Текст книги "Глаз идола (сборник)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

ДВА ВЗГЛЯДА НА НАСКАЛЬНЫЙ РИСУНОК[21]21
  Two Views of a Cave Painting, 1988


[Закрыть]

В принципе, я выступаю против того, чтобы раздавать людям советы и делать громкие заявления; все мы, бывает, ошибаемся в своих оценках и выглядим в итоге весьма глупо. Но одно я могу утверждать со всей смелостью: крах, полнейший крах вполне может оказаться даже ближе, чем «пригретая на груди» змея из поговорки, и – выручайте, милость Божья и смекалка друзей! – в любой момент мы можем увидеть, как простая забывчивость навлечет на всех нас погибель миров.

Я и понятия об этом не имел. Мне казалось, в жизни каждого из нас отыщется предостаточно места для случайностей: ну пожмем плечами, улыбнемся и пожалеем вскользь о неловком моменте, пока мир шатко-валко крутится себе дальше, к добру или к худу. Что ж, теперь уже так не кажется: недавние события со всею убедительностью доказали мою неправоту. Легчайшая нетвердость руки, вылетевшее из памяти тривиальное соглашение, произнесенная шепотом идиотская шутка – все они вмиг способны низвергнуть нас, пользуясь выражением мистера По, в пучину Мальстрёма[22]22
  Гигантский водоворот у северо-западного побережья Норвегии.


[Закрыть]. Увы, столь резкой перемене в моих убеждениях имелась определенная причина. Судите сами:

Мы – то бишь профессор Лэнгдон Сент-Ив, его слуга Хасбро и я сам, Джек Оулсби, – ковыряли землю на равнине Солсбери, выискивая в земле реликвии давних эпох. Я не большой ценитель подобных диковин, но компания была приятной, а в городке Андовер имелась таверна под вывеской «Приют пигмея», где мне подали корнуэльский пирог[23]23
  Традиционный слоеный пирог с начинкой на рубленого мяса, картошки и моркови.


[Закрыть], ради которого не жалко было трястись из Лондона.

Как-то жарким, безлюдным, звонким от стрекота цикад вечером Сент-Ив случайно наткнулся под склоном одного из ничем не примечательных холмов на пещеру, сокрытую густыми зарослями и на долгие тысячи лет совершенно забытую миром. Если вам довелось побывать в Солсбери и, сидя в запряженном четверкой лошадей экипаже, с ветерком прокатить по равнине в качестве туриста, вы ничуть не удивитесь подобной находке; в этих краях по большей части нет достопримечательностей, которые привлекли бы хоть кого-то, не считая археологов. Порой немногие любопытствующие прибывают сюда в поисках следов друидов, Сент-Ив же явился за окаменелостями.

И он не ушел с пустыми руками, ведь осколков каменных летописей в пещере было хоть отбавляй. Пол ее, сухой и пыльный, был просто усыпан ими: бедренные кости мегатериев, мамонтовые бивни, челюсти бог знает скольких пресмыкающихся. В общем-то, еще только спускаясь в пещеру, Сент-Ив рассчитывал их там увидеть. По собственному признанию профессора, он нашел подобным диковинам свое применение.

В далеком прошлом пещера была обитаема. Тут жили неандертальцы – приходили и уходили, во всяком случае. Этот вывод, по-моему, вполне очевиден, учитывая рисунок, выведенный когда-то на стене пещеры. Сам я ничегошеньки не смыслю в искусстве наскальной живописи, но могу подтвердить, что рисунок был очень даже неплох. Он изображал человека – бородатого мужчину с львиной гривой нечесаных волос в едва ли пристойном по причине скудности облачении из шкур. Его насупленное и хмурое лицо тяготили раздумья; пещерный житель выглядел мыслителем, если такое вообще возможно. Наскальный рисунок был, несомненно, автопортретом и, по мнению Сент-Ива, по мастерству исполнения ничуть не уступал знаменитым изображениям бизонов из пещеры в испанской Альтамире или оленьим силуэтам на стенах карстового разлома в Ориньяке. Маслом, подкрашенным ягодными соками, древний художник запечатлел на камнях собственную душу, равно как и свои низко нависшие брови заодно с неопрятной бородой.

Уверен, такая находка является довольно значительной, но ни в едином научном журнале вы не отыщете даже упоминания о ней. Как можно судить по тону самой первой страницы этого отчета, наши изыскания в окрестностях Солсбери имели довольно печальный итог, и лишь недавно я нашел в себе силы заправить ручку чернилами, чтобы поведать миру суровую правду о случившемся. За месяцы, пролетевшие после возвращения из той затерянной на бесприютной равнине пещеры, я измыслил несметное количество причин тому, чтобы скрыть результаты нашей поездки. Сент-Ив и Хасбро – те двое, что могли бы меня выдать, остаются джентльменами до кончиков ногтей, и всё это время надежно хранили тайну. Впрочем, где-то с неделю тому назад вы могли, вероятно, прочесть в «Таймс» новость о загадочном взрыве, – вернее, о «внезапном смещении земляных пластов», как его, кажется, окрестила газета в присущей журналистам недоуменно-иносказательной манере. Сильнейший взрыв заставил осесть целый участок сельского ландшафта к северо-западу от Андовера, так что и до «Приюта пигмея» наверняка донеслись его отголоски. Вообще-то, я доподлинно это знаю, ведь я там был и слышал их самолично.

«Божий промысел!» – развела руками Королевская академия наук, чем наконец-то воздала, пусть невольно, надлежащие (позволю себе здесь некоторую гиперболу) почести моему ментору и другу, Лэнгдону Сент-Иву. Разумеется, профессор имел к случившемуся непосредственное отношение; оговорю особо, что сам я ни при чем. Но с обвалом части равнины, впрочем, была навеки уничтожена единственная улика, способная рассказать о допущенной мною глупейшей небрежности, а с нею канули в Лету месяцы беспокойства и угрызений совести, несомненно тяготившие и огорчавшие Сент-Ива.

Уповаю на небеса, что тем всё и кончилось, хотя, конечно же, абсолютной уверенности быть не может. Здесь помогает вера. В том, что связано с удивительными особенностями путешествий во времени, а также и с хитросплетениями, сопутствующими вмешательству в самый каркас Вселенной, не повредит быть готовым к сюрпризам: к появлению неандертальца в парике, скажем, или к обнаружению ашельской[24]24
  Культура первых людей, покинувших пределы Африки. Относится к эпохе раннего палеолита (1,76 млн – 150 тыс. лет назад).


[Закрыть] мумии с аккуратной бородкой под ван Дейка. Заранее не угадать, верно?

Дело, в общем, обстояло следующим образом. Когда история с вулканом благополучно завершилась, а великий противник Сент-Ива, доктор Игнасио Нарбондо, оказался поглощен замерзшим озером где-то в Скандинавии[25]25
  Речь идет о событиях, описанных Блэйлоком в романе «Машина лорда Келвина».


[Закрыть], у профессора впервые за десятилетия появился досуг, чтобы продолжить исследование, задуманное давным-давно. Путешествиями во времени сейчас никого не удивишь. Мистер Г. Дж. Уэллс превосходно описал их в книге, которая в руках случайного читателя выглядит простым развлекательным романом. Возможно, так и есть. Сам я чудесную машину, разумеется, в глаза не видел, хотя с небезызвестным «Путешественником во времени» (так этот субъект представился) встретиться мне всё же довелось – в летнем поместье леди Бич-Смайт в Тэдкастере. Он сидел там, роняя редкие слезы в кружку с элем: человек, повидавший куда больше, чем пошло бы ему на пользу.

В этом мы с ним схожи, чему свидетельство – эти самые записки. Хотя, выражаясь точнее, все эти месяцы перо, зажатое в моих пальцах, сдерживало не столько то, что я видел, сколько то, что я натворил. Стало быть, перед вами не мемуары, а исповедь; если за нею последует справедливое возмездие, я всецело готов его принять.

Одним словом, Сент-Ив натолкнулся на некий способ путешествовать во времени, причем совершенно отличный от того метода, каким пользовался знакомый мистера Уэллса. Профессор изучал тогда следы иридия в окаменевшей кости, надеясь подтвердить свою теорию о скрытых причинах плачевной судьбы, что постигла чудищ древности. Но вовсе не полученные научные данные послужили профессору источником озарения, открыв ему способ совершать прыжки через целые эпохи, – нет, это было нечто совершенно иное. Большего я не открою, поскольку в моих записках нет места для пространных рассуждений о предметах духовной или, узко говоря, мифологической природы.

Достаточно будет намекнуть на нечто такое, что присутствует в самих окаменелостях: в маленьком каменном трилобите, который пятьсот миллионов лет тому назад ползал по дну девонского моря, или, допустим, в плечевой кости кита, делившего эоценовые глубины с рыбоящерами и плезиозаврами. У Сент-Ива имелись, помнится, полные скелетные останки птеродактиля, замершие в бреющем полете в двенадцати футах над паркетом принадлежащей профессору обширной библиотеки в Харрогейте, – как если бы все книги, и бюсты, и расставленная внизу мебель были обитателями прогалины где-нибудь в джунглях мелового периода, а громыхание спешащих в Сток-Ньюингтон поездов – лишь шумом волн, бьющихся о нехоженые пески доисторических пляжей.

В этих окаменелостях есть свое чарующее обаяние, вот что я хочу сказать. Сент-Ив сразу это понял. Пускай от присущей им магической силы и отмахиваются ученые того рода, что заняты только графиками да циркулями; островитяне с Гаити, не слыхавшие о современной науке, способны заставить исчезнуть с лица человека нос, всего только побрызгав курячьей кровью на лицо куклы. Я сам видел, как они это проделывают. А дайте-ка плошку крови и куклу (тряпье на скрученных веточках да прутиках) президенту Королевской академии – пусть-ка попробует провернуть подобный фокус! Переживать не стоит, нос наверняка останется на надлежащем месте.

Видите ли, те самые силы, что действуют в подобных обстоятельствах, нами пока еще не установлены и не определены. Они, будто призраки, порхают в воздухе вокруг, только ни я, ни вы в слепоте своей их не видим. А вот кто-то вроде Сент-Ива – о, это совсем иное дело! Он всюду носит с собою пару линз, каковые в моменты внезапных озарений подносит к глазам, хмуря брови и щурясь. И вот по затянутому туманами и облаками небу перед его взором проносится… что? В данном случае – устройство, которое позволит ему путешествовать сквозь время. Но я отнюдь не хочу сказать, будто Сент-Ив буквально увидал в облаках хлопающий крыльями неведомый агрегат – это лишь фигура речи. Боюсь, мое обсуждение упомянутого устройства так и не выйдет за рамки зыбких предположений и смутных контуров, ведь я вовсе не ученый; вот и тем утром, забираясь в готовую к запуску машину и хватаясь за медные ручки, я не мог знать, куда меня забросит это приключение. Мне вполне было достаточно слова – да, единственного слова, оброненного Сент-Ивом.

В глубины минувших эпох нас зашвырнули не электричество (вопреки всем медным деталям) и не взрывчатка. Машину сильно тряхнуло, а нас обдало слабым ветерком, пахшим первыми каплями дождя на брусчатке мостовой. Небольшое собрание окаменелостей, сложенных на медной пластине между нами, задрожало и, как мне на миг почудилось, оторвалось от своей опоры и повисло в воздухе. Вслед за этим у меня возникло пугающее чувство падения с большой высоты – полета вверх тормашками в воронку черной бездны. В то же самое время мне казалось, что я наблюдаю за этим полетом со стороны, – так, будто я сумел выбраться из собственной шкуры, о чем то и дело толкуют спиритуалисты. Короче, я одновременно и падал, и как бы склонялся над своим летящим телом. Потом, после неизмеримо долгого прохождения сквозь тьму, к нам начал просачиваться тусклый оранжевый свет, и, не испустив и вздоха, мертвые окаменелости замерли на своей пластине, а чувство падения ослабло. Я вновь ощутил себя цельным, и мы дружно шагнули наружу, чтобы оказаться внутри той самой пещеры, что пряталась на равнине Солсбери.

Конечно, я и прежде бывал в этой пещере (сколько угодно раз в некоем отдаленном будущем), а потому пережил известное потрясение: портрет на стене отсутствовал! Там имелись, однако, наброски различной живности эпохи палеолита, сделанные совсем недавно: маслянистая основа красок еще не успела высохнуть до конца. Мне же эти наброски помнились как некий пестрый фон для гораздо тщательнее изображенного бородатого мужчины в самом центре… Видя мое замешательство, Сент-Ив немедленно указал на причину: художник только приступил к своей работе и в ближайшие дни непременно завершит задуманное.

Явись мы часом ранее или часом позже, вполне вероятно, застали бы его за росписью стены, – и Сент-Ив испытал облегчение, уяснив, что этого не произошло. Пещерный художник ни в коем случае не должен был нас увидеть, объяснил профессор. И был столь тверд в этом своем убеждении, что поразил меня признанием: окажись бедняга в пещере и обернись, бросив выводить на камне слоновий хвост, напуганный нашим появлением из дымки иных эпох, нам пришлось бы убить его на месте! Причем не застрелить из пистолета, хранившегося в саквояже Сент-Ива, а проломить ему голову камнем, чтобы затем – упаси Господь! – завершить рисунок самостоятельно. Сент-Ив даже развернул и показал мне эскиз, верный до последнего волоска в неопрятной бороде изображенного троглодита.

Путешествия во времени, как вскоре выяснилось, были куда более запутанным занятием, чем я мог себе вообразить. Странные разговоры о том, чтобы размозжить башку пещерному человеку, были всего-навсего прелюдией. Сент-Ив раскопал свои окаменелости в этой самой каверне, а за последующие годы пришел к двум весьма здравым выводам: во-первых, использование сил подобных предметов для перемещения во времени отправляет исследователя не наобум, а в тот отрезок времени далекого прошлого, когда появилась эта окаменелость; и во-вторых, путешественнику надлежит со всем тщанием подготовиться, ведь, исчезнув из одной эпохи и внезапно объявившись в другой, он запросто может возникнуть из небытия, скажем, внутри древесного ствола, в толще холма или, того не легче, в пространстве, уже занятом несчастным пещерным художником, склоненным над своим шедевром. Последнее обстоятельство не поддавалось точному расчету, вынуждая нас пойти на известный риск.

Сент-Ив установил, что, отправляясь в свое странствие из нутра пещеры и используя при этом окаменелости, найденные на этом самом месте, – изжеванные кости, оставшиеся, допустим, после какого-то доисторического пиршества, – мы обеспечим себе прибытие точно в ту же точку за тридцать пять тысяч лет до отправления и не окажемся где-нибудь в лесной чаще. Вполне обоснованное рассуждение. Куда удобнее, разумеется, было бы начать путешествие в Харрогейте, где профессор держал отлично оборудованную лабораторию, и тем самым избавить себя от тягостной задачи тайком переправлять аппарат и окаменелости на добрых три сотни километров по просторам центральной Англии. Однако такая стартовая площадка нам вовсе не подходила. Сент-Ив заверил меня, что результатом подобной попытки неизбежно стал бы грандиозный и чрезвычайно разрушительный взрыв, который разнес бы всех путешественников на атомы.

И вот теперь мы, трое пилигримов, прибывших со своими кожаными саквояжами прямиком из 1902 года от Рождества Христова, разглядывали наскальный рисунок, на который всего каких-то полчаса тому назад накладывал завершающие штрихи настоящий, живой неандерталец. Бедолага никак не мог подозревать, что из глубин времени к нему уже несется, кувыркаясь, мудреная машина, набитая мужчинами в пенсне, тронувшимися в путь из далекого будущего. Признаться, я не отказался бы увидеть лицо бородатого художника в тот миг, когда мы, при всем параде, возникли бы у него за спиной. Но оно всё же того не стоило, ведь в таком случае нам пришлось бы прикончить беднягу обломком камня.

День стремительно сходил на нет. В упомянутых уже саквояжах мы доставили сюда из будущего лампы Румкорфа[26]26
  Генрих Румкорф (1803–1877) – немецкий изобретатель, механик, создатель индукционной катушки. Электрическая лампа, работающая на «катушке Румкорфа», подробно описана в романах Жюля Верна.


[Закрыть] и изрядный запас пищи, чтобы обеспечить себе относительно комфортную ночевку на равнине, но Сент-Ив торопился закончить свои исследования и убраться восвояси. «Лампы только на самый крайний случай, – объявил он. – Если всё пройдет по плану, мы скоротаем здесь день и пообедаем на закате». Нас не должны заметить, вновь и вновь напоминал профессор. Благополучно прибыв сюда, мы выполнили одну третью часть своей миссии: частично законченная фреска на стене пещеры довольно ясно говорила о том, что мы скинули по меньшей мере несколько сотен веков. Вторую треть мы выполним, когда в итоге окажемся дома, ну или хотя бы в своем родном столетии, где при желании и сможем устроить ночлег на природе. Третья же часть миссии выглядела, по моему мнению, самой несложной: мы просто будем наблюдать – внимательно смотреть на всё, широко распахнув глаза. Проведем, по выражению Сент-Ива, «полевое исследование», каковое ему казалось наиболее деликатной задачей из всех. Будем шататься без дела, спрятанные от чужих глаз за нагромождением скал в сотне метров выше пещеры, и время от времени станем высовываться оттуда, фотографируя гуляющих бизонов или пещерных медведей; с добычей в виде этих феноменальных снимков мы вернемся затем в Лондон, чтобы одною левой усадить в грязную лужу всех членов Королевской академии до единого.

Я подхватил свой саквояж и, забросив на плечо треногу фотокамеры, уже собрался выйти наружу, но Сент-Ив едва не задохнулся, пытаясь мне помешать. «Следы!» – просипел он, указывая на пыль, которая щедро покрывала пол пещеры. Там, само собой, виднелись отпечатки пары добротных ботинок, купленных на лондонской Бонд-стрит то ли три недели, то ли тридцать пять веков тому назад (в тот момент я и сам не мог разобраться). Сент-Ив тут же выдернул из своего саквояжа перьевую метелку и принялся заметать следы, работая как одержимый. Не должно остаться ни малейших признаков нашего визита, настаивал он. У нас ушло не менее получаса на то, чтобы, крадучись, таясь и надрывая спины в спешке, перетащить машину (благодарение небесам, ее отличала поразительно легкая конструкция, и к тому же разборная) наверх, к нашему орлиному гнезду в скалах. Еще час мы провозились в густеющих сумерках, заметая следы, возвращая по местам второпях отброшенные ногами камушки, прививая назад случайно сломанную веточку незнакомого куста – иными словами, из кожи вон вылезали, лишь бы ни одно разумное существо не заметило нашего присутствия. Всё это время Хасбро нес неусыпный дозор наверху и свистом отправлял нас прятаться при приближении хотя бы грызуна.

«Мы не смеем, – объяснял Сент-Ив, – вмешиваться во что бы то ни было». Легчайшие перемены в естественном ходе вещей, вплоть до мелких изменений в ландшафте, могут иметь бесконтрольные последствия в грядущих эпохах. Вселенная, по всей видимости, суть хлипкое, деликатнейшее образование, чем-то схожее с многократно отраженной мешаниной цветных стекляшек в детском калейдоскопе. Если, заглядывая в окуляр, держать трубку неподвижно, осколки пребывают в полнейшем покое, будто их отраженный узор – вовсе не искусная игра света и иллюзия, а витражное окно, надежно вставленное в церковную стену из тесаного камня. Легкое сотрясение – стоит наблюдателю моргнуть или поежиться от утреннего холодка – перемешает стекляшки и разрушит их прихотливый узор. Калейдоскоп можно вертеть и трясти как угодно, но все старания и молитвы пропадут втуне, а стекла никогда больше не улягутся в прежнем порядке: он будет утерян навсегда. В точности так же устроена и вся наша Вселенная.

«Допустим, какой-нибудь жук, – рассуждал Сент-Ив, – окажется ненароком раздавлен чьей-то ногой, а посему не будет съеден, например, тою жабой, которая сожрала бы жука, как и было предписано ходом истории, если бы тот не заполз под чей-то каблук, каковому и вовсе нечего было там делать изначально. В таком случае жаба умрет – почему бы и нет? – от недостатка питания в виде жука или, наоборот, от яда другого жука, сожранного ею за неимением первого. И тогда дикий пес, который проглотил бы жабу, тоже останется голодным, понимаете? Голод вынудит его броситься на другую жабу, назначенную Вселенной для совершенно другой собаки, которая, в свою очередь…» Помните, я говорил, что в этом мире все предметы покоятся на длинной цепочке причин, точно битое стекло в калейдоскопе? Эта вторая псина, в свою очередь отощав, сожрет кролика! И кролик, который в противном случае благополучно дожил бы до преклонного возраста, породив еще шесть дюжин кроликов, весьма ему подобных, окажется тогда мертв – как же иначе? – и мы уже не сможем сосчитать всех доисторических тварей, которым будет отказано в удовольствии полакомиться крольчатиной.

В общем, основную идею вы уловили. Когда Сент-Ив развернул предо мною эту свою летопись, я прямо остолбенел. Мне стало ясно как день, что в глазах Вселенной все наши жалкие появления и исчезновения, пронзающие ткань самого времени, наши путешествия туда-обратно выглядят сущей ерундой в сравнении с несколькими часами, которые мы вознамерились провести среди камней на скалистой вершине холма. И жук, и жаба, и шесть дюжин кролей в компании со всей прочей живностью этих мест повисли вдруг на волоске. Вселенная, на чье постоянство в качестве опоры все они могли рассчитывать до сей поры, готова была разлететься вдребезги. Однажды утром какой-нибудь мегатерий проснется, чтобы накопать себе на завтрак корешков, а тех давно уж нет, поскольку голодная стая диких собак удалилась на побережье, где кроликов нынче в избытке, и обошла вниманием скудную местную популяцию; та же, ликуя, размножилась десятикратно, стремясь поскорее наверстать, так сказать, упущенное время. Их отпрыски давно слопали все корешки, на которые мог рассчитывать наш мегатерий, а посему он решил покуситься на чужие… И так далее, и тому подобное. Представьте, как за неисчислимые столетия может вырасти весь этот снежный ком!

Венцом всему может стать то, что лондонские жители вдруг окажутся вовсе не в Лондоне. Нашей столицы больше нет и никогда не было. Римляне так и не прибыли – по причинам, которые при наличии подходящих инструментов можно проследить до судьбы раздавленного некогда жука. Прежде них в Англию явились, скажем, греки; философствуя напропалую, они расселились себе по лесам и полям в уютных домиках и заключили мир с соседями-кельтами. Соответственно, Средние века так и тянулись мимо безо всяких упоминаний о феодальном праве. Когда Сент-Ив рассказал мне о возможности такого исхода, признаюсь, у меня волосы стали дыбом. Тот раздавленный жук, даже не сомневайтесь, способен колыхнуть весь калейдоскоп, а уж куда там полетят цветные стекла, никакой ученый не разберет, даже будь у него желание, упорство и блокнот с карандашом для точных расчетов.

* * *

В тот вечер мы основательно потрудились и в итоге оказались в пыли по самые уши. Мимо прошествовал мамонт – с таким видом, точно искал в траве оброненную вещицу, – и Сент-Ив успел отщелкать с десяток фотографий зверюги, прежде чем тот неторопливо удалился. Потом нам явилось некое подобие носорога, и камера защелкала снова. Я весь был покрыт грязью, жалящими насекомыми и, простите за неделикатность, потеками пота, но к своему восторгу нашел в скалах небольшую запруду с чистой ключевой водой. Следующие полчаса я провел приводя себя в порядок и остался весьма доволен тем, что захватил необходимые умывальные принадлежности.

Путешествуя по дикому краю, любой человек – я, во всяком случае, – испытывает сильное искушение отбросить щепетильность и забыть о милых мелочах цивилизованной жизни. Есть ли смысл в том, чтобы каждое утро подравнивать усы, спросите вы, если живешь в палатке на Гебридских островах? Примером для нас может послужить история Робинзона Крузо, который поддерживал определенную степень светскости, будучи даже, как он полагал, навсегда заточен на необитаемом острове. Хочется спросить, кто из нас не пустился бы бегать голышом в обнимку с дикарями еще до истечения первого месяца подобного заточения? Только не Крузо. Вслед за ним и я с презрением плюю на искушение побегать с дикарями: хотя, сказать по правде, я пренебрег ножницами для усов (предполагалось, что наше путешествие займет самое большее полдня), с собою у меня имелись расческа, щетка и бутылочка с розовым маслом. И, как уже говорилось, я с наслаждением воспользовался ими, в то время как Сент-Ив, всецело увлеченный фотографированием, предоставил меня самому себе.

При этом я проявил чудеса осторожности; вообще-то, в неглубокой запруде водилась мелкая рыбешка, которая вовсе не нуждалась в порции розового масла. Так, с безмятежной глади озерца (которая заменяла мне зеркало) я подобрал три срезанных волоска, чтобы затем убрать их в карман и отвезти домой.

Когда солнце с неизменно поражающей меня быстротой скрылось за первобытным горизонтом, я как раз успел покончить с туалетом и ощущал себя совершенно посвежевшим. Ночь опустилась свинцовым покрывалом, и почти сразу повсюду вокруг поднялись такой визг, такое мяуканье и рычанье, каких я от души надеюсь никогда более не услыхать. Не имея ни убежища, ни огня, мы оказались беззащитны перед сонмом неведомых ночных хищников. И занялись уже знакомым делом: потащили части машины назад в пещеру. Наш наскальный художник еще не возвратился. Прикрывая лампу тряпицей и с опаской оглядываясь на пары звериных глаз, сиявшие на нас из тьмы за порогом пещеры, мы вновь тщательно замели отпечатки своих ног. Спустя всего час после заката мы пустились в обратный путь, и я всем сердцем верил, вместе с Сент-Ивом и Хасбро, что нами не был оставлен ни единый след нашего присутствия – ничего, что могло хотя бы поколебать хрупкие временные и пространственные механизмы Вселенной.

По прибытии в родимый XX век мы нашли себя в знакомой пещере на равнине Солсбери. Проникшись увещеваниями профессора, никто из нас не представлял себе, что еще мы можем увидеть. Стоит ли на месте Стоунхендж? Быть может, история похитила его у нас, подменив тыквенными грядами, окруженными шатким частоколом? На головах у туристов, набившихся в следующий до Уилтшира дилижанс, могли оказаться надетые задом наперед шляпы. На носах у них могли подпрыгивать очки, схожие с морскими звездами формой и размером. Если хорошенько подумать, покажется едва ли не чудом, что никакая подобная несообразность не бросилась нам в глаза, когда мы выглянули из той пещеры. Перед нами растянулась равнина, пыльная и сухая; Марлборо лежал на севере, Андовер – на востоке, а Лондон, насколько мы могли судить, всё так же кипел жизнью по берегам Темзы в считаных милях от нас, за линией горизонта.

Не знаю, как остальные, но я не сдержал долгого вздоха облегчения. Последняя треть нашей миссии была благополучно вычеркнута из списка, и новая глава в толстом фолианте с описаниями приключений Лэнгдона Сент-Ива подошла к своему счастливому концу. Его камера была полна удивительных снимков, а машина работала с безукоризненной точностью. Вон там паслась лошадь, запряженная в нашу телегу, надежно покрытую брезентом. Оставалось только погрузить на нее аппарат, забросить туда же прочие вещички – и катить себе прочь. Трепещи, Королевская академия наук!

Поднимая свой саквояж, я довольно ухмылялся. Но усмешка быстро сползла – что-то неопределенное стащило ее с моего лица, потянув за кончики губ. Что же это? Я озадаченно повернулся к Сент-Иву, и тот мгновенно понял: что-то не так. Внезапно я ощутил себя пещерным человеком, получившим мощный удар исподтишка – каменюкой по затылку.

Мой набор умывальных принадлежностей – я оставил его у родника с запрудой! Там не было ничего особенного, всего лишь расческа, щетка, брусочек мыла и склянка розового масла для волос. Я закопался в саквояж, надеясь, вопреки даже четкому осознанию обратного, что ошибся. Но не тут-то было: набор исчез, растворившись на непроторенных путях пролетевших столетий.

Нашей первой мыслью было поскорее вернуть его. Но это не сработало бы. Сколь тщательны бы ни были расчеты Сент-Ива, мы вполне могли прибыть целой неделей ранее или позднее нужной даты. Наше появление, как уже говорилось, могло застать пещерного художника за работой, и тогда пришлось бы забить его насмерть, пресекая распространение новостей о прорехе, взрезавшей самую ткань времени. Вселенная не должна прознать о наших шалостях, хотя – как я заметил Сент-Иву – она уже шла по следу из-за моей несказанной глупости. Сент-Ив ненадолго задумался. Возвращение, скорее всего, только усугубит проблему. И телега ведь не исчезла, верно? Вселенная не пошла вразнос настолько, чтобы стереть нашу телегу с лица земли. Надо полагать, римские захватчики все-таки явились точно по расписанию. И уж точно тот мегатерий накопал из грязи достаточно корешков своим рылом, чтобы утешить и себя, и Вселенную. Жаба вовремя проглотила жука, и всё шло как подобает. Наша паника оказалась напрасной.

Мы обернулись, намереваясь разобрать машину и погрузить ее на телегу, готовясь вернуться в Харрогейт через Лондон. На стене прямо перед нами виднелся наскальный рисунок – автопортрет художника и рассыпанные вокруг изображения доисторических зверей. Обмерев, мы с недоверием уставились на него с открытыми ртами. Моргая, я шагнул вперед, чтобы провести кончиками пальцев по высушенной безжалостным временем краске. Может, это какой-то чудовищный розыгрыш? Неужели какой-то дурно воспитанный зубоскал мог исковеркать древний рисунок, пока мы прохлаждались в далеком прошлом?

Автопортрет троглодита был исполнен на удивление подробно: широкий нос, нависшие брови, глубоко посаженные глаза с прищуром. Но вместо прежней хмурой гримасы лицо его украшала полуулыбка, за которую сам да Винчи был бы готов заплатить любому натурщику. Его волосы, в иной жизни встрепанные и буйные, теперь были аккуратно разделены прямым пробором и зачесаны за уши. Художник проявил даже известное мастерство, показав на них отблеск розового масла, который минувшие века так и не сумели стереть. Борода его, всё еще монументальная по нынешним стандартам, также была намаслена и красиво уложена в цилиндр, подобно бородкам египетских фараонов. Примерно посредине в нее было воткнуто и украшение – моя расческа. В одной руке пещерный человек сжимал мою щетку; в другой же – горлышко с благоговейным тщанием выписанной бутылочки масла для волос, тронутой розовым и апельсиновым оттенками заката.

* * *

Боюсь, едва первый шок этого открытия лишил мое лицо остатков румянца, я рухнул как подкошенный и уже без чувств был погружен друзьями в телегу. Остальное вам уже известно. Пещеры на равнине Солсбери более не существует, а тонкая и хрупкая материя Вселенной, к счастью, выдержала проверку на прочность и оказалась не такою уж тонкой. Во всяком случае, я стараюсь себя в этом убедить. Заодно с пещерой погибли все собранные Сент-Ивом свидетельства нашего путешествия. Его фотографии объявлены подлогом: восковые куклы, прикрытые конским волосом. Впрочем, профессор уже планирует новую вылазку. В песчаном карьере посреди леса близ Хайдельберга он нашел переднюю ногу динозавра и собирается с ее помощью протащить нас в далекую мезозойскую эру.

Следует ли мне сопровождать его в путешествии или предпочесть остаться в Харрогейте, чтобы присматривать за тропическими рыбками, – вот вопрос, которым я задаюсь ежедневно. Вы и сами можете понять, до чего же это выбивает из колеи: очутиться в двух шагах от того, чтобы превратить Вселенную в бесформенную груду хаотичных обломков, но в последний миг быть спасенным своевременным вмешательством Провидения. Кроме того, я подумываю сочинить монографию насчет Крузо – небольшую безделицу о благом влиянии, каковое оказывает на человека добротно сработанная расческа из черепашьего панциря. Сколь бы отчаянной ни выглядела ситуация с забытым набором умывальных принадлежностей, она вызвала во мне живейший интерес к этому вопросу. Как ни крути, а цивилизация и здесь зарекомендовала себя с наилучшей стороны.