Текст книги "Порочное влечение (СИ)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Не говоря больше ни слова, Коннор разворачивается и выходит, оставляя дверь за собой открытой.

И то, что осталось от моего сердца, разбивается еще сильнее.

ДВАДЦАТЬ ДВА

Коннор

Как только я вхожу в комнату, то понимаю, что за время моего недолгого отсутствия что-то произошло. Настроение изменилось с радостного на раздраженное.

Почти такое же, как у меня.

Я подхожу к Райану. Он стоит, скрестив руки на груди, и наблюдает за мной прищуренными голубыми глазами.

– Что происходит? – Я указываю подбородком в сторону О’Доула. Он стоит в углу комнаты, прижавшись к Чану, жестикулирует и качает головой, явно раздраженный.

– Ты скажи мне. Почему у тебя такой вид, будто твое лицо горело и кто-то пытался потушить его молотком?

Я вздыхаю и провожу рукой по волосам.

– А теперь я скажу тебе, чтобы ты не лез не в свое дело, брат.

Райан ощетинился.

– Я недвусмысленно сказал этой бабе, что если она причинит тебе боль…

Я хлопаю его по плечу и смотрю ему в глаза.

– Во-первых, не называй ее бабой. Это неуважительно. Во-вторых, сбавь обороты. Мне не нравится, что ты ей угрожаешь. – Мой голос становится мягче. – В-третьих, я ценю твою заботу, но с этой битвой я должен справиться сам.

Его взгляд мрачнеет.

– Да уж, мне кажется, что ты идешь в бой с рогаткой, в то время как у другой стороны целая вереница танков шириной в милю, нацеленных тебе в голову.

Я медленно киваю.

– Звучит правдоподобно.

– Послушай, брат…

– Я большой мальчик, Райан, – говорю я, мой голос почти срывается на рычание. – Оставь это в покое.

Он наклоняет голову, скрещивает покрытые татуировками руки на груди и задумчиво поглаживает свою козлиную бородку, как он делает всякий раз, когда пытается что-то выяснить. Через секунду он говорит: – Хм. Никогда не думал, что доживу до этого дня.

Я убираю руку с его плеча.

– Даже не хочу знать, что это значит. Ничего не говори! – рявкаю я, когда он открывает рот, чтобы сказать что-то еще.

Райан пожимает плечами.

– Поступай как знаешь, «большой мальчик». – Затем он ухмыляется мне. – Просто убедись, что я получу приглашение на свадьбу.

– Дай мне, блядь, передохнуть, ладно? – говорю я, хмурясь.

У Райана хватает смелости рассмеяться.

Затем О’Доул зовет Табби. Она появляется в дверях соседнего кабинета без улыбки, с таким видом, будто предпочла бы оказаться где угодно, только не здесь. Она прислоняется к дверному косяку и оглядывает его с ног до головы, поджав губы, сморщившись и уперев руку в бедро.

Райан говорит себе под нос: – По крайней мере, ты не единственный в ее черном списке.

Я бормочу: – Заткнись.

Тон О’Доула резок.

– Файл местоположения был поврежден. Какие бы данные ни извлекла ваша программа, они были бесполезны для определения местонахождения Сёрена. В этом плане мы вернулись к исходной точке. – Следует напряженная пауза. – Итак, насчет того номера телефона, который у вас есть.

– О, так вам снова нужна моя помощь в этом деле? – невинно спрашивает Табби.

Я уже могу сказать, к чему это приведет, но О’Доул не знает ее так хорошо, как я, поэтому он просто кивает, как будто ему не собираются откусить яйца.

– Разумеется, мы примем все технические меры предосторожности, чтобы звонок нельзя было отследить с его стороны. С нашей стороны вам нужно будет лишь удерживать его на линии в течение…

– И что я получу от этого?

После паузы краска заливает шею О’Доула.

– Вы сможете избежать тюрьмы.

С совершенным безразличием Табби зевает, а затем разглядывает свой маникюр.

Райан скрывает смешок, кашляя в кулак. Что касается меня, я совсем не думаю, что это смешно, но она предельно ясно дала понять, какой помощи она от меня хочет, поэтому я стискиваю зубы и держу рот на замке.

О’Доул медленно делает шаг вперед. Краска приливает к его шее и лицу. На фоне белоснежного воротника рубашки его кожа кажется цвета вареной свеклы. Он говорит: – Есть такая забавная штука, как воспрепятствование правосудию. Уверен, вы о таком слышали.

Табби перекидывает волосы через плечо и смотрит на него сверху вниз.

– Есть еще такие забавные вещи, как «принуждение», «неправомерное влияние», «насилие», «незаконное принуждение», «жестокое вымогательство», «вымогательство»…

– Чего вы хотите? – раздраженно перебивает он.

– Я хочу, – отвечает она с видом герцогини, – мой компьютер, всё мое оборудование и ваше письменное заявление о том, что, что бы ни случилось с этого момента, я буду застрахована от судебного преследования за любую помощь, которую я могу оказать в этом деле. – Табита хлопает ресницами. – Поскольку я явно не могу рассчитывать на то, что вы сдержите свое слово.

Я надеюсь, что у О’Доула нет каких-либо недиагностированных проблем с сердцем, потому что он выглядит так, как будто у него вот-вот случится какое-то серьезное сердечное заболевание.

– Это шантаж, – говорит он, кипя от злости.

– Нет, это переговоры. Шантаж – это когда вы угрожаете отправить кого-то в тюрьму, если он не сделает то, что вы хотите. – Она одаривает его мягкой улыбкой. – Я забыла упомянуть об этом в своем списке «забавных вещей».

В то время как все остальные в комнате наблюдают за этим взаимодействием так, словно это лучший эпизод реалити-шоу за всю историю, Табби и О’Доул пялятся друг на друга, как пистолерос²⁵ в мексиканском противостоянии.

А я? Я хотел бы, чтобы у меня был «Алка-Зельтцер». От этого дерьма у меня болит живот.

О’Доул совершает короткую, напряженную прогулку по кабинету, уперев руки в бока, время от времени бросая на Табби косые взгляды. Наконец, он раздраженно вздыхает и смягчается.

– Прекрасно. Поскольку мы ведем «переговоры», как насчет этого? Если вы успешно вступите в контакт с Киллгаардом, и если мы успешно определим его местонахождение по этому контакту, и если мы сможем задержать его непосредственно в результате вашей помощи, тогда вы сможете получить всё свое оборудование обратно – после того, как мы соберем все относящиеся к этому делу улики – и я напишу вам соответствующее письмо. Но, если ваш телефонный звонок ничего не даст, я не обязан выполнять свою часть сделки.

Табби на мгновение задумывается над его словами.

– Тут чертовски много если.

– Жизнь полна неопределенности. Примите это или уходите.

Табита поджимает губы. Она смотрит на меня, и я наклоняю голову. Соглашайся.

– Хорошо, – беззаботно говорит она. – Договорились. – Как настоящая начальница, она подходит к нему и протягивает руку.

Гарри пожимает ее.

Табби добавляет: – Но нам следует подождать до окончания пресс-конференции Миранды. Это даст мне законный повод, который, возможно, не насторожит его и не даст понять, что я участвую в расследовании.

– Каким образом?

– Потому что я, очевидно, видела это по телевизору. – Она пожимает плечами. – Миранда может упомянуть какой-нибудь малоизвестный факт о методах хакера, с которыми я знакома, и я могу сказать, что решила связаться с ним.

– Но почему сейчас? – Мой голос звучит слишком громко. Все, кроме Табби, смотрят на меня. У меня такое отчетливое ощущение, что все они думают об одном и том же: этот чувак сходит с ума.

Я прочищаю горло и стараюсь вести себя непринужденно. Нормально. Как будто я не стою на краю пропасти.

– Ты годами знала, как с ним связаться. На его месте я бы хотел знать, почему ты так долго окладывала звонок.

Просто чтобы загнать нож поглубже, она бросает мне в спину мои слова из нашей поездки на лифте.

– Но ты не он, помнишь?

Табби даже не удосуживается посмотреть на меня, когда говорит это.

О’Доул игнорирует наши рассуждения и принимает предложение Табби.

– Хорошо, мы сделаем это сразу после пресс-конференции. Возвращайтесь сюда завтра ровно в пять вечера. А пока, – он многозначительно смотрит на меня, – держитесь подальше от неприятностей.

О, отлично. Теперь мне нужно уговорить Табби снова остаться со мной. Без проблем. С таким же успехом я мог бы сначала кастрировать себя и покончить с этим.

– Я остаюсь здесь, – говорит она О’Доулу. Специальному агенту Чан она говорит: – Без обид, но я не могу не присутствовать здесь, пока вы извлекаете данные из моего ребенка.

Безразличный Чан пожимает плечами, но О’Доул выглядит всё больше и больше так, словно вот-вот упадет в обморок от стресса. Он сердито смотрит на меня.

– Ты не мог бы с этим разобраться? – грубо спрашивает он, указывая на Табби. Затем достает из кармана телефон и тычет пальцами в экран, чтобы позвонить.

Табби бросает на меня взгляд, говорящий, что если я сделаю шаг в ее сторону, то получу нож в грудь. Затем она отступает в кабинет и захлопывает дверь.

– Что ж, – говорит Райан рядом со мной, – похоже, мы тут задержимся на какое-то время. Я приготовлю нам что-нибудь поесть.

***

К тому времени, когда мы на следующий день были готовы позвонить Киллгаарду, Чан уже закончил извлекать данные с компьютера Табби, Миранда блестяще сыграла роль девы в беде на пресс-конференции, собравшей толпы журналистов, на ступенях студии, а мы с Табби, судя по всему, не в ладах, потому что она отказывается признавать мое существование каждый раз, когда мы оказываемся в одной комнате.

Я персона нон грата, и это действительно переходит все границы. У меня в голове полная неразбериха.

Что касается ФБР, то они взвинчены даже более, чем кучка маленьких детей рождественским утром. Я никогда не видел таких хохочущих и возбужденных взрослых мужчин. Очевидно, Киллгаард был замешан в таком количестве ранее неизвестных взломов высокого уровня, что попал на первое место в списке самых разыскиваемых киберугроз.

Да, у них действительно есть что-то подобное. Я подозреваю, что именно здесь всплывет имя Табби, если всё это развалится и мне придется тайком переправить ее в безопасное место через какую-нибудь международную границу в потайном отделении Hummer.

Я расхаживаю взад-вперед перед окнами кабинета, когда неторопливо входит Райан, только что принявший душ в тренажерном зале для сотрудников на втором этаже.

– Есть информация? – спрашивает он, бросая спортивную сумку со своей одеждой и бритвенными принадлежностями на пол под окном.

– Просто жду, когда эти долбоебы возьмут себя в руки.

Родригес и Чан в другом конце комнаты за столом Чана спорят о том, кто где должен сидеть во время разговора. О’Доул и Миранда увлечены беседой возле соседнего кабинета, где Табби находится уже несколько часов. Она выходила только один раз, чтобы принять душ и взять сэндвич с тарелок, которые регулярно доставляли из кафетерия.

Она недостаточно ест и недостаточно спит. Я беспокоюсь о ней, но ничего не могу с этим поделать.

Это так бесит, что хочется что-нибудь сломать.

– Где твоя девушка? – спрашивает Райан без тени сарказма.

Зная, что он только разозлится, если я буду отрицать, что Табби моя девушка, я киваю подбородком в сторону закрытой двери кабинета.

Райан смотрит на меня. Я вижу, что он пытается не улыбаться.

– Ты все еще в немилости, да?

– Почему это тебя так забавляет?

Он пожимает плечами.

– Потому что я никогда не видел, чтобы ты не получал того, чего хочешь. – Улыбаясь, он добавляет: – Я думаю, немного пресмыкательства пойдет на пользу твоему характеру.

– В моем характере нет ничего плохого. И я не пресмыкаюсь.

– Пока нет.

– Господи, – раздраженно бормочу я. – Напомни мне, почему я решил, что позвать тебя сюда было хорошей идеей?

Улыбка Райана становится шире.

– Потому что прямо сейчас у тебя стояк там, где раньше был твой мозг, и я вижу то, чего не видишь ты. Например, то небольшое взаимодействие между Табби и Мирандой, вся эта чушь про Макиавелли. Что это было?

Я на мгновение задумываюсь, вспоминая сцену.

– Конкурс умных цыпочек, эквивалентный соревнованию больших членов?

– Нет.

Понимая, что он прав, я медленно киваю. Мне их разговор тоже тогда показался странным. Наполненным невысказанным смыслом. Я бросаю взгляд на Миранду в другом конце комнаты. Она, должно быть, чувствует, что я наблюдаю, потому что оборачивается и улыбается.

Это выглядит фальшиво. Так же фальшиво, как и слезы, которые она изобразила на пресс-конференции.

– Сколько она была нашей клиенткой? Три года? – тихо спрашивает Райан.

– Да. Она подписала контракт примерно в то же время…

В то же время, когда я познакомился с Табби.

Когда я напрягаюсь, Райан смотрит на меня.

– Соберись, братан, – говорит он себе под нос, продолжая улыбаться, как будто ему на всё наплевать. – У меня такое чувство, что все пешки вот-вот сдвинутся с места.

Упоминание Райаном пешек всколыхнуло мою память. Это было то, что Табби сказала мне прямо перед нашим отъездом в Лос-Анджелес. Мы стояли у нее на кухне, и она только что сказала мне, что вероятность провала работы составляет девяносто девять процентов, независимо от того, насколько хорошо я был подготовлен к противостоянию Сёрену.

«Что бы ты ни думал о его конечной цели, ты ошибаешься. Он всегда будет на пять ходов впереди тебя, независимо от того, насколько хорошо ты все спланируешь, и есть только один способ поймать его».

«Какой?»

«Используя меня как приманку».

Волосы у меня на затылке встают дыбом.

– Райан. Ты когда-нибудь играл в шахматы?

– Ага.

– У тебя хорошо получается?

– Вообще-то, да. Меня научил папа. Мы всё время играли, когда я был ребенком. Почему ты спрашиваешь?

Переводя взгляд с О’Доула на Миранду, Родригеса, Чана и остальных агентов ФБР, работающих на своих постах по всей комнате, я спрашиваю: – Какая самая ценная фигура на доске?

– Технически король. Цель игры состоит в том, чтобы поставить ему мат. Это заканчивает игру. Он самая важная фигура, но не самая могущественная.

– Какая самая могущественная?

Дверь на противоположной стороне комнаты открывается. Там стоит Табби, очерченная светом. Несмотря на бледность и мрачность, на темные круги под глазами, выдающие ее усталость, она держит подбородок высоко. Ее спина выпрямлена. Ноги расставлены на ширину плеч.

Она выглядит готовой к битве.

Райан говорит: – Ферзь.

ДВАДЦАТЬ ТРИ

Коннор

– Вы готовы, мисс Уэст?

В ответ на вопрос О’Доула Табби кивает.

– Но я бы хотела попросить, чтобы во время этого процесса в комнате никого не было. Это может быть немного… личным.

Интересно, как называется чувство, когда ты одновременно испытываешь ревность, гнев, обиду, чувство предательства, возмущение и желание закричать «Черт!» во весь голос?

– Отлично. – говорит О’Доул. – Но для этого нам понадобится специальный агент Чан. Он будет записывать разговор.

– Хорошо.

О’Доул смотрит на своих людей и указывает на дверь.

– Все вон. – Он бросает взгляд на нас с Райаном. – Извините, ребята.

– Коннор может остаться, – тихо говорит Табби. Она не смотрит на меня, вместо этого подходит к доске, поворачивается к комнате спиной и скрещивает руки на груди.

Никто не нарушает приказ О’Доула. Даже Родригес держит рот на замке, когда встает из-за стола и выходит из комнаты. Кажется, все они знают, насколько это важно, как много это будет значить, если они смогут найти Киллгаарда, и, похоже, готовы отложить в сторону свое эго, если это позволит им стать немного ближе к своей цели.

С другой стороны, я только что получил огромную порцию самоуважения в виде того, что Табби хочет, чтобы я остался. Я чувствую себя котом, которого только что погладили по спине. Я так счастлив, что готов замурлыкать.

Райан наклоняется чуть ближе.

– Наша клиентка не в восторге от такого поворота событий.

Это мягко сказано. На самом деле, Миранда выглядит так, словно готова сомкнуть руки на горле Табби.

– Ну, очевидно, что я не собираюсь выходить, – говорит Миранда, ее фальшивая улыбка сменяется самым настоящим хмурым взглядом.

О’Доул бросает взгляд на Табби. Она стоит ко мне спиной, поэтому я не вижу выражения ее лица, но то, что он видит на ее лице, заставляет его покачать головой.

– Извините, мисс Лоусон. Нам действительно нужно…

– Это моя студия. Этот человек Киллгаард угрожал мне, обокрал меня, пытается вымогать у меня деньги. Я лично заинтересована в результатах этого расследования. Я помогала всем, чем могла…

– Дело не в вас, – перебивает Табби, все еще глядя на доску. Она поворачивает голову и смотрит на Миранду. В профиль она очаровательно. Но выражение ее лица… скажем так, я очень рад, что не оказался на ее месте.

– Это, безусловно, так! – протестует Миранда пронзительным голосом.

В отличие от взволнованной Миранды, Табби холодна как лед. На самом деле, мне кажется, что чем дольше продолжается это расследование, тем больше знаменитый самоконтроль Миранды дает трещину и тем сильнее в Табби разгорается арктический огонь.

С леденящим душу спокойствием Табби говорит: – Это никогда не касалось вас, Миранда. Но если вы не уберетесь с глаз моих через две секунды, так и будет.

Райан усмехается: – Девчачья драка. Круто.

О’Доул вмешивается, прежде чем кто-либо может нанести удар.

– Может, это и ваша студия, мисс Лоусон, но это мое расследование. – Он тычет большим пальцем в сторону двери.

С пылающим лицом Миранда смотрит на меня в поисках помощи.

– Коннор.

Я беспомощно развожу руками.

– Прости, Миранда. Ты слышала этого человека. Он здесь главный. – Ее выдох звучит как шипение кобры. Раздувая ноздри, она разворачивается и вылетает из комнаты.

Райан говорит: – Может быть, ей нужен массаж шеи? – Он подмигивает мне, а затем с важным видом следует за ней к выходу.

О’Доул тяжело вздыхает и проводит рукой по лицу.

– Чан.

– Да, сэр, мы все готовы. Мисс Уэст, всё, что нам от вас нужно, – это номер, по которому мы будем звонить, и тогда мы сможем начать.

Табби смотрит на него.

– Расскажите мне всё. Расскажи мне о программном обеспечении, отслеживании, о том, как вы это записываете, обо всём.

Чан качает головой.

– Я не могу. Извините. – Когда ее взгляд становится кислым, он спешит добавить: – Но доверьтесь мне, технология самая современная. Отследить невозможно.

Она смотрит с сомнением, скорее всего, потому что он произнес страшное слово «доверие».

– Давайте проведем пробный запуск. Почему бы вам сначала не позвонить мне на мобильный, чтобы узнать, смогу ли я обнаружить что-нибудь необычное?

– Нет, – категорично отвечает О’Доул. – И не утруждайте себя повторными расспросами.

Когда я подхожу ближе, это отвлекает Табби от предстоящего спора, который я предвижу. Как будто мы магниты, отталкивающие друг друга, она переходит на другую сторону стола Чан.

– Поступайте как знаете.

Я занимаю место прямо напротив нее, между нами стоит стол. О’Доул подходит и встает рядом со мной, пока Чан входит в систему, пробирается через лабиринт подсказок и всплывающих окон, а затем подходит к окну с надписью «Введите пункт назначения».

– Прежде чем мы начнем, – говорит О’Доул, – несколько слов предупреждения.

Табби бросает на него взгляд.

– Очевидно, вы знаете, что все сказанное будет записано.

Ему не нужно объяснять подтекст: Не пытайтесь выкинуть что-нибудь странное, потому что мы всё это запишем на пленку. А еще: Тюрьма.

– Очевидно, – сухо отвечает Табби.

– Цель состоит в том, чтобы просто удерживать Сёрена на линии в течение шестидесяти секунд. Поддерживать его интерес, вовлекать в разговор. Но если в какой-то момент я почувствую, что разговор заходит в тупик и может помешать расследованию, я попрошу Чана завершить вызов. Это будет означать, что наше соглашение утратило силу.

Снова недосказанное: Тюрьма.

Всё еще сохраняя ледяное спокойствие, Табби отвечает: – Вам не нужно расписывать это для меня, О’Доул. Я понимаю.

– Хорошо. И последнее. – Гарри переводит взгляд на меня. – Никакого шума со стороны зрителей. Я хочу, чтобы в комнате во время их разговора царила полная тишина. Если я услышу хоть что-то, кроме этого, если ты хотя бы кашлянешь, я сочту это саботажем.

Еще одна тюрьма.

Я чувствую себя слегка оскорбленным и хочу сказать ему об этом, но решаю прикусить язык, чтобы меня не вышвырнули еще до того, как мы начнем. Я бы отгрыз себе руку, чтобы быть в комнате во время этого телефонного разговора. Поэтому я проглатываю свою гордость и киваю.

Он снова обращает внимание на Табби.

– Источник сигнала будет скрыт цифровым способом, поэтому, если он спросит, почему…

– Он не спросит почему.

Когда О’Доул приподнимает брови, она объясняет.

– Я всегда скрывала все свои цифровые сигналы. На самом деле, это Сёрен научил меня, как это делается. Он не ожидает, что сможет отследить мое местоположение. – Ее голос становится мрачнее, и она добавляет: – Именно поэтому он попытается это сделать, так что вам лучше надеяться, что у вас всё под контролем, иначе всё это обернется против нас.

Не задумываясь, Чан начинает объяснять ей, насколько хорошо программное обеспечение ФБР, но О’Доул рявкает на него, чтобы он заткнулся, прежде чем тот успевает вставить полдюжины слов. Чан краснеет и бормочет извинения.

Гарри подтаскивает стул к столу Чана и указывает на него.

– Садитесь, – инструктирует он Табби. Нехарактерно послушная, она делает это без слов.

Табита бледна. Ее руки беспокойно лежат на бедрах. Она сглатывает, дыша неглубоко. Под маской спокойствия видно, как она нервничает.

Адреналин извивается по моим венам.

Руки Чана зависают над клавиатурой.

– Сэр?

– Мисс Уэст, дайте ему номер.

Табби машинально повторяет его наизусть. Я знаю, что у нее фотографическая память, но меня всё равно раздражает, что она так легко может вспомнить номер, который, по ее словам, она ни разу не набирала почти десять лет.

Чан вводит его, его пальцы умело порхают по клавишам. Потом мы ждем.

Шипение, слабый щелчок, а затем одинокий электронный звук телефона, звонящего где-то в бескрайней пустоте киберпространства.

Три гудка. Четыре. Пять. Напряжение в комнате нарастает.

Когда трубку наконец берут, голос, доносящийся из динамиков, оказывается таким неожиданно громким и резким, что я вздрагиваю.

– Bună ziua, cine este?²⁶

Это мужчина, его возраст неизвестен, язык – на данный момент – тоже.

Не колеблясь, Табби отвечает на том же резком языке.

– Spune-master care iad are peste congelate. ²⁷

Я обмениваюсь многозначительными взглядами с О’Доулом. Его взгляд недвусмысленно говорит мне, что лучше держать рот на замке, иначе я лично познакомлюсь с камерой размером пять на семь футов. Я смотрю на Табби, но она не смотрит на меня. Она, не моргая, смотрит прямо перед собой. Ее беспокойные руки неподвижно лежат на коленях.

Следует пауза. На заднем плане я слышу уличный шум: движение транспорта, автомобильный гудок, воркование голубей, разговоры людей поблизости. Я внимательно прислушиваюсь, пытаясь уловить хоть какие-то подсказки о том, кто может быть на другом конце провода, где он находится или хотя бы в какой стороне, когда наконец на английском с сильным акцентом голос произносит: – Он будет доволен.

Что за чертовщина?

– Как хозяин может связаться с вами? – продолжает голос.

У меня глаза на лоб лезут. Хозяин?

Табби смотрит на О’Доула, ожидая указаний. Он хватает желтый блокнот со стола Чана, черкает номер и протягивает его. Табби читает это вслух.

Голос издает звук согласия.

– Ожидайте. – Затем звонок резко прерывается.

Сбитый с толку, Чан говорит: – Он повесил трубку.

– Он перезвонит, – тихо говорит Табби. – Это ненадолго.

О’Доул раздражен.

– Чан, ты что-нибудь раздобыл?

Чан быстро перемещается по программному интерфейсу, а затем качает головой.

– Нет. Нам нужно больше времени, чтобы определить страну и город.

– Какой код страны стоит в начале номера?

Чан вводит данные в свой интерфейс, а затем качает головой.

– Совпадений нет.

О’Доул чертыхается, а затем поворачивается к Табби.

– На каком языке ты говорила?

– На румынском.

На его грубоватом лице застыло подозрительное выражение.

– Значит, мы только что позвонили в Румынию?

– Может быть. Но скорее всего, нет. Человек, взявший трубку, мог знать несколько языков. Сегодня ему могли приказать отвечать по-румынски… Возможно, на прошлой неделе ему было приказано отвечать по-итальянски. Я не знаю. Мы ничего не можем предположить, за исключением того, что этот телефон не будет находиться поблизости от фактического местонахождения Сёрена. Судя по звукам, мы позвонили на таксофон на оживленной улице. Он выбрал место с плохим приемом сотовой связи, неразвитой инфраструктурой или район, где у значительной части населения нет мобильных телефонов. Этим таксофоном, вероятно, пользуются десятки или даже сотни людей в день.

Мне неприятно это признавать, но это умный ход. Если бы этот таксофон был обнаружен и поставлен под наблюдение, у вас были бы десятки подозреваемых, за которыми нужно было следить… и еще десятки на следующий день. И так далее, и тому подобное. Это был бы настоящий логистический кошмар.

О’Доул медленно выдыхает.

– Значит, кому-то заплатили за то, чтобы он отвечал на звонки по этому телефону, а затем передавал любые сообщения Сёрену.

Табби кивает.

– И, вероятно, между ними есть еще несколько человек, которые ничего не знают о звеньях этой цепочки, кроме того, что было до них. И, прежде чем звонок поступил на тот таксофон, он прошел через разные телекоммуникационные спутники в разных странах, а шифрование менялось бесконечное количество раз, прежде чем сигнал наконец достиг пункта назначения. Я же говорила вам, что будет множество уровней маскировки. Его паранойя почти так же велика, как его эго.

– Что ты сказала, когда он взял трубку? – Мой голос звучи грубо.

Когда Табби поворачивает голову и наши взгляды встречаются, я поражаюсь тому, насколько широко расширены ее зрачки. Это выглядит почти так, как будто она недавно принимала наркотики.

– Я попросила передать хозяину, что ад замерз.

Мы пристально смотрим друг на друга. Мгновение растягивается. Я чувствую, что нахожусь на грани понимания чего-то важного, чего-то, чего мне не хватало, что является ключом ко всей этой тайне, когда из компьютерных динамиков Чана доносится отчетливый электронный звон.

Поскольку мы смотрим прямо друг на друга, я отчетливо вижу, как вся кровь быстро отливает от лица Табби, делая его белым как камень.

– Это он, – шепчет она.

Она в ужасе.

Действуя чисто инстинктивно, я подхожу к ней, опускаюсь на колени рядом с ее креслом, беру ее за руку и сжимаю.

Табита сжимает ее в ответ, сильно.

– Ответь, – говорит О’Доул.

Чан нажимает одну клавишу на клавиатуре, и звонки прекращаются. Наступает мертвая тишина.

Нет, не мертвая, – думаю я, прислушиваясь. У этой тишины есть вес и температура, реальное присутствие, как будто она живая. Требуется многое, чтобы вывести меня из себя – я видел людей, пытающихся удержать свои окровавленные кишки в развороченных животах после того, как их разорвало гранатой, – но от этой тишины у меня по коже бегут мурашки.

Табби еле слышно здоровается.

Ужасную тишину нарушает звук тихого выдоха, а затем единственное слово, произнесенное шепотом, как молитва.

– Табита.

Руки Табби покрываются гусиной кожей. Ее глаза закрываются. Она перестает дышать.

Я смотрю на всё это с бессильной яростью, не понимая, что, черт возьми, происходит, но желая, чтобы это прекратилось. Сейчас. Я снова сжимаю ее руку, но она становится вялой и липкой в моей ладони.

Табби сидит совершенно неподвижно. Воздух потрескивает от электричества.

– Ты заставила меня ждать, – говорит Сёрен, – очень долго.

Его голос похож на колыбельную, мягкий и ласкающий, призванный успокаивать. В нем слышен слабый и неопределимый акцент. Не британский, но что-то столь же изысканное. Аристократичное. Почему-то это напоминает мне зимний снегопад, когда воздух резкий и холодный, а всё вокруг покрыто белоснежной пылью.

Снег. Красивый, застывший и смертельно опасный, если пробыть на улице слишком долго.

– Но откуда мне знать, что это действительно ты? – размышляет он. Тихое постукивание, словно пальцы барабанят по твердой поверхности. – Что могло бы убедить меня?

Лицо Табби меняется. Вспышка эмоций на мгновение искажает его, как будто ужасное воспоминание подняло голову.

«У меня в голове есть маленькая черная коробочка. Внутри коробочки – монстры».

Она говорит: – Нож всё еще у меня, если хочешь, я сфотографирую его и отправлю тебе. Я сделаю крупный план засохшей крови.

Ее тон ровный и жесткий, с нотками ярости. Внезапно я понимаю, что раньше был неправ. Табби не испугалась. Не страх заставил ее лицо побелеть, а тело напрячься.

Это была ненависть.

Она ненавидит его. Ненавидит так сильно, что ее трясет от этой ненависти, у нее перехватывает дыхание, она застывает на месте от накала чувств.

А теперь к прочим странностям добавился окровавленный нож. Прямо как у Шекспира.

Что бы ни значил этот нож, при упоминании о нем Сёрен смеется. Это странный звук, низкий и бесконечно довольный, а еще приятный. У этого придурка голос такой же красивый, как и его лицо.

Боже, я получу истинное удовольствие, калеча их обоих.

– О, любимая, – тепло говорит Сёрен, – я скучал по тебе. – В его вежливом голосе проскальзывает нотка меланхолии. – Я так сильно скучал по тебе.

Дрожь пробегает по телу Табби. Она открывает глаза и смотрит на монитор компьютера Чана так, словно хочет разорвать его на куски зубами.

– Серьезно? Больше нет доверчивых приспешников, которых можно было бы превратить в таких же подонков, как ты?

Нежный вздох Сёрена звучит извращенно интимно, как будто он ласкает себя, возбужденный ее гневом.

– Да, конечно, но никто из них не сравнится с тобой. Моя свирепая маленькая воительница. Моя любовь.

Что бы ни значили эти слова, они действительно выводят Табиту из себя. Краска заливает ее бледные щеки. Вены вздуваются у нее на шее, она наклоняется вперед и говорит сквозь стиснутые зубы: – Я никогда не была твоей.

– Напротив, любимая. Ты всегда была… и остаешься моей.

– Ты ошибаешься!

– Так ли это? Что ж, скажи, у тебя есть семья? Муж? Дети? Какие-либо связи с другими людьми, которые можно было бы назвать близкими? – Он ждет всего секунду, прежде чем ответить на свой вопрос с самодовольным видом. – Конечно, нет. И никогда не будет. И – пожалуйста, будь честна со мной, ты же знаешь, я пойму, если ты солжешь, – почему так?

Табби дрожит от ярости. И от страдания. Она убирает руку с моей руки, откидывается на спинку стула и тяжело выдыхает, словно изгоняя из легких ядовитый воздух.

– Из-за тебя.

– Из-за меня, – медленно повторяет Сёрен. Он оставляет эту фразу висеть в воздухе, словно признание в убийстве.

Табби ничего не говорит. Она не двигается, за исключением нижней губы, которая начинает дрожать.

Я собираюсь убить его.

Эта мысль яркая и опасно острая в моем сознании, как лезвие ножа, отражающее свет.

Даже если я никогда не узнаю подробностей того, что между ними произошло, ясно как день, что этот ублюдок причинил ей глубокую, необратимую травму. Поэтому я убью его, принесу его голову Табби на металлической пике, а затем скормлю его тело стае бешеных собак.