Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

– Победой, – произнес тот, и на лице его появилась странная улыбка. – Я бы назвал это великой победой человеческого духа.

В этот момент молодой конфуцианец почувствовал, что она тоже улыбается. Ему еще ни разу не приходилось видеть ее улыбки. А может, она смеялась над ним? И тут у него родилась неожиданная мысль: а ведь через нее – столь же загадочным образом, как любовник через любовницу связан с обманутым мужем, – он связан с самым могущественным в Китае человеком. Он перевел взгляд с дочери Суна на Мао.

– Любое наше поражение нуждается в названии, – продолжал тот. – В романтическом названии.

Лица сидевших вокруг стола оставались непроницаемыми. Никто не хотел открывать рот, прежде чем не станет ясно, куда клонит их лидер.

– Нужно, чтобы народ гордился ими.

– И не помнил, какие огромные потери мы понесли, – вставил Дэн Сяопин.

Воздух в комнате наэлектризовался, двое мужчин, которые на протяжении двадцати лет были товарищами по оружию, смотрели друг на друга. Но смотреть на них не осмеливался никто.

– Почему бы и нет! – наконец улыбнулся Дэн Сяопин. – Какое же название ты предлагаешь?

Теперь стало понятно, куда дует ветер, и посыпались многочисленные предложения.

– Великий поход. – Плоское лицо Мао вновь искривила улыбка. – Отныне и всегда мы будем называть наше отступление сюда так, и только так, – Великий поход. – Он достал из кармана красную книжечку, с которой не расставался, и, сделав в ней пометку, добавил: – Даже самое долгое путешествие начинается с первого шага.

Молодой конфуцианец мог бы сказать ему, что это исковерканное, но хорошо известное даосское изречение, но делать этого, разумеется, не стал. Достаточно и того, что он спал с его любовницей.

Мао, который всегда был наготове и повсюду выискивал скрытые признаки оппозиционности, обвел сидящих за столом быстрым взглядом, но не заметил ничего подозрительного. Все помнили, какая участь постигла генерала Чжуна – последнего, кто открыто бросил вызов власти Мао. Они с Мао принародно повздорили относительно того, насколько мудро продолжать отступление на север – Великий поход, как теперь надлежало это называть. Чжун впоследствии увел свою армию по направлению к России, но лишь для того, чтобы он и его войско были наголову разбиты ополчением китайцев-мусульман еще до того, как они успели подойти к российской границе. Ходили упорные слухи о том, что о приближении Чжуна мусульманам сообщил Мао, в результате чего те смогли устроить засаду и перебить почти половину солдат генерала.

В 1971 году неожиданно для всех генерал Чжун лично появился на коллоквиуме, проводившемся в университете Торонто, и подтвердил слухи о предательстве Мао. До этого считалось, что он погиб вместе со своими солдатами. Как оказалось, все эти годы он был владельцем химчистки в городке Дон-Миллз в канадской провинции Онтарио, где, как рассказывают, имеется один отличный китайский ресторанчик.

Подобно тому как поступал до него лидер тайпинов Хун Сюцюань, Мао, где бы он ни появлялся, раздавал крестьянам землю. Именно «новые хозяева земли» плюс талант Мао к публичному общению и стали прочным фундаментом той пирамиды, на которой покоилась его власть.

Мао сделал еще одну запись в красной книжечке и поднял глаза на участников совещания.

– Есть ли другие вопросы, которые следовало бы обсудить? – осведомился он.

– Что с Нанкином? – спросил самый пожилой из военных, сидевших за столом.

– Он находится под контролем японцев, а у нас пока недостаточно сил, чтобы выбить их оттуда, – равнодушно ответил Мао.

– А ужасы, которые там творятся? – не отступал пожилой военный, хотя было ясно, что Мао не хочет обсуждать эту тему.

– Они со временем прекратятся сами собой. Даже террор нуждается в творчестве, чтобы не угас его огонь.

Слова эти поразили людей за столом. Как могут быть связаны друг с другом творчество и террор?

– Я сражался на вашей стороне с тысяча девятьсот двадцать первого года. – Пожилой военный встал.

Мао кивнул, но ничего не сказал.

– Я выполнял приказы и никогда не ставил под сомнение мудрость моих политических вождей.

Мао снова кивнул.

– Нам следует объединить наши силы с республиканским войском Чан Кайши и совместными усилиями освободить сначала Нанкин, а потом Шанхай.

Напряженность, царившая в комнате, стала буквально осязаемой. Мао, сдерживая эмоции, обошел вокруг стола и остановился перед пожилым мужчиной.

– Хотелось бы мне, чтобы у нас были тысячи таких, как ты, старый друг! – проговорил он задушевным тоном и добавил: – Переговоры о такой встрече уже ведутся.

Все облегченно перевели дух, однако и жена, и любовница Мао ощутили в его голосе нотки – нет, не ярости – злости.

Молодой конфуцианец в растерянности положил ручку, но тут заметил, как его и Мао любовница, средняя дочь Чарльза Суна, тихонько кивнула ему. Значит, она все же услышала советы, которые он нашептывал ей по ночам, и сумела внушить их Мао! У него перехватило дыхание, и он едва сдержал рвотный позыв. Конфуцианец всего лишь выполнял инструкции, полученные из Шанхая, и вот теперь оказалось, что он фактически вершит историю! Шанхайский Конфуцианец приказал ему использовать сексуальную связь со средней дочерью Суна, чтобы заставить Мао встретиться с Чан Кайши, и вот теперь это должно было случиться. Благодаря ему!

* * *

– Чепуха! – бросила мадам Чан Кайши своему генералиссимусу, со скептической миной рассматривая новый сервиз, стоявший на ее обеденном столе. – Потому что, мой сладенький, в том есть смысл, и если ты как следует подумаешь, то поймешь, что я, как всегда, права. – Она постучала длинным ногтем по бокалу для вина. Характерного «дзинь» не послышалось, и от этого на ее лице появилось оскорбленное выражение.

Чан Кайши хотелось спросить, чем вызвано ее недовольство, но он прекрасно знал, что вступать в дискуссию со старшей дочерью Суна выйдет себе дороже, и поэтому продолжил обсуждение темы, с которой начался разговор.

– Что ты можешь знать о таких делах? – спросил Чан, но еще раньше, чем слова сорвались с его губ, он уже знал: ему нипочем не одержать верх в этом споре над женой с лошадиным лицом и властным характером.

– Я все о них знаю, – отрезала она, – и тебе это известно, дорогой. Позволь заняться этим мне и моим сестрам. А ты тем временем, – женщина подняла на мужа безоблачный взор, – расстреляй того, кто выбирал эту скатерть. Она ужасна.

Сначала генералиссимус Чан Кайши решил, что жена шутит, но потом понял – она говорит серьезно. Его жена никогда не шутила, когда дело касалось дорогих вещей.

* * *

Мадам Сунь Ятсен – Та, Которая Любит Китай, – слегка поклонилась, когда в ее дом вошел Конфуцианец. Он теперь часто бывал здесь. В отличие от покойного мужа, доброго доктора, этот человек был почти ее ровесником, и, как ни странно, они в последнее время заметно сблизились. Он был откровенен с ней, и она стала отвечать ему взаимностью.

– Вы ведь женаты, не так ли? – спросила она в один из дней.

Конфуцианец склонил голову набок, словно говоря: «Только официально», – но вслух ничего не произнес.

Она принесла чай. Он слушал ее озабоченные рассуждения.

– Не исключено, что судьба Китая находится в ваших руках, – наконец проговорил он. – Ваши сестры близки к сильным мира сего. Одна замужем за лидером республиканцев, вторая… – Конфуцианец умолк с видом заговорщика, и незаконченная фраза повисла в воздухе.

Мадам Сунь Ятсен зарделась.

– Я беседовал с обеими вашими сестрами. Они почти согласны встретиться с вами.

Женщина была в буквальном смысле ошарашена. Как удалось Конфуцианцу подобраться к ее сестрам и почему они согласились встретиться с ней? Но прежде чем она обрела голос, чтобы задать эти вопросы, Конфуцианец взял ее за руку.

– Как чувствует себя ваша матушка? – участливо спросил он.

– Боюсь, не очень хорошо.

– О, как печально слышать!

На самом деле старая шлюха то болела, то выздоравливала, снова болела и снова выздоравливала, и так продолжалось постоянно. У нее было здоровье… ну да, старой шлюхи. Сейчас ее смерть была позарез нужна Конфуцианцу. Она стала бы формальным поводом для встречи и примирения трех сестер Сун и способствовала бы скорейшему наступлению счастливого будущего для Поднебесной, которое так жаждал приблизить Конфуцианец.

– Я опасаюсь, что она не доживет до конца этого года.

Он вновь прикоснулся к ее руке и пробормотал традиционную конфуцианскую банальность о том, что старики должны уступать дорогу молодым. Сам он, впрочем, в это не верил.

Женщина кивнула и раньше, чем успела понять, что происходит, уже лежала на груди Конфуцианца, страстно желая ощутить на своем теле его руки. Конфуцианец мысленно улыбнулся, встал и подвел младшую дочь Суна к обитой парчой софе, возле которой стоял кофейный столик, устланный самыми подробными топографическими картами Поднебесной, какие только приходилось видеть Конфуцианцу.

– Какие красивые! – заметил он.

– Они принадлежали моему мужу, – откликнулась женщина.

– Ах, вот как?

– Это единственные точные топографические карты Китая, – сказала она.

Конфуцианец знал толк в ценных вещах.

– Они уникальны, – сказал он.

– Карты были составлены по приказу мужа, когда он был министром железнодорожного транспорта. Мне стыдно говорить, но это единственный мудрый приказ, который он отдал, занимая пост министра. – Женщина указала на прямые линии, начертанные на картах, и добавила: – Но похоже, разрабатывая план строительства железных дорог, он игнорировал все содержащиеся здесь топографические сведения.

Конфуцианец слышал о завиральных планах Сунь Ятсена и сейчас, глядя на прямые линии, убедился в том, что это были не слухи.

– Но сами карты великолепны, – проговорил он.

– Они вам вправду нравятся? – Лицо женщины просветлело.

– Конечно, – ответил Конфуцианец, стараясь не показать охватившее его возбуждение.

– Тогда возьмите их. Пожалуйста! Сохраните их для китайского народа. Они понадобятся ему, когда он наконец обретет долгожданную свободу.

* * *

Бунтарская душа Инь Бао, заставлявшая ее жадно поглощать жизнь и жить на всю катушку, отлетела во время банкета, устроенного ею в честь сыновей. Ее старший сын, Т.В. Сун, министр финансов в правительстве Чан Кайши, посмотрел на мать, засмеялся и сказал:

– Какие смешные рожицы ты строишь, мама!

Но его мать, знаменитая Инь Бао, и не думала строить рожи. Она вдруг почувствовала, что мышцы лица не слушаются ее. Она протянула руку к сыну, но промахнулась, сбила фарфоровую вазу, и та, упав на пол, разлетелась на мелкие кусочки. Инь Бао наклонилась, чтобы взглянуть на осколки, но тут ее потянуло вперед, и она упала. Ее голова со стуком ударилась о мраморный пол, а с забинтованных ног слетели туфельки.

* * *

Похороны Инь Бао, как до этого похороны Чарльза Суна, были пышными и вполне христианскими. На траурную церемонию был приглашен ограниченный круг избранных. Конфуцианец рассматривал их как долгожданный повод для того, чтобы все три сестры Сун встретились в Шанхае, в доме младшей.

Конфуцианец предложил свои услуги, чтобы вести запись беседы трех сестер. Он уже знал, чью сторону займет, но сейчас, когда в его руках находилась судьба всего конфуцианства, хотел быть уверенным в правильности своего выбора на все сто процентов.

Расхаживая по балкону в ожидании известия о том, когда состоится первая встреча сестер, он напомнил себе о том, что коммунисты контролировали лишь незначительные территории на севере страны, а чанкайшисты – небольшой район на юге. Центральная – главная – часть Китая находилась в руках японцев.

Но возможно, этой ситуации вскоре было суждено измениться. По припрятанному коротковолновому радиоприемнику он слушал новости, поступавшие со всего света. Из них становилось ясно, что Япония проигрывает войну повсюду, кроме Срединного царства. Эти сведения нашли свое подтверждение, поскольку в начале 1943 года многих молодых японских солдат, находившихся в Шанхае, заменили на пожилых, и то инвалидов, которым было уже не под силу полностью держать в руках Город-у-Излучины-Реки.

В Шанхай снова начали просачиваться китайские патриоты. У одного из них на спине была татуировка в виде кобры, а сопровождал его рыжеволосый фань куэй, не расстававшийся с младенцем.

Часто теперь с восходом солнца жители города видели труп предателя, повешенного на фонарном столбе, или японского солдата, сидящего прислонившись спиной к стене, с головой, покоящейся не как положено, на шее, а на плече.

* * *

Встреча Троих Избранных и Резчика – первая с тех пор, как шесть лет назад Убийца уехал в Нанкин, – началась с долгого молчания. Убийца заметно постарел, глубокие морщины войны избороздили его лицо. Цзян превратилась в поистине прекрасную зрелую женщину и несла шрамы войны с грацией и изяществом. Конфуцианец не мог отвести от нее глаз.

– Скоро комендантский час, – проговорил Резчик. – Нам пора начинать.

Но никто не знал с чего. О готовящейся встрече трех сестер Сун было известно одному лишь Конфуцианцу, но он не собирался делиться этой информацией ни с кем. А Бивень находился за тридевять земель, в Багдаде, и узнать что-либо с его помощью было невозможно.

– Война скоро закончится, – наконец сказала Цзян.

Убийца кивнул. Они с Цзян одновременно посмотрели на Конфуцианца.

– Возможно, – осторожно произнес тот, старательно отводя глаза в сторону.

Трое Избранных разговаривали еще минут двадцать, но ничего важного так и не прозвучало. Они были чужими друг другу.

– Что ж, если это все, я, пожалуй, пойду, – наконец сказал Конфуцианец. – Меня ждут неотложные дела.

Вскоре ушел и Резчик.

– Ты повидал столько страшных вещей! – Цзян положила руку на щеку Убийцы.

– Будь осторожна с Конфуцианцем. Он смотрит на тебя голодными глазами.

Цзян кивнула.

– Он очень скрытен, – добавил Убийца.

Он не стал рассказывать, что они с отцом разработали собственный тайный план. Гильдия расширялась, набирала сил и ждала своего часа, чтобы вернуть Бивень и забрать его себе.

– Все время, пока я болтался в Нанкине, он находился здесь, – сказал Убийца.

– Ты не болтался в Нанкине. Ты спас множество жизней, – ответила она.

– Ты что-то недоговариваешь, – посмотрел на Цзян Убийца.

– О чем это ты? – изобразила удивление она.

– Рассказывай!

– Мы все заплатили высокую цену за поражение родной страны. Каждый по-своему. – Она отвела глаза в сторону и, глубоко вздохнув, закончила: – Я родила ребенка от мерзавца, который меня изнасиловал, а шрамы от его побоев до сих пор покрывают мое тело.

– Где сейчас ребенок?

– Неважно.

– Это девочка? – Цзян кивнула. – Она не должна получить имя Цзян после твоей кончины.

Женщина снова отвела взгляд в сторону. Правила Договора Бивня были известны ей не хуже, чем другим, но она не считала их незыблемыми. Кроме того, она чувствовала, что ее очаровательная, милая дочь-полукровка, ставшая плодом зверского изнасилования, может сыграть важную роль в наступлении Эпохи Семидесяти Пагод.

– Это правда, что рыжеволосый фань куэй с тобой? – обратилась она к Убийце.

– Мы оберегаем его, и он в безопасности, – кивнул тот.

– А у него действительно есть ребенок?

– Да, только это уже не ребенок. Ему шесть лет, и его обучают искусству убивать.

– Этот ребенок родился в огне?

– Да.

– Кто он по национальности?

– Чистокровный китаец хань, но родной язык для него – английский. И когда свет падает на него под определенным углом, я готов поклясться, что у него рыжие волосы.

* * *

Конфуцианец знал: настало время действовать. Занять сторону одной из сил, вовлеченных в большую игру, и поддерживать ее.

Он положил кисточки для письма и бумагу на простенький обеденный стол мадам Сунь, между двумя изумительно красивыми резными фигурками из нефрита, и внимательно слушал разговор трех сестер. Он еще никогда не слышал, чтобы в обращенных друг к другу словах ближайших родственников звучало столько неприкрытой ненависти. Мадам Чан Кайши пыталась завладеть инициативой и доминировать в дискуссии на основании того, что была старшей, да еще и замужем за генералиссимусом. Однако двое других считали это недостаточным основанием для того, чтобы уступить ей пальму первенства. Средняя сестра, лишь недавно выбравшаяся из кроватей Мао и молодого конфуцианца, ощущала ветер власти в своих парусах, который заставлял ее нестись вперед без оглядки.

– Народ, живущий на юге страны, ненавидит тебя и твоих республиканцев, – напрямик заявила она старшей сестре и, прежде чем та успела ответить, добавила: – Наши ряды ширятся день ото дня. Мы уже готовы выставить армию больше чем в два миллиона человек. Каждый из этих людей готов сражаться за четверть акра своей земли, возможность пользоваться общественным полем и выкопанным для него колодцем – за тот кусочек Поднебесной, который он может назвать своим.

– Это земля, которую он украл.

– Нет, заслужил! Во главе вашей гоминьдановской армии стоят генералы, а в составе ее одни новобранцы, ждущие удобного случая, чтобы перейти на нашу сторону.

Первый день переговоров закончился криками и руганью в духе тех безобразных склок, что устраивала некогда их мать-куртизанка и одна из которых стала началом восхождения Чарльза Суна к вершинам успеха.

На фоне столкновения двух сестер, за каждой из которых стояла своя армия, всхлипывания мадам Сунь Ятсен по поводу «блага для всего народа» выглядели инфантильными, а то и попросту глупыми.

* * *

На второй день, когда Конфуцианец вновь принялся раскладывать кисточки и бумагу, он заметил, что на столе не хватает одной нефритовой статуэтки, а чуть позже, перед обедом, случайно увидел, как мадам Чан Кайши засовывает и вторую в свою сумочку из парижского бутика.

Дискуссия, а точнее говоря, свара продолжалась в течение трех дней.

Конфуцианцу стало ясно: со временем коммунисты и гоминьдановцы все же объединят силы, чтобы изгнать японцев из Поднебесной, но, как только внешнего врага не станет, две китайские армии вцепятся друг другу в глотки. Поэтому выбор, какую из них поддерживать, ему еще предстояло сделать.

Впрочем, выбор этот не представлял особой сложности.

Теперь главной задачей было подобраться к Мао, чтобы выяснить, насколько безотлагательно он нуждается в конфуцианском руководстве, и заставить ненасытных республиканцев побыстрее двигаться по пути самоуничтожения, которым они шли уже не первый год.

Последнее также было делом несложным. Положите перед обжорой еду, и он тут же набросится на нее. Поставьте перед пьяницей вино, и он будет пить до тех пор, пока не обмочит штаны и не заблюет рубашку. Покажите золото алчной женщине, и она побежит за ним, забыв обо всем на свете.

Гораздо труднее было другое: как снискать расположение Мао, а потом стать незаменимым для него. Конфуцианец внимательно следил за средней дочерью Суна и видел в ней необузданную сексуальность, которой начисто лишены две другие сестры. Это было похоже на ту ненасытность, азарт, с которым жила ее мать. Да, в этой женщине много от Инь Бао.

Как же этим воспользоваться?

Окончательный план созрел в голове Конфуцианца, лишь когда он закончил стенографировать ругань трех сестер. После этого он передал записи сыну и приказал, чтобы тот отнес их к писцу и сделал несколько копий. Пусть у сестер будет стенограмма того, что было сказано. Или, по крайней мере, того, что записано Конфуцианцем.

Прочитав полученную стенограмму, сестры Сун необычайно удивились и единодушно решили, что Конфуцианец должен лично вручить ее копии Мао Цзэдуну и Чан Кайши.

– Обращаю ваше внимание на то, что вы все согласились с этим, – напомнил Конфуцианец, когда одна из сестер объявила решение.

Несмотря на страстное желание противоречить друг другу во всем, сестры не стали спорить, поэтому уже через три дня Конфуцианец сошел с поезда и после двухдневного путешествия на муле оказался у штаб-квартиры председателя Коммунистической партии Китая Мао Цзэдуна.

Тот был погружен в беседу с наполовину пьяным фань куэй, которого ему представили как доктора Бай Туньэ, и неизменным Дэн Сяопином. Все трое что-то обсуждали, склонившись над разложенными на столе старыми картами.

Конфуцианец похвалил себя за предусмотрительность, заставившую его захватить топографические карты, на которых доктор Сунь Ятсен чертил глупые «железнодорожные» линии. Пометки были действительно дурацкими, но карты – самыми точными из всех, что существовали в Поднебесной. Конфуцианец внимательно изучил их и понял, насколько невыгодно со стратегической точки зрения то положение, в которое загнали себя коммунисты. Оказавшись между гор с одной стороны и рек с другой, они фактически находились в ловушке. Но на картах Сунь Ятсена было ясно видно, что если Мао передислоцирует войска севернее, то окажется на открытом пространстве и сможет таким образом вырваться из западни.

После того как средняя дочь Суна представила его, Конфуцианец выложил на стол свои карты, расплывчато предположив, что, «возможно, это поможет нам прояснить суть вопроса».

Доктор, прибывший из какого-то места под названием Грейвенхерст, расположенного в Онтарио, пытался возражать, но средняя сестра Сун испепеляющим взглядом заставила его умолкнуть.

Благодаря набору бесценных карт и организаторским способностям Конфуцианец вскоре стал вхож к Мао. Вхож до такой степени, что в ночь очередного полнолуния он осмелился разбудить великого человека и показать ему его любовницу и молодого конфуцианца, страстно предававшихся любовным утехам.

Это обеспечило Конфуцианцу место рядом с самым влиятельным в Китае человеком. Теперь оставалось лишь ждать. Когда это ожидание подойдет к концу, он въедет в Шанхай во главе самой могучей армии, которую когда-либо знал мир.

Конфуцианец был доволен. Он оправдал надежды своих предшественников и заставил Договор Бивня работать на единственную логичную цель – возвращение конфуцианцев к власти.

* * *

В течение трех дней Убийца пытался использовать традиционные способы, чтобы связаться с Конфуцианцем, но не получил от него ответа ни в какой форме. Тогда он и еще двое членов Гильдии беззвучно проникли в красивый дом Конфуцианца, выходящий окнами на реку Хуанпу, но обнаружили там только его жену и двоих сыновей, мирно спящих в своих кроватях. Самого Конфуцианца не было.

На следующее утро Убийца связался с Резчиком. Тот не видел Конфуцианца уже десять дней.

На третью ночь он снова проник в дом Конфуцианца, плотно закрыл дверь комнаты, где спали мальчики, и вошел в спальню Конфуцианца. Его жена мирно посапывала, повернув голову к балконному окну. Убийца вышел на балкон и был удивлен, увидев множество клеток с голубями. Он повернулся к окну и посмотрел на спящую жену Конфуцианца. А потом в толстом оконном стекле увидел отражение почтового голубя, летящего прямо на него. Он повернулся как раз вовремя, чтобы подхватить умирающую от усталости птицу над перилами балкона. В лунном свете блеснул маленький металлический цилиндр, привязанный к левой лапке голубя. Убийца снял с птицы цилиндр – так же осторожно, как некогда его предок Телохранитель вынимал рыбу из горла ручных бакланов, и достал из него записку. Когда он читал ее, руки его дрожали.

«Дорогая, – говорилось в послании, – взятие коммунистами Шанхая лишь дело времени. Очень скоро конфуцианцы вновь займут место, принадлежащее им по праву. Приготовь наш дом и приготовься сама к этому историческому событию».

Убийца перевел взгляд на голубя и покивал головой.

«Лишь Конфуцианец мог увидеть преимущества старых традиций, – думал он. – Кто мог додуматься использовать почтовых голубей в эру телефона и телеграфа? Только тот, кто продолжает мыслить так, как мыслили в древности».

Он разжал пальцы. Ветер подхватил записку и понес к реке, которая доставит ее прямиком к морю.

Тогда, в июле 1945 года, воздух наполнился новым звуком. Это гудели американские B-29S, поднявшиеся с военной базы на Окинаве.