Текст книги "Глаз идола (сборник)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

КОСМИЧЕСКАЯ ДЫРА[5]5
  The Hole in Space, 2002 (1977)


[Закрыть]

Вы наверняка слыхали о происшествии в Чингфорде-у-Башни и об излиянии огненных фонтанов оранжевого пламени, виденных над Чингфордским лугом скаутами из школ Уортфорда и Энфилда вечером 24 октября. Вам также известно, что вся история через пару недель была почти забыта, высмеянная как розыгрыш, учиненный скаутам разбитной компанией местных молодчиков – тех самых, что во время слета последователей Баден-Пауэлла[6]6
  Лорд Роберт Стефенсон Смит Баден-Пауэлл (1857–1941) – британский военачальник, писатель, основатель скаутского движения.


[Закрыть] в Сент-Джеймсском парке загнали четверых начальников скаутских отрядов в утиный пруд.

И всё же тот странный случай со скаутами, в панике метавшимися по лугам в отсветах горящих палаток, мало связан с проделками чингфордских задир. Дело совсем в другом, говорю вам. И поверьте, утверждаю со всею уверенностью, ведь об истинных событиях той безумной ночи не ведает никто, кроме меня, Джека Оулсби (к вашим услугам), а также профессора Лэнгдона Сент-Ива и его слуги и компаньона Хасбро. Если бы прошлым воскресеньем чуда не случилось и я не вернулся бы – смертельно уставший, но на своих двоих, – тогда мальчишки из Уортфорда и Энфилда наверняка заслужили бы себе прозвище «чингфордских чудиков», а штаб скаутского движения на Джермин-стрит сконфуженно свернул бы свои знамена, и вожаки его, поджав хвост, разбежались бы.

Но я не для того преодолел миллионы миль космической бездны, чтобы затем растолковывать суть сумятицы в Чингфорде, давать показания в поддержку каких-то хулиганов со скверным чувством юмора или пытаться оттереть пятно, замаявшее движение скаутов подозрениями в сумасшествии… Хотя, вообще-то, эту последнюю задачу я выполню с радостью, ведь скаутский штаб с самого беззаботного детства служил мне в некоем роде надежной опорой и почти что домом.

Я и теперь еще, кстати говоря, живу в точности над помещением штаба, который расположен примерно на полпути от Чаринг-Кросс-роуд до табачной лавки Данхилла, – точнее, на углу Джермини Риджент-стрит. Если память мне не изменяет, миновало не более восьми недель, как на моем пороге возник нелепо одетый юнец, доставивший телеграмму, по-видимому самого срочного свойства. Я и сам с полчаса как вернулся в свою берлогу, отобедав в «Тенях прошлого» на Уайтхолл-роуд; вам наверняка известен этот паб с окнами на Трафальгарскую площадь – корнуэльский пирог с картофельным пюре и пинтой пенного всего за шиллинг. Лучше цены просто не бывает, поверьте… Так или иначе, моя дверь затряслась от ударов, и, открыв ее, я увидел невысокого пухлячка в смехотворном наряде: костюм а-ля юный Фонтлерой[7]7
  Речь идет о герое романа «Маленький лорд Фонтлерой» (1886) американской писательницы Фрэнсис Бернетт; подробно описанный в романе костюм мальчика вошел в моду и, в частности, дополнил детский гардероб конца XIX века кружевными воротниками и шортами.


[Закрыть] вкупе с зеленой нашлепкой на макушке, вроде парика. Что-то неуловимо поросячье во всем облике – ни дать ни взять веселая хрюшка на каникулах. Короче, он протянул мне бумажку, бормотнул что-то под нос с таким иностранным акцентом, что я не понял ни словечка, и, получив двухпенсовик в награду за труды, с самым довольным видом бросился бежать вниз по лестнице. Телеграмма же гласила следующее:

Джеку Оулсби

Джермин-хауз

№ 24 по Джермин-ст.

Лондон

Джек, проект завершен. Поспеши! Непременно к 24 окт. Полнолуние. Захвати теплое белье и добудь копию «Исчерпывающего справочника редких кактусов и тропических бегоний» Бёрдлипа у д-ра Лестера, спецхранилище Брит. муз.

Проф. Лэнгдон Сент-Ив

Хай-роуд

Чингфорд-у-Башни

Чингфорд

Кого другого подобное послание могло и оглоушить, но я устоял. Не медля ни минуты, я застучал подметками по Чаринг-Кросс, чтобы, как и требовалось, заполучить у доктора Лестера бёрдлиповский томик. Должен признать, эта часть полученных инструкций несколько меня смутила. Остальное я разобрал играючи, но книжка про редкие растения уложила меня на лопатки. Впрочем, когда имеешь дело с Лэнгдоном Сент-Ивом, чесать в затылке некогда; нужно следовать указаниям и молча делать свое дело, как всем известный юный рикша[8]8
  Речь идет о герое популярного романа «Рикша» (1937) китайского писателя Лао Ша. Действие романа относится к началу XX века.


[Закрыть]. В общем, я пустился со всех ног в музей и через час вернулся с искомой книгой в руке. К пяти часам я, собрав вещички, уже катил под перестук колес прочь от вокзала Кингс-Кросс в сторону Чингфорда в купе, уютно пропахшем ароматами трубочного табаку, кофе из термоса и крестовыми булочками[9]9
  Hot cross buns (анг.) – дрожжевая сдобная булочка со специями и изюмом, крестообразно надрезанная или украшенная крестом из помадки, теста или джема. Традиционная английская пасхальная выпечка, которая продается тем не менее круглый год. Крестик на булочке символизирует воскресение Христа, а в дохристианские времена обозначал солнце и огонь.


[Закрыть], купленными еще горячими с перронного лотка, с открытой книгой на колене. Иллюстрации в книге были не от мира сего, латынь – не продерешься, и я мог лишь поражаться заскокам чуждого климата, способного произвести на свет причудливую флору, примерами которой пестрели страницы.

За окнами вагона бушевала гроза, и при каждой вспышке молнии сумерки наводнялись дождевыми каплями размером чуть ли не с гусиное яйцо; резкие порывы ветра несли с востока студеную свежесть Северного моря. Я предавался вольному размышлению о царивших в купе тепле и уюте, поздравляя себя с тем, как ловко мне удалось одержать верх над суровостью нашего климата, когда в мое купе вдруг ворвался здоровяк с раскрасневшимся, мокрым от пота лицом, отчасти выдававшим, по удивительному стечению обстоятельств, едва ли не фамильное родство с пареньком, который доставил мне профессорскую телеграмму: те же поросячьи черты, маленькие глазки и общая плотность сложения.

Я собрался было высказать вслух предположение, что он случайно забрел в вагон первого класса, тогда как поискать стоило третий в конце состава или, того вероятнее, углярку за паровозом, – но этот тип меня опередил, одним движением мощной руки сдернув вниз оконное стекло.

– Что за вечерок, право! – произнес я, исподволь подбираясь к основной теме. Тем временем ветер, несущий с собой яйцеподобные капли дождя, с такой силой взвыл и с натиском приливной волны обрушился в настежь открытое окно, что мои слова захлебнулись в этом потоке. Я ощутил себя королем Лиром из стародавней пьесы, посреди голой пустоши читающим высокопарные нотации сумасшедшему голодранцу, завернутому в треплемую ветром простыню.

– Дрянь вечерочек! – повторил я, сложив ладони рупором.

Свиномордый воззрился на меня так, словно услыхал несусветную чушь. Потом сощурил глазки, выдохнул свысока нечто сходное с «Ар-ррхью!» и ткнул пальцем за окно – на восток, в сторону огней Сток-Ньюингтона. В стремлении не обидеть попутчика и предполагая, что где-то там, на горизонте, можно будет разглядеть нечто удивительное, я высунулся по плечи навстречу грозовому буйству.

В тот же миг толстяк ухватил меня за седалище и за воротник пальто, и в следующее мгновение я обнаружил себя парящим подобно стремительному Гесперу[10]10
  Он же Эос, в греческой мифологии – божество Вечерней звезды, т. е. Венеры.


[Закрыть] навстречу железнодорожной насыпи – проще говоря, в объятия камней и щебенки. Властительницы людских судеб, однако, всегда юрко присматривали за Джеком Оулсби; вот и на сей рая, наскоро бросив жребий, богини решили подстелить мне соломки. В итоге с воплем, произведя отчаянный кувырок, я приземлился в густые и упругие заросли можжевельника.

Я полежал там немного, взвешивая, так сказать, все обстоятельства и позволяя дождю, который думать забыл про капли и поливал уже полновесными струями, убрать дикое выражение из моих выпученных глаз и промыть возникший в голове кавардак. Увы, такой результат почти неизбежен, когда тебя вышвыривают из окна мчащегося поезда. Пока я лежал, ощупывая побеги можжевельника вокруг себя, две вещи предстали мне вполне очевидными. Первая, что кусты кишат какими-то зловредными насекомыми. И вторая – в мои дела грубо вмешалась грязная клешня чьего-то преступного замысла, тотчас же принявшаяся наводить свои порядки, безжалостно сокрушая стройность всех моих планов.

Так или иначе, как раз подобные вещи и подвигают нас, носящих фамилию Оулсби, на славные дела. Кажется, в древности роковые даты именовались dies infustus – днями неблагоприятного знамения[11]11
  Здесь Джек не точен. Буквальный перевод – «нововведенные дни» (лат.), хотя подразумеваются dies nefasti – «дни нечестивые» (лат.), т. е. неприсутственные.


[Закрыть]. Наступление подобного дня любого заставит цепенеть от испуга, но только не Джека Оулсби! Я храбро ныряю еще глубже в омут злосчастий. Букашки, которых я умудрился различить в вечерних потемках, сыграли свою роль, раззадорив меня пуще прежнего; и вот я, лишенный книги, курительной трубки, чая и булочек, побрел по Форест-роуд к Вудфорду. Добравшись туда, я сумел малость обсохнуть и опрокинул в себя кружечку-другую горячего пунша, а после договорился с хозяином телеги, который тем вечером возвращался в Бакхерст-Хилл. Он ссадил меня у паба в Эппинге, откуда я пешком тащился последние полмили до Чингфорда-у-Башни. Гроза к тому времени иссякла, но оставила бежать по небу достаточно туч, чтобы те наглухо скрыли собою лунный диск, насытив ночь внушающим ужас мраком. Заметно стихший тут, внизу, ветер продолжал метаться в вышине, яростно стегая облака и понуждая мерцающие звезды пускаться в безумный пляс по ночному небу.

Ночь была из тех самых, что подвигают людей на раздумья о вечном или догадки о том, что может таиться в немыслимой дали за знакомой нам россыпью звезд, которую мы самонадеянно считаем своей собственностью. Ребенком я думал, бывало, что всякий, кто заведет свой космический галеон достаточно далеко в недра пустоты, наверняка повстречает огромную каменную стену. Полагаю, эту самую «стену» я изобрел специально – попросту ради того, чтобы подвести всему сущему некую границу, ведь с мыслью о бесконечности чего-либо я попросту не готов был мириться. Мне даже снилось это, такой же ненастной ночью: как я уношусь в небеса, всё дальше за орбиты планет, сквозь скопления звезд, крутившихся подобно детским волчкам, чтобы в итоге упереться в каменную стену, покрытую диковинными росписями в виде чьих-то ухмыляющихся безумных ликов. Помню, привидевшийся мне на космическом судне старина Сидкап Кэтфорд, старший воспитатель Мужской академии Луишема, взъярился на меня так, будто это именно я разукрасил стены Града Небесного забавными рожицами. Появление ворчливого наставника испортило мне весь сон. И всё же удивительное ощущение – по прошествии всех этих лет обнаружить, что стены все-таки существуют в реальности, пускай и сложены они не из камня.

В общем, я брел все дальше впотьмах, чувствуя себя весьма подбодренным выпитым ромом – и пинтой горького, которая пошла вдогон, – и размышляя, как уже говорилось, о бесконечности, когда моему взору предстала далекая чингфордская башня в некоем странном освещении. Это видение согрело мне сердце, ведь уже совсем скоро слева, за рядами тисовых деревьев, следовало показаться и имению Сент-Ива. В свой черед показалось и оно, точно выпрыгнув из темноты: дымок из трубы и в окне – силуэт слуги Сент-Ива Хасбро, на фоне ярко освещенной комнаты кипятившего вечерний чай.

Я осушил чашку или две, сидя там у камина, и успел в значительной степени согреться, когда в дверях гостиной показался сам профессор Лэнгдон Сент-Ив, чеканивший шаг с достойной восхищения решимостью. Стоит отметить, той же целеустремленностью вообще отличались все его действия, – и неважно, набрасывался ли Сент-Ив на тарелку супа или готовился спасти мир от инопланетной угрозы. В удачный день подобная концентрация доступна и мне, но лишь на час или около того поутру, а после я начисто слабею и до самого вечера чувствую себя выжатой тряпкой. Эти решительные, настроенные броситься в самую гущу потасовки парни по неясной причине вечно, кажется, вышагивают размашисто и твердо, ведь просто ходить или задумчиво фланировать противно их естеству. Сдается мне, подобную же мысль высказывал Карлейль[12]12
  Томас Карлейль (1795–1881) – британский писатель, публицист, историк и философ, автор трактата «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1841).


[Закрыть] в своем трактате о героях и великих личностях, хотя ее авторство можно приписать и Ньюмену[13]13
  Джон Генри Ньюмен (1801–1890) – британский философ и богослов; в 2019 году канонизирован как святой.


[Закрыть]. Ну, кто-то из этих двоих, так или иначе.

Вообразите только: вот я, уютно укрытый от непогоды в Чингфорде-у-Башни, потягиваю из чашечки некий восточный сорт чайного настоя (малайский улун, судя по цвету), а напротив сидит величайший ученый-физик со времен как-там-его-звали и с самым деловым видом рассматривает меня из-под опущенных век. Буравит взглядом, как говорится.

– Привез, Джек? – огорошил он меня вопросом.

– Что именно?

– Книгу. Бёрдлиповы «Кактусы». Из телеграммы.

– О, э… – еле выдавил я. – Да, привез… Хотя, если подумать, то нет.

– Ха! – вскричал профессор, приподнимаясь с кресла. – Они ее стибрили?

– В некоем смысле, – смущенный такой реакцией, подтвердил я. – Еще как стибрили. Только не «они», а «он», кем бы тот тип ни был. У меня не нашлось времени спросить имя, а мой визави не был настроен на светскую беседу. Он забрал себе книжку и выкинул меня из окна поезда.

– Блестяще! – всплеснул руками профессор, коего такой необычный поворот сюжета никоим образом не расстроил. Сам я отнюдь не испытывал восторга; меня всё произошедшее вообще-то вогнало в хандру, пускай я честно исполнял свой долг. Но теперь, как бравый солдат, ждал новых распоряжений.

Хасбро убрал со столика чайный сервиз и в мгновение ока заменил его на поднос со всем необходимым, а именно с маленьким печеньем, стаканчиками и бутылкой испанского хереса, – а это вам не французский уксус, разбавленный грошовым бренди. Чай, не устану повторять, не имеет себе равных как тонизирующий напиток, способный вернуть человеку утраченные силы. Но его эффект не держится долго, если вы улавливаете мысль; действие чая прекращается сразу, как он покидает ваши десны. Для поддержания пламени потребно настоящее топливо! Именно оно тотчас проскользнуло в мое горло, подобно исцеляющему свежестью ветерку, чтобы наделить меня, как выразились бы мудрецы древности, волею к жизни.

Сент-Ив сидел, сжав губы в многозначительную фигуру, и, покачивая головой, отслеживал потоки резво бегущих в ней мыслей.

– Скажи-ка, Джек, – вдруг произнес он. – А не был ли твоим обидчиком тучный мужчина в китайском жакете и с цилиндром на голове? С бусинками глаз и лицом в складках, подобно черносливу? Чем-то схожий с пекари, американской дикой свиньей?

– Он, голубчик, – закивал я. – Только без китайских нарядов. И, раз уж вы упомянули, вовсе без головного убора. Но рожа у него была страшенная, а плоский нос – здоровенный как фонарь.

Сент-Ив покивал с явным удовлетворением.

– Видишь ли, Джеки, – негромко молвил он, – нас с тобою окружают люди, которые предпочли бы, чтобы мы не совершали этот маленький… вояж. Боюсь, ты повстречал одного из их главарей.

– Саботажники, что ли?

– Именно так. Но я уж месяц как занимаюсь ими вплотную. Начал подозревать их с самого первого полета, когда мы успешно обозначили дыру. Те же субчики, на кого в последних своих письмах намекал Бёрдлип.

Меня словно громом поразило.

– Те самые, что заложили бомбу под его лабораторию?

– Точно. И они не остановятся перед тем, чтобы разнести в клочья нас самих, Джек… – Профессор ссутулился в своем кресле, скребя подбородок с видом человека, наугад плетущегося по умственным тропинкам. Человека, по чьему виду сразу становится ясно: сем пейзаж не шибко его радует. – И вот они удрали, завладев книгой! Или точной ее копией, во всяком случае. Выложили на стол карты… И тем самым выдали себя.

– То есть это была ваша хитрость? Книжка про кактусы?

– Умно, не правда ли?

– Воистину, – с энтузиазмом согласился я, хотя особого веселья не испытывал. Напротив, мною вновь овладело уныние. – Отменная шутка. Я так смеялся, что угодил в канаву, густо заросшую можжевельником, потерял свою трубку, термическую бутыль и прочий ужин, а затем прогулялся пешком от самого Сток-Ньюингтона до Вудфорда.

– Говоришь, расстался с термосом?

– Совершенно верно.

– С устройством Кибла для поддержания заданной температуры в ограниченном пространстве?

– С ним самым. Незаменимый предмет, между прочим.

– А известно ли тебе, что именно изобретение бутылки-термоса стало поводом для изгнания Кибла из Королевской академии наук?

– Неизвестно, – признал я (а Уильямом Киблом, да будет вам известно, зовут моего покровителя и благодетеля, мастера-игрушечника и никем не превзойденного новатора). – Какого же рожна им захотелось выставить вон такого человека?

– Видишь ли, Кибл продемонстрировал свое новое изобретение членам академии. Объяснил им, что бутыль сохраняет горячие вещи горячими, а холодные – холодными.

– Вон оно что… – кивнул я.

– Но они отнеслись с недоверием. Для их слуха это звучало тарабарщиной: «горячее горячим» и «холодное холодным». Они подержали устройство на весу, заглянули внутрь, понюхали его, пустили по кругу. Тогда-то лорд Келвин самолично и задал свой определяющий, роковой вопрос. Тот, на который не имелось ответа.

– Вон оно что… – обмерев, повторил я.

– Келвин бросил на Кибла рассеянный взгляд поверх пенсне, как ему свойственно, и спросил просто и бесповоротно: «Как термос видит разницу?»

Таращась на Сент-Ива, я моргнул раз или два в ожидании, пока до моего сознания доберется смысл его слов. Денек у меня выдался долгий и утомительный.

– Вопрос озадачил беднягу Кибла. Такого он не ожидал. Но академики были как кремень: у них ведь как – научный метод или ничего, ясно? И слишком часто как раз ничего в остатке и выходит. Чересчур часто… Следишь за моей мыслью?

Кивнув, я плеснул в свой стаканчик еще немного хересу.

– А та книжка про кактусы да бегонии… Я правильно понимаю, что вас не слишком удручает ее утрата? Однако телеграмма явно намекала на ее жизненную важность.

– И, может статься, вовсе не напрасно. Скажи-ка, доводилось ли тебе читать рассказы мистера По?

– Мрачноваты они, на мой вкус…

– Он большой искусник описывать преступления. Ввел в криминологию понятие ложной улики, отвлекающего маневра – это некая выставленная напоказ странность, которая собьет следствие с пути.

– Или вышвырнет на железнодорожную насыпь, как в моем случае, – заметил я, отправляя в рот обсыпанное семенами хрупкое печенье с тонким привкусом аниса, и кивком поблагодарил Хасбро, который как раз вновь вошел в комнату с кипой исписанных страниц в руках.

– Совершенно верно. Но, видишь ли, мне стало известно, что эти… свинорылы – пожалуй, для удобства назовем их так, – постараются перехватить телеграмму, чтобы вручить ее самим. Так уж вышло, что они охотятся за рукописью. Я же пошел на ruse de guerre[14]14
  Военная хитрость (фр.).


[Закрыть], вручив на хранение доктору Лестеру фальшивый том, а затем сочинив срочное послание, с которым Билл Кракен и отправился в Лондон.

– Билл Кракен? – ужаснулся я. Самый отъявленный из всех ненадежных пьяниц! – Вы о шальном брате Каракатицы?

– В самую точку!

Профессор едва слышно вздохнул и, осушив собственный стаканчик, протянул руку за печеньем. Потом принял из рук Хасбро рукопись.

– Налей и себе стаканчик, – с улыбкой предложил Сент-Ив верному слуге. – Мы все теперь заговорщики.

– Да, сэр, – подтвердил Хасбро, нацеживая крошечный глоточек хересу.

– К несчастью, нашего бедного Билла свалили ударом по голове в одной из таверн Лаймхауза. Он выжил и уже поправляется, хвала богу, но обошлись с ним отнюдь не ласково. Похищенную телеграмму они потрудились доставить тебе на дом самостоятельно, вручили ее, а затем в поезде подкатили, надеясь отобрать книгу, переданную Лестером.

Тут я совсем растерялся:

– И что же теперь? Книга похищена? Всё равно не могу уразуметь, как…

– Вот это и есть рукопись Каракатицы – Бёрдлипа, – подмигнул мне Сент-Ив, протягивая стопу исписанных страниц, полученную от Хасбро. Вообразите себе мое удивление, когда я понял, что вновь читаю бёрдлиповское сочинение о кактусах и бегониях! Я поднял на Сент-Ива вопрошающий взгляд и стал дожидаться объяснений. Имея возможность попрактиковаться, я не улыбался и не моргал – в отличие от самого профессора, судя по всему, чрезвычайно довольного собой.

– Еще один маневр? – переспросил я.

– Точно. Хитрость на хитрости. В своих руках ты держишь, разумеется, трактат о чуждых формах растительности, подготовленный Каракатицей и доктором Бёрдлипом после их первого путешествия сквозь дыру. После гибели Каракатицы при взрыве Бёрдлип завладел оригиналом и передал рукопись мне, прежде чем податься в бега. Ее содержание, конечно же, представляет собою улику, которой надлежало сгореть при пожарище в лаборатории Бёрдлипа. Но, как видишь сам, она уцелела. Как у свинорылов вышло добраться до истины, сложно судить, но им это, несомненно, удалось.

Помолчав, профессор бодро и заразительно рассмеялся:

– Я ведь чуть не сказал: «доковыряться до истины», словно та подобна вареной креветке.

– Значит, вы сварганили свою ruse de guerre, эту креветку de mer[15]15
  Морскую (фр).


[Закрыть], только для того, чтобы сбить свиномордий с толку?

– Вот именно.

Сент-Ив торжествовал, абсолютно убежденный в том, что мое скромное участие в его замысле вполне стоило пары впившихся в мое тело шипов, но я и рта не успел открыть, чтобы намекнуть ему на кособокость такой оценки, когда прогремел оглушительный хлопок, выбросивший меня вон из кресла с брюками в потеках хереса из опрокинутого стакана. Вскочив, я увидел у открытой остекленной двери Хасбро: волосы слуги метались на ветру, а половицы были мокры от вторжения возобновившейся снаружи грозы. В руках он сжимал длинное ружье с толстенным, еще дымящимся стволом: убийственное оружие, по всему видать.

Сент-Ив спокойно поднялся, чтобы вслед за мною вглядеться в дождливую ночь:

– Что там, Хасбро?

– Подозрительные личности, сэр.

– Подстрелил кого-то?

– Да, сэр. «Завалил одного», как говорят на Диком Западе бледнолицые охотники. Лежит на газоне, не шевелится.

Профессор мигом запалил фонарь, и мы втроем оказались под дождем, с опаской приближаясь к недвижно лежащей фигуре неизвестного существа. Хасбро шел с ружьем наизготовку, готовый разнести незваного гостя в клочья. Упавший, если им действительно был человек, теперь явно пребывал на более святых землях, чем можно сыскать в окрестностях Чингфорда-у-Башни.

Готов признать, тем вечером я пропустил глоток-другой крепкого, но выпитое не замутило мой взор. К сказанному добавлю, что всегда был горд своею приверженностью истине. Спросите у любого из ребят в скаутском штабе, и они подтвердят вам, все как один, что Джек Оулсби не привык кривить душой. В этом отношении я тверд как скала и могу вас заверить, крепость этой скалы испытала в тот момент серьезную проверку: когда Сент-Ив приподнял фонарь над раной павшего, цвет его крови оказался… зеленым. Мутная, стремительно загустевшая кровь, вытекая, образовала нечто похожее на спутанные грязные комья мхов Ирландии. Сент-Ив взирал на нее угрюмо, но явно не был застигнут этим зрелищем врасплох. Нагнувшись, он скинул с ноги мертвеца ботинок и широким жестом, будто бы представляя почтеннейшей публике незаурядного пианиста, указал на раздвоенное копыто, которое у этой твари было вместо ступни, – наигнуснейший из всех курьезов анатомии, с какими я только имел удовольствие сталкиваться прежде. Лежавшее перед нами существо обладало свиными голенями, но при этом выглядело полнейшим джентльменом, если кому-то угодно считать таковым зверя, этим самым вечером выбросившего меня из поезда. Этот тип был так же мертв, как и отрез йоркширской ветчины, причем уже начал подванивать.

Еще одна черта Джека Оулсби – я вовсе не трус. Иными словами, даже если меня швырнут в окно на полном ходу железнодорожного состава (отмечу, что подобному приключению по силам вселить робость даже в самое отважное из сердец), я, подобно бравому вояке, поспешающему на поле боя, всё равно побреду сквозь ночь на встречу с ученым – не с безумцем в полном смысле этого слова, скорее с эксцентриком, подверженным полету буйной фантазии, в чьи намерения входит препроводить вашего покорного слугу в глубины космоса в совершенно неприглядном аппарате. «Мужество» – это еще слабо сказано, по-моему. Впрочем, бросив единственный взгляд на копыто, произрастающее из окончания излишне розоватой, но в остальном вполне человечьей с виду ноги, я взвизгнул: «Вот же черт!» (крик наверняка слыхали аж в Сток-Ньюингтоне) и, по выражению моей матушки, «грязной рубахою на ветру» полетел назад к зданию усадьбы Сент-Ива, где опрокинул в себя остатки хереса и, не дожидаясь приглашения, откупорил еще бутылку.

Позднее Сент-Ив и Хасбро тихонько пробрались обратно, избавившись от пресловутого corpus delecti[16]16
  Улики, состав преступления (искаж. лат.).


[Закрыть] в приемной местного вивисектора. Я тем временем усердно заливал врата страха потоками испанского хереса, но оставался трезв как стеклышко, к вящему своему смятению. Может показаться, затея с выпивкой шла вразрез со всякими доводами благоразумия; в конце концов, сюда оказалось замешано мертвое тело или некое его подобие, – но профессор видел вещи в несколько ином свете. Лэнгдон Сент-Ив всегда обладал уникальным зрением вполне мирского толка, но всё же отличным в своем спектре от границ, различимых заурядными обывателями. – если вы понимаете, о чем я толкую. Несомненно, подобные длины световых волн доступны взглядам лишь крайне одаренных людей. Так вот, профессор лично заверил меня, что при условии бдительности новые вылазки свинорылых шалопаев нам будут не страшны и мы шутя протянем ночь, чтобы встретить утро в добром здравии. Представьте на миг, как же согрело мою душу это простое замечание!

Итак, мы устроили ночное бдение: Хасбро со своим слоновьим карабином взялся прочесать окрестные владения, пока Сент-Ив нес дозор в доме – сперва у одного окна, затем у другого. Я, в свою очередь, не спускал глаз с камина, охраняя дымовую трубу и бутыль хереса на тот случай, если копытные рискнут пробраться в дом сверху. Ревущее пламя, как меня уверяли, разгоняет даже самые устрашающие порожденья тьмы; клянусь Богом, я без устали подкидывал в огонь дровишки. И то, что мне довелось услышать за эту долгую ночь, лишь укрепило во мне желание не выпускать стакан из руки. В частности, мне стало известно, что свиноморды с копытами вместо пят – не люди вовсе (о чем я уже начал подозревать), а существа, поставившие себе целью не допустить осуществления нашей космической миссии. По всему выходило, что пришельцы, эти самые цитронцы (а Бёрдлип и старший из Кракенов нарекли их родную планету Цитроной, углядев на ее поверхности обширные насаждения мандариновых деревьев), просачиваются к нам на Землю сквозь то, что Бёрдлип и Сент-Ив прозвали «черными дырами», вернее, через одну такую дыру.

Вообще-то я понятия не имею, как все устроено, но могу вообразить жерло железнодорожного туннеля, видимое издалека и прорубленное в скальном массиве. На самом же деле дыры – туннели, если угодно, по-видимому, вырезаны в космической тверди… В отвердевшем космосе, стало быть. Человеку вроде Сент-Ива это скажет о многом, но лично я и мне подобные в таких материях не разбираемся. Дыры являют собою врата в сад, расположенный… скажем, где-то, и соединяют, как мне объяснили, один участок пространства с другим. Какой-нибудь беспечный космолетчик может играючи нестись сквозь пустоту, когда по соседству вдруг откроется треклятая гигантская дыра и, если тот зазевается, утянет в свое нутро – в точности, как шланг насоса всасывает воду. Самая головоломная задача (по крайней мере для меня) состоит в том, как дыра может обрестись в пустоте. Профессор справляется с нею шутя. Выходит, эта дыра на самом деле не имеет каких-то размеров, поддающихся определению при помощи обычных линеек и отвесов. Она, скорее, из тех штуковин, что вечно ставят человечество в тупик: судя по всему, дыра – одновременно альфа и омега; скважина, которая сразу и прореха, и препятствие. Достаточно упомянуть, что Кракен и Бёрдлип пронеслись проспектами и авеню этой скважины, чтобы свалиться прямиком в непроходимые джунгли Цитроны, где они с неделю забавлялись, изучая тамошнюю флору, прежде чем умчаться назад сквозь ту же дыру. Весь кавардак, впрочем, только начинался: уже после возвращения за ними принялись гоняться эти самые свинорылы (в неизвестном количестве), чтобы в итоге разнести в щепы лабораторию Бёрдлипа, прикончив при этом Каракатицу – старшего из братьев Кракенов. А их дурное обращение с младшим братом вогнало бедолагу в неуемное пьянство и безумие…

Пришел я в себя в кресле у камина, с телом, одеревеневшим что твой столб, и незамедлительно был встречен неутомимым Хасбро, внесшим в гостиную кофейник, полный яванского мокко. Свою чашку я подсластил дважды (ради вкуса и дабы возместить растраченные кровяные сахара), а после кофе и умывания был полностью готов встретить натиск хоть всех свинорылов Эссекса. Люди-свиньи, впрочем, так и не явились, – и то же можно сказать о Лэнгдоне Сент-Иве, который срочно отбыл, как выяснилось, по какому-то загадочному делу.

Когда я наконец выбрался на веранду, утреннее солнце преодолело с половину дистанции до небесного зенита, гонясь за единственным облачком, которое у меня на глазах поспешило убраться за горизонт, стремясь настичь своих давно бежавших соратников. Начинался один из тех ясных осенних деньков, когда тебя так и подмывает раскинуть руки в стороны и, вдохнув полной грудью, издать молодецкий клич… Признаюсь, именно таково было мое намерение, когда вышедший на свежий воздух Хасбро отвлек меня, учтиво заметив:

– Профессор выражал надежду увидеться в башне, сэр.

Вместе с Хасбро мы пересекли ухоженную лужайку и обнаружили Сент-Ива в пределах его каменной башни – накрытого сводом круглого помещения с полированными каменными плитами пола и с высокими окнами-бойницами, впускавшими вдосталь солнечного света. Башню до краев наполняли сосущие звуки, издаваемые огромной конической конструкцией, поднятой на железную платформу в центре помещения, и не составляло труда сообразить: этот готический с виду агрегат из стекла и металла представляет собою сооруженное профессором космическое судно. Я, признаться, ожидал увидеть некое подобие суповой тарелки с окошками-иллюминаторами по ободку и с тихо бормочущим скоплением непонятной техники под донышком. Этот корабль, однако, носил явное сходство с чертовски большим артиллерийским снарядом, разукрашенным под стать Шартрскому собору.

Сент-Ив рассеянно метался вокруг корабля, подтягивая то один винт, то другой, дергая за рычаги и щелкая переключателями. Вооруженный своим страшным оружием Хасбро занял оборону у двери в башню. Мне это было пока не ведомо, но час нашего отбытия быстро приближался, и профессор с Хасбро понимали, что свинорылы, вынужденные действовать решительно, дабы раз и навсегда пресечь попытки полетов сквозь дыру, готовятся перейти в наступление. Поэтому все мы держались начеку. Меня тут же приставили к работе, будьте уверены, и я целый день провел, точно банши[17]17
  В ирландском фольклоре – призрак, чьи душераздирающие вопли предрекают смерть всем, кто их слышит.


[Закрыть], в поте лица полируя и проверяя все вообразимые приборы, один сложнее другого. Надобно было отрегулировать гироскопы и проследить, чтобы каждая из губок увлажнителей отжималась насухо ровно за тридцать восемь секунд – не больше и не меньше, – а не то нам грозило «ступить безвременно Элизия[18]18
  В античной мифологии – часть загробного мира, где царит вечная весна. Обиталище набранных героев.


[Закрыть] тропою», как выразился бы старина Шекспир. И обрадовать тем самым свиномордов, будь они неладны. В межзвездном странствии любой промах мог стоить жизни экипажу судна, и, коли я собрался стать мичманом на его борту, обрести нужную сноровку было крайне важно.