Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

– Потому что Договор завершился. Завершился успехом. Ты видишь Семьдесят Пагод?

Когда Конфуцианец видит Семьдесят Пагод на стенах вокруг себя, его рот открывается, но с губ не срывается ни одного звука. Ветер из глубины веков поворачивает его лицо сначала влево, где, словно пригвожденная к месту, стоит Цзян, излучая свой собственный свет, а потом – вверх, где он встречается взглядом с улыбающимся Лоа Вэй Фэнем. Царит абсолютная, безбрежная тишина. А потом Цзян видит, как в буре чувств, бушующей на лице Конфуцианца, сменяя друг друга, возникают картины. Воинствующее конфуцианство у власти… Великие страдания… Казни тысяч людей… Страшный голод, уносящий больше жизней, чем восстание тайпинов… Кровавая бойня на огромной площади…

Двери старого театра распахиваются. Публика и Сказитель с изумлением видят, как по центральному проходу, пританцовывая, движется Дракон из бамбука, бумаги и шелка. В двадцати футах от сцены он останавливается.

Тишина.

Сквозь прорези в глазах Дракона старый император видит изображения Семидесяти Пагод и поднимает голову чудища вверх. Он видит стоящего на балке Лоа Вэй Фэня, затем Конфуцианца, застывшего возле Мао, и Цзян, держащую на руках японскую красавицу дочь. Он кивает, и голова Дракона делает то же самое.

– Не сейчас, – говорит он тихо. – Скоро, но не сейчас.

Дракон поднимается на сцену.

Сказитель отступает назад.

Дракон проходит прямо над струей пламени, бьющей из сцены, и с гулким звуком «вуффф» его охватывает огонь. Он описывает большой круг, а потом бежит к сцене прямо на портрет Мао и пробивает его.

Сказитель чувствует, как усиливается жар. Он опускает взгляд. Пламя, охватившее Дракона, подожгло полы его костюма.

Сцена превращается в озеро танцующего огня. Он смотрит вверх и там, в проеме люка, видит лица Максимилиана и внука. Он видит Лоа Вэй Фэня, стоящего на балке стропил. Он ощущает присутствие в глубине зала Цзян и ее японской дочери. Он видит стоящих за кулисами мальчика-золотаря и Резчика. И – Дракона, который объят пламенем и, словно безумный, мечется по сцене.

Затем он чувствует что-то горячее на лице и понимает, что от невыносимого жара загорелся его грим. В ноздри заползает запах горящей плоти, но ему все равно. Силуэты Семидесяти Пагод словно навечно отпечатались на огромном шелковом портрете Мао Цзэдуна. И тут он видит, как из огня выходят фигуры. Они приближаются к нему. Первая Сказительница, кроткий рыбак, рыжеволосый фань куэй, а за ними – еще, и еще, и еще. Они протягивают к нему руки, и он идет им навстречу.

А потом огонь перекидывается на портрет Мао. Сначала вспыхивает внешнее кольцо и горит по часовой стрелке, затем – внутреннее, и огонь по нему распространяется против часовой стрелки. И Семьдесят Пагод исчезают, как кровавые слезы Ли Тяня в темнеющем небе. Как сны на рассвете.

* * *

Максимилиан и его сын добрались до причала на Бунде как раз вовремя, чтобы подняться на борт большого корабля Британской восточно-индийской компании. Максимилиан держал сына за руку. Паруса поймали ветер и надулись в сторону правого борта, за которым медленно проплывали здания, выстроившиеся вдоль набережной.

– А дедушка…

– Он теперь с древними, – сказал Максимилиан.

– А мы?

– Мы едем домой.

– Но мой дом – это Шанхай, отец.

– Да, это так, сынок. Твой дом – здесь.

– Я вернусь сюда, отец, – сказал мальчик.

Максимилиан посмотрел на сына. Лицо мальчика приобрело новые, жесткие черты. Его глаза были темными, как обсидиан.

– Я скоро вернусь сюда, – повторил он.

Максимилиану было трудно смотреть сыну в глаза. Он чувствовал правду в словах мальчика и ощущал, как приближается волна боли.

– Ты сотворишь здесь великие дела, – сказал он. – Я уверен в этом. – Посмотрев на здания Бунда, он продолжил: – Но мне и таким, как я, этого не дано. Время, отпущенное моей семье в Поднебесной, подошло к концу. Я последний из Хордунов, кто жил в этом великом городе.

А потом он заметил, что сын сжимает в руке цветок – живую красную гортензию.

– Откуда у тебя это? – спросил он.

– Мальчик-золотарь подарил мне его на счастье.

Максимилиан кивнул. Прекрасный цветок от мальчика-золотаря. Очень по-китайски.

* * *

– Возможно, пришло время вернуть Бивень к излучине реки, – проговорил Резчик, когда они карабкались на вершину холма.

– Нет, время еще не настало, но когда-нибудь оно придет, – ответил Лоа Вэй Фэнь.

– Что мы будем делать теперь? – спросил Резчик.

– Ждать, – сказала Цзян.

– Ждать чего? – не отступал Резчик.

– Пока Конфуцианец выполнит задачу. В своем высокомерии он не видит того, что по-прежнему находится на службе у Договора.

– Ты не собираешься…

– Убить его за то, что он предал Договор? – перебила Цзян. – Нет. Город-у-Излучины-Реки пережил Эпоху Белых Птиц на Воде и теперь принадлежит народу черноволосых – единственному, который может построить Семьдесят Пагод.

– Но коммунисты…

– Это всего лишь еще одна случайная рыба, заплывшая в великое море по имени Китай.

Лоа Вэй Фэнь повернулся к Резчику:

– Тебе нужно уехать из Шанхая. Конфуцианец непременно захочет покарать тебя.

– Он уже отобрал у меня мастерскую и все мои работы. Чем еще он может мне навредить?

– Приведи ко мне своего сына, – сказал Лоа Вэй Фэнь.

– И что ты с ним…

– Он отправится со мной и моими сыновьями.

– Куда же?

– Далеко. Подальше отсюда. Туда, где мы будем ждать возвращения священной реликвии. Не спрашивай меня, что это за место, я все равно не скажу тебе.

Резчик кивнул и обещал привести сына еще до рассвета. Наконец, когда они оказались на вершине холма, Лоа Вэй Фэнь обратился к Цзян:

– А тебе Конфуцианец не навредит?

– Надеюсь, что нет.

– Почему?

– Он думает, что любит меня.

Убийца понимающе кивнул и спросил:

– Могу я попросить тебя о последней услуге?

– Разумеется.

– Позволь мне подержать твою дочь.

Цзян склонила голову в знак согласия.

Лоа Вэй Фэнь взял за руку девочку, в жилах которой текла наполовину японская кровь, поднял ее и нежно поцеловал в лоб.

Цзян хотела что-то сказать, но Лоа Вэй Фэнь приложил палец к ее губам.

– Я должен был сделать это еще тогда, когда увидел ее в первый раз.

– Мы еще когда-нибудь… – Цзян украдкой вытерла слезу.

– Нет, мы больше не встретимся никогда. Но наши дети или внуки – непременно. И вместе с Бивнем они будут наблюдать, как у излучины реки растут Семьдесят Пагод и воплощается Пророчество Первого императора. А теперь – смотрите!

Стоя на вершине холма на дальнем изгибе Хуанпу, Резчик, Убийца, Цзян и ее японская дочь смотрели, как могучий корабль, подобно Белой Птице на Воде, поймал ветер и с фань куэй на борту через сто с лишним лет двинулся прочь от Шанхая – по великой реке, по направлению к морю.

Эпилог
ЭПОХА СУХОЙ ВОДЫ

Пребывая в надежном укрытии, в Багдаде, лежа под полом второго этажа дома, в котором проживает большое семейство торговца Абдуллы, Священный Бивень продолжает раскрывать свои тайны. Хотя этого никто не видит, пророческий план Первого императора раскрывается по мере того, как Бивень медленно разрушается в сухом воздухе месопотамской пустыни.

Раздается негромкий треск, и филигранная резьба на его поверхности трансформируется и дарит миру новую идею. Над порталом Человека с Книгой магическим образом появляются буквы, которые складываются в слова: «Эпоха Сухой Воды». А затем словно ветры безумия, подхватив эти слова, переносят их за тысячи миль на запад. И люди в Шанхае начинают называть время, наступившее после воцарения Мао, – время, когда Пекин на протяжении сорока лет начисто игнорировал Город-у-Излучины-Реки, – Эпохой Сухой Воды.

Послесловие автора

Роман «Шанхай» – это произведение художественной литературы. Некоторые исторические факты и персонажи изображены в нем достоверно и точно, в обращении с другими автор позволил себе некоторые вольности.

Для начала нужно сказать, что в Шанхае нет никакого Муравейника. Учитывая то, что совсем близко протекает река Хуанпу, построить такой подземный город было бы просто невозможно. Тем не менее улицы – именно такие, какими они описаны, расположение основных зданий указано точно. Ресторан «Старый Шанхай» существует, так же как и экзотические блюда, которыми угощаются Чарльз и Сайлас во время первой встречи. Существуют также храм городских богов-покровителей, сады Юйюань, различные чайные и храм Лунхуа. Надеюсь, я описал их достаточно точно. Пудун действительно в течение долгого времени являлся крайне опасным местом, хотя Шанхай никогда не называли Городом-у-Излучины-Реки.

Описание торговли опиумом в целом достаточно точное, а крупные торговые компании, действующие в Шанхае, существовали в действительности. Одной из них – в книге она названа торговым домом Врассунов – на самом деле была дарована монополия на прямую торговлю между Англией и Китаем. Компания, однако, утратила эту монополию значительно раньше срока, указанного в книге, и не существует никаких свидетельств того, что причиной стали интриги и вымогательство.

Первый император, который построил Великий канал, соединивший Янцзы с Пекином, на самом деле впервые объединил Китай, и его заслуги перед страной не меньше, чем говорится в книге. Он действительно преследовал конфуцианцев, сжигал их книги и посылал людей в самые отдаленные концы своей необъятной империи с заданием найти камень, который даровал бы ему вечную жизнь. Утверждают, что Первого императора и впрямь нашли замерзшим на вершине – обнаженного и с круглым камнем, прижатым к промежности.

Было бы сложно придумать персонаж более эксцентричный и злодейский, чем реальная вдовствующая императрица Цыси, которая убила не одного императора и отправила на тот свет собственное дитя. Она действительно пережила последнего императора и, по всей видимости, отпраздновала победу именно так, как описано в книге.

Сайлас Хордун – реальное лицо, он действительно взял в жены китайскую куртизанку, чем шокировал обе этнические общины. История о том, как они усыновили двадцать китайских беспризорников и вырастили их, как собственных детей, в своем поместье, расположенном в саду за высокими стенами, тоже является чистой правдой. Тем не менее Ричард и Макси Хордуны – персонажи вымышленные. Не было и Больших шанхайских автогонок.

Подлинный Чарльз Сун работал мальчиком на побегушках в бостонском баре, посещал семинарию на юге Соединенных Штатов и приехал в Шанхай в качестве миссионера Южной методистской епископальной церкви. Потом он основал издательский дом, стал самым богатым человеком в Китае и финансировал революционную деятельность доктора Сунь Ятсена. Неизвестно, правда, откуда брались все эти деньги.

У Чарльза Суна в самом деле было три дочери, и их называли Та, Которая Любит Деньги, Та, Которая Любит Власть, и Та, Которая Любит Китай. Одна стала мадам Чан Кайши, вторая вышла замуж за доктора Сунь Ятсена, а средняя, по всей видимости, являлась сторонницей коммунистического движения, но вряд ли была любовницей Мао Цзэдуна. Т. В. Сун, старший сын Чарльза, был министром финансов Китайской Республики и, по свидетельству многих, организатором самого грандиозного в истории Китая расхищения государственных средств.

Бандит Ту – реальное историческое лицо. Тонги из клана «Праведной руки» также существовали и продолжают существовать. Ушастый Ту, несомненно, был столь же уродливым, каким он описан в романе.

Масштабные события, о которых повествует книга, – «боксерское» восстание, восстание тайпинов, тайфун в Гонконге и борьба между «европейцами» и «шанхайчиками», – происходили на самом деле, хотя в их описании допущены некоторые отступления от исторической истины.

Конкретные эпизоды, связанные с бесчинствами в Нанкине, вымышлены, хотя события эти имели место в реальности. Между Сказителем и Летописцем существует разница, но ни тот ни другой не обладает монополией на абсолютную истину, особенно когда дело касается ужасов, подобных тем, что творились в Шанхае.

Опера под названием «Путешествие на Запад» существует, но она нисколько не похожа на ту, которая описана в романе.

И конечно же, не существует никакого Бивня Нарвала, – если только его не ухитрились очень надежно спрятать, – который диктовал развитие событий в Поднебесной. Хотя, если посмотреть на историю Китая, может и впрямь показаться, что она написана некоей всеобъемлющей и всезнающей силой. До 1842 года Китай был самой богатой страной в мире, ему платили дань многие государства Азии. На колени его поставил опиум, но теперь он поднимается, и сейчас, когда вы читаете эти строки, в Пудуне гордо вырастают Семьдесят Пагод.

Дэвид Ротенберг Торонто, 2008 год

 
Пестрая красота [30]30
  Перевод С. Карпухина.


[Закрыть]
Слава Господу за все пятнистое —
За небеса двойных цветов, как пестрая корова;
За штрихи розовых родинок на форели, что плавает;
Горячий уголь каштанов; крылья зябликов;
Расчерченный и поделенный пейзаж – холм, земля под паром и плуг;
И все ремесла, их инструмент, снаряженье и порядок.
Все разное, своеобычное, свободное, странное;
Все, что неверно, испещренное (кто знает отчего?)
Стремительным, медленным; сладким, кислым;
Сияющим, тусклым —
Тот урождает, чья красота неизменна:
Хвали его.
Джерард Мэнли Хопкинс [31]31
  Хопкинс, Джерард Мэнли (1844–1889) – английский поэт, один из крупнейших новаторов в литературе XIX в. (Прим. ред.)


[Закрыть], 1877 год
 

Моему канадскому, пуэрториканско-американскому, еврейско-агностическому и христианскому сыну Джоуи и дочери Бет – с благодарностью за их смелость быть самими собой.