Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Глава пятьдесят седьмая
ИНТЕРЛЮДИЯ. И ВРЕМЯ ПРОХОДИТ
Конец 1911 года – 22 февраля 1934 года

Время текло быстро, как это иногда случалось за долгую историю Срединного царства.

Маньчжурская династия пала, а точнее говоря, рухнула. Доктор Сунь Ятсен тут же стал президентом Китайской Республики, но ненадолго. Поскольку, куда бы он ни сунулся, он оказывался кругом в долгу у местных правителей-милитаристов, один из которых вскоре узурпировал президентскую власть и попытался основать новую императорскую династию. Со временем глупый доктор согласился на пост министра железнодорожного транспорта в новом правительстве.

Американский журналист, который путешествовал вместе с добрым доктором после его назначения в кабинет министров, с изумлением наблюдал, как этот дурень, расстелив на столе карту страны, принялся чертить на ней прямые линии с востока на запад и с севера на юг.

– Что это такое? – полюбопытствовал журналист.

– Железные дороги. Это мой план новой железнодорожной системы Китая.

Журналист, открыв рот, смотрел на линии на карте. Они пересекали горы, реки и пустыни. Автор «нового плана», по всей видимости, не имел ни малейшего представления о том, какие трудности для строительства и эксплуатации железных дорог представляли собой топографические реалии. Когда журналист обратил на это внимание собеседника, добрый доктор сказал:

– Но ведь это самые короткие маршруты!

Добрый доктор умудрился настроить против себя своего спонсора Чарльза Суна, сначала взяв его младшую дочь в качестве секретарши, а потом, не спросив разрешения отца, женившись на этой девушке, годившейся ему в дочери. Не желая отставать от своего номинального командира, генералиссимус Чан Кайши женился на старшей дочери Чарльза Суна, тоже не спросив у того разрешения. Эти события произвели подлинный хаос в доме Суна, а его средняя дочь тем временем тайно проводила время в компании революционно настроенных студентов из быстро растущей Коммунистической партии Китая.

Три эти одетых на западный манер китаянки, как и было предсказано Бивнем Нарвала, сыграли заметную роль в истории страны. Со временем они станут известны, как Та, Которая Любит Деньги, Та, Которая Любит Власть, и Та, Которая Любит Китай.

Сам Чарльз в середине 1920-х годов передал все свои полномочия сыновьям и, подобно Сайласу, отошел от дел.

Три Человека с Книгой – бандит Ту, Сайлас Хордун и Чарльз Сун – сыграли каждый свою роль в постоянно растущей мозаике Шанхая. Но подлинный Человек с Книгой был еще только на подходе. Со временем он войдет в Шанхай во главе могучей армии и изменит все в Городе-у-Излучины-Реки. Хотя сначала ему придется двинуться на север, чтобы избежать истребления от рук гоминьдановских отрядов Чан Кайши, не превратиться в подобие бюрократа из Коммунистической партии Советского Союза и создать крестьянское войско, способное соперничать с ополчением тайпинов. Только после этого он сможет обрушиться на японских агрессоров.

КНИГА ТРЕТЬЯ
ГИБЕЛЬ САДА

События, связанные с вторжением и изгнанием японцев, становятся декорациями, на фоне которых разворачивается заключительный акт истории семьи Хордунов. Последние испытания предстоит пройти и Троим Избранным и Резчику.

Кроме того, на сцене появляются Новая Сказительница и мальчик по имени Чжун Фон. Все это происходит накануне того, как в Городе-у-Излучины-Реки наступает Эпоха Сухой Воды.

Глава первая
ПОСЛЕДНИЙ СОН САЙЛАСА ХОРДУНА

Сайлас видел всего лишь две тени, стоящие в дальних углах его спальни. Сначала он подумал, что это две его жертвы, Майло и Миранда, но ошибся. По мере того как песок его жизни вытекал все быстрее, темная комната словно бы наполнялась светом. Тень, которую он поначалу принял за Майло, пришедшего, чтобы отомстить, на самом деле оказалась сгорбленной от старости фигурой Чарльза Суна. Полагая, что другая тень является его первой женой Мирандой, он ошибся еще сильнее. В разгорающемся свете выяснилось, что у второго посетителя не только китайские черты лица, но он вдобавок еще и мужчина. Гость повернулся и подошел к изножью кровати. Это был окровавленный и ухмыляющийся бандит Ту.

Старый вор первым нарушил молчание.

– Пора тебе присоединиться к нам, – пробубнил он на языке, который, возможно, был мандаринским, возможно, кантонским диалектом, но из всех языков, известных Сайласу, больше всего напоминал идиш.

Согбенная фигура Чарльза Суна повернулась к бандиту и проговорила:

– Что значит «присоединиться к нам»? Я еще не умер.

Сайлас кивнул в знак согласия, хотя и был удивлен тем, что Чарльз Сун ответил Ту определенно на идише.

– Выходит, я умираю? – также на идише спросил он.

– А ты хотел стать первым бессмертным? – с издевкой в голосе осведомился бандит.

– Признаюсь, подумывал об этом, – ответил Сайлас, удивляясь, что знает, как будет на идише «признаюсь» и «подумывал». Эти слова часто употребляются в повседневной речи, утешил он себя. Затем задумался о том, почему он себя утешает, а потом попытался вспомнить, как будет на идише «утешать».

– Чему быть, того не миновать, – проговорил Чарльз Сун и добавил: – Истина заключается в том, что мы, все трое, оказались лишними. Мы были всего лишь приманкой, средством, предназначенным для того, чтобы отвлечь внимание от чего-то более важного. Вот и все.

– Что ты имеешь в виду? – спросил бандит Ту.

– Мы были всего лишь катализатором, – глубоко вздохнул Сайлас, дивясь тому, что его словарный запас на идише включает и столь сложное слово.

– Объясни ему, старый еврей, – беззлобно проговорил Чарльз.

Сайлас открыл было рот, но слова не шли с языка, поэтому объяснять принялся сам Чарльз.

– Катализатор – это вещество, необходимое для того, чтобы произошла реакция или какие-то изменения. Если его нет, не будет и изменений. Но сам катализатор не меняется, он всегда остается самим собой. Помимо ускорения перемен, он не имеет другого предназначения и остается за бортом реакции, являясь необходимостью, нужной лишь для того, чтобы начались изменения. Катализатор не имеет цены. После того как процесс завершен, его без сожалений выбрасывают – и человек, и природа.

– Значит, – прорычал бандит Ту, – мы трое были всего лишь…

– Да, катализатором, необходимым для того, чтобы у излучины реки начались и быстро набирали скорость перемены.

– А теперь, – хмыкнул Ту, – мы бесполезны, как соски у мужчины.

Сайлас взвешивал сказанное. Потом он подумал о седом капитане джонки, который, видимо, положил Библию в сумку с дневниками отца, затем о старом льве, который шептал ему что-то на ухо под синим небом ночной пустыни. Он подумал о слухах относительно поисков Человека с Книгой и взглянул на двух своих гостей. Бандит Ту держал в левой руке томик «Ицзин», в правой руке Чарльза Суна был последний номер одной из его газет. Сайлас почувствовал, что и сам что-то держит. Он опустил глаза и увидел, что сжимает в руке отцовские тетради.

– Хочешь, я снова почитаю тебе, муженек? – ласково спросила Май Бао, забирая у него тетради.

Сайлас поднял на нее глаза. Когда она успела войти в спальню и куда подевались Чарльз и бандит Ту?

Женщина повторила вопрос.

Он отрицательно покачал головой.

– Тогда что, Сайлас? Скажи мне.

Сначала он не мог вымолвить ни слова, потом пробормотал:

– Я говорю на идише?

– Если бы ты говорил на идише, я не смогла бы ответить тебе.

– Значит, я говорю на шанхайском диалекте?

– Да, причем, как всегда, на великолепном.

– Я умираю, Май Бао.

– Да, Сайлас, нам всем суждено умереть.

– Неужели все было ни к чему? – спросил он жену. – Неужели я был всего лишь катализатором?

Но на этот вопрос Май Бао не смогла ответить, потому что он был задан на устаревшем фарси.

Сайлас схватил ее за руку и с неожиданной силой подтащил к себе.

– Найди Человека с Книгой, Май Бао! Найди его! Ведь ради этого жили мы все.

Но чем усерднее Май Бао пыталась разобрать просьбы Сайласа, который приходил во все большее возбуждение, тем больше она терялась, поскольку даже не узнавала языка, на котором он говорил, и уж тем более не могла понять, чего он от нее хочет. Ей удалось разобрать только одно слово – очень хорошее, временами дарившее облегчение, которое не может дать даже молитва: «Аи».

Она повторила это слово. Услышав его, Сайлас улыбнулся.

И это было все.

Глава вторая
ПОХОРОНЫ БЕЛОГО КИТАЙЦА
1936 год

Город-у-Излучины-Реки никогда не видел ничего похожего на эту похоронную процессию, во главе которой лошади медленно влекли катафалк с гробом мистера Сайласа Хордуна – мультимиллионера, хлопкового барона, опиумного барона, барона недвижимости, банкира, еврея, человека, обожавшего Шанхай и убившего своего брата Майло.

Погребальный кортеж торжественно двигался по улице Кипящего ключа по направлению к повороту на Бунд, где некогда Сайлас приказал возвести длинную вогнутую стену, чтобы уберечь шанхайцев от аварии своего автомобиля, которую он же и подстроил. Стена выполнила свою задачу: ни один житель города не пострадал, когда гоночная машина Хордуна перевернулась в этом точно рассчитанном месте. Даже гонщик, шотландец Макмиллан, не получил ни царапины, хотя и не был пристегнут ремнями безопасности. Погиб только повар-африканец. Тот, которого потом похоронили с почестями и которого горько оплакивал другой богатый и влиятельный житель Города-у-Излучины-Реки, мистер Чарльз Сун. И даже здесь, в городе, где не существовало секретов, где разветвленная сеть шпионов быстро превращала тайное в явное, никто не мог понять причин, по которым Чарльз Сун столь безутешно горевал в связи со смертью обычного чернокожего повара.

Катафалк с простым гробом Сайласа катился медленно, не быстрее, чем двигалась длинная вереница тех, кто пришел проститься с усопшим. Сразу за гробом шли двадцать приемных детей Сайласа, их супруги и дети. Трое несли на руках внуков. Все были одеты в белое – традиционный в Китае цвет скорби, но никто не плакал. Все скорбящие хранили торжественное молчание.

Следом за детьми, никем не сопровождаемая, низко склонив голову, шла Май Бао, известная теперь всему Шанхаю под именем Цзян.

Она не спала много ночей, и время в ее сознании пошло вспять. Прошлое и настоящее перемешались, и временами ей было трудно отличить то, что прошло, от того, что есть. Но она не сопротивлялась. Это помогало вспоминать. Вспоминать, каким скромным был этот человек. Как он просил ее сказать, что нужно сделать, чтобы ей было хорошо. Как он краснел, когда она включала свет в спальне и настаивала на том, чтобы он смотрел, как она раздевается. Как затем она сама раздевала его, и он нежно пытался любить ее. Как он расстраивался из-за того, что она якобы не могла забеременеть, и как больно ей было обманывать его. Член Договора Бивня должен быть чистокровным китайцем. Да, Договор был бы обречен, если бы не необыкновенное путешествие Сайласа в Багдад, но даже это не делало его членом Договора, из-за чего он также болезненно переживал. Он знал так много успехов и неудач. Она вспоминала, как его борода щекотала ее бедра.

«Но к чему все эти подушечные мысли сейчас? – подумала она и ответила сама себе: – Потому что подушка – это полная противоположность тому месту, где твой муж лежит сейчас и будет лежать до тех пор, пока полностью не вернется в землю». Если бы она произнесла это вслух, ее голос принадлежал бы – она это знала – не только ей самой, но и ее матери, и бабушке, и всем Цзян, которые были до нее.

В ее сознание вторглись другие голоса. Бесцеремонные, ранящие, они донеслись из большой толпы. Почему она одна? Почему ее старший сын не идет рядом и не держит ее под руку? Правду ли говорят, что сестры-близнецы тоже являются приемными? Как могла она спать с фань куэй? Разве от них не воняет? Это и многое другое в том же духе она слышала, идя своим собственным Крестным путем по направлению к повороту дороги, где она незаметно отделится от процессии.

Проходя мимо группы высокопоставленных японских дипломатов, Май Бао почувствовала, как их взгляды буквально прожигают ее одежду и ощупывают ее старые груди, дергают, тянут их, пытаясь причинить боль. Она бросила на них быстрый взгляд и вдруг почувствовала, что проваливается в глаза одного из них – молодого и красивого. Но внезапно что-то ледяное удержало ее от падения. Темные жестокие глаза мужчины не вязались с его нежными щеками и красиво изогнутым ртом. А потом он плюнул в ее сторону. Плевок мужчины упал на мостовую, лишь немного не долетев до нее.

Май Бао шагнула в сторону и наступила на плевок, чтобы вогнать содержащееся в нем проклятие поглубже в землю. Затем она кинула еще один взгляд на молодого японца. Он моргнул темными глазами, его почти безгубый рот скривился в ухмылке, а потом беззвучно произнес: «Шлюха».

Двигаясь по знаменитой набережной, похоронная процессия миновала величественное здание торгового дома «Дент и компания», охраняемое каменными львами крыльцо штаб-квартиры шотландского торгового гиганта «Джардин Мэтисон», мраморные ступени, ведущие в царство Врассунов. Каждое крыльцо каждого дома на Бунде было заполнено людьми, одевшимися по такому случаю во все лучшее. При приближении кортежа мужчины снимали шляпы. В Шанхае воцарилась даже не тишина, а некое уважительное молчание, которого еще не знали вечно бурлящие улицы этого города.

В полном молчании на людей, словно волны прилива на галечный пляж, накатывались воспоминания о прожитых десятилетиях, не оставляя следа, но наполняя воздух шепчущим эхом. Одно восторженное многоголосое эхо того дня, когда Сайлас на машине распорядителя со Смеющимся Буддой ехал по трассе Больших шанхайских гонок перед их началом. Другое эхо голосами желчной старухи и завистливой молодухи злобно шептало о том, какие яйца должен был иметь Сайлас, чтобы сначала жениться на китайской шлюхе, а потом взять на воспитание двадцать беспризорников. «Дыни! – бормотал один голос. – У него между ног, должно быть, настоящие дыни!» «Нет, арбузы! Я сама видела!» – возражал другой. Эхо мужского голоса – требовательно и жестко вопрошало: «Куда он уезжал?» Да, долгая отлучка Сайласа Хордуна из Шанхая не прошла незамеченной.

Эхом слышался свистящий шепот, разносивший слухи о кошмарных извращениях, процветавших за высокими стенами сада, особенно после того, как туда приехали пятьдесят мужчин странного вида – в черных шапочках и с длинными пейсами. Хор женских голосов задавал вопрос: «Что же это за мужчина, если он разрешил жене управлять борделем?» Ответом на него немедленно звучали голоса молодых мужчин: «Я бы и сам женился на куртизанке, если бы она была такой, как Май Бао». А на заднем плане слышался глубокий бас, напоминавший о том, что Сайлас – убийца, лишивший жизни своего брата Майло.

Но этот беззвучный шепот принадлежал китайцам. Представители торгового сообщества, стоявшие на ступенях своих контор, с облегчением вздыхали. Единственный голос, звучавший в защиту китайцев, затерялся, а потом и вовсе умолк в гомоне других. «Смерть язычника – это исполнение Божьей воли», – утверждал один, не заботясь о том, что Бог до странного долго тянул с ее осуществлением, поскольку Сайлас умер, будучи самым старым человеком в Шанхае. «Так или эдак, а Божья воля есть Божья воля»,—

твердил голос из филадельфийской «Олифант и компания». Несмотря на опыт, накопленный за долгие годы, в течение которых Дом Сиона существовал в Шанхае, их убеждения не изменились ни на йоту, и твердолобость по-прежнему оставалась прочнее гранита. Они не задавали вопросов. Ни удачи, ни поражения в общении с народом Поднебесной не изменили их верований и не заставили мыслить трезво.

Эти приглушенные голоса христиан вскоре заглушили завывания даосских монахов, сопровождаемые грохотом барабанов и бренчанием цимбал. Цель всей какофонии заключалась в том, чтобы отвлечь внимание людей от мертвеца, заставить их подумать о том, что смерть ждет каждого из живущих. В этом грохоте безошибочно слышалось: «Пока ты не оказался на месте покойника, пора задуматься о собственной смерти». Трубы, барабаны и крики звучали резко, как пощечина. На то и рассчитывали.

Когда та часть процессии, где шла Май Бао, приблизилась к повороту с Нанкин Лу – фань куэй продолжали называть ее улицей Кипящего ключа, – женщина споткнулась. Ее тут же окружили несколько человек. Укрывшись за этой живой ширмой, Май Бао сбросила белое траурное одеяние, под которым оказалась повседневная одежда разносчицы воды. Она завязала волосы в узел, приколола их к макушке и растворилась в толпе. Ее место в процессии заняла другая девушка – такого же роста, в белой одежде и с распущенными волосами.

Май Бао в новом обличье проталкивалась через скопление людей. Она прошла мимо уличного лекаря и двух нищих, которые пропустили ее и помогли спуститься в подвал портняжной лавки. Раньше она не пользовалась этим входом в Муравейник, и поэтому поначалу ей было сложно ориентироваться в запутанных переходах. Потом справа от себя она услышала глухой шум реки и теперь уже точно знала, в какую сторону идти.

Она быстро нашла стоящую в нише статую Чэсу Хоя и вошла в некогда тайную пещеру. Там ее поджидали Конфуцианец средних лет и молодой, сильный сын Лоа Вэй Фэня. Выражение их лиц было встревоженным. Оба знали, насколько было опасно для Цзян покинуть похоронную процессию, но жизнь уже многократно доказала необходимость подобных встреч в период перемен. Отложи они встречу, и может оказаться проваленной их главная миссия – принести на землю Поднебесной Эпоху Семидесяти Пагод. Поэтому Конфуцианец придумал, как провести эту встречу, а Май Бао с блеском осуществила разработанный им план.

– Как отразится на нашем положении то, что умер второй Человек с Книгой? – спросил Убийца, как только Май Бао успела отдышаться.

– Не знаю, – ответила она, думая о том, что и третьему Человеку с Книгой, Чарльзу Суну, недолго осталось топтать эту землю. – Возможно, следующий ход будет сделан не нами.

– Японцами, – констатировал Конфуцианец, и остальные двое согласились с ним. В пещере воцарилась странная атмосфера националистской подозрительности и повисло молчание. Конфуцианец обвел глазами темный грот, в котором когда-то хранился Бивень Нарвала. Но это сырое подземелье не хранило ответов на донимавшие их вопросы, а Резчик, который в прошлом часто проводил встречи Троих Избранных, отсутствовал. Он тяжко болел и еще не решил, кому из сыновей передать обязанности члена Договора Бивня.

– Японцев следует рассматривать в качестве возможности. Возможности найти Человека с Книгой, – проговорил Конфуцианец и добавил с загадочной улыбкой: – Как тайпины предоставили возможность увеличить население Шанхая. Вы согласны?

Некоторое время улыбка оставалась на лице Конфуцианца, а затем исчезла, уступив место прежнему, торжественному выражению.

Цзян кивнула, хотя пока не понимала, какого рода возможность японцы могут представлять для Договора Бивня. Ее больше беспокоило странное выражение лица Конфуцианца. Ей, как любому деловому человеку, нередко приходилось иметь дело с не совсем искренними людьми, и она знала: неискренность человека можно распознать по его растерянному лицу, поскольку он не знает, сказал ли он слишком много или слишком мало. Именно такая растерянность читалась сейчас на лице Конфуцианца.

Цзян повернулась к сыну Лоа Вэй Фэня, Убийце.

– Гильдия готовится? – спросила она.

Молодой человек кивнул, но не потрудился добавить, что приготовления Гильдии убийц шли полным ходом не только в Поднебесной, но и среди «островной нации» Манхэттена, как называли это место люди, обитающие в той части света.

Снова воцарилась тишина.

– Это было опасно и безрассудно, – проговорила Цзян.

– Возможно, – откликнулся Конфуцианец. Истинные чувства вновь были скрыты под маской ученого высокомерия.

Цзян долго смотрела на него. Конфуцианец ответил ей испуганным взглядом, и на его губах появилась кривая улыбка.

– Мне нужно вернуться в траурный кортеж, – проговорила Цзян и, развернувшись, покинула Муравейник, выйдя на поверхность в районе рыбного и птичьего рынка. Трубы и цимбалы даосов пытались перекрыть пронзительные крики попугаев, пение соловьев и трели тысяч других птиц, дожидавшихся в ажурных клетках новых хозяев. Май Бао неподвижно стояла посреди птичьего гомона, и неожиданно с ее губ сорвалась совсем простая молитва:

– Пусть эти птицы поют тебе на небесах, мой дорогой муженек!

Внезапной ей на плечо сел королек и защебетал прямо в ухо.

Одна на рыбном и птичьем рынке, она громко позвала:

– Сайлас!

И тут ей показалось, что все птицы вокруг подхватили это имя, закуковали, затрещали, запели его, и эта какофония приподняла ее над землей. А потом все внезапно прекратилось. Тишина.

Тишина на рыбном и птичьем рынке? Невероятно! Она почувствовала, как время снова пошло вспять, медленно повернулась и увидела его.

– Я испытываю гордость, Май Бао, величайшую гордость. И я рад, что ты была там, чтобы сыграть свою роль.

Она кивнула, и на ее губах заиграла улыбка. Она принялась вспоминать – с такой же нежной грустью, с какой человек вспоминает свою первую любовь.

* * *

Это было в августе, чуть больше двух лет назад.

– Я вам неприятен, – проговорил Врассун.

– Это не так, – ответил Сайлас.

Май Бао тихо сидела в сторонке. Она знала: это не так лишь потому, что Сайлас еще не имел дел с этим тигренком. Ей было известно и то, что Сайласу действительно неприятен взгляд темных, глубоко посаженных глаз молодого предпринимателя – такой же колючий и цепкий, как у его деда, Врассуна-патриарха.

Молодой Врассун стал выкладывать на большой письменный стол ужасные фотографии умирающих от голода, порабощенных, истерзанных, замученных, расстрелянных европейских евреев.

Сайлас медленно, один за другим, просматривал снимки.

– Значит, все это правда? – тяжело вздохнул он. Так в древности вздыхали рабы, мысленно задавая вопрос: «Будет ли этому конец?»

– Да, это правда, мистер Хордун, – сказал Врассун и указал на большой конверт в кармане. – У меня есть и другие снимки, еще более ужасные.

Сайлас кивнул и отвернулся.

Май Бао поняла: речь шла о евреях Европы, а ее муж никоим образом не относил себя к европейцам.

– Эти евреи… Они оказались в ловушке? – спросил он наконец.

– Еще нет. По крайней мере, не окончательно.

– Должно быть, они стремятся в порты?

– Стремились.

– Почему вы говорите в прошедшем времени?

– Корабли, на которых они пытались бежать, англичане, американцы, канадцы, австралийцы и новозеландцы разворачивали обратно.

– Потому что хотели остаться в стороне? «Ничего не вижу, ничего не слышу»?

– Я бы сформулировал это иначе, но в целом мысль верная.

Последовало долгое молчание.

– Мы здесь обладаем властью, мистер Хордун. Мы могли бы принять много наших соплеменников.

В глубине души Сайлас не мог не согласиться. Он посмотрел на сидевшего напротив него молодого человека с ястребиным носом, потом перевел взгляд на жену и улыбнулся. Она ответила ему улыбкой.

– Принеси чаю, Май Бао, и смотри этому молодому человеку прямо в глаза, – проговорил он скороговоркой на шанхайском диалекте.

Май Бао было уже за пятьдесят, но она не утратила ни грана своей элегантности. То, как она пересекла комнату, было образцом грации.

Через пару минут Май Бао снова вошла в комнату, катя перед собой красивый столик на колесиках, уставленный чайными принадлежностями. Фарфоровый чайник был таким тонким, что сквозь его стенки были видны сплетающиеся силуэты длинных чаинок, медленно кружащихся в горячей воде.

Май Бао протянула чашку Врассуну, который поспешно отвернулся от нее.

– Я вам не девочка-служанка, мистер Врассун, – сказала она ледяным тоном, в котором звенела ярость.

– Вы мне не жена, не сестра и не дочь, – начал было Врассун, но Сайлас перебил его:

– Вот именно! Она – моя жена и угощает вас лучшим в Поднебесной чаем, причем подает его с уважением, в изысканной посуде из тончайшего фарфора, а вы, мистер Врассун, воротите от нее нос, словно от прокаженной. Должен ли я рассчитывать на такое же отношение, если соглашусь помочь вам перевезти «наших соплеменников» к излучине реки? – Сайлас взглянул на ужасные фотографии, разложенные на столе. – Будут ли эти люди, которых я переселю в наш дом, Шанхай, относиться ко мне столь же оскорбительно, как вы сейчас? И согласятся ли эти люди с тем, что, если у нас с Май Бао родятся дети, они будут евреями? А, мистер Врассун?

– Не делайте этого! – сделав глубокий вдох, выпалил тот. – Ваши дети не будут евреями, потому что ваша жена – не еврейка. Все очень просто.

– Очень просто и очень глупо. Все в природе перемешивается. Взгляните на то, как красивы и здоровы дети, родившиеся от смешанных браков. Вы что, слепы?

– Я не слеп, мистер Хордун. Я – правоверный иудей. Я не смотрю на женщин, которые не являются членами моей семьи, и я не подвергаю сомнению мудрость Библии.

– Даже если она заставляет вас презирать людей? Людей, которые могли бы обновить ваш мир?

Врассун подался вперед и сгреб со стола фотоснимки. Лицо Сайласа потемнело. Май Бао знала, что когда-то на этом же столе лежали другие снимки – сфабрикованные фотографии с изображением дяди их теперешнего гостя, который якобы осквернил и покалечил китайскую девочку. Те фотографии стоили клану Врассунов монополии на прямую торговлю с Китаем, а дяде этого человека – жизни. Об этом ей рассказывал Сайлас, делясь сомнениями относительно того, насколько моральными можно считать действия его отца. И вот теперь ему, возможно, представился шанс искупить отцовский грех и хотя бы немного облегчить тот непосильный груз, что лежал на его плечах. Сайлас кивнул.

– Могу ли я расценивать этот кивок как согласие, мистер Хордун? – спросил Врассун, и горделивое выражение на его смуглом лице уступило место радостному ожиданию.

– Да, можете. У нас с вами и у ваших воров-единоверцев из Бирмы должно хватить денег, чтобы спасти многих.

– И мы их спасем.

– Да, мы не допустим, чтобы с ними случилось то же, что и с русскими.

Волны российских аристократов стали накатывать на Шанхай после коммунистического переворота 1917 года. Сначала они ходили по улицам города так, словно по-прежнему оставались хозяевами великой страны. Они останавливались в лучших отелях и посещали лучшие рестораны, но это продолжалось лишь до тех пор, пока у них не закончились деньги. Эти дурно пахнущие белые люди не могли обвести китайцев вокруг пальца. Они ничего не умели, мало что знали и, распродав свои меха и драгоценности по смехотворно низким ценам – они ведь считали, что торговаться ниже их достоинства, – занялись единственным делом, на какое были годны – стали шлюхами. Длинноногие элегантные красавицы, вращавшиеся до этого в лучших домах Москвы и Петербурга, быстро сообразили, что их умение болтать по-французски, бренчать на пианино, вести остроумные беседы и флиртовать с мужчинами не поможет им заработать на жизнь в Городе-у-Излучины-Реки. Здесь ценность имели другие их достоинства: белая кожа, высокие бедра и узкая спина. Когда они осознали это, в их карманы потекли деньги как европейских торговцев, так и китайских мужчин, принадлежащих ко всем социальным слоям.

В истории такое случается редко, когда мальчишка-разносчик имеет возможность переспать с дамой царских кровей, а торгаш может заставить княгиню встать на колени – безнаказанно и с улыбкой на губах.

Пока женщины торговали телом, чтобы содержать мужей-аристократов, те занимались единственным делом, которое сумели освоить на протяжении веков, – философствовали, пили и строили изощренные планы мщения, которым – это понимали даже они сами – никогда не суждено сбыться.

А когда женщины начали болеть хворями, неизбежно сопряженными с их новой профессией, мужчины оставляли их заживо гнить на грязных матрацах в комнатах, где зимой от холода замерзала вода в стаканах, а летом от жары и влажности на деревянном полу росли грибы. Зачастую, полагая, что женщина отсыпается после бессонной трудовой ночи, ее подолгу не трогали и спохватывались лишь тогда, когда мертвое тело начинало распространять смрад.

– Мы объединим наши возможности, – сказал Врассун, – и попытаемся выяснить, скольким несчастным сумеем предоставить кров и пищу.

– Но как они сюда доберутся?

– На наших с вами кораблях и по суше. Стоит только сказать, что евреев здесь ждут, и они найдут способ добраться.

Врассун положил ладонь на руку Сайласа. Тот руки не убрал.

– Но, мистер Врассун, эти евреи, коли уж им предстоит здесь жить, должны относиться к китайцам с уважением. Вы слышите меня? Они будут уважать настоящих хозяев этого города. Обязательно будут! Вы слышите меня? Они не станут оскорблять мою жену. А теперь поднимите голову и посмотрите в ее прекрасные глаза. Сделайте это!

Врассун посмотрел сначала на фотографии, которые держал в руках, а потом – в бездонные глаза Май Бао.

– Добро пожаловать, мистер Врассун, – проговорила она, улыбнувшись, потом с грустью добавила: – Я так много слышала о вас.

* * *

Королек клюнул женщину в щеку, и на коже выступила капелька крови. Май Бао подняла руку к щеке, и птица улетела.

– Мне будет не хватать тебя, Сайлас, – произнесла она, провожая птицу взглядом.

Шум рынка возвратился так же внезапно, как и умолк. Несколько секунд Май Бао слушала пронзительные крики птиц, потом распустила свои длинные волосы. Тряхнув головой, она вновь накинула белое траурное одеяние и, к удивлению зрителей, снова заняла место в траурной процессии, поблагодарив девушку, которая ее подменила. Цимбалы даосов надрывались прямо за ее спиной. Впервые ей пришло в голову, что Сайлас, возможно, не понял бы, почему она решила похоронить его в соответствии со своей, а не его традицией. Ей хотелось верить, что он поймет. А еще она подумала о том, заметили ли это те, кто наблюдал сейчас за процессией, а если заметили, то есть ли им вообще до этого дело. Ощутив рядом с собой старшего из приемных сыновей, Май Бао поймала холодный взгляд на удивление молодого генерала Акиры, возглавлявшего официальную делегацию Японии.

За несколько лет до этого японцы захватили Маньчжурию и возвели на трон марионеточного императора. Это было делом рук генерала Акиры.

* * *

Молодой японец кивнул проходившей мимо Цзян, а потом прошептал стоявшему рядом с ним еще более молодому генералу Юкико:

– Время настало.

– Среди китайцев царит разброд, они пребывают в растерянности, – улыбнулся в ответ Юкико. – Националистов в Нанкине больше беспокоят коммунисты на севере, нежели мы. Почти половина страны находится под контролем военных правителей. Китайцы слабы и глупы. Пришло время нанести удар всеми силами, которыми мы располагаем. Настал момент, когда великая культура Японии должна указать истинный путь этой старой, умирающей блуднице. Чтобы оккупировать всю страну, нам понадобится меньше трех месяцев.