованная от руки карта маленького участка песков Моркама с неопределяемым местонахождением. Согласно каталогу, карта, нарисованная скверно, будто детской рукой, подписанная буквой «К» и грубым, похожим на восьмерку изображением каракатицы, была испачкана водорослями, табаком и соленой водой, а также порвана. «Ценность сомнительна, – добавлял Мертон, – но, возможно, карта любопытна для заинтересованной стороны».

Ту самую заинтересованную сторону Мертон отыскал без труда, поскольку отправил Сент-Иву каталог с посыльным – конечно, не подозревая, что профессор находится в Лондоне. Сент-Ив порывисто встал со стула и произнес:

– Карта Кракена, или я жареная мерлуза[37]37
  Рыба отряда трескообразных.


[Закрыть].

Он сунул каталог в карман и вместе с взволнованным Хасбро помчался к двери, выкрикивая поспешное «всего доброго» Биллсону, который помахал ему на прощанье разделочным ножом. Так я и не отведал картофеля, о чем с грустью сообщаю, и то же самое касается Табби Фробишера, который спешил за мной по пятам, хотя и вряд ли представлял, что всё это значит.

Опускалась ночь, а с нею и температура, словно мир накренился и сползал обратно в зиму. Ламбет-Корт покинули все, кроме необычайно долговязого ухмыляющегося рабочего в спецовке, который развалился на куче грязи и камня с видом человека, наконец-то избавившегося от докучных обязанностей. Двадцатью минутами ранее их там было двое. Второй – коренастый, с мускулистыми длинными руками; и комичный контраст между этими двумя задержался в моей памяти. Сейчас высокий курил трубку – «Собрание», балканский табак, предпочитаемый и мной, возможно несколько обременительный для кошелька рабочего, о чем я мимоходом заметил Фробишеру, когда ветер пронес облако дыма мимо нас. Как только мы вышли на улицу, парень подобрался и быстро исчез в Ламбете. Двигался он с определенным проворством, словно торопился на заранее назначенную встречу.

Фингал-стрит, и так не особенно оживленная, сейчас дышала вечерним покоем. Сент-Ив махнул рукой, подзывая хэнсом[38]38
  Двухколесный экипаж с местами для пассажиров впереди и облучком сзади.


[Закрыть], по случаю проезжавший мимо. Они с Хасбро вскарабкались в него и умчались. «К Мертону!» – Сент-Ив обозначил цель, оставив способы ее достижения на наше с Табби усмотрение. Мы отправились пешком, бодрым шагом прокладывая путь к набережной.

– Слушай, Джеки, – сказал Фробишер, пыхтя рядом. – Почему такая суета из-за какой-то карты? Мой пирог с почками должен был вот-вот явиться из печи, а теперь придется голодать.

– Есть кое-какие соображения, – ответил я. – Даже, скорее, догадки.

– И что же говорят твои догадки о том, что указано на карте? Клад – золото и драгоценные камни? Или что-то вроде этого? Но есть одна проблема: всё потерянное или спрятанное в Моркаме там и останется. Я слышал рассказы об экипажах и четверках, утонувших в зыбучих песках залива Моркам вместе со всеми пассажирами и обслугой. Никого из них никто никогда больше не видел. Даже мертвых. С тем же успехом можно купить карту бездонного колодца.

– Мертон это наверняка знает, – сказал я. – Помните, «сомнительная ценность»? А вы знали беднягу Билла Кракена?

– Разумеется. Неплохой парень, хотя наполовину не в себе, как мне и теперь кажется.

– Очень даже не в себе, могу вас заверить, – согласился я. – Все признаки настоящего сумасшедшего.

Мы помахали проезжавшему кэбу, вожжи натянулись, и Табби скользнул внутрь, как горностай в дупло.

– «Редкости Мертона», – велел я кучеру. – Быстро!

Тот прикрикнул на лошадей, и они тронулись, мотая нас из стороны в сторону. Табби всем своим весом вдавил меня в стенку экипажа.

– Дело в том, – выдохнул я, – что Кракен нарисовал одну такую карту, и если это именно она, нам надо срочно брать след, или мы снова его потеряем.

– Твои доводы мне понятны. Но след чего, Джек?

– Утраченного объекта. Его можно назвать… приспособлением, – ответил я ему. – Да! Приспособление. Именно. Скажем, для превращения соломы в золото. Аналогия вам ясна? – Не следует таить секреты от союзников, особенно вроде Табби Фробишера, который всегда делал то, что должен был, так сказать. – Вы помните статьи про так называемый метеорит из Йоркширской долины?

– Распахал поле, принадлежавшее сельскому пастору, верно? Спалил живую изгородь. Кусок его уцелел, что привлекло на день-два внимание прессы. Кажется, припоминаю еще байку про скот, паривший вокруг навозной кучи, хотя, может, это была одна-единственная летучая свинья.

– Внезапная смерть пастора Гримстеда привлекла журналистов, это верно. А вот к сияющему объекту они остались более или менее равнодушны. И это был не метеорит, уверяю вас. Видите ли, пастор обнаружил в своем загоне для скота некое странное устройство и спрятал его в амбаре. Он заподозрил – возможно, обоснованно, – что оно… э-э-э… неземного происхождения.

Табби испытующе взглянул на меня, но поскольку за годы знакомства с Сент-Ивом изрядно повидал странного, слишком сомневающимся не казался.

– Священник написал Сент-Иву, – продолжал я рассказ, – которого знал и мальчиком, и взрослым; и профессор помчался в Йоркшир, чтобы, прибыв на следующее утро, найти пастора мертвым в дверях амбара. Старик сжимал в кулаке тушку какой-то птички, хотя явно не ставил силки на пернатых на своем заднем дворе. Никаких следов устройства найти не удалось. Однако сосед-фермер видел фургон, выехавший еще перед рассветом из тисовой аллеи пастора и устремившийся куда-то на запад. Оказалось, устройство было тайно увезено на «Карнфорт Айронворкс» – по словам одного из работников этого предприятия, в специально сконструированном контейнере из дерева и железа, внутренность которого была обшита изолирующим индийским каучуком. А занимательное сообщение о летающей скотине, по-моему, является чистой воды выдумкой, призванной привлечь внимание прессы к жестокому убийству хорошего человека.

– Тайно увезено? – переспросил Табби. – В специально сконструированном контейнере? И кем?

– Вы знаете кем – или догадываетесь.

– Игнасио Нарбондо? Как он сейчас именует себя? Фростикос, не так ли? – Табби помолчал секунду. – Надо было нам скормить его стаду диких свиней, когда представился такой случай. Придется добавить это упущение к списку наших сожалений.

Флит-стрит была раздражающе переполнена вечерними пешеходами, мы пробирались между ними ужасно медленно, кэбмен выкрикивал проклятия; скорость удалось прибавить, лишь когда мы выбрались на Верхнюю Темз-стрит и покатили к набережной.

– Так что там с картой? – вернулся к началу беседы Табби. – Вы, видимо, отыскали это устройство и затем – что? Снова его потеряли?

– Именно. Случилось так, – рассказал я, – что мы втроем, Сент-Ив, старина Билл и я, под покровом ночи забрали прибор из «Айронворкс». Но нас подкараулили возле Силвердэйла, при низком приливе, и Кракен свернул через пески, один в фургоне, невзирая на уговоры Сент-Ива. У Билла была мысль скрыться в Камбрии, выбраться на твердую почву и там нас дождаться. Мы договорились, что, если фургон завязнет в песках, он нарисует карту его точного положения, хотя шансы отыскать что-нибудь в тех гиблых местах невелики. Встретиться с Биллом нам так и не довелось, правда, и в руки к Фростикосу, который наверняка воспользовался бы устройством во зло, оно не попало.

– Но им можно было воспользоваться, да?

– Видимо. Или этого опасался Сент-Ив. А вся суть истории в том, что Билл пропал. Мы предположили, что он погиб в песках вблизи Хамфри-Хед. Успел ли он нарисовать карту? Мы не знали. Все эти годы мы принимали за данность, что карта, если она была, потонула вместе с фургоном и беднягой Биллом.

– Вот и сказочке конец, – подвел итог Табби. – Ваш механизм утерян, и свидетели его существования – два мертвеца.

– Да, и это самое печальное. Но вернусь к Мертону. Видите ли, он ездит на залив, потому что там у него родня, и несколько лет назад Сент-Ив попросил его следить за всем, что хотя бы отдаленно связано с этим случаем. Иногда, вы же знаете, потерянное появляется: иногда на берегу, иногда в сетях устричников. И для нас этот каталог – первый проблеск надежды.

– Ну, – мрачно протянул Табби, – мне бы еще кусок пирога с почками и пинту пенного сверх проблеска чего угодно, особенно потонувшего в зыбучих песках…

Однако, хотя Фробишер всегда был рабом своего желудка, сейчас он сидел рядом со мной в кэбе, и мы катили к Мертону в полной боевой готовности, как всегда.

«Редкости Мертона», расположенные у самого Лондонского моста, были отчасти магазином антикварных книг, отчасти лавкой редкостей и чем-то вроде музея редких карт, загадочных бумаг, научного хлама и всякого сорта коллекций – анатомических, зоологических, этнографических. Доподлинно я не знаю, где Мертон брал свои товары, но известно, что он вел оживленную торговлю с моряками, возвращавшимися из дальних стран. И еще в юности он работал в кладовых Британского музея, где завязал ряд причудливых знакомств.

Лавка была ярко освещена, несмотря на поздний час. Мы с Табби промедлили всего миг, заметив Сент-Ива и Хасбро, нагнувшихся над телом несчастного Мертона, лежащего навзничь на полу, словно труп. Бумаги, карты и книги на прилавке были разбросаны и перемешаны, ящики вывернуты. Кто-то явно разгромил лавку, и весьма нагло. Лоб Мертона заливала кровь из раны под волосами, в ней же был и рукав его рабочего халата. Хасбро водил флаконом ароматических солей у носа антиквара, но, очевидно, без толку, а Сент-Ив пытался остановить кровотечение.

– Задняя комната. Осторожнее, – сказал нам Сент-Ив, не оглядываясь, и Фробишер, уже не помышляя о своем пироге с почками, выхватил из оказавшейся под рукой подставки для зонтов, изготовленной из ноги слона, сучковатую ирландскую дубинку с набалдашником. У него был вид человека, которому наконец выпало счастье сделать что-то полезное. Я взял трость, залитую свинцом, и последовал за Табби в глубину лавки; через высокую дверь мы прошли в вестибюль, из которого можно было попасть в три просторных помещения: в книгохранилище, на склад, заставленный деревянными ящиками и сундуками, и в мастерскую. Книгохранилище нашего внимания не привлекло, а вот на складе имелось несколько укромных мест. «Выходите, коли вам дорога жизнь!» – завопил я, заглядывая внутрь и угрожая тростью комнате, полной теней, но ответом мне была тишина.

Потом раздался крик Табби: «Тут не заперто!», и я побежал на голос. Фробишер обнаружился в мастерской, где за рядом тяжелых деревянных верстаков, заваленных полусобранными скелетами, виднелась распахнутая дверь. Выходила она в уютный огороженный садик с замощенной площадкой посередине. На брусчатке лежал на боку ажурный металлический столик, ножка которого застряла в кустах возле стены. Несомненно, тот, кто напал на Мертона, примчался сюда, влез на подвернувшуюся опору и, подпрыгнув, забрался на гребень стены.

Мы поставили столик – должен заметить, он оказался очень шатким, с предательски болтавшейся ножкой, – и пока Табби старался удержать его, я взобрался наверх и оглядел пустынную боковую улицу. С одной стороны она упиралась в развалины какого-то здания, а с другой вела к реке, поворачивая, грубо говоря, в направлении Биллингсгейтского рынка.

– Исчез, – сказал я вслух. – Никаких следов.

И я оперся на плечо Табби, чтобы спуститься, но тут заметил вышедшего из-за поворота мальчугана. Он остановился, поглядел на меня, словно пытаясь классифицировать, к какому виду существ я могу принадлежать, а потом, к моему крайнему изумлению, приветственно взмахнул рукой и направился ко мне.