Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Глава двадцать первая
ВЛАСТЬ КОНФУЦИАНЦЕВ

Как только Красная армия вступила на улицы Шанхая, город был взят под контроль с быстротой, удивившей всех. Конфуцианец предоставил в распоряжение коммунистов свои организаторские способности, которыми те не обладали. Его пылающая ненависть по отношению к Городу-у-Излучины-Реки подпитывала ту ярость, с которой он претворял в жизнь стоявшие перед ним задачи.

Он выяснил, что женщины из села испытывают по отношению к городским жителям еще большую неприязнь, чем деревенские мужчины, и поэтому поручил именно им заняться распределением жилой площади, указав, что бывших владельцев зданий следует селить в самых тесных, сырых и непригодных для жизни подвалах. Торговцев надлежало вышвырнуть на улицу, а уличных бродяг – поселить в их жилищах.

По улицам расхаживали патрули из крестьян. У каждого прохожего они требовали предъявить документы, хотя лишь единицы из них могли читать. Все главные перекрестки были превращены в контрольно-пропускные пункты, и прохожего могли трижды остановить на протяжении одного квартала пронзительным криком «Документы!».

Смотрители рассказывали о происходящем легиону уличных писцов, расплодившихся по приказу Конфуцианца, те отчитывались перед сорока его апостолами, а последние, в свою очередь, докладывали лично ему. Докладывали безотлагательно. Даже для Шанхая, привыкшего к бесчисленным шпионам и шпикам, всеохватная сеть уличных осведомителей, созданная Конфуцианцем, была в новинку.

И каждому шпиону было приказано искать человека с татуировкой кобры на спине.

Конфуцианец понимал, что остальные члены Договора Бивня очень быстро узнают о его двойной игре и предпримут против него какие-нибудь действия. Он не собирался предоставить им такой возможности. Теперь, оказавшись в двух шагах от заветной цели, он не позволит, чтобы ему помешали. Ему было известно: одно дело – получить власть, и совсем другое – удержать ее.

Первым делом, освоившись в новом кабинете, Конфуцианец решил заняться Резчиком. Он приказал конфисковать «в пользу государства» всю его коллекцию резных изделий из нефрита и кости. Затем у Резчика отобрали мастерскую. Наконец его, закованного в кандалы, притащили на крыльцо здания, в котором когда-то располагалось сердце империи Врассунов.

Конфуцианец заставил Резчика ждать под проливным дождем битых три часа, прежде чем приказал солдатам ввести его внутрь.

Облаченный в традиционные синие одежды, сцепив руки за спиной, Конфуцианец стоял у высокого окна и любовался роскошным видом на набережную Бунд и все еще не укрощенный Пудун, лежавший по другую сторону Хуанпу. Отпустив солдат, он долго стоял неподвижно и только потом повернулся к Резчику.

Тот был спокоен и держался с обычным для него аристократичным достоинством. Это разозлило Конфуцианца, полагавшего, что, войдя в его кабинет, жертва будет уже частично сломлена. Он сердито подошел к письменному столу, сел и открыл папку.

Резчик не шевелился, хотя его глаза зорко следили за каждым движением Конфуцианца.

– Ты хоть сам понимаешь, что творишь? – наконец спросил он.

– Целиком и полностью, – ответил Конфуцианец, подняв взгляд на пленника. Однако в собственном голосе он услышал дрожь неуверенности и от этого разозлился еще больше.

– Сам того не понимая, ты по-прежнему находишься на службе у Договора, – заявил Резчик.

– Как это? – удивился Конфуцианец.

– Красная армия не любит фань куэй. Возможно, она избавит город от европейцев и вернет его черноволосым.

– Может быть.

– Но ведь твоя истинная цель заключается в другом, верно? Ты стремишься возродить власть конфуцианцев. Глупое желание. История, может, и развивается по спирали, но она никогда не возвращается к битой карте. История опробует различные решения и без сожаления выбрасывает те, которые не оправдали себя. Твоя мечта – это мечта глупца.

– Где Убийца?

– Ты прав, что беспокоишься относительно того, где может находиться Убийца. – На губах Резчика появилась едва заметная улыбка. – Не сомневаюсь, что он собирается уничтожить тебя.

– Так где же он?

– Он достаточно умен, чтобы не сообщать о своем местонахождении ни мне, ни кому другому.

Испепеляющий взгляд Конфуцианца заставил его замолчать.

– Ты хочешь получить обратно свои статуэтки и мастерскую?

– Хотелось бы.

– Тогда расскажи мне, где спрятан Бивень.

– В Багдаде.

– Где именно в Багдаде?

– Понятия не имею, – пожал плечами Резчик. – И ты знал об этом еще до того, как задал вопрос.

Конфуцианец долго смотрел на Резчика, а потом спросил:

– Тебе известно, что такое Тиланьсяо?

Резчик кивнул, и самообладание, похоже, впервые покинуло его.

– Новая тюрьма.

– Да, новая тюрьма. Если я запихну тебя туда, ты больше никогда не увидишь дневного света. Так что подумай как следует о том, где может находиться Убийца и где в Багдаде я смогу отыскать Бивень.

Резчик посмотрел на свои руки, огрубевшие, покрытые шрамами руки человека, привыкшего трудиться. Точно такие же руки были у его отца, у отца его отца и у всех Резчиков до него. Затем он перевел взгляд на изнеженные и пухлые пальцы Конфуцианца. Эти руки никогда не знали мозолей, не резали камень, не говоря уж о кости.

– Я уже сказал тебе, что не знаю ни того ни другого. – Резчик поднял голову. – И никакие угрозы, взятки или пытки не смогут заставить меня…

Резчик услышал звук лопнувшей кожи еще до того, как ощутил боль в щеке, кровь, текущую по лицу, и маленький нож в руке Конфуцианца.

– Ты не можешь заставить меня вспомнить то, чего я не знаю. – Его улыбка стала еще шире.

– Прекрати улыбаться! – закричал Конфуцианец, сам понимая, что это звучит глупо, как вопль обиженного ребенка. – Конвой! – крикнул он. – Уберите его с глаз моих!

* * *

Фон ни на минуту не переставал искать отца, но город был полон солдат. Одни из них выполняли те или иные приказы командиров, другие сидели в казармах без дела, но все без исключения получили указание не вступать в разговоры с местными жителями. Передвигаться по городу становилось все труднее. Мальчик с удивлением обнаружил, что вновь назначенные смотрители и коменданты зданий либо говорят на ужасающем шанхайском диалекте, либо не говорят вовсе и не скрывают презрительного отношения к жителям Города-у-Излучины-Реки.

Фон старался как можно скорее покончить с отведенными ему ночными горшками, чтобы осталось побольше времени на поиски отца, однако вскоре бабка поняла, чем он занят, и добавила к его обычному маршруту несколько новых улиц.

– Почему, бабушка? – чуть не плача, спросил он.

– Потому что работа должна быть сделана, а кто еще будет ее выполнять теперь, когда твой отец ушел? Отцы твоих двоюродных братьев делают свою работу, и только твой глупый папаша предпочел бросить семью и пренебречь обязанностями ради кого-то другого. Так что теперь его работа легла на твои плечи, и это – навсегда.

– Почему навсегда?

– Потому что он не вернется. Повзрослей наконец. Твой глупый отец мертв.

Теперь маршрут Фона проходил по нескольким кварталам Старого города, где он никогда не бывал раньше. И в первый же день работы в древнем городе он наткнулся на весьма необычный ночной горшок одного из новых клиентов. Он пах не так, как другие, и мальчик узнал этот запах. Год назад в наказание за какой-то проступок бабушка заставила его работать в еврейском гетто, расположенном в Ханкоу. И скоро Фон узнал, что горшки фань куэй, как и их кожа, пахнут иначе, чем китайские. Возможно, это было как-то связано с необычным пристрастием фань куэй к сыру и коровьему молоку.

«А им еще кажется странным то, что едим мы!» – подумал тогда мальчик.

И вот теперь здесь, в самом сердце Старого города – перенаселенного и исключительно китайского района Шанхая, – он наткнулся на ночной горшок, пахнущий в точности как те, которые он чистил в Ханкоу.

Фон запомнил адрес, решив вернуться сюда, когда будет время, и разузнать, в чем тут фокус. А потом, сам не зная зачем, сунул руку в карман штанов и нащупал две стеклянные бусинки, которые дал ему отец, прежде чем уйти сражаться за лучший мир.

– Я знаю, что ты не умер, папа, – громко сказал он. – Я знаю, ты жив. Ты жив.

И все это время за ним внимательно следил другой китайский мальчик, всего на несколько лет старше Фона. Он поднес руку к шее и прикоснулся к ожерелью из точно таких же стеклянных бусин.

* * *

Солдатам, казалось, доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие крушить абсолютно все, что попадалось им под руку в заведении Цзян. Эта печальная участь миновала лишь скамью-сундук, которая когда-то служила убежищем для Бивня Нарвала. Цзян прочитала предъявленный ей ордер и удалилась в комнату, которую она для себя по привычке называла маминой спальней. Еще до прихода коммунистов она вывезла из дома все мало-мальски ценные вещи и сообщила самым уважаемым клиентам, где ее можно будет найти в будущем. Несмотря на вполне оправданные опасения, она обосновалась в маленьком доме в Пудуне и наняла в качестве охраны двух тонгов из клана «Праведной руки». Еще двое тонгов постоянно дежурили в лодке, перевозившей ее клиентов через Хуанпу: от Бунда до Пудуна и обратно.

Громкий стук в дверь спальни заставил ее вскочить. Открыв дверь и увидев на пороге Конфуцианца, Цзян искренне удивилась. Она всегда считала его трусом, который скорее заставит других выполнять за себя грязную работу.

– Входи, – сказала она.

Конфуцианец шагнул в ее спальню и закрыл за собой дверь.

«Слава Небесам, что дочь находится у сестры и ей ничего не угрожает», – подумала она.

– Ты говорила с Резчиком? – спросил Конфуцианец.

– Он связался со мной после вашей милой беседы в твоей конторе. Как ты ощущаешь себя, сидя в кресле великих Врассунов?

– Я спрошу тебя о том же, о чем спрашивал Резчика, – проговорил Конфуцианец, пропустив ее язвительный вопрос мимо ушей.

– А я отвечу так же, как отвечал он. Я не знаю ни где находится Убийца, ни где именно в Багдаде спрятана реликвия.

Конфуцианец шагнул к женщине и наотмашь хлестнул ее ладонью по лицу.

– Ты одета неподобающим образом для того, чтобы ублажать ученого.

Цзян побледнела и склонила голову набок.

– На столе стоит чай, – сказала она. – Я вернусь через минуту. Нужно же мне одеться подобающим образом.

Конфуцианец сел, наблюдая, как женщина легкой походкой выходит из комнаты. Чай был превосходным. Он чувствовал, что наконец-то занял место, принадлежащее ему по праву.

Вскоре Цзян вернулась, одетая в классический наряд куртизанки.

Он встал, и на миг в груди у него перехватило дыхание.

– Ты читал «Сон в красном тереме»? – спросила Цзян и раскрыла веер.

* * *

За неделю до того, как коммунисты окончательно заняли Шанхай, Цзян встретилась с Убийцей.

– Конфуцианец прикроет мой бизнес. Коммунисты придерживаются чрезвычайно пуританских взглядов, но действия Конфуцианца, направленные против меня, будут сугубо формальными.

– Он к тебе неравнодушен? – вздернул бровь Убийца.

– Он считает меня куртизанкой, а себя ученым.

– Как в старинных книгах?

– Совершенно верно. Но мне до этого нет дела. Я уже перевела свой бизнес на новое место.

– Хорошо, – откликнулся Убийца и потянулся за чашкой с чаем. – Ты не представляешь для него серьезной опасности, так что тебе ничто не грозит. Он боится меня. – Лицо Убийцы потемнело. – Я уже вывез семью из города.

– Ты думаешь, Конфуцианец способен…

– Подумай сама, Цзян. Он будет стремиться к тому, к чему стремился любой правитель Поднебесной начиная с Первого императора, – к легитимности. Ее он может обрести благодаря Бивню. А мою семью он мог бы использовать, чтобы… – Убийца не закончил фразы. – Ты принесла купчую на дом в Багдаде, как я просил?

Цзян колебалась.

– Если не отдашь документ, тебе может грозить серьезная опасность. Ты – храбрая женщина, но у тебя есть ребенок, и, кроме того, не каждому дано выносить физическую боль.

Цзян долго смотрела на сильного мужчину, сидевшего напротив нее, потом достала из широкого рукава купчую на дом в Багдаде, где хранился Бивень.

– Ты читала эту бумагу? – спросил Убийца.

– Нет. И не смогла бы, даже если бы захотела. Она написана на фарси, а я не знаю этого языка.

– Ну и ладно, – сказал Убийца, пряча документ в карман. – А теперь готовься. Конфуцианец не заставит себя ждать и очень скоро появится здесь.

– И ты тоже готовься, старый друг, – ответила Цзян.

– Я готовлюсь всю жизнь, – грустно произнес Убийца.

* * *

Шанхай всегда являлся котлом, в котором варилась густая похлебка всевозможных слухов и сплетен. Слухи развлекали жителей Города-у-Излучины-Реки и помогали им выжить. Китайцы – практичные люди, и, если тот или иной слух продолжал циркулировать в течение долгого времени, они делали единственный логичный вывод: значит, за ним что-то есть. Дыма без огня не бывает. А сейчас слухи, гулявшие по Шанхаю, неизменно возвращались к Нанкину и рыжеволосому фань куэй, который летал по воздуху над огнем с китайским ребенком на руках.

Конфуцианец приказал своим людям выяснить, что стоит за этой сплетней. Информация, которую они привезли из Нанкина, разумеется, была противоречивой, но многие детали повторялись и подтверждали неправдоподобную историю.

Один в огромном кабинете, Конфуцианец размышлял о том, может ли быть правдой невероятная история о летающем фань куэй с ребенком. Барабаня по подоконнику длинными ногтями, он задал себе два очень простых вопроса. Во-первых, что могло положить конец мародерству японцев в Нанкине? Во-вторых, что могло заставить их признать китайскую зону безопасности в захваченной ими древней столице? Он не имел представления, какие реальные события вызвали рассказы о большом огне, вспыхнувшем вокруг того места, которое затем стало убежищем. Они звучали странно, как истории из Библии длинноносых.

И все же он не был готов отвергнуть ни одну из версий. Убийца находился на свободе, и это делало положение Конфуцианца весьма опасным.

А потом он вспомнил о рыжеволосом фань куэй, которого японцы раздели догола и привязали к столбу на Бунде. Тот человек исчез сразу же после того, как Убийца сообщил, что вместе с членами своей Гильдии отправляется в Нанкин. Мог ли это быть один и тот же человек? И могло ли быть так, что сейчас он находится рядом с Убийцей?

Конфуцианец хлопнул в ладоши, вызывая помощника. Когда тот вошел в кабинет, он отдал ему простой приказ:

– Найдите рыжеволосого фань куэй и приведите его ко мне. – Помощник почтительно кивнул и направился к двери, но Конфуцианец остановил его, громко откашлявшись. – Если с ним будет ребенок, приведите обоих. – Помощник опять кивнул, а Конфуцианец, погрозив ему женственной рукой, предупредил: – Поторапливайтесь!

Тысячи внимательных глаз по всему городу принялись искать рыжеволосого фань куэй, но первым его нашел маленький мальчик. Нашел благодаря тому, что один ночной горшок в Старом городе пах так, как пахнут ночные горшки белых людей.

* * *

Фон опасался, что не сможет больше нести свою вахту. Он очень устал. Закончив перед восходом солнца рутинную работу у дома Чжунов, он исчез, чтобы продолжить выслеживать белого человека в чреве Старого города. Наблюдать за дверью дома, возле которого стоял тот самый горшок, не составляло труда. На улице уже было много народу, поэтому, не привлекая к себе внимания, Фон просто уселся на кромку тротуара напротив дома и стал ждать.

Полуденная жара уже вступила в свои права, и мальчик клевал носом. Если он не поспит хоть немного, следующей ночью он не сможет работать, и бабушка побьет его. Фон уже собрался было уходить, как вдруг из дома вышел красивый китайский мальчик, года на два или три старше его. Но внимание Фона привлек не сам мальчик, а ожерелье у него на шее.

Тут мальчик повернулся к нему, и Фон понял, что его вычислили. Он вскочил на ноги, но в этот момент чья-то сильная рука схватила его за шею и потащила через дорогу. На руке была вытатуирована королевская кобра.

Фон вырывался, но мужчина оказался слишком силен. Он затащил Фона в подвал и швырнул к стене.

Дверь с шумом захлопнулась, под потолком вспыхнула лампочка.

– Ну, – спросил мужчина с татуировкой на руке, – и что же ты здесь вынюхивал?

Фон не знал, что ответить, поэтому сказал первое, что пришло ему в голову:

– Ищу отца.

– Твоего отца здесь нет, мальчик, – обдумав услышанное, ответил Лоа Вэй Фэнь.

– У вашего сына есть ожерелье, – выпалил Фон.

Мужчина с коброй на руке выкрикнул какое-то имя, и в подвал вошел мальчик.

– Этот парень пытался украсть твое ожерелье.

– Ничего подобного! – взвился Фон, но прежде чем он успел сказать что-то еще, в дверь вошел белый человек с рыжими волосами.

– Что здесь происходит? – спросил он на английском языке.

– Лоа Вэй Фэнь думает, что он собирался украсть мое ожерелье, – пояснил мальчик.

Фань куэй подошел к Фону и сморщил нос.

– От тебя не очень-то приятно пахнет, сынок.

– От вас тоже, – парировал Фон на шанхайском диалекте.

– Мне это уже говорили, – рассмеялся белый человек. – Говорили много раз.

Фон сунул руку в карман, вытащил стеклянные шарики, подаренные отцом, и показал мальчику.

– У меня тоже есть такие.

– Где ты их украл? – Убийца мгновенно отобрал бусины у Фона.

– Я не вор. Мне их подарил отец.

– Отец, которого ты ищешь?

Мальчик кивнул, и в ту же секунду из его глаз брызнули слезы.

– Пожалуйста, помогите мне найти папу. Я так давно его не видел.

Максимилиан расспросил Фона и, выслушав историю о том, как отец ушел воевать, снова вернулся к разговору о бусинах.

– Так ты утверждаешь, что их тебе дал отец?

– Да.

– А где он их взял?

– В театре.

– Он купил их в театре?

– Нет, не купил. Они упали.

– Упали?

– С шеи Сказителя. Он играл Принцессу в спектакле «Путешествие на Запад», и у него на шее было ожерелье. Потом оно порвалось, бусины упали и раскатились, и мой отец подобрал их.

– И украл.

– Нет, нет! Мой отец никогда не сделал бы этого. После спектакля он вернул их Сказителю, и тот в благодарность подарил ему две бусины. А он отдал их мне перед тем, как уйти, чтобы сражаться за лучший мир.

– Я верю ему, – сказал по-английски Максимилиану второй мальчик.

– Я тоже, сынок, – кивнул Максимилиан. Затем опять повернулся к Фону и попросил: – Расскажи мне еще раз о том, как появились у тебя эти бусины.

Фон снова стал рассказывать про пекинскую оперу, про спектакль «Путешествие на Запад», который смотрели они с отцом и в котором главную роль играл Сказитель. Он не забыл упомянуть и палочку, изображавшую лошадь. Ту самую палочку, которая, зацепившись за ожерелье, порвала его. Когда Фон закончил, Максимилиан обернулся к стоявшему рядом с ним мальчику и сказал по-английски:

– Бусины, из которых сделано твое ожерелье, были на ожерелье твоей матери. Бусины этого мальчика принадлежали Сказителю. И те и другие – уникальны, я никогда не видел таких прежде. Возможно, твоя мать и Сказитель как-то связаны.

Мальчик прикоснулся к стеклянным шарикам у себя на шее и переспросил:

– Моя мама и Сказитель?

– Да, вполне возможно.

– Мы до сих пор не решили, что делать с мальчишкой, – вмешался Лоа Вэй Фэнь. – Он видел тебя, а за твою голову назначена награда.

– Я никому не скажу! – крикнул Фон. – Никогда!

Максимилиану хотелось рассмеяться, но он сдержался.

Он присел рядом с мальчиком.

– Я верю тебе, но нехорошие люди могут силой вырвать у тебя признание.

Фон так отчаянно замотал головой, что Максимилиан испугался, как бы у него не сломалась шея.

– Этот фань куэй – твой отец? – спросил Фон, посмотрев на другого мальчика.

– Теперь – да, – мотнул головой тот. – Мой другой отец умер.

Внезапно Фон громко всхлипнул, и из его груди стоном вырвалось:

– И мой тоже.

Максимилиан притянул Фона к себе и провел ладонью по его волосам:

– Не пугайся. Теперь ты среди друзей.

Фон прижался головой к груди белого человека и плакал до тех пор, пока у него не закончились слезы.

* * *

Было уже очень поздно. Цзян услышала какой-то звук, донесшийся от окна, потянуло ветерком, и в комнату бесшумно спрыгнул Убийца. Цзян включила лампы и сказала:

– Вообще-то в моем доме существуют двери, Лоа Вэй Фэнь.

– А у дверей – шпики, которые будут счастливы получить награду за мою поимку.

– Это верно. Зачем ты пришел?

Он рассказал ей про Фона и про то, что за головы рыжеволосого фань куэй и его мальчика объявлена награда.

– Сколько лет этому мальчику?

– Восемь. Он родился в Нанкине.

– Ага, – проговорила Цзян, – выходит, он вдвое старше моей дочери. – Она внимательно смотрела на Убийцу, желая увидеть, как он отреагирует на упоминание о ее японской дочери. Когда никакой реакции не последовало, она продолжала: – Спрятать китайского мальчика дело нехитрое.

– Мальчик не согласится расстаться с фань куэй. Тот для него как отец.

– Это все осложняет. – Цзян встала с кровати, налила в чашку горячей воды из термоса и отпила несколько глотков. – Есть один человек, который у меня в долгу. Он может спрятать даже белого человека в азиатском городе.

* * *

Сказитель был неописуемо удивлен, когда во время репетиции повернулся и увидел Цзян, стоявшую возле кулис. Объявив перерыв, он отпустил актеров и изящной походкой двинулся к тому месту, где стояла нежданная гостья.

– Вы мой должник, – без всяких предисловий проговорила Цзян.

– Я помню, – ответил Сказитель.

– И теперь я хочу, чтобы вы отдали мне долг.

– Всегда с радостью, если только смогу, – настороженно ответил Сказитель.

– Сможете, уверяю вас. – Цзян повернула голову и кого-то позвала. К ней подошла застенчивая, похожая на японку девочка в очках и взяла ее за руку. – Ты сейчас должна вернуться к моей сестре, – проговорила Цзян на довольно сносном японском. – А пока познакомься, Акико, это знаменитый Сказитель. Поздоровайся с ним.

– Здравствуйте, – сказала девочка по-китайски.

– Это ваша…

– Да, это моя дочь, Сказитель, а долг мне вы должны будете отдать сегодня ночью, после захода луны. Приготовьтесь.

* * *

Цзян решила лично сообщить о своих планах Лоа Вэй Фэню.

– Нынче ночью? – уточнил он.

– Да, после захода луны.

Убийца покачал головой.

– В чем дело? – спросила Цзян.

– А куда девать нашего нового маленького знакомца?

– Ты сможешь исчезнуть после того, как уедут рыжеволосый фань куэй и его сын?

– Легко.

– Значит, не имеет смысла и дальше держать в плену маленького уборщика ночных горшков.

Убийца задумался. Что-то в этом мальчике тронуло его душу. Наконец он кивнул.

За час до захода луны Лоа Вэй Фэнь вывел Фона обратно на улицу.

– Если ты снова придешь сюда, чтобы повидаться с нами, нас здесь уже не будет. Так что отправляйся домой, мальчик.

Фон в нерешительности переминался с ноги на ногу.

– Ты чего? – спросил Лоа Вэй Фэнь.

– А вы не могли бы вернуть мне бусины, подаренные отцом?

Убийца сунул руку в карман, вытащил бусины и положил их в маленькую ладошку мальчика.

– Спасибо, – поблагодарил тот и, сделав два шага, остановился. В следующее мгновенье он бросился на грудь Лоа Вэй Фэню и крепко прижался к нему.

Лоа Вэй Фэнь ласково погладил мальчугана по голове и сказал:

– Крепись, сынок. Сейчас мы все должны быть стойкими и храбрыми.

Фон кивнул, хотя уже устал от того, что все призывают его быть храбрым. Он опустил взгляд на бусины в своей руке, а когда вновь поднял глаза, Лоа Вэй Фэня уже не было.

* * *

После захода луны пылинки от старых театральных сидений поднялись в широкие полосы света, струившегося со сцены, и воздух наполнился крохотными пляшущими звездочками. На сцене находился Сказитель в богатом убранстве Принцессы Востока. Он выполнил сложную комбинацию шагов, поднял руку к голове, нагнул одно из павлиньих перьев, которыми был украшен его головной убор, и зажал его в зубах. Затем он выгнул спину, повернулся к зрительному залу и, балансируя на одной ноге, принял столь причудливую позу, что у Убийцы перехватило дыхание. Осознание того, что все это делает мужчина, одетый в женские одежды, делало зрелище еще более захватывающим.

– Хоа! – от всей души закричал Убийца, и Сказитель, не меняя позы, благодарно наклонил голову в его направлении.

Затем он развернулся, выполнил еще одну замысловатую комбинацию шагов и сделал сальто, даже не прикоснувшись руками к сцене, после чего достал бамбуковую палку с прицепленным к ней конским хвостом и проскакал через всю сцену, причем с такой грацией и изяществом, что его голова оставалась неподвижной.

Из темноты послышалось еще одно «Хоа!». Оно принадлежало Цзян, сидевшей позади Лоа Вэй Фэня. Принцесса остановилась. Красный грим вокруг глаз стал таять на ее лице и струйками побежал по намазанным белилами щекам. В этот момент каждый был готов поклясться, что это текут кровавые слезы.

И вдруг Принцесса Востока, как по волшебству, превратилась в уже немолодого мужчину, Сказителя. Он прошел вперед, сел на краю сцены и повесил на плечо полотенце.

– Вы готовы вернуть мне долг?

– Честный человек всегда отдает долги, – устало кивнул Сказитель.

Лоа Вэй Фэнь негромко свистнул. Открылась боковая дверь, и в зал вошли Максимилиан и его китайский сын. Мужчина сразу же закрыл за собой дверь. Они стояли в густой тени и ждали.

Сказитель быстро встал и подошел к левой кулисе. Софиты на сцене погасли, и зажглась единственная лампочка торшера, стоявшего посередине сцены.

Убийца напрягся и обернулся: позади него стоял Сказитель.

– Я уже видел вас, – сказал он.

– Где?

– Давным-давно, много лет назад, в каком-то другом месте. В спектакле.

Лоа Вэй Фэнь знал о своем знаменитом предке, который действительно играл в пьесе прежней Сказительницы, но вряд ли Сказитель мог иметь в виду того Убийцу.

– Я очень благодарен вам, – повернувшись к Цзян, проговорил Сказитель.

– За что? – удивилась она.

– Я понял, как нужно играть Принцессу, наблюдая за вами.

– Ваши слова делают мне честь. – Впервые за многие, многие годы Цзян залилась краской.

Сказитель дотронулся до ее лица кончиками пальцев – так легко, что она даже не была уверена, действительно ли он прикоснулся к ней. Ее тело неожиданно пронзила молния желания, а потом – грусть. Такая глубокая, что Цзян отвернулась, чтобы мужчина не видел ее лица.

– Пусть они поднимутся на сцену, – сказал, отступив назад, Сказитель.

Через несколько секунд Максимилиан и его сын впервые в жизни вышли на театральную сцену. Позади них горела лампа, поэтому из зрительного зала они выглядели двумя темными силуэтами на светлом фоне.

– Вы можете поднять мальчика? – спросил Сказитель из темноты зала.

Максимилиан поднял сына на руки.

Лоа Вэй Фэнь пытался понять, зачем Сказителю это понадобилось.

– Теперь медленно повернитесь вправо. Нет, нет, вы поворачиваетесь влево, а нужно вправо. Хорошо. Поднимите его над головой.

Максимилиан выполнил просьбу.

– Хоа! – воскликнул Сказитель и запрыгнул на сцену.

Максимилиан поставил сына и посмотрел на стройного, еще не старого мужчину в костюме и гриме Принцессы. Он не знал, что сказать, и только выдавил из себя:

– Спасибо за помощь…

– Ведь это вы тот голый человек, который сдирал с себя куски кожи, верно?

– Да, – ответил Максимилиан, бросив взгляд на Убийцу.

– А это… – Сказитель взглянул на красивого китайского мальчика, стоявшего рядом с рыжим фань куэй.

– Мой сын, – закончил за него Максимилиан.

Мальчик встретил взгляд мужчины, даже не моргнув.

Тогда Сказитель повернулся к темному зрительному залу.

– Вы привели свою японскую дочь, Цзян? – спросил он.

– Нет, – ответил вместо нее Лоа Вэй Фэнь, – это было бы чересчур опасно.

– Ага, – понимающе протянул Сказитель и вновь перевел взгляд на рыжеволосого фань куэй и его сына. – Если белый человек может иметь китайского сына, а китайская женщина способна любить дитя, рожденное от японского насильника, значит, мир действительно изменился.

В этот момент его внимание привлек какой-то блеск возле горла стоявшего на сцене мальчика.

– Что это такое? – спросил он внезапно охрипшим голосом.

Максимилиан, внезапно почувствовав какую-то опасность, привлек сына к себе.

– Что это такое, я спрашиваю? Что у тебя на шее, мальчик?

– Это бусины от ожерелья моей мамы, – шагнув вперед, ответил мальчик.

Сказитель сорвал ожерелье с шеи мальчика, и бусины со стуком покатились по доскам сцены. Сказитель собрал их, поднес к свету лампочки и стал внимательно рассматривать. А затем он изогнул спину, будто по волшебству превратившись в Принцессу Востока, зажал зубами оба павлиньих пера с головного убора, принял невероятную позу, и из глубины его сердца вырвался такой отчаянный крик, которому суждено было звучать в ушах Убийцы, Цзян, Максимилиана и его сына до конца их дней.

* * *

Они сидели в гримерке Сказителя, пили горячий чай, и Максимилиан рассказывал историю рождения его сына и смерти Цзяо Мин. Сказитель слушал, повесив голову на грудь. Когда голос Максимилиана умолк, наступило долгое молчание.

– Оказывается, у меня есть внук, – сказал Сказитель, посмотрев на мальчика.

– А у меня – сын, – добавил Максимилиан.

Сказитель медленно кивнул.

– Видимо, это и впрямь новый мир, коли у китайского мальчика может быть рыжеволосый отец и черноволосый дед.

– Этот мир лучше того, что был прежде, – заметил Максимилиан.

Все замолчали. Сказитель сдернул с плеча полотенце и принялся стирать с лица грим. Принцесса Востока исчезла, и вместо нее появился Сказитель с усталыми и грустными глазами.

– Мне нужно сделать еще кое-что, прежде чем я выведу вас на сцену и стану учить.

– Учить чему?

– Играть.

– Во что играть?

– Не во что, а где. Играть в моей новой пьесе. Вы не можете оставаться в театре, если не умеете играть.

– И кого же я буду играть?

– Конечно же, Заблудившегося крестьянина с сыном, на которых нападает Обезьяний царь. Но сначала – мое дело.

Он рассказал им о том, как спрятал свою часть ожерелья Цзяо Мин в отверстии, оставшемся от столба, к которому некогда был привязан Максимилиан, и добавил, что бусины нужно забрать.

– Я заберу их, – вызвался Лоа Вэй Фэнь.

– Нет, – непререкаемым тоном возразил Сказитель. – Это должны сделать сын Цзяо Мин, его отец и дед. Мы сами достанем то, что принадлежало нам.

* * *

В полдень следующего дня набережная Бунд была заполнена крестьянами и солдатами. Последние проверяли документы у всех прохожих, желая убедиться, что среди них нет уличных торговцев и коробейников. И тысячи глаз шарили по сторонам в поисках рыжеволосого фань куэй.

Мао стоял у окна, выходящего на Бунд. Ему не терпелось покончить с делами в Шанхае и вернуться на север. Рядом с ним стоял Конфуцианец.

А потом со стороны Пудуна появилась лодка. Она плыла прямо в сторону пристани на Бунде. Тут же несколько шлюпок речного патруля рванулись наперехват, но лодка оказалась проворнее и ушла от погони. Когда она приблизилась к пристани, глазам коммунистической публики, собравшейся на набережной, предстало невероятное зрелище. Цзян, облаченная в костюм древней куртизанки, стояла на корме, держа за руку свою японскую дочь, и пела.