Текст книги "Порочное влечение (СИ)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Ключевое слово – «обжигающий».

То, что было уничтожено огнем: земля во 2-м послании Петра 3:10 в Библии; Рим в 64 году н. э.; Лондон в 1666 году; Чикаго в 1871 году; Бостон в 1872 году; Сан-Франциско в 1906 году; «Гинденбург» в 1937 году⁹; большая часть Европы во время Второй мировой войны.

Табита Уэст в 2016 году?

Когда я замираю, Коннор говорит: – Перестань думать.

– Это все равно что попросить меня перестать дышать.

Одна из его рук опускается вниз и очень нежно обхватывает мое горло. Его большой палец лежит на пульсирующей жилке на моей шее, выдавая меня больше, чем любые слова.

Он шепчет: – Дай своему мозгу отдохнуть. Твоему телу это нужно. И моему тоже. – Он медленно прижимается ко мне тазом, грудью, бедрами, пока наши тела не сливаются воедино, и я не получаю неопровержимое доказательство того, как сильно его тело хочет меня.

Я крепко зажмуриваю глаза, чтобы не видеть, как невероятно соблазнительное выражение его лица сменяется чем-то менее восторженным.

– Это называется несогласованностью, – говорю я.

Пауза, а затем Коннор произносит: – Что?

– Мое тело и мой мозг иногда не работают слаженно. Особенно в таких ситуациях, как… эта. Я ничего не могу с собой поделать. Я застреваю в своей голове и начинаю перечислять всё подряд, рассказывать, что происходит, – делаю всё, чтобы дистанцироваться. Это как быть сторонним наблюдателем в собственном теле.

Коннор нежно проводит большим пальцем по моей скуле. Он ничего не говорит, но в его молчании сквозит задумчивость, как будто он обдумывает мои слова.

– Как только это случится, я не смогу… Вот и всё. Так что… – Я легонько толкаю Коннора в грудь, но он не двигается с места.

Спустя еще мгновение он тихо говорит: – Разрешите вступить в бой с противником, мэм.

Нахмурив брови, я открываю глаза.

– Эм… Я не знаю, что это значит.

– Я хочу поцеловать тебя, – выдыхает он, не отрывая взгляда от моих губ.

Когда я не отвечаю, потому что мой разум находится в смертельном поединке с моими гормонами, Коннор просто опускает голову и проводит губами по моей челюсти.

Я вздрагиваю. Он утыкается носом мне в ухо, вдыхая запах моей кожи, от чего я снова вздрагиваю. Затем отпускает мое горло и запускает руку в мои волосы. Сжимает их в кулаке и нежно тянет, запрокидывая мою голову назад, чтобы обнажить горло. Он бормочет: – Просто почувствуй это. Я остановлюсь через десять секунд. И я хочу, чтобы ты считала время. Вслух.

Коннор прижимается губами к пульсу на моей шее. Неожиданное тепло его губ и языка настолько восхитительно, что из моей груди вырывается тихий стон.

Я не могу вспомнить, когда в последний раз меня целовали в шею. До Коннора я не могла вспомнить, когда меня вообще кто-то целовал.

Черт, это потрясающе.

– Один, – подсказывает он, его голос звучит приглушенно.

– Один.

Это слово такое тихое, что его даже нельзя назвать шепотом. Коннор снова посасывает мое горло, на этот раз слегка прикусывая. Мои глаза закрываются от удовольствия.

– Два.

Его губы приближаются к моей ключице, язык скользит, как шелк, и у меня на затылке встают волосы дыбом. Я вдыхаю и тянусь к нему. Вдалеке вой сирен смешивается с прерывистым писком сигнализации в отеле. Я почти не обращаю на это внимания.

– Три.

Он мягко покусывает меня за длинную мышцу над ключицей. Между моих бедер разливается жар, и я беспокойно сжимаю их.

Выдыхаю: – Четыре.

Его пальцы находят край моей футболки и скользят под нее. Когда его кончики пальцев касаются моей обнаженной кожи, я вздрагиваю и задыхаюсь. Коннор нежно целует меня от плеча до шеи, и от его губ по моей коже пробегают искры. Я с трудом могу сосредоточиться на счете и на мгновение задумываюсь, чтобы вспомнить, на какой цифре я остановилась.

– Пять.

Его пальцы скользят вверх по моей талии и грудной клетке, повторяя их форму, впадины и выступы. Его нежный поцелуй становится более настойчивым, а язык касается впадины у основания моего горла. Мои соски твердеют и начинают болеть.

Я хочу, чтобы он ласкал их губами. Хочу, чтобы он ласкал их руками. Хочу чувствовать, как он покусывает их зубами.

– Шесть, – мягко напоминает мне Коннор. Когда я, затаив дыхание, повторяю это, я чувствую, как его губы касаются моей кожи. Он шепчет: – Хорошо.

Коннор проводит рукой по моей грудной клетке, прямо под грудью. Ощущение, что его ладонь обжигает мою кожу. Интересно, чувствует ли он, как бьется мое сердце, как оно, словно дикая колибри, набирает обороты под его рукой.

Сирены звучат всё ближе. Поблизости слышны голоса. Люди совсем рядом.

Люди могут идти к черту.

Медленное движение его руки вверх. Его тепло. Его сила. То, как он не торопится, то, как ощущаются его губы, – огонь и атлас, о Боже. Это хорошо, это так, так хорошо.

Коннор на мгновение замирает в ожидании.

Число. Какое число?

Я бормочу: – Семь.

Коннор перемещается к другой стороне моей шеи, повторяя процесс медленных поцелуев и нежных покусываний, но не убирая руку с моей груди. Всё внутри меня ноет, сжимается, пульсирует. Все мои нервные окончания разом оживают. Я обнимаю его за шею. Моя голова откидывается на стену.

– Восемь, – шепчу я и поворачиваюсь так, чтобы моя грудь легла ему на руку.

Я не ношу бюстгальтер, потому что ненавижу их.

Коннор тихо вздыхает. Откуда-то издалека доносится звук, похожий на мое имя.

Его губы скользят по моей шее. Он сжимает мой твердый сосок двумя мозолистыми пальцами, и я тихо вскрикиваю. Коннор хрипло шепчет мне на ухо: – Я хочу взять его в рот. – И проводит большим пальцем по маленькой серебряной сережке, проколотой в нем.

Мне нравится, как Коннор выражается, как прямо говорит о вещах. Интересно, будет ли он так же прямо говорить во время секса, низким хриплым голосом рассказывать о том, что я чувствую, какой у меня вкус, что он собирается делать дальше.

У меня между ног всё мокро. Боль превратилась в настойчивую пульсацию. Я не могу сосредоточиться ни на чем другом. Есть только его рот, его рука и мое тело, реагирующее на них.

Коннор напоминает: – Девять, красавица.

В ответ я лишь стону.

Он снова и снова проводит большим пальцем по моему напряженному соску, и от этого по моему телу пробегают волны. Его эрекция настойчиво упирается мне в низ живота.

– Скажи это, и ты получишь награду. – Его голос звучит хрипло и зловеще, а горячее дыхание обжигает мое ухо.

– Д-девять.

Коннор наклоняется, задирает мой топ, обнажая грудь, и обхватывает мой напряженный сосок своим горячим ртом.

Звук, который вырывается из меня, не похож на человеческий.

Затем, не далее, чем в тридцати футах от нас, с визгом и жженым запахом резины останавливается пожарная машина, заезжая прямо на тротуар и на траву. Когда я замираю, Коннор отстраняется, бросает взгляд через плечо на пожарную машину и выпрыгивающих из нее мужчин в желтой экипировке и касках и бормочет проклятие.

Раскрасневшаяся и дрожащая, я пытаюсь опустить футболку. К тому времени, как Коннор поворачивается ко мне, мои руки скрещены на груди, и я качаю головой, не веря в то, чему я только что позволила случиться.

Глядя на выражение моего лица, он решительно говорит: – Десять.

Когда я молча поворачиваюсь и убегаю, Коннор не следует за мной.

ДЕСЯТЬ

Коннор

Не обращая внимания на пожарную сигнализацию и на то, что отель вот-вот покроется пламенем, я поднимаюсь по лестнице к бару, заставляя ноги идти вверх, а не бежать за Табби, как им хочется.

Ей нужно пространство, а не давление. Хотя я почти уверен, что смог бы убедить ее тело преодолеть ограничения разума, очевидно, что это принесло бы мне пользу лишь в краткосрочной перспективе.

Скорее всего, завтра утром я проснусь с топором в черепе.

Если вообще проснусь. Может ли мужчина умереть от переизбытка удовольствия? Потому что, если тот маленький кусочек Табиты Уэст, который я только что попробовал, – показатель, то мой оргазм внутри нее может привести к остановке сердца.

Милая. В ней всё такое милое. За этой колючей стеной, за которой она прячется, находится гребаный Эдемский сад.

Я хочу ее так сильно, что это похоже на то, как если слишком надолго задержать дыхание под водой и тебе срочно нужно глотнуть воздуха. Эта отчаянная боль. Это мучительное желание. Я хочу извиниться перед своим членом за то, что он переживает, но, похоже, мое сердце первым в очереди на любые извинения, потому что сквозь дыру в моей груди можно проехать на моем грузовике.

Ужас на лице Табби, когда она вырвалась от меня, был подобен… взрыву гранаты. Прямо в сердце.

Так что теперь я планирую допить свой виски, принять душ – если в моей комнате нет пожара – и немного поспать. Завтра мы оба можем сделать вид, что ничего не произошло. А когда работа будет закончена, и мы вернемся в Нью-Йорк, я попробую еще раз. Только, может быть, не буду так размахивать своим твердым членом перед лицом бедной девушки, как будто это приз за лучшее шоу.

Изысканность, верно?

В баре никого нет, кроме старого уборщика-индейца, который подметает пол. У него серая коса до пояса, перевязанная на конце тонким кожаным ремешком. Я подхожу к столику, за которым сидели мы с Табби, и беру стакан с виски, который я там оставил.

– Парень в бассейне включил сигнализацию, – говорит уборщик, не отрывая глаз от своей метлы. Его голос ровный и прокуренный, как хорошее виски. – Это случилось в третий раз в этом году. Пожара нет, если вам интересно.

За исключением того, что у меня в штанах, я думаю.

Вой сигнализации внезапно прекращается, сопровождая слова старика долгожданной тишиной. Он, прищурившись, смотрит на темное небо.

– Сегодня ночью будет гроза.

Я следую за его взглядом и вижу сапфировое небо, усыпанное мерцающими звездами, но горы вдалеке окутаны грозовыми тучами. Словно по сигналу, молния прорезает неровный белый путь сквозь скопление облаков.

– Это будет грандиозно, – говорит он и усмехается. Когда я смотрю на него, уборщик не смотрит ни на небо, ни на горы. Он смотрит на меня. – Просто держи себя в руках, сынок.

Я хмуро смотрю ему вслед, пока он, всё еще посмеиваясь, разворачивается и исчезает за дверью патио.

***

Вернувшись в свою комнату, я раздеваюсь и долго стою под горячим душем. Мои мысли слишком рассеяны, чтобы надолго сосредоточиться на чем-то одном, и попытки отвлечься всё равно бесполезны. Я могу думать только о ней.

Моя милая, порочная, страстная, отстраненная, восхитительная, сводящая с ума загадка. Если бы она позволила, я бы всю жизнь пытался ее разгадать.

Поймав себя на собственных мыслях, я стону.

Нелепые романтические представления вроде этого точно говорят мне, в какие неприятности я влип. Если я когда-нибудь вслух повторю что-то хотя бы отдаленно похожее на «Табби», мне придется отправить поисково-спасательную команду за моим мужским достоинством.

Так и хочется унять боль в паху, но на сердце слишком тяжело, чтобы отвлекаться. Поэтому я не обращаю внимания на эрекцию – эта хрень уже становится банальностью – и просто позволяю воде омывать меня. Через десять минут, проведенных с опущенной под струю головой, напряжение в плечах немного спадает, но боль в груди никуда не девается. Я решаю, что лучше уже не будет, поэтому выключаю воду, вытираюсь и чищу зубы. Теперь мне поможет только сон.

Если он вообще придет.

С полотенцем в руках я открываю дверь ванной – и замираю.

– Что ж, – говорит Табби, откидываясь на моей кровати, закинув руки за голову и скрестив лодыжки, – должна сказать, я выбрала отличное время.

Ее голос спокоен, почти безразличен. На ее лице ничего не отражается, а тело полностью расслаблено. Только глаза выражают что-то, кроме идеального самообладания. Они сверкают в тусклом свете лампы, резкие и стальные, как блеск ножей в пещере.

Мне потребовалось мгновение, чтобы преодолеть удивление, но мой голос все равно звучи хрипло: —Ты злишься.

Она игнорирует это. Ее взгляд скользит вниз по моей груди, животу, задерживается на паху. Всё тем же незаинтересованным тоном она говорит: – Возможно, тебе следует обратиться за лечением от этого. Похоже, это хроническое заболевание.

Я двигаюсь, чтобы прикрыть свою эрекцию полотенцем, но Табби резко говорит: – Не надо.

Мои пальцы сжимают полотенце в кулаке. Я замираю, пока она внимательно осматривает меня с головы до ног.

Я заслужил это. За ее гостиничный номер в Вашингтоне, за ее дом в Нью-Йорке, за всё, что я видел без разрешения. Поэтому я стою неподвижно и позволяю ей это делать, наблюдая за ее лицом, пока она с невозмутимым спокойствием смотрит на мое обнаженное тело. Я чувствую себя одновременно неуверенно, неловко и невероятно живым.

Через мгновение Табби спрашивает: – Ты не собираешься спросить, почему я здесь?

На ум приходит дюжина ответов, прежде чем я, наконец, останавливаюсь на одном и произношу: – Я подозреваю, что ты собираешься мне это рассказать.

Эти блестящие глаза встречаются с моими. Ее волосы свободно рассыпаются по плечам, но никаких других признаков мягкости не остается. Она снова переоделась в черные кожаные доспехи, которые были на ней вчера в машине. Интересно, не прячет ли она под ними тайник с оружием.

– Ты сказал, одна ночь. – Табби замолкает и смотрит на меня с чем-то похожим на ярость. – Я согласна.

Я чувствую одиночный болезненный удар своего сердца и тихо говорю: – Нет.

Она поднимает брови.

– Нет? – протягивает она.

– Не так. Не с таким… – Я пытаюсь подобрать слово. – Недовольством.

Свирепость в ее глазах смягчается. Она снова опускает взгляд на мой член, стоящий по стойке смирно. Ее губы изгибаются.

– Я не уверена, что твое мнение действительно имеет значение.

Из моей груди вырывается сдерживаемый вздох.

– Табби…

– Иди сюда, – говорит она и протягивает руку.

У меня пересыхает во рту. Я снова чувствую себя подростком, нервно дрожащим на первом свидании.

– Коннор, – говорит она мягче, все еще маня меня этими глазами, этой протянутой рукой. Когда я не двигаюсь, она добавляет: – Пожалуйста.

Я закрываю глаза, сглатываю, делаю вдох, чтобы попытаться унять бешено колотящееся сердце. То, что Табби предлагает, – это всё, чего я хочу, но часть меня сдерживается, все еще прислушиваясь к предупреждению старика: «Держи себя в руках».

Как можно держать себя в руках, если я так полон потрескивающей, нестабильной энергии, что мне кажется, я мог бы полностью разорвать оковы притяжения и улететь на ракете в космос.

В конце концов, мои ноги сами несут меня вперед. Табби на моей кровати – слишком большая притягательная сила для них, для любой части меня.

Когда я подхожу к краю кровати, Табби вытягивает ногу и упирается ботинком мне в живот. Я замираю, ошеломленный такой переменой в ее настроении, но пока она лежит, глядя на меня и терпеливо ожидая, до меня доходит, что это не отступление.

Это приказ.

Не отводя взгляда от ее лица, я беру ее ботинок в руки, развязываю шнурки и снимаю его. Я бросаю его на пол, где он приземляется с глухим стуком, который на мгновение заглушает шум крови в ушах.

Согнув колено, она ставит босую ногу на кровать, а затем поднимает другую ногу к моему животу.

Я облизываю губы. Табби наблюдает за движением моего языка, и румянец заливает ее щеки, но никаких других признаков эмоций нет.

Бросив ее второй ботинок на пол, я замираю, держа себя в руках только усилием воли.

Она говорит: – Ну, если ты не хочешь трахнуть меня, может, просто поцелуешь? Раз уж я потрудилась вломиться в твою комнату.

Услышав, как она произносит слова «трахнуть меня» у меня встает. Табби медленно улыбается. Это безжалостная, довольная улыбка, и теперь я понимаю, в чем суть игры.

Расплата. Расплата за всё, что я сделал и что заставил ее пережить.

Но я не собираюсь этого делать. Я не играю. С кем-нибудь другим, в любое другое время, это было бы весело. Забавно. Но не с этой женщиной. Не сегодня.

Этой ночью она моя.

Либо по-настоящему, либо никак.

Я медленно опускаюсь на колени на кровати между ее раздвинутыми ногами. Табби неподвижно смотрит на меня. Ее дыхание учащается, зрачки расширяются, но она не предпринимает никаких усилий, кроме как лежать неподвижно, пока я ползу вверх по ее телу, пока не нависаю над ней, и наши носы не оказываются в нескольких сантиметрах друг от друга.

Глядя ей в глаза, я говорю: – Хорошо. Я поцелую тебя. Поцелую так, как должен был поцеловать в первый раз. И в зависимости от того, насколько хорошо ты ответишь на мой поцелуй, мы посмотрим, что будет дальше.

Я наблюдаю, как меняется ее лицо, чувствую, как напряжение овладевает ее телом, наблюдаю, как она изо всех сил пытается контролировать свое дыхание, и так доволен всем этим, что почти улыбаюсь. Вместо этого я опускаю голову и нежно, очень-очень нежно прижимаюсь губами к ее губам.

Ее губы поддаются и приоткрываются.

Снаружи доносится отдаленный раскат грома, эхом разносящийся по горам.

Я осторожен, ох, как осторожен, чтобы не спешить. Я хочу запомнить этот момент, каждую его секунду, каждое легкое беспокойное движение в ее теле, каждый красноречивый румянец на ее коже. Табби неуверенно берет мой язык в рот, и это так сладко, что кружит голову, потому что я знаю, что под маской спокойствия она так же, как и я, возбуждена от наших прикосновений.

Я не тороплюсь, исследуя ее рот, позволяя своему языку изучить форму ее губ, понять, какое сильное давление и всасывание вызовут тот мягкий, женственный звук в ее горле, которого я так жажду. Когда она наконец издает его, вздыхая и выгибаясь, но почти сразу же подавляя свою реакцию, я чувствую, что одержал победу.

Я беру ее за запястье, прижимаю его к подушке над ее головой и удерживаю там. Она пытается вырваться, но не может. Другая ее рука слегка касается моего плеча. Ее пальцы – это пять огненных точек на моей коже. Я чувствую, как ее нога прижимается к моему бедру, ощущаю тепло ее тела под моим, чувствую прикосновение кожи к своей обнаженной коже и намеренно сдерживаю себя, чтобы не поддаться ритму «да, глубже», который начал отбивать барабанную дробь в моей голове.

Когда я отстраняюсь, Табби не сразу открывает глаза. Она дышит прерывисто и нежно, в такт моим вздохам. Ее пальцы на моем плече скользят к шее и зарываются в мои волосы. Она притягивает меня к себе, чтобы снова поцеловать.

На этот раз всё не так нежно. Желание – и ее, и мое – нарастает, и сдерживаться становится всё труднее. Мой член зажат между нами, он упирается ей в бедро, и когда она слегка двигает бедрами, он дергается в ответ, и этот безошибочно узнаваемый импульс заставляет Табби улыбнуться.

– Он всегда такой нетерпеливый? – шепчет она мне в губы.

– Нет, – отвечаю я, позволяя ей услышать искреннюю правду в моем голосе. – Только с тобой.

Мы молча смотрим друг на друга, а снаружи над долиной раздается очередной раскат грома. Затем она опускает ресницы и шепчет: – Я думаю, можно ли… попросить тебя… поцеловать меня в другом месте?

Ее щеки становятся пунцовыми.

Невидимая рука хватает мое сердце и сжимает его в кулак. Меня охватывает внезапная уверенность в том, что нет ничего, о чем эта женщина могла бы меня попросить, сексуального или иного характера, от чего я мог бы или хотел бы отказаться. Это удивляет и пугает меня в равной степени, потому что это что-то новое. И чрезвычайно опасное.

Я поворачиваю ее лицо к своему. Раскрасневшаяся и слегка дрожащая, она открывает глаза.

– Отдайся мне, Табби. Вся. Я хочу тебя целиком. Если мы собираемся это сделать и у меня будет только одна ночь, я хочу, чтобы она была незабываемой. Без ограничений. Без игр.

Она сглатывает.

– Я… я… – Ее глаза снова закрываются, а голос звучит тихо. – Я не хочу тебя разочаровывать.

Мое сердце грозит разорваться в груди.

– Боже мой, – выдыхаю я, – как ты можешь меня разочаровать? Ты самое красивое существо, которое я когда-либо видел.

С несчастным видом Табби говорит: – Не думаю, что я очень хороша в постели.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться от удивления, потому что знаю, что это будет воспринято как насмешка, и понимаю, насколько мучительным для нее было это признание. Я не могу представить, откуда у нее взялось это убеждение, что она не желанна и не идеальна такой, какая есть, но очевидно, что это было серьезной проблемой в прошлом в отношениях с другими мужчинами.

Но сейчас не время для психоанализа. Или для того, чтобы она рассказала мне, кто эти идиоты, и я мог бы проломить им черепа.

Сейчас самое время дать ей почувствовать, что она прекрасна.

Я наклоняюсь к ее уху и очень внятно произношу: – Я думаю, что ты самая сексуальная женщина на свете. Ты сводишь меня с ума с того самого момента, как я увидел тебя три года назад, и даже если бы ты просто лежала здесь и храпела, пока я занимаюсь с тобой любовью, это был бы лучший секс в моей жизни, потому что он с тобой. Сейчас я раздену тебя и буду ласкать твою киску так, словно это мой последний ужин, и тебе не нужно ничего делать, только наслаждаться, ты меня понимаешь?

Ее застенчивая улыбка для меня дороже всего золота Форт-Нокса.

– Хорошо. – Я нежно целую ее в губы. – О, и еще кое-что.

Табби моргает, глядя на меня.

– Ты не должна кончать.

Она резко открывает глаза.

– Что? Ты шутишь? Коннор…

Прежде чем она успевает что-то сказать, я откидываюсь назад, расстегиваю молнию и стягиваю кожаные штаны с ее ног.