Текст книги "Сочинения в двух томах. Том 2 "

Автор книги: Дэвид Юм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 60 страниц)

Группа людей, которая задумает покинуть свою родину, чтобы заселить какой-нибудь необитаемый район, может мечтать о том, что они вновь обретут свою прирожденную свободу; но они вскоре обнаружат, что их государь по-прежнему претендует на них и называет их своими подданными даже в местах их нового поселения. И в данном случае он лишь действует в соответствии с обычными представлениями человечества.

Самое подлинное молчаливое согласие этого рода, которое когда-либо наблюдается, имеет место, когда иностранец поселяется в какой-либо стране и заранее знакомится с монархом, правительством и законами, которым он должен будет подчиняться. Все же от него ожидают гораздо менее верноподданства, хотя оно у него и более добровольно, и на него менее полагаются, чем на верность подданного, рожденного в стране. Мало того, его прежний монарх все еще предъявляет претензии на него. И если он и не наказывает ренегата, когда захватит

его во время войны с поручением нового монарха, то его милосердие основывается не на гражданском праве, которое во всех странах осуждает такого пленника, а на согласии монархов, которые договорились об этой поблажке, чтобы предотвратить репрессалии.

Когда бы одно поколение людей сразу сходило со сцены, а на смену ему приходило другое, как происходит с шелковичными червями и бабочками, то новое поколение, если бы у него хватило ума избрать свое правительство, чего, конечно, от людей ждать нельзя, могло бы добровольно и по общему согласию установить собственную форму государственного устройства, не обращая внимания на законы или прецеденты, которые преобладали среди его предков. Но так как человеческое общество находится в постоянном движении и ежечасно один человек покидает мир, а другой вступает в него, то для сохранения устойчивости правления необходимо, чтобы люди нового поколения приспособились к установившемуся порядку и следовали примерно тем путем, который их отцы, идя по стопам своих отцов, проложили для них. Некоторые нововведения в силу необходимости должны иметь место в каждом человеческом учреждении, и они удачно осуществляются там, где просвещенный гений века направляет их к разуму, свободе и справедливости. Но ни один человек не имеет права делать насильственных нововведений; опасно пытаться вводить их даже при помощи законодательства; от них всегда можно ожидать больше зла, чем добра. И если история дает примеры противоположного характера, их не следует считать прецедентом; их надлежит рассматривать только как доказательства того, что наука о политике дает мало правил, которые не допускали бы некоторых исключений и ни в каком случае не подпадали бы под воздействие удачи или случая. Насильственные нововведения в эпоху царствования Генриха VIII осуществлялись по настоянию властного монарха, поддерживаемого видимостью законодательной власти; нововведения в эпоху царствования Карла I имели своей питательной средой раздоры и фанатизм; и все они в конце концов оказались удачными. Но даже первые были в течение долгого времени источником многочисленных беспорядков и еще более многочисленных опасностей, а если измерять верноподданство исходя из последних, то в человеческом обществе должна была бы воцариться полная анархия и для каждого правительства сразу наступил бы последний период существования¹³².

Предположим, что узурпатор, изгнав своего законного монарха и королевскую семью, установил в какой-либо стране свою власть на десять—двенадцать лет и сохранил настолько строгую дисциплину в войсках и настолько правильную диспозицию в своих гарнизонах, что не было бы поднято ни одного восстания и даже не было бы слышно ропота против его правления. Можно ли утверждать, что народ, который в глубине души питает отвращение к его измене, молчаливо дал согласие на его власть и обет верноподданства просто потому, что в силу необходимости живет под его властью? Предположим теперь, что прежний монарх восстановлен на троне при помощи армии, которую он набрал в чужих странах; подданные принимают его с радостью и ликованием и ясно показывают, с какой неохотой они подчинялись какому-то иному игу. Я могу теперь спросить: на каком основании покоится право монарха? Безусловно, не на народном согласии, ведь, хотя народ охотно подчиняется его власти, подданные никогда не воображают, что их согласие сделало его монархом. Они согласны, потому что понимают, что он уже по праву рождения есть их законный господин. А что касается того молчаливого согласия, которое теперь можно вывести из того обстоятельства, что они живут под его властью, то оно представляет собой не что иное, как согласие, которое они раньше дали тирану и узурпатору.

Когда мы утверждаем, что все законные системы правления возникли из согласия людей, мы, конечно, оказываем им гораздо больше чести, чем они того заслуживают или даже ожидают и желают получить от нас. После того как владения Рима стали слишком обширными, чтобы республика могла ими управлять, люди во всем известном тогда мире были чрезвычайно благодарны Августу за ту власть, которую он при помощи насилия установил над ними, и они проявили такую же склонность подчиниться тому преемнику, которого он им оставил в своей последней воле и завещании. Впоследствии для них явилось несчастьем то, что в рамках одной фамилии никогда не сохранялось сколько-нибудь продолжительного и регулярного наследования, но что линия императоров постоянно прерывалась или из-за совершаемых частными лицами убийств, или из-за массовых восстаний. Преторианская гвардия после падения каждой фамилии возводила на престол одного императора, а легионы на Востоке—другого, в 1ермании же, возможно,– третьего. И только меч мог решить спор. Положение народа в этой могущественной империи было достойно жалости не потому, что подданные никогда не определяли выбор императора, ибо это было бы практически неосуществимо, но потому, что они так и не попали под власть каких-либо последовательно и регулярно сменявших друг друга хозяев. Что же касается насилия, войн и кровопролитий, которыми сопровождалось каждое новое урегулирование [вопроса о престоловладении], то на это жаловаться было бесполезно, потому что такие явления были неизбежны.

Дом Ланкастеров правил на нашем острове около шестидесяти лет, и все же сторонники Белой розы, казалось, ежедневно множились в Англии. Нынешний порядок существует в течение еще более продолжительного периода. Едва ли ныне полностью исчезли все мнения в пользу права на престол другой фамилии, хотя едва ли в момент изгнания прежней фамилии кто-либо из живущих ныне людей был в том возрасте, когда он мог отвечать за свои поступки, мог дать согласие на ее власть или обещать ей свое верноподданство. Безусловно, достаточным свидетельством будет общее мнение людей по этому вопросу. Ведь мы порицаем сторонников отрекшейся от престола фамилии не просто потому, что они в течение столь долгого времени сохраняли свое воображаемое верноподданство. Мы порицаем их за то, что они остаются верными фамилии, которая, по нашему мнению, была изгнана справедливо и которая с момента воцарения новой династии потеряла все права на власть.

Но мы можем иметь более правильное и по крайней мере более философское опровержение принципа первоначального договора, или народного согласия. Может быть, будет достаточно следующих замечаний.

Все моральные обязанности можно разделить на две категории. К первой относятся те, к выполнению которых человек побуждается природным инстинктом, или непосредственной склонностью, влияющей на него независимо от всех представлений о долге и от всех соображений об общественной или личной пользе. К ним относятся любовь к детям, чувство благодарности к благодетелям, жалость к несчастным. Когда мы размышляем о тех выгодах, которые приносят обществу такие человеколюбивые инстинкты, мы по справедливости воздаем им должное в виде морального одобрения и уважения. Но лицо, вдохновляемое ими, чувствует их силу и влияние и до такого размышления.

Ко второй категории моральных обязанностей относятся те, которые не опираются на какой-либо врожденный природный инстинкт, а выполняются исключительно из чувства долга, когда мы принимаем во внимание интересы человеческого общества и невозможность его сохранения, если этими обязанностями пренебрегать. Именно таким образом справедливость, или уважение к собственности других лиц, верность, или соблюдение обещаний, становятся обязательными и приобретают власть над людьми. Ведь поскольку очевидно, что человек любит самого себя больше, чем кого-либо другого, он от природы склонен как можно больше расширять свои владения; и ничто не может ограничить его в этом стремлении, кроме размышления и опыта, из которых он узнает о губительных последствиях такого своеволия и полном развале общества, которое должно последовать за ним. Поэтому его врожденная склонность, или инстинкт, здесь сдерживается и ограничивается последующим суждением или наблюдением.

Абсолютно так же, как с естественным долгом справедливости и верности, обстоит дело с политическим или гражданским долгом верноподданства. Наши первоначальные инстинкты толкают нас либо к тому, чтобы дать себе неограниченную свободу, либо к тому, чтобы добиваться господства над другими. И только размышление побуждает нас жертвовать столь сильными страстями во имя интересов мира и общественного порядка. Небольшого опыта и наблюдения достаточно, чтобы научить нас тому, что невозможно сохранить общество без власти правителей и что такая власть быстро вызовет к себе презрение, если ей не будут оказывать полное повиновение. Соблюдение этих общих и очевидных интересов является источником всего верноподданства и той нравственной обязательности, которую мы ему приписываем.

Поэтому какая же необходимость в том, чтобы основывать долг верноподданства, или повиновения правителям, на долге верности, или уважения к обещаниям, и предполагать, что именно согласие каждого человека подчиняет его государству, если оказывается, что и верноподданство и верность покоятся совершенно на одном и том же фундаменте и оба выполняются людьми ввиду очевидных интересов и потребностей человеческого общества? Утверждают, что мы обязаны повиноваться своему государю, потому что дали молчаливое обещание поступать так. Но почему мы обязаны выполнять свое обещание? Здесь следует заявить, что торговля и общение людей, которые приносят такую огромную выгоду, не могут быть обеспечены, если люди не уважают своих обязательств. Подобным же образом можно сказать, что люди вообще не могли бы жить в обществе, по крайней мере в обществе цивилизованном, без законов, правителей и судей, нужных для того, чтобы предотвратить посягательства сильных на слабых, пристрастных на справедливых и беспристрастных. Так как долг верноподданства имеет такую же силу и власть, как и долг верности, то мы ничего не выигрываем от сведения одного к другому. Общих интересов или потребностей общества достаточно, чтобы было установлено и то и другое.

Если спросят о причине того повиновения, которое мы обязаны оказывать правительству, я охотно отвечу: причина в том, что в противном случае общество не могло бы существовать. И этот ответ будет ясен и понятен всем людям. Ваш ответ будет таков: причина в том, что мы должны держать свое слово. Но, не считая того, что никто, пока он не изучит философскую систему, не поймет и не оценит данного ответа, не считая, повторяю, этого, вы сами окажетесь в затруднительном положении, когда вас спросят: почему же мы обязаны держать свое слово? И вы не сможете дать никакого ответа, который непосредственно, не впадая в [логический] круг, объяснил бы нам наше обязательство сохранять верноподданство.

Но кому должны мы оказывать верноподданство? И кто наш законный суверен? Этот вопрос часто является самым трудным из всех и ведет к бесконечным дискуссиям. Когда людям настолько повезло, что они могут ответить: наш теперешний государь, который наследует трон по прямой линии от своих предков, правивших нами в течение многих столетий, то на такой ответ возразить нечего,, даже если историки, проследив происхождение указанной королевской фамилии до самой глубокой древности, смогут обнаружить, как это обычно случается, что впервые она приобрела власть посредством узурпации и насилия. Личная справедливость, или воздержание от завладения собственностью других лиц, признается одной из самых главных добродетелей; однако разум говорит нам, что если мы внимательно расследуем переход из рук в руки предметов длительного пользования, таких, как земли или дома, то мы увидим, что некогда владение ими было основано на обмане и несправедливости, а не на праве собственности. Настоятельные потребности человеческого общества в области как общественной, так и частной жизни не позволяют провести такое точное расследование. И нет такой добродетели, или моральной обязанности, которую нельзя было бы легко отклонить, если мы дадим увлечь себя фальшивой философии, тщательно рассматривая и исследуя эту добродетель при помощи всех придирчивых правил логики в любом свете или любой ситуации, в которую ее можно поставить.

Вопросами, касающимися частной собственности, заполнены бесконечные тома по праву и философии (если в обоих случаях мы добавляем комментарии к первоначальным текстам); и в конце концов мы можем вполне обоснованно сказать, что многие из установленных в этих томах правил неопределенны, двусмысленны и произвольны. То же мнение можно сформулировать в отношении престолонаследия, прав монархов и форм правления¹³³. Несомненно, что встречаются некоторые ситуации, особенно в самом начале существования любого строя, которые не допускают решения по законам справедливости и беспристрастности. И наш историк Рапен считает, что спор между Эдуардом III и Филиппом де Валуа был именно такого характера и мог быть разрешен только посредством обращения к небу, т.е. войны и насилия ¹³⁴.

Кто скажет мне, 1ерманик или Друз должен был наследовать Тиберию, если бы он умер, когда они оба были живы, и не назвал одного из них своим преемником? Следовало ли бы признать право усыновления равным праву кровного родства в стране, где оно оказывало такое же действие в семьях частных лиц и уже в двух случаях имело место в общественной жизни? Следовало ли бы считать 1ерманика старшим сыном, потому что он родился раньше Друза, или же младшим, потому что он был усыновлен императором после рождения своего брата? Следовало ли бы уважать право старшего в стране, где он не имел преимущества при наследовании в семьях частных лиц? Следовало ли бы считать Римскую империю в то время наследственной на основании двух случаев, или ее уже тогда надлежало считать принадлежавшей более сильному или владевшему ею в данный момент, так как она была основана на недавно осуществившейся узурпации?

Коммод водрузился на трон после довольно длинной череды выдающихся императоров, получавших титул не по рождению или через публичные выборы, но по фиктивной церемонии назначения. Этот кровавый дебошир был убит в результате заговора, неожиданно возникшего между его служанкой и ее любовником, которому в то время случилось быть преторианским префектом. Они сразу же стали размышлять о выборе хозяина рода человеческого, говоря языком того времени. Их взгляд упал на Пертинакса. Прежде чем стало известно о смерти тирана, префект тайно направился к этому сенатору, который при появлении солдат решил, что Коммод приказал казнить его. Командующий и его сопровождение сразу же приветствовали его как императора. Плебс радостно принял его, гвардия неохотно подчинилась, сенат формально признал его, а провинция и армия пассивно восприняли (это назначение).

Недовольство преторианских отрядов разразилось в неожиданный мятеж, приведший к убийству этого выдающегося деятеля. Мир теперь остался без хозяина и государства, и гвардия нашла нужным выставить империю на формальную распродажу. Юлиан, покупатель, был провозглашен солдатами, признан сенатом, плебс покорился ему, подчинились бы ему и провинции, если бы зависть легионов не породила оппозицию и сопротивление. Песценний Нигер в Сирии сам себя назначил императором, заручился единодушной поддержкой своей армии и вызывал тайное одобрение сената и римского плебса. Альбин в Британии решил, что имеет не меньше прав на свои притязания, но всех их в конце концов обошел Север, управлявший Паннонией. Этот искусный политик и воин, понимая, что его собственный род и знатность слишком малы для императорской короны, заявлял вначале лишь о намерении отомстить смерть Пертинакса. Во главе армии он вступил в Италию, разбил Юлиана, и как-то незаметно получилось—невозможно установить даже, когда солдаты стали одобрять его,– что его вынуждены были признать императором сенат и плебс, и, подавив Нигера и Альбина, он окончательно утвердил свое жестокое правление *.

«Inter haec Gordianus Caesar (говорит Капитолин, имея в виду другой период) sublatus a militibus, Imperator est appellatus, quia non erat alius in praesenti». Надо заметить, что Гордиан был мальчиком четырнадцати лет¹³⁵.

Примеры такого рода часто встречаются в истории римских императоров, в истории преемников Александра

Македонского и в истории многих других стран. И не может быть ничего более ужасного, чем деспотический режим такого рода, где преемственность наследования нарушена, осуществляется нерегулярно и ее следует определять в каждом случае посредством силы или выборов. При свободной системе правления это часто бывает неизбежно, а также гораздо менее опасно. Интересы свободы часто могут там заставлять людей в интересах их собственной безопасности менять наследников короны. А вся система» составленная из разных частей, может все же сохранить достаточную устойчивость, опираясь на аристократические или демократические элементы, хотя бы монархический элемент время от времени и изменялся в целях приспособления его к двум первым.

При абсолютистской системе правления, когда нет законного государя, который имеет право на трон, можно с уверенностью определить, что он будет принадлежать тому, кто первый его займет. Примеры такого рода слишком часты, особенно в восточных монархиях. Когда прекращается какой-либо королевский род, завещание или выбор последнего монарха определяет право на занятие престола. Так, эдикт Людовика XIV, который признавал за побочными принцами право на наследование, если престол не сможет занять кто-либо из законных принцев, имел бы в случае соответствующего хода событий некоторый вес²⁵⁷¹³⁶. Так, Карл II в своем завещании распорядился вСей испанской монархией. Передача территории прежним владельцам, особенно в сочетании с завоеванием, также считается законным правом. Общее обязательство, которое связывает нас с правительством, заключается в интересах и потребностях общества; и это обязательство обладает очень большой силой. Установление его в отношении того или иного определенного государя либо той или иной формы правления часто является более неопределенным и сомнительным. В этих случаях значительный вес—больший, чем в отношении частной собственности,—имеет наличное владение ввиду тех беспорядков, которыми сопровождаются все перевороты и изменения в правлении.

Прежде чем кончить, мы заметим только, что, хотя апелляция к общему мнению в таких отвлеченных науках, как метафизика, естественная философия или астрономия, может справедливо считаться неправильной и неубедительной, все же во всех моральных и эстетических вопросах фактически не существует никакого иного критерия, при помощи которого можно было бы решить любой спор. И ничто не может служить более ясным доказательством того, что теория соответствующего рода является ошибочной, чем выяснение того, что она ведет к парадоксам, противоречащим здравым суждениям людей, а также практике и мнению всех времен и народов. Учение, которое основывает всякое законное правительство на первоначальном договоре или согласии народа, совершенно очевидно относится к таким теориям; и самые известные сторонники этого учения, развивая его, не постеснялись утверждать, что абсолютная монархия несовместима с цивилизованным обществом и поэтому вообще не может быть формой гражданского правления²⁵⁸ и что высшая власть в государстве не может отбирать ни у одного человека путем налогов и поборов какую-либо часть его собственности без его личного согласия или без согласия его представителей ²⁵⁹. Но какую силу могут иметь любые моральные рассуждения, ведущие к мнениям, столь далеким от общей практики людей повсюду, за исключением одного нашего королевства, определить нетрудно.

Я знаю в античной литературе только один текст, где обязательство повиноваться государству приписывается обещанию, а именно «Критон» Платона, где Сократ отказывается бежать из тюрьмы, потому что он негласно обещал подчиняться законам. Так он в духе тори делает вывод о пассивном подчинении на основании идеи вигов о первоначальном договоре.

Не следует в этих вопросах ожидать новых открытий. Если до самого последнего времени едва ли кто-либо воображал, что правительство основано на договоре, то оно явно не может иметь такое основание.

Преступный мятеж у древних обычно обозначался словами vecot£píC,eiv, novas res moliri¹³⁹.

ИДЕЯ СОВЕРШЕННОГО ГОСУДАРСТВА¹⁴⁰

С формами правления дело обстоит не так, как с другими искусственными изобретениями, где можно выбросить старую машину, если мы можем изобрести другую, более точную и удобную, или где можно спокойно провести испытания, даже если успех сомнителен. Установленная система правления имеет бесконечное преимущество именно из-за того обстоятельства, что она уже установлена, ибо основная масса человечества управляется авторитетом, а не разумом и никогда не придает веса тому, что не имеет рекомендации прошлого. Поэтому вмешательство в это дело или проведение экспериментов на основе всего лишь доверия к каким-либо предположительным соображениям или к философии никогда не будет признаком мудрого правителя, который с почтением относится к тому, что несет на себе следы прошлого; и, хотя такой правитель может попытаться предпринять некоторые усовершенствования на благо обществу, все же он приспособит свои нововведения, насколько это будет возможно, к старому сооружению и полностью сохранит главные колонны и опоры существующего строя.

Математики Европы резко разделились во мнениях относительно того, какая форма корабля более всего удобна для плавания; и справедливо считается, что Гюйгенс, который наконец решил этот спор, оказал услугу как ученому, так и торговому миру, хотя Колумб и доплыл до Америки, а сэр Фрэнсис Дрейк совершил кругосветное путешествие, не сделав такого открытия. И если необходимо допустить, что одна форма правления более совершенна, чем другая, независимо от обычаев и склонностей конкретных людей, то почему же мы не можем спросить, какая форма самая совершенная из всех, хотя современные недостаточно слаженные и плохо действующие правительства, кажется, служат потребностям общества и хотя установить новую систему правления будет не так легко, как построить корабль по новому чертежу. Эта тема, безусловно, заслуживает наибольшего внимания из всех, которые только может придумать ум человека. И кто знает, если бы данная проблема была решена благодаря достижению всеобщего согласия мудрых и просвещенных людей, то, может быть, в будущем наступил бы такой момент, когда представилась бы возможность претворить теорию в практику либо ввиду распада какой-либо старой системы правления, либо ввиду того, что объединение людей образовало бы новую систему где-либо в отдаленной части света. Во всех случаях было бы полезно знать, что есть самое совершенное в этом роде, дабы мы могли как можно больше приблизить к нему какой-либо реально существующий строй или форму правления путем осторожных изменений и нововведений, с тем чтобы не причинить обществу слишком больших волнений.

Все, что я пытаюсь сделать в данном эссе, сводится к тому, чтобы вновь ввести в оборот указанную тему для размышления; и поэтому я изложу свои соображения насколько можно более кратко. Я понимаю, что длинная диссертация на эту тему окажется не очень-то приемлемой для публики, которая будет склонна считать такие изыскания и бесполезными, и химерическими.

Все планы государств, которые предполагают осуществление огромных преобразований в нравах людей, основаны только на воображении. Такой характер носит «ГЪсударство» Платона и «Утопия» сэра Томаса Мора. «Океания» представляет собой единственный ценный образец государства, который был до сих пор предложен вниманию общества¹⁴¹.

Представляется, что главные недостатки «Океании» следующие. Во-первых, предложенная ею система чередования неудобна, ибо она периодически отстраняет людей независимо от их способностей от общественной службы. Во-вторых, ее аграрий практически неосуществим. Люди вскоре овладеют практиковавшимся в Древнем Риме искусством скрывать свое имущество под чужим именем, пока в конце концов злоупотребления не станут столь распространенными, что люди отбросят даже видимость ограничения. В-третьих, «Океания» не обеспечивает достаточной гарантии свободы или восстановления справедливости. Сенат должен предлагать, а народ соглашаться; благодаря этому методу сенат не только имеет право вето в отношении народа, но его вето, что имеет гораздо большее значение, действует до голосования народа. Если бы в государственной системе Англии король обладал правом вето такого же рода и мог предотвратить передачу любого законопроекта в парламент, он был бы абсолютным монархом. Но так как его вето следует за голосованием в палатах, то оно не имеет большого значения. Такое различие получается в зависимости от того, где поместить одну и ту же вещь. Когда народный законопроект обсужден в парламенте и доведен до совершенства, все его достоинства и недостатки взвешены и уравновешены; если после этого его представят на одобрение королю, то немногие из монархов осмелятся отвергнуть единодушное желание народа. Но если бы король мог задушить неприятный ему закон в зародыше, как это делалось в течение некоторого времени в парламенте Шотландии при помощи лордов по закону (of the articles), то в английской системе правления не было бы равновесия, а жалобы никогда не находили бы удовлетворения. И совершенно очевидно, что чрезмерная власть проистекает при любой системе правления не столько из новых законов, сколько из того, что забывают искоренять злоупотребления, которые часто возникают в связи со старыми. Макиавелли говорит, что любую систему правления следует чаще возвращать к ее первоначальным принципам. В таком случае, как нам представляется, можно сказать, что, согласно «Океании», все законодательство оказывается в руках сената, а это Гаррингтон счел бы неудобной формой правления, особенно после отмены агрария.

Ниже указана та форма правления, против которой я не могу в пределах теории обнаружить сколько-нибудь серьезных возражений.

Пусть Великобритания и Ирландия или любая другая территория равных размеров будет разделена на 100 графств, а каждое графство—на 100 округов, что составит всего 10000 округов. Если страна, в которой предполагается образовать республику, занимает меньшую территорию, мы можем уменьшить число графств, но их должно быть во всяком случае не менее 30. Если она занимает большую территорию, лучше будет увеличить округа или объединить больше округов в одно графство, чем увеличивать число графств.

Пусть все фригольдеры в графстве с доходом в 20 фунтов в год и все владельцы домов стоимостью в 500 фунтов в городских округах¹⁴² собираются ежегодно в приходской церкви и избирают путем голосования какого-нибудь фригольдера графства в качестве своего депутата, которого мы назовем представителем графства.

Пусть 100 представителей графства через два дня после своего избрания собираются в столице графства и избирают путем голосования из своей среды 10 магистратов графства и одного сенатора. Таким образом, во всей республике окажется 100 сенаторов, 1100 магистратов графства и 10000 представителей графства. Ибо мы дадим всем сенаторам полномочия магистратов графства, а всем магистратам графства полномочия представителей графства.

Пусть сенаторы собираются в столице государства и их облекают всей полнотой исполнительной власти в республике, правом объявлять войну и заключать мир, отдавать приказы и распоряжения генералам, адмиралам и послам—короче говоря, всеми прерогативами английского короля, за исключением права вето.

Пусть представители графств собираются в своих соответствующих графствах и обладают всей полнотой законодательной власти в республике; большее число графств, высказавшихся «за» или «против», будет решать вопросы. Если же их голоса разделяются поровну, пусть сенат имеет право решающего голоса.

Каждый новый закон должен сначала обсуждаться в сенате; и даже если он отвергнут, то по настоянию и протесту 10 сенаторов он все равно должен быть разослан графствам. Сенат, если захочет, может приложить к тексту закона свои доводы «за» или «против» его принятия.

Поскольку было бы слишком хлопотно собирать всех представителей графства по поводу каждого пустячного закона, который может потребоваться, сенат имеет право по своему усмотрению послать закон магистратам графства или представителям графства.

Магистраты, даже если закон направлен непосредственно им, могут, если захотят, созвать представителей графства и представить вопрос на их решение.

Независимо от того, направил ли сенат закон магистратам графства или представителям графства, один экземпляр его вместе с доводами сената должен быть послан для ознакомления каждому представителю за восемь дней до того дня, на который назначено собрание для его обсуждения. И хотя сенат может передать вопрос на решение магистратам, однако если пять представителей графства прикажут магистратам созвать заседание всех представителей и представить вопрос на их решение, то они должны подчиниться.

И магистраты графства, и представители графства могут дать сенатору графства текст закона, который нужно предложить в сенате; и если 5 графств поддержат один и тот же наказ, то закон, даже если он отвергнут сенатом, должен быть направлен либо магистратам, либо представителям графства, как указано в наказе 5 графств.

Любые 20 графств голосованием либо своих представителей, либо магистратов могут лишить любого человека права занимать какую бы то ни было общественную должность в течение года; 30 графств могут сделать то же на срок в три года.