Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

– Ты уверен?

Лоа Вэй Фэнь кивнул, и по его лицу впервые за то время, сколько знал его Максимилиан, промелькнуло нечто такое, что можно было принять за страх. Он достал клинок свальто и протянул его Максимилиану:

– Вынь из нее ребенка, иначе он умрет вместе с матерью.

Максимилиан был потрясен.

– Нет! – Он в страхе попятился назад. – Сам вынимай!

– Я не дарю людям жизнь. Я ее у них отнимаю. Это должен сделать ты.

Делая надрезы, Максимилиан не переставал удивляться количеству вытекавшей из них крови и остроте лезвия. Наконец живот Цзяо Мин был вскрыт, и их взгляду предстал идеально здоровый ребенок. Малыш повернул головку и посмотрел на Максимилиана. Юноша сунул руку в разверстую брюшную полость и подхватил его под спинку. Ребенок едва не соскользнул, тогда Максимилиан взял его обеими руками и вынул из чрева пугающе неподвижной матери. Он не помнил, как перерезал пуповину, как обмывал новорожденного. В памяти осталась лишь огромная навалившаяся на него усталость и фраза, которую он произнес перед тем, как провалиться в сон:

– Ему нужно молоко.

Потом, ночью, когда младенца накормили и запеленали, Максимилиан смотрел на безжизненное тело его матери, лежащее на полу дома-убежища. Душа, лишь недавно теплившаяся в этой бренной оболочке, без сомнения, отлетела. Огонек погас. Единственной искоркой, напоминавшей о том, что она жила, было необычное ожерелье у нее на шее. Максимилиан осторожно приподнял голову женщины и расстегнул застежку украшения.

Когда ожерелье упало ему на ладонь, Максимилиан поднес его к окну, за которым занимался рассвет. Утренний свет, упавший на стеклянные бусы, зажег в них крохотные радуги, и на ладони молодого человека заиграла целая симфония цветов. Внутри каждого стеклянного шарика он заметил филигранную резьбу, а потом понял, что некоторых бусин не хватает.

Ребенок запищал.

Максимилиан подошел к новорожденному, взял его на руки и стал нежно баюкать. Малыш открыл глаза и, кажется, впервые сумел сосредоточить взгляд. Он смотрел на ожерелье, которое Максимилиан все еще держал в руке.

Юноша медленно покачал украшением перед лицом малыша и, к своему удивлению, заметил, что тот не сводит глаз с блестящих бусин. Максимилиан переводил взгляд с ребенка на ожерелье и обратно.

– Это твое наследство, – наконец сказал он. – Все, что останется у тебя от матери.

Он разорвал серебряную цепочку пополам, после чего скрепил концы каждого куска украшения. Один он надел на шею младенца, а второй – на запястье его мертвой матери.

Когда днем Максимилиан и двое из Гильдии убийц отдали тело покойницы реке, та быстро подхватила его и унесла. Последним, что увидел Максимилиан, был яркий блеск солнечных лучей, отразившихся в стеклянных бусинах на запястье.

Покачивая ребенка на руках, Максимилиан ощущал жизнь внутри этого маленького тельца, обитающую там Божью искру. В этот момент он понял, как устроить убежище для еще остававшихся в Нанкине китайцев.

Он надел парашютную сбрую, перекинул шелковый шнур через балку и потянул. Шнур мягко скользнул через металлическое кольцо, и Максимилиан, прижимая к груди ребенка, плавно взмыл в воздух. В этот момент он напоминал некое божество.

* * *

Чарльз смотрел на лежащие перед ним фотографии.

– Откуда у вас…

Он не закончил фразы, поскольку торговец Хонг, принесший ему снимки, приложил палец к губам.

– Они – прямиком из Нанкина. На одном снимке видна знаменитая городская башня, на другой – храм богов-покровителей. Здесь – множество деталей, по которым нельзя не узнать древнюю столицу. Взгляните на последний снимок.

Чарльз так и поступил.

На фотографии был изображен мужчина с руками, отсеченными по локоть, а на коленях у него лежала газета, на которой была отчетливо видна дата семидневной давности.

– Благодарю вас, – сказал Чарльз. – Вы хотите…

– Денег? – вновь перебил его торговец и рассмеялся.

– Что тут может быть смешного?

– Разговор о деньгах не просто смешон, а оскорбителен, когда речь идет о том, что изображено на снимках и что происходит с нашим народом.

* * *

Любовница Мао Цзэдуна оттолкнула фотографии в сторону и почувствовала, как в груди закипает холодная ярость. На мгновенье ей захотелось позвать сестру-близняшку, но тут она вспомнила предостережение матери: «Отныне твои единственные союзники – это Трое Избранных и Резчик».

Цзян вызвала Резчика и Конфуцианца. И тот и другой в ужасе выдохнули, взглянув на снимки. Затем Конфуцианец встал и разразился поучительной тирадой – одной из тех, которые так раздражали ее мать, а теперь – ее саму.

– Я свяжусь с конфуцианцами, которые находятся возле дочерей Суна, – под конец заявил он.

– Ты говорил, что уже сделал это, когда до нас дошли слухи о том, что происходит в Нанкине, – проговорила Цзян и, буравя Конфуцианца ледяным взглядом, спросила: – Выходит, ты ничего не делал?

«Мне не подобает получать приказы от шлюхи, – думал Конфуцианец. – Еще не настал подходящий момент, чтобы вернуть власть конфуцианцам».

– Тогда это были всего лишь слухи, – с улыбкой сказал он. – Теперь у нас есть доказательства.

* * *

Чарльз не имел возможности напечатать полученные фотографии в шанхайских газетах, поскольку каждую публикацию должен был завизировать японский цензор. Но у него имелось множество друзей и коллег по бизнесу во Франции, Англии и Америке. Каждый из них получил копии фотографий с запиской от Чарльза, где он удостоверял подлинность снимков и убедительно просил опубликовать их как можно большими тиражами.

* * *

Конфуцианец терпеливо дожидался возвращения домой младшей дочери Суна – Той, Которая Любит Китай. Фотографии находились в переднем кармане его толстовки. Было довольно поздно. Уже наступил комендантский час, а у Конфуцианца не было ни малейшего желания попасть в лапы японского патруля. И вдруг из-за угла выехал неприметный автомобиль, остановился, и из него вышла молодая женщина. Повернувшись к машине, она протянула водителю купюру в один юань.

Конфуцианец шагнул на дорогу в тот самый момент, когда автомобиль вновь скрылся за углом.

– Мадам Сунь, – произнес он.

– Опять вы? – мгновенно насторожилась женщина.

– Я не желаю вам ничего плохого. Я всего лишь конфуцианский ученый и хочу показать вам нечто очень важное.

После недолгих уговоров Конфуцианец уже сидел за инкрустированным лакированным столом, разложив фотографии пред дочерью Суна.

Женщина с ужасом выдохнула и взяла в руки один из снимков. На ее глазах выступили слезы.

– Значит, все это правда?

– Боюсь, что да.

– Зачем вы показываете мне все эти ужасы?

– Вы дочь Суна. Ваши сестры влиятельные женщины. Я хочу, чтобы вы поговорили с ними и образумили их.

Лишь немногие газеты на Западе решились напечатать фотографии из Нанкина, старательно заретушировав все самое страшное, что могло бы оскорбить чувства читателя, и сопроводив их примечанием, в котором говорилось, что подлинность снимков под вопросом, поскольку «эти люди склонны к преувеличениям». Ту же самую формулу западная пресса использует четырьмя годами позже, когда мир содрогнется от страданий другой группы «людей, склонных к преувеличениям».

* * *

Наконец-то Максимилиан дождался безлунной ночи. Убийцы заняли отведенные им позиции, Лоа Вэй Фэнь с камнем в руке стоял возле резервуара с маслом.

За несколько дней до этого убийцы, в точном соответствии с инструкциями Максимилиана, продели в железные кольца на трех шестах самые прочные шелковые веревки, которые только сумели раздобыть.

Теперь Максимилиан ждал, когда раздастся смеющийся голос. И как только он зазвучал, юноша пристегнул последний карабин парашютных ремней к шелковой веревке и ухватился рукой за прочный шнур. Второй рукой он прижимал к груди ребенка Цзяо Мин.

Максимилиан подал знак готовности, и убийцы принялись шуметь. Они колотили палками по железным крышкам от мусорных баков, кускам жести и любым другим предметам, способным издавать грохот – достаточно громкий, чтобы сюда сбежались японские патрули со всего города. Максимилиан ходил этим маршрутом в течение нескольких ночей, засекая время и считая шаги. Десяти минут, чтобы добраться сюда, японским солдатам явно не хватит, а вот двадцати будет вполне достаточно. Это как нельзя лучше отвечало его планам.

Максимилиан начал считать.

Досчитав до пятисот, он услышал крики и выстрелы, но счет не прекратил. Ему было нужно, чтобы здесь собралось как можно больше японцев. Если их будет мало, им могут просто не поверить.

Дойдя до шестисот пятидесяти, Максимилиан увидел вспышки, вырывающиеся из дул винтовок, а досчитав до семисот, услышал грохот движущихся танков.

Он продолжал считать. На счет семьсот восемьдесят он увидел, как самый молодой из убийц, получив пулю в лоб, впечатался спиной в каменную стену. На девятьсот он выкрикнул команду Лоа Вэй Фэню, впервые отдав приказ всесильному Убийце.

Сильным ударом камня Лоа Вэй Фэнь выпустил масло из резервуара.

– Давайте! – крикнул Максимилиан на счет в тысячу сто.

И тут оставшиеся в живых члены Гильдии убийц подожгли фосфорные факелы и бросили их в заполнившийся маслом огромный треугольный канал, тянувшийся под поверхностью улиц.

Несколько мгновений ничего не происходило, а затем к небу на тридцать футов в высоту взмыло пламя, превратив ночь в день.

Оторопевшие японцы побросали оружие и в изумлении таращились на огненную стену. Затем они подняли глаза кверху и над языками пламени увидели висящую в воздухе фигуру белого мужчины с рыжими волосами, прижимающего к груди младенца.

– Это территория Бога! – прокричал он на превосходном японском. – Огонь помечает божественное убежище! Отступитесь от того, что принадлежит Богу!

Когда японцы видели проявление божественной воли, они сразу признавали его. И вот теперь, пока они неподвижно, словно статуи, стояли, освещенные языками пламени, их шкуры и морды ящеров Комодо постепенно превратились в кожу и лица обычных людей. Так родилось убежище размером в две с половиной квадратные мили, спасшее жизнь более чем четыремстам тысячам китайцев.

Глава шестнадцатая
ШАНХАЙ ПОД ПЯТОЙ ОККУПАНТОВ

Убежище жило и выполняло свое предназначение, хотя новости из Нанкина были редкими и противоречивыми. Удивляться этому не приходилось, ведь японцы контролировали все железные дороги и передвижение по Янцзы. Один человек вдруг узнавал, что его двоюродный брат все еще жив, другому сообщали о том, что его дедушка нашел спасение в убежище, и все слышали о рыжеволосом фань куэй с младенцем на руках, летавшем в языках пламени.

В Шанхае между японскими оккупантами и Иностранным сеттльментом царил хрупкий мир. Время от времени обе стороны совершали короткие набеги на территорию противника, но в целом границы, разделявшие их, соблюдались.

Сохраняя контроль над Шанхаем, японцы игнорировали концессии, и поэтому в Город-у-Излучины-Реки вернулось некое подобие мирной жизни. Но при этом Иностранный сеттльмент превратился в «одинокий остров».

Хозяева отеля «Палас» заменили выбитые оконные стекла, и там вновь можно было видеть бизнесменов, играющих не только в теннис, но даже в гольф. По иронии судьбы в это непростое время пользовался огромной популярностью фильм по роману Перл Бак «Добрая земля» [22]22
  Бак, Перл (1892–1973) – американская писательница, лауреат Нобелевской премии; дочь миссионера, детство и юность провела в Китае, где разворачивается действие большинства ее романов. (Прим. ред.)


[Закрыть]. В «Гранд-театр» стекались толпы зрителей, желавших лицезреть восходящую звезду Луизу Райнер [23]23
  Райнер, Луиза (р. 1910) – немецкая киноактриса, награжденная двумя премиями «Оскар», одна из которых за роль в фильме «Добрая земля» (1938). (Прим. ред.)


[Закрыть].

Во многом жизнь шанхайцев, конечно же, осложнилась. На нескольких главных перекрестках постоянно дежурили японские солдаты, и каждый китаец, проходивший мимо, был обязан им кланяться. Если японцы находили поклон недостаточно глубоким или почтительным, они немедленно избивали провинившегося, будь то мужчина, женщина или даже ребенок. Они останавливали трамваи и заставляли кланяться всех пассажиров, а если мимо них шел автомобиль какого-нибудь важного фань куэй с шофером-китайцем, последний был обязан остановить машину, выйти и отвесить японцам глубокий поклон.

Как ни странно, в эту пору в Шанхае пышным цветом расцвел бизнес развлечений. Кабаре и бары ломились от посетителей, а заведения вроде ночного клуба «Большой мир» пользовались такой популярностью, что люди часами простаивали в очередях на улице, чтобы попасть внутрь. Казалось, по мере того как накапливались трудности, шанхайцы вовсю старались отвлечься от них.

В 1938 году стали прибывать первые партии евреев из Европы, которых тут уже ждали. Поначалу большинство беженцев были из Германии и Австрии, но вслед за ними потянулись польские евреи. Европу они чаще всего покидали через Геную, где садились на пароходы итальянской судовладельческой компании Ллойд Триестино. Путешествие до Китая занимало месяц, в течение которого корабли заходили в Порт-Саид, Аден, Бомбей, на Цейлон, в Сингапур, Манилу и Гонконг. Но нигде евреям не было позволено хоть ненадолго сойти на берег. Итальянская компания взимала с них грабительскую двойную плату, а поскольку нацисты разрешали эмигрантам взять с собой лишь один чемодан и двадцать рейхсмарок, в Китай эти несчастные приезжали совершенно нищими.

Но на этом их беды не кончались. Им не разрешали высадиться и на пристани набережной Бунд, поскольку эта территория принадлежала Англии и Франции, а туда евреев-беженцев тоже не пускали. Поэтому бедняги, выложив последние гроши, были вынуждены пересаживаться на китайские джонки, которые доставляли их к причалам на Сучжоухэ, расположенным в двух милях от Бунда вверх по течению реки и находившимся под контролем японцев.

На помощь к ним пришли давно обосновавшиеся в Шанхае евреи родом из Ирака. Врассуны, Эллисы, Кадури и даже покойный Сайлас Хордун в лице приемной дочери Цзян снабжали их деньгами. Беженцев селили в пострадавшие от бомбежек многоквартирные дома в Ханкоу. Состоятельные евреи-сефарды [24]24
  Сефарды – субэтническая группа евреев, выходцы с Пиренейского полуострова, пользующиеся языком, близким к испанскому. (Прим. ред.)


[Закрыть]снабжали детей молоком и открывали бесплатные столовые, стремясь хотя бы поначалу поддержать вновь прибывших.

Поскольку многие из евреев, бежавших от нацизма, у себя на родине были людьми состоятельными, получившими хорошее образование, они достали из чемоданов свои дипломы в рамочках и пошли искать работу. Врачи и инженеры находили ее быстро. Некоторые ученые устроились преподавать в китайские университеты. Врассуны и банк «Гонконг – Макао» – на этом названии для своего банка в конечном итоге остановился Сайлас – помогали единоверцам ссудами. Одни открыли новые предприятия, среди которых была даже фабрика по производству маргарина, другие – часовые мастерские и пошивочные ателье. В Шанхае появились рестораны в европейском стиле, как, например, кафе «Луи», открывшееся на улице Кипящего ключа, или ресторан «Фиэлкер» на авеню Жофре, где подавали изысканные венские блюда. Кабаре «Черная кошка» на авеню короля Альберта предлагало посетителям сатирические представления – столь же язвительные, как те, что давали в Берлине на Унтер-ден-Линден. В Шанхае стало возможным отведать торт «Захер» и штрудель, в кинотеатрах стали показывать голливудские фильмы. Через год еврейская община уже имела свою газету, радиостанцию, симфонический оркестр и театр. Во многих его спектаклях содержались чрезвычайно откровенные выпады в адрес капиталистов вроде Врассунов, Хордунов, Эллисов и Кадури. Никому не нужные дискуссионные клубы разрастались, как сорняки на заброшенном пустыре. В дискуссионный клуб превращался любой стол, где за обедом собирались евреи и где социалисты спорили с капиталистами, верующие – с атеистами, сионисты – с космополитами и старые – с молодыми.

Не каждый еврей мог привыкнуть к Шанхаю. Необычный климат, потеря прежнего статуса, невероятная скученность в Ханкоу, портовом районе на берегу Сучжоухэ, где первоначально поселили беженцев, приводили к тому, что самоубийство среди тех, кто «был всем и стал никем», превратилось здесь в обыденное явление. Однако в большинстве своем евреи, осевшие в Шанхае, понимали, что они в буквальном смысле нашли тихую гавань во время шторма, и изо всех сил пытались обустроить ее под свои потребности. Только оккупированный японцами Шанхай распахнул двери для этих несчастных. Объединенные нации – Великобритания, Америка, Австралия, Новая Зеландия и Канада – разворачивали корабли с еврейскими беженцами и отправляли их восвояси.

Однако двадцать восемь тысяч обосновавшихся в Шанхае евреев были каплей в море по сравнению с числом проживавших здесь китайцев, и жизнь последних под пятой японских оккупантов становилась труднее день ото дня. Кэмпэйтай, тайная полиция Японии, созданная по образу и подобию гестапо, под политическим прикрытием губернатора-предателя Вана Цзинвэя приступила к уничтожению китайских патриотов. Волна террора обрушилась на Шанхай в феврале 1938 года, начавшись с убийства видного китайского издателя Цзай Дяоту. Он был принародно обезглавлен прямо перед главным входом во Французскую концессию. Китайские бизнесмены и журналисты, которых японцы подозревали в симпатиях к патриотам, получали посылки с отрезанными пальцами и гниющими кистями рук как предупреждение о том, что они также значатся в черных списках Кэмпэйтай.

Только последователи Ту Юэсэня, оставшиеся тонги из клана «Праведной руки», храня верность извечной предубежденности против любых иностранцев, давали сдачи. Они расстреливали тех китайских бизнесменов, которые, по их мнению, слишком сблизились с японцами. Одного такого пристрелили напротив отеля «Катэй» раньше, чем его русский телохранитель успел открыть ответный огонь. Люди Ту тоже отправляли посылки, но в них обычно были топоры. Если адресат не хотел внять предупреждению, точно такой же топор вскоре оказывался торчащим из его груди.

Штаб-квартира Кэмпэйтай располагалась но адресу Джесси-роуд, 76. В народе это место называли просто Дом 76. Именно отсюда по городу расходились волны террора, день ото дня становившиеся все более смертоносными. Были взорваны редакции семи газет, а персонал оставшихся забаррикадировался в своих зданиях и отказывался выходить, редакторы и журналисты спали на письменных столах. О новостях они узнавали по телефону, телеграфу или из записок, которые с завернутым в них камнем влетали в окна их кабинетов. Никто не входил и не выходил, иногда – годами.

Весь мир продолжал погружаться в безумие.

Гитлер вторгся в Чехословакию и «вернул» себе Судеты. По ночам звенели стекла, началась новая волна ужаса. Нацисты захватили Польшу. Британия, Франция, Австралия и Канада объявили Германии войну. Нацисты захватили Данию и Норвегию, Францию, Бельгию, Люксембург и Нидерланды. Япония вступила в альянс с Германией, невзрачный человечек с усиками щеточкой горделиво дефилировал по улицам Парижа, немецкие бомбы падали на Лондон, Саутгемптон, Бристоль, Кардиф, Ливерпуль и Манчестер. Несмотря на протесты со стороны Англии и Соединенных Штатов, японцы вторглись в Индокитай. Америка в третий раз избрала искалеченного полиомиелитом президента. Американцы в рамках ленд-лиза начали поставки оружия и оборудования Англии и Советскому Союзу. Великий муфтий Иерусалима выступил по берлинскому радио и поддержал проводимое нацистами уничтожение евреев. На Лондон был совершен массированный авианалет, который длился два дня и две ночи. Лишь благодаря какому-то чуду собор Святого Павла остался нетронутым. Непонятно зачем, Гитлер напал на Советский Союз. На груди и спинах европейских евреев появились желтые звезды. В маленьком польском городке, в герметично закрытой комнате, из баллона был выпущен газ. Немцы взяли Киев и убили 33 771 человека с желтыми звездами на одежде. Пала Одесса. Пал Харьков. Пал Севастополь. Пал Ростов. Но Москва и Ленинград устояли. Все это время американцы держались подальше от «европейской» войны.

В июле 1940 года предатель Ван Цзинвэй опубликовал «черный список», и снова начались убийства.

Одновременно с этим японцы закрыли все китайские игровые дома и курильни опиума, а вместо них открыли собственные. За одну неделю Цзян потеряла три своих заведения, которые располагались за пределами Французской концессии, но считала, что ей еще повезло, поскольку у нее сохранилось главное, «У Цзян», расположенное через дорогу от «Парижского дома» семьи Коломб. И все же она не могла долго сдерживать внутри себя ту ярость, которую испытывала в связи с поведением оккупантов. Много раз ей хотелось выплеснуть наболевшее сестре, но она неизменно сдерживала себя. Мать избрала ее, чтобы управлять благосостоянием семьи и войти в Договор Бивня, но уж больно тяжелые времена наступили сейчас. Май Бао за всю жизнь не пришлось пережить ничего подобного. А она была гораздо, гораздо более темпераментна, чем мать.

– Здесь вам не какая-нибудь вонючая японская забегаловка, где подают похлебку с лапшой, – гневно бросила она пьяному японскому офицеру.

Тот скорчил недовольную рожу и махнул своему толмачу, который услужливо перевел слова прекрасной мадам.

– А ты не гейша, – небрежно обронил офицер и рассмеялся собственным словам.

Прежде чем переводчик успел открыть рот, Цзян, которая узнала слово «гейша», выпалила:

– Никогда не поверю в то, что свинья вроде тебя когда-нибудь имела дело с настоящей гейшей! – Она перевела взгляд на переводчика и добавила: – Ты ведь толмач? Так переведи!

Переводчик повиновался.

Японский офицер внезапно покраснел, а потом прокричал нечто невразумительное. Переводчик ответил быстрым и глубоким поклоном. Было понятно, что он извиняется. Но Цзян этого было мало.

– Скажи своему начальнику, что он находится на территории Французской концессии. Здесь у него нет никакой власти. Тут он должен платить за услуги, которые я либо предоставлю, либо не предоставлю ему – по моему собственному разумению. Повторяю, это уважаемое заведение «У Цзян», а не дешевая токийская обжираловка.

Японец ушел в гробовом молчании, а Цзян удалилась в личные апартаменты, злясь на саму себя. Она вспылила, не сумела сохранить контроль над собой, что недопустимо во время войны и тем более когда твоя сторона проигрывает. К тому же у нее имелись обязательства по отношению к Договору Бивня.

Через несколько месяцев Иностранный сеттльмент потрясло известие об отъезде всех английских и американских военных. Их отправляли на фронт. В июле 1940 года, на следующий день после капитуляции Франции, Французская концессия перешла под контроль правительства Виши [25]25
  Режим Виши – коллаборационистский режим Франции в период оккупации во время Второй мировой войны. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Еще через день американцы эвакуировали на родину всех женщин и сотрудников торговых фирм за исключением руководящих. Большая часть иностранных компаний перевела головные конторы в Гонконг.

Многие британские семьи игнорировали уговоры своего правительства вернуться домой и оставались в Шанхае, не желая расставаться с сибаритским образом жизни на Востоке. В Городе-у-Излучины-Реки, окруженные десятками слуг, они словно сыр в масле катались, а вот в Англии такое мог позволить себе далеко не каждый.

«Все они очень скоро пожалеют, что не уехали», – думал Конфуцианец, поглаживая кончиками пальцев древнюю рукопись, лежавшую перед ним на столе. Он знал историю Договора Бивня лучше, чем кто-либо другой. Когда открылся второй портал, Конфуцианец ни на секунду не усомнился в том, что Человек с Книгой это именно он сам. Точнее, с книгами. Он являлся обладателем редчайшего собрания из двадцати самых ценных конфуцианских текстов, известных под общим названием «Аналекты». Из поколения в поколение Конфуцианцы, входящие в Договор Бивня, бережно хранили его и из рук в руки передавали своим преемникам. Но сейчас перед ним лежал другой, еще более редкий манускрипт, существовавший в единственном экземпляре и внушавший Конфуцианцу уверенность в том, что он и есть Человек с Книгой. В этой книге оставлял записи каждый Конфуцианец на протяжении веков. В ней содержались детальные описания каждого Резчика, каждой Цзян и каждого Телохранителя, когда-либо принесших клятву верности заветам Первого императора. Конфуцианцы оставляли здесь также свои размышления, впечатления и даже глубокие сомнения относительно всей этой затеи с Бивнем. К примеру, Конфуцианец со Священной горы был уверен в том, что Первый император начисто выжил из ума.

«Только безумец, – писал он, – мог казнить тысячи конфуцианских ученых и сжечь все их книги».

Конфуцианец вновь перечитал самую первую запись в книге, в которой превалировали сомнения относительно Бивня и задач, поставленных перед Троими Избранными. Заканчивалась она вопросом: «Но почему Первый император никогда не причинил вреда мне и не приказал сжечь мои книги?»

«Потому что ему было все равно, – подумал Конфуцианец, листая книгу. – Мы невидимое течение, движущееся под фундаментом государства, к нам нужно относиться с уважением, так как в противном случае рухнет все здание».

Конфуцианец пролистал книгу до того места, где начинались чистые страницы, и, затаив дыхание, опустил кисточку в углубление с чернилами на камне для письма. Он будет и дальше поддерживать Договор Бивня, как и все его предшественники, но только при условии, что Договор снова сделает конфуцианцев нужными Китаю. Нет, даст конфуцианцам власть над Китаем!

Он подождал, пока с кисточки упадет капля чернил, а затем записал в книгу свои мысли относительно фигурок, открывшихся во втором портале Бивня, констатировав, что Человеком с Книгой определенно является именно он, отметив также важное значение, которое имеют сестры Сун.

Конфуцианец направил все свои усилия на то, чтобы получить максимум информации об этих трех женщинах. Он получал донесения из десятков различных источников. Все донесения относительно старшей сестры, мадам Чан Кайши, в один голос утверждали, что она одержима приобретательством и жаждет заполучить любой мало-мальски ценный предмет, который попадается ей на глаза. Эти свидетельства целиком и полностью подтверждали правильность полученного ею прозвища: Та, Которая Любит Деньги.

Сведения относительно младшей сестры, вдовы доктора Сунь Ятсена, свидетельствовали о ее бескорыстной добродетели. У Той, Которая Любит Китай, слово, безусловно, не расходилось с делом.

А вот расследование всего, что связано со средней сестрой, любовницей Мао Цзэдуна, выявило множество любопытных зацепок и тайных ниточек, ведущих к разгадке этой темной души. Один из осведомителей Конфуцианца писал, что его товарищ стал фаворитом Той, Которая Любит Власть. Эта дочь Суна буквально затащила его к себе в постель. Молодой человек пытался сопротивляться, но она настояла на своем, а на следующий день переспала с его братом, еще более красивым юношей. Еще трое других конфуцианцев подтверждали, что средняя дочь Суна унаследовала от матери, Инь Бао, ее ненасытные сексуальные аппетиты. И было еще одно странное донесение. Его автор утверждал, что собственными глазами видел, как посреди ночи эта женщина выскользнула из дома, забралась в лодку и направила ее в сторону Пудуна, где обосновались бандиты, пираты и беспринципные лекари, промышляющие абортами.

Конфуцианец неподвижно сидел и ждал, пока разрозненные кусочки информации выстроятся в единую картину. Средняя дочь Суна, являющаяся в настоящее время любовницей Мао Цзэдуна, обладает ярко выраженной сексуальной агрессивностью и нуждается в могущественном воине в качестве союзника. Может ли он использовать дочь Суна, чтобы оседлать этого воина, который привезет его к славе?

Все конфуцианцы были готовы действовать, кроме того, он мог рассчитывать на поддержку со стороны Троих Избранных, разумеется не раскрывая им своих истинных планов. Пришло время привести план в действие.

Он взял кисточку и написал записку молодому конфуцианцу, внедрившемуся в среду коммунистов. Затем начал тщательно одеваться. У него была назначена важная встреча с мадам Сунь Ятсен – Той, Которая Любит Китай.

Конфуцианец посмотрел на спящих сыновей. Чуть ли не с того самого дня, когда родился младший, он был уверен, что именно этот сын станет его преемником, и потому настоял на том, чтобы мальчик учился с младых ногтей. К девяти годам тот уже знал основные каноны конфуцианства и мог свободно изъясняться на английском языке и кантонском диалекте. Скоро, когда конфуцианцы будут править Китаем, этот мальчик займет место возле него.

Продолжая одеваться, Конфуцианец прокручивал в голове сложившуюся ситуацию. Убийца все еще находится в Нанкине, где, согласно нашедшим подтверждение слухам, было наконец создано убежище. Цзян занята своими борделями, которые нужно приспособить к вкусам японцев. Это задача не из легких, и у нее уже не раз происходили стычки с властями.

– Хорошо! – произнес Конфуцианец со злорадством, которое неизменно удивляло его, когда звучало в голосе кого-то другого.

Покончив с утренним туалетом, он расправил плечи. Сегодня будет хороший день – и для Китая, и для конфуцианцев.

Проходя мимо поста с японскими солдатами, Конфуцианец низко поклонился. У него не было ни малейшего желания заявиться на важную встречу избитым и в крови. Японский часовой небрежно махнул рукой, веля ему убираться. Шагая по улице, он чувствовал, что за ним идут все остальные конфуцианцы. Идут навстречу уготованной им судьбе.

Из записной книжки Сказителя

Только во снах возникают легенды.

Из снов о власти выползают чудовища;

Из снов о справедливости появляются монстры.

Самообладание прекращает кошмары, но вместе с ними – и сон.

Ты станешь преследовать меня, пытаясь загнать,

Но я живу внутри твоих кошмаров и зажигаю свет,

Что показывает тебе морду монстра, глядящего из зеркала

В твоей спальне.

Приходит второй рождение.

Я ощущаю его ледяной приход —

Из тающего весеннего снега

Или пепла сгоревшей человеческой плоти.

Но что за дитя появится от такого рождения?

Огонь очищает путь для грядущей чистоты.

Или для грядущего ужаса.

Сказитель поднял глаза от написанного и повторил вслух:

– Или для ужаса.

Ветер подхватил слова с его губ и понес их на запад, по направлению к морю. Жаркие лучи летнего солнца падали ему на плечи, но не согревали. Конфуцианец ощущал, как приближается нечто, приближается издалека, и знал, что это такое.

Когда он потянулся за кисточкой, его рука дрожала.

Идя по оживленным улицам Шанхая, Конфуцианец снова и снова прокручивал в памяти те оскорбления, которые ему и его единомышленникам пришлось вытерпеть от Города-у-Излучины-Реки. Как конфуцианцев лишили положения в обществе, как их познания в области классической литературы перестали хоть что-нибудь значить. Огромный интеллектуальный багаж, полученный ими за годы научных исследований, не значил для обитавших здесь торгашей ровным счетом ничего. Здесь теперь ценились лишь газетные щелкоперы и фотографы. Торговцы предпочитали платить куртизанкам, а ученые голодали и подвергались осмеянию, когда требовали то, что веками по праву принадлежало им. Он думал о том, что Мир Цветов, придуманный некогда одним из ученых, теперь стал местом обитания смазливых шлюх, а в его романтическом соцветии звучал грубый смех и царил грязный секс, мало чем отличающийся от спаривания на ферме, когда бык покрывает корову.