Текст книги "Глаз идола (сборник)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 2
НЕПРИЯТНОСТИ В ПЕННИФИЛДЗ

Мы встретили это предложение гулом искреннего одобрения, на что старик покачал головой и добавил:

– Попозже и не здесь. Нет, джентльмены. Будьте терпеливы. Мы пропустим прилив, если не поторопимся.

– Помоги нам Бог… – начал было я, когда Генриетта Биллсон появилась с зажженным пудингом и бутылкой коньяка.

Мы выпили за здоровье друг друга, переправили в рты побольше вкусной еды, и как только вылизали свои тарелки, словно голодные псы, снаружи появился частный экипаж с монограммой «ГФ», золотом выведенной на дверцах. Гилберт распахнул оконную раму, махнул салфеткой кучеру, похожему на мертвеца, вложил приличную сумму в руку Генриетты и вытолкал всех нас за дверь, сжимая пистолет и грозно оглядываясь, как мне показалось, в жажде отстрелить кому-нибудь голову.

В экипаже, нагруженном нами и нашим багажом, мы погромыхали к реке по темным улицам, вовсе не дремавшим под летней луной. Я чувствовал себя так, словно меня схватила банда вербовщиков: выманила на встречу в «Полжабы», а затем бесчестным образом утащила на корабль до того, как пудинг завершил путь в мои внутренности. Экипаж сбавил тряскую скачку, чтобы не врезаться в напиравшую толпу при проезде по Лаймхаузу – ласкары[64]64
  В XIX веке – собирательное название индийцев, служивших на британских судах и береговых частях.


[Закрыть], арабы и китайцы в ярких одеждах, проститутки и нищие в лохмотьях, моряки, только что вернувшиеся из чужих стран и спешившие прогулять полученное жалованье. Низкие дешевые гостиницы тянулись вдоль улицы, призрачные дворы тонули в зловонных испарениях; шипевшие газовые фонари лишь немного разгоняли ночной мрак, освещая битую черепицу и кирпич, мерзкие распивочные с дешевым джином и опиумокурильни. Черный смрадный дым поднимался из каминных труб, смешиваясь с вонью из лавчонок, торгующих жареной рыбой, и соперничая с запахами тысяч тонн всяческих товаров из надземных и подземных складов: табак, спиртное, сахар и патока, смола и снасти. Всё – здания, обваливающиеся и кренящиеся на все лады, темные от сажи, грязи и нищеты, и их обитатели – было настолько колоритно, что сам Хогарт[65]65
  Уильям Хогарт (1697–1764) – выдающийся английский художник, живописец и график, автор циклов сатирических гравюр на сюжеты из жизни лондонского дна и человеческих пороков.


[Закрыть] содрогнулся бы.

Карета, свернув к Вест-Индским докам, покатилась по узкой улочке сквозь Пеннифилдз, где ей пришлось сделать преждевременную остановку рядом с лавкой, перед которой валялись вперемешку железный лом, кухонный мусор, ломаные деревянные стулья, а с крюков свисало тряпье. Невдалеке находился жалкий паб с надписью «Веселая смолокурня», намалеванной на вывеске над входом, – не без потуг на иронию, решил я.

– Да господи, Боггс! Это что такое? – возопил дядя Гилберт, когда карета остановилась. Отворив дверцу, он выглянул наружу. Наш кучер, худой длиннолицый кокни[66]66
  Уроженец Лондона из средних и нижних слоев.


[Закрыть], обменивался крепкими словечками с кем-то невидимым. Через минуту все мы стояли у кареты, разглядывая преграду – труп коровы, полностью перегородивший проезд. Хозяин лавки, старьевщик, в грязном фартуке, объяснял, что чертова тварь рухнула тут и издохла, а он не может сдвинуть ее один. История была совершенно маловероятная, потому что корова смердела, и ноги ее торчали над раздутым брюхом. Однако какой-либо угрозы я не ощущал, пока не заметил, как Сент-Ив и Хасбро обмениваются какими-то сигналами, за чем последовало явление пистолета Гилберта.

Впереди виднелся лес мачт, вздымающихся над доками. Черный дым клубился над трубами пароходов – начинался прилив, и в следующие два-три часа ожидалась большая суета. Мне был виден свет луны на воде Канала всего в сорока футах от нас. Мы были очень близки к нашей цели, и мне пришла в голову простая, как мычание, мысль: а не перетащить ли нам свою поклажу на руках, оставив кучера разбираться с коровой?

Но не успела эта мысль возникнуть, как старьевщик метнулся в сторону и исчез за ближайшей открытой дверью. Никто из нас не был так глуп, чтоб преследовать его. Гилберт дернулся вправо-влево, отыскивая цель и ожидая беды. Табби стиснул свою дубинку, будто собрался пустить ее в ход, а Хасбро выхватил из-под сюртука свой пистолет. Тут же позади нас раздались шаги – подбегало четверо мужчин, а в переулке справа кто-то принялся лупить по сковородке. Кучер соскочил на мостовую и, вынуждая меня упасть на брусчатку, встал рядом со стариком, изготовившимся произвести выстрел. Громкий треск и вспышка пламени у дула – словно по волшебству, четверо исчезли в путанице двориков и переходов. Дверь «Веселой смолокурни» со стуком захлопнулась. Кто-то, кажется Табби, предупреждающе крикнул прямо перед тем, как тяжелый предмет грохнулся на мостовую совсем рядом со мной, зазвенело разбитое стекло – деревянный ящик с бутылками. Я взглянул вверх и заметил мужчину, присевшего за перилами на балконе третьего этажа. Хасбро вышиб щепу из перил. На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался вопль из переулка – кто-то выкрикнул: «Ложись!..» – и тут же между нами грохнулся какой-то предмет, оказавшийся круглой черной бомбой с шипящим фитилем. Табби подхватил ее своей широченной ладонью, словно грейпфрут, и запустил в Канал, где она рванула с плеском и шипеньем, произведя небольшой гейзер.

Движение на улице полностью остановилось, и воцарилась тишина, полная тяжкой угрозы. Кроме далеких гудков проходивших поблизости судов, не долетало ни звука. Пять сотен фунтов мертвой гернсейской коровы всё еще лежали на дороге. В затишье я озаботился поисками хоть какого-то оружия, как и Сент-Ив, мы с ним перебежали к горе хлама перед теперь уже закрытой лавкой старьевщика.

Я схватил длинную, кованого железа рукоятку от формы для выпечки хлеба, а Сент-Ив подобрал трехногую табуретку и гнутую каминную кочергу. И немедленно, будто нападение было расписано по мизансценам и поставлено профессиональным хореографом, последовала новая атака; похоже, это были те же четверо, по которым стрелял Гилберт, четверо здоровых мускулистых громил в тельняшках портовых грузчиков, с лицами, закрытыми платками, появились прямо перед нами. Мы сделали пару шагов им навстречу – теперь труп коровы стал баррикадой, разделявшей группы; Хасбро и дядя Гилберт держали пистолеты на виду. Четверо атакующих были явно безумцами: нападать на пятерых вооруженных – шестерых, если считать кучера, который стоял, выразительно помахивая кнутом, и кончик его пощелкивал.

Табби крутанул своей дубинкой и крикнул:

– Ну давайте, ублюдки, чего застеснялись?

Но громилы топтались на месте, время от времени делая вид, что намереваются броситься в рукопашную, но не хотят перелезать через смердящий труп. А потом они рванули прочь, по двое в каждую сторону. Я очень боялся, что старик перестреляет их как собак, но он, благослови его Господь, был слишком чувствителен, чтобы совершить продуманное убийство.

Услышав звук чего-то приземлившегося позади меня, я подумал о бомбе и крутанулся – горло перехватило от ужаса. Но это оказался карлик, стремительно улепетывающий по улице с гладстоновским саквояжем Гилберта, который он утащил из кареты, брошенной нами из-за уличного представления. Мы с Табби кинулись в погоню, но дядя Гилберт свистом остановил нас и жестом вернул обратно.

– Твой саквояж… – начал было Табби, однако старик покачал головой и хлопнул себя по пальто.

– Я снова надул мерзавцев, – пояснил он, когда все подошли. – Пусть забирают сумку, да? Почему бы нет? Там ни одной, черт ее подери, ценной вещи. Все их фокусы были просто для отвлечения внимания, понимаете? Кроме разве что адской машины, хлопушки, которой пенни цена, – но твою храбрость, Табби, ничто не обесценивает. Величайшая храбрость, сказал бы я, или акт совершеннейшей глупости, если бы она оторвала тебе голову, ха-ха-ха.

Бегство человечка положило конец всей этой заварухе. На улице появились люди, поначалу боязливо озиравшиеся, а затем всё более беспечные, когда стало ясно, что опасность миновала. Дверь «Веселой смолокурни» снова отворилась, и ночь вернулась в свое обычное разгульное русло.

Я положил на место рукоятку от хлебопечки, а Сент-Ив – табуретку и кочергу. Неряшливая женщина ухмыльнулась мне от дверей лавки, и я дал ей три шиллинга за причиненное беспокойство, а потом взялся помогать моим друзьям оттащить невозможно тяжелую корову.

Скоро собралась толпа, посмеяться и высказать непристойные предложения. Наши действия привели к появлению тучи насекомых из разных отверстий коровьего тела, что подогрело общественное ликование, пока дядя Гилберт, под угрозой быть немедленно ограбленным, не вытащил из кармана пригоршню соверенов и не пообещал выдать один каждому, кто впряжется и сдвинет труп настолько, чтобы карета могла проехать. Тут же последовали великая суета и потасовка, корову спихнули в сточную канаву и проволокли по тротуару так, что намертво перекрыли дверь не то в дешевую гостиницу, не то в бордель, не то в оба места сразу. Женщина с рыхлым, как пудинг, лицом, появившаяся в окне третьего этажа, осыпала наших помощников проклятиями, за что была осмеяна. Она исчезла, но вскоре появилась вновь и, вылив ночной горшок на головы двух мужчин, полностью невиновных во всей этой возне и только вышедших из «Веселой смолокурни», значительно усилила общее веселье. После этого дядя Гилберт быстро раздал монеты, и толпа рассосалась – большая часть забулдыг вернулась в паб, хохоча и требуя выпивки.

Мы сели в карету, потеряв двадцать минут, и проехали небольшое расстояние до освещенных луной доков, где нашли пришвартованную «Нэнси Доусон», прибывшую из Истборна, – наш дом на ближайшие четыре недели. Я поразился, насколько она комфортабельна. Я знал, что Фробишер-старший богат как султан, но даже при этом был изумлен. Корабль, оснащенный, как то и полагалось, грот-мачтой с «вороньим гнездом» и бушпритом, явно предназначался для долгого плавания. В его трюме имелись три обшитых сталью отсека, изолированных друг от друга герметичными переборками, причем каждый можно было целиком вынуть из корпуса с помощью докового консольного крана, что позволяло, поставив судно в док, быстро и без всяких сложностей разгрузить его. Изобретение принадлежало дядюшке Гилберту и должно было принести ему не меньше миллиона фунтов, как только будет зарегистрирован патент. Старик собирался испытать новинку, когда, по его словам, найдет досуг поместить в трюм груз достаточного веса. На палубах «Нэнси Доусон» кипела работа, пар лениво поднимался из трубы, машины урчали.

– Ты кто такой? – спросил Гилберт человека в жилете, стоявшего на палубе у перил и следившего, как лихтеры снуют взад и вперед, разгружая корабли, которые не смогли войти в переполненные доки.

Тот сплюнул комок табака за борт, приподнял фуражку и ответил:

– Джордж Бизли, к услугам вашей чести. Старший помощник.

Похоже, честь Гилберта это никак не порадовало.

– Мы встречались? – поинтересовался он.

– Только в данный момент, сэр, и я счастлив знакомству. Присланы из Истборна – вербовка мистера Ханиуэлла, я и еще пятеро других отличных ребят. Добрались железкой, то есть мы все, и тотчас начали разбираться с кораблем.

– Вербовка Ханиуэлла, значит? Отлично. А где тогда капитан Дин?

– Пьян как боров и храпит в своей каюте, сэр, безо всяких суждений. Доставлен на борт час назад на носилках. Похоже, через сутки здорового сна к нему вернутся чувства.

Гилберт ненадолго помрачнел – вероятно, ему хотелось заковать капитана в кандалы или привязать к ограде ближайшего парка, чтобы скормить бродячим котам. Но туча миновала, и, как только последний предмет багажа оказался на борту, старик отдал приказ:

– Отдать концы, мистер Бизли. Не теряем ни минуты. И повнимательнее насчет всякой шантрапы. Кое-кто пытался нам помешать, но не преуспел.

– Есть, сэр! – ответил Бизли. – Бандитизм, точно так.

Раздались команды, затопали палубные матросы, и через несколько минут корабль задрожал под нами – нас буксировали в открытое море при высокой воде, в Лаймхауз-Рич; Собачий остров уходил назад, за корму, и Вест-Индские доки исчезали из виду. Далее мы преодолели залив Пул, судоходные трассы которого с каждым приливом превращались из-за лихорадочной деятельности судовладельцев в сущий ад.

Гилберт Фробишер сновал по кораблю, то и дело попадаясь мне на глаза, за поясом у него был пистолет. Он беседовал с несколькими членами команды, которых явно знал, и спрашивал имена других, изо всех сил стараясь быть любезным. Несколько раз я слышал, как он громко хохочет – настроение у старика поднялось оттого, что корабль отплыл и большое приключение началось.

Я стоял возле кормовых перил, откуда были видны оба берега, глядя на постоянно менявшийся пейзаж и мусор, крутившийся в течении Темзы. Думал я о Дороти, моей дорогой молодой жене, с которой мне пришлось расстаться несколько часов назад и которую я сильно порадую, если путешествие окажется таким прибыльным, как полагает Гилберт. Вообще же могу вам сказать, это очень обескураживает, когда оставляешь огромный город в такой дикой спешке – чуть больше часа отделяло завершение нашего ужина в «Полжабы Биллсона» от нынешнего момента. Но дикая спешка была представлением Гилберта Фробишера о разумной предосторожности, а Гилберт Фробишер являлся владельцем «Нэнси Доусон». И теперь он развернулся вовсю.

ГЛАВА 3
ГИЛБЕРТ РАСКРЫВАЕТ КАРТЫ

Картохранилище «Нэнси Доусон» имело ускользающее сходство с интерьером чудесного особняка дяди Гилберта в Дикере: дубовые панели, эркеры, турецкие ковры и установленные на затейливых вращающихся подставках масляные лампы, бросавшие золотые отблески на длинный стол, застеленный картами Карибского моря – места нашего назначения. Поверх карт, словно коническое пресс-папье, стоял гигантский рупор, разрисованный искусно выполненными изображениями подводных чудес, рыб, омаров, китов и ракообразных, вьющихся вокруг свирепого осьминога. В кабинете были мягкие кресла (в которых мы и сидели), книжные шкафы, бутылки виски, бренди и рома, картины с птицами и кораблями и целый ряд широких медных переговорных труб, заткнутых заглушками-свистками.

Очень остроумное изобретение эти переговорные трубы: раздается свисток, откупоривается нужная труба, склоняется ухо и начинается обмен репликами – скажем, идут переговоры с мостиком, или с машинным отделением, или даже с самим капитаном, если он не пьян и не в постели. Если корабль тонет и заполняется водой, заглушки, как пробки, не дадут воде попасть через трубы в салон.

Это было помещение, где можно планировать кампании или устроить тюремную камеру с удобствами, смотря по необходимости. Окна по правому борту выходили на правый берег Темзы, где мимо нас проплыла, а потом осталась позади церковь Всех Святых, а по левому виднелся Саут-Энд. Корабль качала зыбь, чувствовалась характерная волна Северного моря, уже можно было разглядеть плавучий маяк у банки Нор. Я остро чувствовал, как Британия уплывает прочь, словно уходящий сон, пока мы скользим по великой реке на приливе энтузиазма Гилберта Фробишера.

Старик, убежденный холостяк, всю жизнь обходившийся без жены, способной отшлифовать его склонности, насыпал на тыльную сторону кисти изрядную порцию нюхательного табака и шумно втянул ее трепещущими ноздрями; глаза его увлажнились. Вслед за тем он пошатнулся, но устоял и, испустив оглушительный, потрясающий чих, отряхнул разлетевшуюся коричневую пыль со своего сюртука. А потом пришел черед коньяка, разлитого по сверкавшим в свете ламп снифтерам из большого резного хрустального графина. Глядя на нас с разбойничьим прищуром, дядя Гилберт приподнял графин в общем тосте и провозгласил:

– Это старинный хрусталь баккара, джентльмены, одна из немногих вещиц с уникальными свойствами, неустанно разыскиваемая торговцами антиквариатом и достаточно увесистая, чтобы послужить оружием. Это графин моего дедушки, и я, ей-богу, пью за старика. Он был хорош: выгнанный из Итона за позорное поведение – кражу этого самого графина из комнат пробста[67]67
  Старшего пастора.


[Закрыть] – в 1756-м, погиб как герой при Пондичерри[68]68
  Город Пондичерри, столица Французской Индии в XVIII веке. Индийские владения Франции стали объектом нападения британских поиск. Пондичерри (1759–1760) капитулировал, и Британия постепенно захватила остальные земли.


[Закрыть] тремя годами позже на окровавленном фордеке старого «Тигра», кроша саблей французов! За него! – выпил он, впрочем, не из графина, чего я опасался, а из своего снифтера, и мы следом за ним, призвав Господню милость на его покойного дедушку.

– Надеюсь, джентльмены, вас не тянет как можно быстрее рухнуть в койки, ибо повесть, которую я намерен изложить, может занять некоторое время, а я хочу быть точным. Многое из того, что вы услышите, вас сильно удивит. – Он вытащил из кармана сюртука дневник капитана Соуни и держал его теперь так, словно это была улика. – Журнал записей, который эти головорезы пытались у меня отобрать нынче вечером, я получил от Элиота Бенсона, человека из Тринити-Хауз. Бенсон по профессии казначей, ведущий счет фитилям и бочкам масла в запасах смотрителей маяков южного берега. В один из ежемесячных визитов Бенсона на маяк Бель-Ty капитан Соуни дал ему на сохранение дневник и предупредил, что, если с ним самим произойдет что-нибудь скверное, нужно передать эту книжицу мне, поскольку я был единственным живым другом Соуни. Бенсон согласился это проделать, хотя и был заинтригован: Соуни мог так же легко и сам вручить мне дневник в мой следующий приезд в Южный Даунс. Бенсон был еще более заинтригован спустя несколько дней, когда маяк потух из-за нехватки масла, а изломанное тело капитана Соуни обнаружили на пляже, с головой словно раздавленная репа.

Гилберт снял очки, промокнул платком глаза и снова сделал глоток коньяка.

– Очень скоро в истборнском Тринити-Хауз объявился гнусный Билли Стоддард, тот самый дьявол, что этим вечером напал на нас с Табби на Фингал-стрит. Он был вторым смотрителем Дуврского маяка и подыскивал место получше. Дескать, услышал о трагической смерти капитана Соуни и немедленно собрался. Конечно, он слышал о смерти Соуни, бесчестный мерзавец, потому что сам столкнул того с утеса! Почему он совершил это преступление? Я абсолютно уверен, что Стоддард знал о дневнике и его секрете и попытался выцыганить записи у Соуни, а тот отказался. Стоддард решил, что журнал спрятан на маяке или поблизости, и решил выиграть время на поиски. Как вы понимаете, до инспекционной поездки Бенсона он мог бы и преуспеть… Словом, капитан перехитрил его.

В то туманное утро на Бичи-Хед, после того как Стоддард получил от нас с Табби хорошую трепку, он отправился прямиком в Истборн и там сделал запрос – нагло поинтересовался, имеется ли среди имущества капитана Соуни журнал наблюдений за птицами Карибских островов. Соуни, дескать, обещал ее ему, уверял Стоддард, лживая свинья. Бенсон мудро сказал Стоддарду, что ничего такого в описи не указано, и мерзавец отбыл с пустыми руками.

Через два месяца после поездки по маякам вдоль южного побережья Бенсон завез дневник капитана Соуни ко мне в Дикер, и я совершенно уверен, что Билли Стоддард следил за ним и что он шел с тех пор по следу дневника – по горячему следу, как говорят американцы, потому что нынче за один день тот дважды едва ему не достался. Но, хвала богу, он его не получил – и не получит, и если я сделаю, что собираюсь, то увижу его болтающимся на виселице за убийство Реджинальда Соуни.

Мрачно взглянув на нас, Гилберт пристукнул костяшками по столу. Нос корабля вдруг круто приподнялся, будто сила удара заставила корму отвесно нырнуть. Корабль на минуту задрожал, прежде чем нырнуть к подошве волны. Неожиданно я увидел в широких окнах огни большого города – скорее всего Маргейта, если мы уже обогнули Северный Форленд; я не представлял, с какой скоростью мы двигаемся. Уайт-Клиффс объяснили бы всё, когда мы достигнем пролива, но я буду спать и не увижу их.

– А теперь вот в чем, собственно, суть, – сказал Гилберт. – Как любитель птиц, я нашел журнал Соуни крайне интересным, но даже ради собственной жизни не смог бы постичь эту тайну. Я отложил дневник и не возвращался к нему два месяца, когда у меня появился досуг, чтоб заняться им всерьез. И я обнаружил, что в нем скрывается.

Тут он открыл дневник, перелистнул до первой страницы и положил палец на перечеркнутую букву – первую букву «П» в абзаце, где говорилось: «Пустельга вьет гнездо», и «о» в слове «гнездо».

– Простые ошибки, тут же исправленные, как можно предположить, – сказал Гилберт, – и однако, как вы видите, здесь нет вообще различимой ошибки, потому что идентичная буква немедленно выписана снова. Тремя страницами дальше есть две поправки того же сорта, «д» в слове «удод», «п» – в «малом пуффине». Каждая буква замазана и тут же воспроизведена. Я стал искать буквы, отмеченные так же, и очень быстро обнаружил простое послание, скрытое в дневнике: «Под пальмой», гласило оно, два слова, содержащие десять вычеркнутых букв. Но что было «под пальмой»? И под какой пальмой? Я терпел поражение. Швырнул дневник на стол, будто в карточной игре.

Чтоб проиллюстрировать это, он движением кисти сделал то же самое, дневник шлепнулся рядом с разрисованным рупором и завертелся на куче карт. Гилберт махнул на него рукой и громко захохотал. На кожаной обложке книжки было обычное пальмовое дерево, вытесненное на переплете, вытертое почти полностью, но различимое.

– Следите внимательно, джентльмены, – возгласил Гилберт, будто прирожденный артист. Он вынул бритву, раскрыл ее и вонзил лезвие в обложку, разделив затем два куска тонкой кожи, скрепленных по краю и образующих тайник. Большими пальцами он растянул склеенные края, достав три сложенных листа тонкого пергамента, мелко исписанных с обеих сторон. Он осторожно расправил их, достал очки и прочел вслух ту самую историю, с которой я начал этот отчет; историю юного Джеймса Дугласа и его неудачного путешествия к острову рядом с Эспаньолой на борту «Целебесского принца».

Гилберт дочитал, осторожно сложил пергамент и вложил его в прежний кожаный сэндвич. Из ящика стола он достал кисточку и маленькую баночку мездрового клея и, тщательно промазав края кожи, снова прижал их друг к другу. Журнал наблюдений, куда вернулась запись, опять исчез в его сюртуке.

Я, как и остальные, не знал, что сказать. Это было немного театрально, но помимо шара серой амбры, жуткий рассказ Джеймса Дугласа был страшен во многих отношениях: длинный ряд кровавого насилия и смертей, история злобных невидимых духов, пустивших большое парусное судно ко дну и погубивших его команду. Я не видел никаких оснований полагать, что все эти события, изложенные Дугласом, произошли на самом деле. И мне хватило смелости в этом признаться, несмотря на опасения вызвать гнев старика. Но мои сомнения его ничуть не обеспокоили.

– Конечно, рассказ выглядит огромным преувеличением, – согласился он. – Парнишка этот, Джеймс Дуглас, признал, что ему и самому это кажется сном. Может быть, какие-то части истории и есть сон: разрушение «Целебесского принца», например. Ясное дело, юнга боялся, что его бегство от сражения сочтут трусостью. Психиатр предположил бы, что он старается задним числом, так сказать, умерить свою вину, придумывая ужасающих злобных духов. Но нельзя не признать, эпизод с ловцами губок и серой амброй очень похож на подлинный. И помните, «Целебесский принц» не отправился бы к этому острову, не будь там какой-то поживы. Открою вам, что я выяснил, покопавшись в регистре Ллойда: корабль принадлежал некоему Джерому Уотли из Бристоля и исчез в 1843 году, совершая рейс именно в этой части мира.

Табби, заметив мое замешательство, разразился прочувствованной речью:

– Это же приключение, Джек, сроком в несколько недель. Подумаешь, акулы! Ты ведь не просчитываешь риски, переходя дорогу, и тем не менее до дюжины человек ежедневно давят, как собак. Что до меня, то я считаю – мы все заглянем в эту пещеру, как в новый стакан этого монументального бренди.

– Хорошо сказано! – воскликнул дядя Гилберт, пододвигая графин. – И заметь себе вот что, Джек: Билли Стоддард и его дружки-подонки – верующие, но не в богов.

Эти слова оказались к месту, хотя им не удалось помочь мне совладать с собственными сомнениями. Когда я порылся в своих мозгах, то обнаружил, что часть меня истово верит в Джеймса Дугласа и в этот шар серой амбры. Но если история юнги правдива, мы искушаем судьбу, повторяя это роковое плавание «Целебесского принца»!

Хасбро был непроницаем – роль, которую он играл в совершенстве. Табби, пребывая в страстном ожидании, причмокивал над коньяком и поглядывал на нас всех как настоящий сумасброд. Сент-Ив с неподдельным интересом несколько минут разглядывал сэра Гилберта и затем нарушил молчание:

– Если не ошибаюсь, в двухсотмильном радиусе от Эспаньолы множество островов. Джеймс Дуглас засек положение своим секстаном, но он, видимо, не стал отмечать координаты, обойдясь пометкой в пределах 125 тысяч квадратных морских миль океана, где может находится наша цель.

Старик улыбнулся, обводя нас взглядом, и выразительно кивнул:

– Именно этого я и боялся, сэр. Но неразумно полагать, что Дуглас мог упустить жизненно важную деталь. Без долготы и широты рассказ ничего не стоит. И потому внимательно проштудировал журнал и нашел ответ. Когда я натолкнулся на описание желтогрудого погоныша – porzana flaviventer, – мои подозрения усилились. Соуни будто бы наблюдал яйца птицы в гнезде изрядное количество раз – невозможное количество раз. Или он допустил ошибку – спутал взрослых птиц с птенцами и яйцами? «Что было сначала, – спрашивал я себя, – погоныш или яйца?»

Он расхохотался над собственной остротой и, выдержав паузу, продолжил:

– Но капитан Соуни не делал ошибок, когда дело касалось птиц, нет, сэр. Можете быть уверены, профессор, той ошибки с дикими гусями не будет, ха-ха-ха! Никто, кроме меня, не знает координат, и так будет, покуда мы не бросим якорь у того острова. Мы проложили курс в направлении Эспаньолы до старого Испанского мыса, этого на сегодня довольно. Что ожидает нас на морском дне – тайна, которая станет явью через две недели, если погода будет к нам благосклонна.

Мы дружно поднялись; всем хотелось уснуть после еды, питья и волнений этого вечера. Лишь дядюшка Гилберт выглядел свежим. Его прозрения приводили нас в замешательство, но в конце концов по его настоянию мы, соединив ладони, прокричали старинную клятву мушкетеров: «Один за всех и все за одного». Хотя, как мне показалось, мы принесли клятву на верность Гилберту Фробишеру. «Ну да ладно, – подумал я, направляясь к двери, – благослови Бог старика и сказочный шар серой амбры, который мог спокойно пролежать на дне бурного моря сорок один год со дня гибели „Целебесского принца“, а теперь будет найден нами, если мы сумеем его отыскать».

Однако мое напускное веселье растаяло, словно туман под лучами солнца, когда я заметил, что одна из переговорных трубок, точно посередине ряда, по некоей причине оказалась не заткнута. Свисток был вынут и оставлен на самом краю раструба, изгибавшегося вверх под углом в сорок пять градусов так, что можно было слушать, просто слегка пригнув голову. Хотя фланец из индийского каучука, обеспечивавший водонепроницаемость, когда заглушка находилась в раструбе, обладал нужными свойствами, чтобы она держалась даже при качке судна.

– Все признаки заговора… – начал я, но Сент-Ив потряс головой, и я умолк. Он аккуратно вставил заглушку-свисток в трубу, чтобы нас больше нельзя было подслушать.

– Возможно, ты прав, Джек, – сказал Сент-Ив, когда снова стало можно говорить не опасаясь. – Вероятно, некто намеренно позволил кому-то подслушать нашу дискуссию.

– Я просто уверен, что вы ошибаетесь, джентльмены! – возразил дядя Гилберт. – Конечно, нет. В конце концов, мы на борту судна с тщательно отобранной командой. Без сомнения, это совершенно невинное упущение.

– Тщательно отобранная кем, сэр? – спросил Хасбро, включаясь в расследование со свойственной ему прямотой. – Был упомянут мистер Ханиуэлл, который был так любезен, что прислал мистера Бизли, помощника. Доверяете ли вы мистеру Ханиуэллу полностью, сэр?

– Абсолютно, мой дорогой друг. Ханиуэлл последние два года был моим самым добрым товарищем. Он любезно взял на себя хлопоты по приобретению этого самого судна, когда я дал ему знать, что выхожу на рынок в поисках корабля с определенными параметрами. Он провел его переоборудование, проявив необычайное усердие. Отец его был китобоем, понимаете. Погиб в море. Злая судьба свела его с особенно жизнелюбивым кашалотом, когда Ханиуэлл был еще мальчиком.

Я рискнул задать вопрос с оговоркой:

– Мне просто любопытно: а сколько членов команды не из набора Ханиуэлла?

– Вижу, к чему ты клонишь, Джек! Безопасность в количестве, да? Я бы насчитал девятерых, всех их я знаю по своим яхтсменским временам в Истборне, включая мистера Фиббса, старшего механика, верного как магнит, и его помощников. Тебе не стоит опасаться ни команды, ни мистера Ханиуэлла. Я держусь за своих друзей, Джек, и среди них я числю и тебя, и Люциуса Ханиуэлла.

Я собрался было запротестовать, но Сент-Ив тут же предпринял вторую попытку, хотя на челе Фробишера-старшего начали собираться грозовые тучи.

– Прошу прощения за дотошность, но знал ли Ханиуэлл о месте вашего назначения?

– Только в самых общих чертах, профессор. Полагаю, я мог упомянуть Эспаньолу, но никак не название острова.

– В отчете Дугласа остров не назван, если мне верно помнится, – сказал я.

Гилберт улыбнулся мне и показал на свой висок, где, видимо, хранилось название острова. Без сомнения, он выяснил его, получив координаты из птичьего гнезда.

– А ваш разговор с мистером Ханиуэллом касался китов и китобойного дела? – продолжал наседать Сент-Ив. – Не хочу быть неучтивым по отношению к вашему другу, сэр.

– Никакой неучтивости, заверяю вас. Наш разговор не затрагивал подробностей, профессор, по крайней мере в том, что беспокоит вас. Однако мне нужен был водолазный колокол, и Ханиуэлл раздобыл его, хотя сам запрос мало о чем говорил. Устройство пока закреплено в трюме. Люциус Ханиуэлл, повторю снова, истинный джентльмен и очень деловой человек.

– Водолазный колокол! – одобрил Сент-Ив. – Очень важная вещь, если учесть описанную мистером Дугласом гибель ловцов губок. Похоже, помощь мистера Ханиуэлла в подготовке этого рейса была неоценимой.

– В точности так я вам и сказал. Он прекрасный человек – и отзывчивый к тому же, особенно пока ему хорошо платят за услуги.

– Однако дурные люди могли подвести мистера Ханиуэлла, – заметил Хасбро, почуяв, словно терьер, темный след в разговоре.

– Ханиуэлл слишком проницателен для этого, – ответил старик, отметая возможность промаха пресловутого Ханиуэлла взмахом руки, явно устав от разговора. – Если он рекомендует Бизли, тогда Бизли тоже хорош, как и прочие прибывшие вместе с ним. Иначе мне вряд ли удалось бы нанять целую команду – у меня нет столько знакомых моряков.

– Значит, мистер Ханиуэлл особо рекомендовал вам Бизли? – уточнил Хасбро.