Текст книги "Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона"

Автор книги: Дэвид Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

В наступившей тишине до набережной донесся ее прекрасный голос, исполнявший старинную песню «Слезы времени». А затем тишина сменилась восторженными криками, звучавшими вперемежку с проклятиями и хулой. На пристани началась давка. Люди пытались протолкаться вперед, чтобы не пропустить необычное зрелище. Воспользовавшись возникшей суматохой, с лодки спрыгнули трое нищих, с головами, повязанными тряпьем. Дед, отец и сын торопливо разгребли землю и достали из нее ожерелье – то, что принадлежало им.

Глава двадцать вторая
МАО

Был морозный день, когда Сказитель, как ему было велено, осторожно постучал в дверь Мао и вошел в огромную комнату. Кабинет был практически пуст, если не считать возвышения с большим письменным столом и резным деревянным стулом. Позади стула стоял председатель Коммунистической партии Китая. Холодный ветер с Янцзы надувал шторы на окнах, как паруса большого старинного корабля. Сказитель стоял неподвижно, сцепив руки перед собой, и ждал.

– Вы старше, чем я думал, – наконец сказал Мао, повернувшись к нему.

– Я бы извинился, но мой возраст – не моя вина.

Несколько секунд Мао молча смотрел на Сказителя.

– Не люблю говорливых умников, – проговорил Мао.

Сказитель с виноватым видом склонил голову.

– Я видел ваши пьесы.

– Они вам понравились? – удивился Сказитель.

– Нет. Они показались мне пустыми, бесполезными и сентиментальными.

Сказитель почувствовал невысказанное «но», однако не знал, что должно последовать за ним.

– Очень жалко, что мои пьесы не смогли вас развлечь.

– Отчего же. Они меня развлекли. Но ведь вы спросили, понравились ли они мне, вот я и ответил: нет, не понравились.

Сказитель вновь кивнул, но ничего не сказал. Ему было велено явиться пред светлые очи Мао, и он явился. Но ведь наверняка не для того, чтобы заниматься лингвистическими изысканиями, выясняя, в чем заключается терминологическая разница между словами «развлечь» и «понравиться» применительно к его творчеству.

– Я хочу, чтобы вы написали пьесу, которая прославила бы победу народа сначала над японцами, а потом над предателями-националистами. – Мао сел за стол.

От внимания Сказителя не укрылось, что Мао, хотя и считал себя выходцем из народа и одевался как простой солдат, восседал, подобно какому-нибудь императору, на резном стуле, стоявшем на возвышении.

– Есть у вас что-нибудь подходящее? – спросил Мао.

– Я сейчас как раз работаю над новой пьесой, совершенно не похожей на все, что когда-либо ставилось на театральных подмостках Поднебесной.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Мао. – И как же будет называться эта ваша новая опера?

«То, что принадлежало нам», – подумал Сказитель, но вслух произнес:

– «Путешествие на Восток. К морю».

Мао улыбнулся. Сказитель ответил ему тем же.

– Вы можете идти, – произнес Мао. – Увидимся на премьере вашей оперы в последнюю ночь празднования Нового года.

– В конце Праздника фонарей?

– Нет, после Танца Дракона.

Мысленно подсчитав сроки, Сказитель понял, что у него примерно месяц на то, чтобы размотать историю, которая обвила его сердце, и подарить ей жизнь. А это возможно только с помощью пекинской оперы.

Сказитель повернулся и пошел к выходу из просторного зала, являвшегося некогда владением Геркулеса Маккалума, страдавшего от подагры главы торгового дома «Джардин и Мэтисон».

Как только он вышел, панель стены бесшумно отъехала в сторону, и из потайной двери появился Конфуцианец.

– Ты все слышал?

– Да, председатель.

– И что ты обо всем этом думаешь?

Конфуцианец подбирал слова даже с большей тщательностью, нежели обычно.

– Сказитель обладает редким талантом, но не является человеком из народа и подвержен опасным буржуазным склонностям. Если его работа не служит вашим целям, я предложил бы отвергнуть ее.

Мао смотрел на стоящего перед ним мужчину.

«Без сомнения, этот конфуцианец читал мои работы, направленные против авторитаризма, – думал председатель. – Значит, он должен понимать, что, когда он перестанет быть полезным для меня, я его выброшу. И его самого, и всю его свору».

Однако вслух он произнес другое:

– Хотя дисциплина играет очень важную роль, время от времени человеческий дух хочет освободиться от всяческих ограничений и вырваться за пределы навязанных ему границ. Красная армия одержала великую победу, и пусть теперь народ отпразднует ее.

Мао знал: отобрать у народа надежду может только глупец. Он по-прежнему являлся народным любимцем, и народная поддержка понадобится ему, чтобы смести старый Китай вместе со всеми его конфуцианцами и установить новый порядок. Как раз сейчас он перебирал в уме различные варианты названий для этого порядка. Самым подходящим ему казалось название «маоизм».

Не успел Конфуцианец удалиться, как Мао услышал женский голос:

– Уж больно у тебя хитрая улыбка!

Мао обернулся и посмотрел в колючие глаза жены. Но тут же отвел глаза в сторону. Такой выдающийся руководитель, как он, заслуживает женщину лучше, чем эта. Намного лучше. Но пока она была ему нужна.

– Ты выполнила то, что я велел?

– Да, – ответила она и хлопнула в ладоши.

Трое мужчин в военной форме внесли в комнату большие картонные коробки, поставили их на край возвышения и вышли. Каждая из коробок была набита папками, а каждая папка – пронумерована или помечена буквами.

– Здесь они все?

– Конечно, многие фань куэй уехали после поражения японцев, – ответила женщина. – Многие, но не все. В помеченных буквами папках – досье на тех, кто уехал, в пронумерованных – на тех, что остались.

– Сколько их всего в Поднебесной?

– До победы над японцами было пять тысяч англичан, три тысячи американцев, две тысячи французов, более пятнадцати тысяч русских и свыше двадцати тысяч евреев. Это данные за тысяча девятьсот сорок второй год.

Женщина откровенно забавлялась, и Мао видел это.

– Хорошо. А сколько сейчас?

– Немного англичан, чуть-чуть американцев, почти нет русских и всего горстка евреев.

– Цифры, прах тебя побери!

– Человек восемьсот, не больше.

– Ладно. В этих папках есть сведения о том, где они живут?

– Где живет большинство из них.

– Хорошо. Приготовь корабль, как мы договаривались.

– Когда он должен быть готов?

– К концу празднования Нового года, после премьеры новой оперы.

– Будет сделано. Подогнать его к пристани Сучжоухэ?

– Нет, к Бунду. Пусть они видят, что теряют.

Жена Мао засмеялась – впервые после той неприятности, что произошла из-за девчонки Сун.

– Что-нибудь еще? – осведомилась она.

Мао отвернулся от жены и, сойдя с возвышения, отдернул штору. Зажав в руке дорогую ткань, он смотрел на реку Хуанпу.

– У нас есть какой-нибудь старый корабль? – спросил он, проскользив пальцами по шторе. – С белыми парусами?

Глава двадцать третья
ПУТЕШЕСТВИЕ В ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ

В конце декабря резкий перепад температуры в Багдаде заставил трещину в разрушающемся бивне увеличиться, в результате чего во втором портале появился ряд новых фигурок, во главе которых стояла элегантно одетая, высокая китаянка с серьезным, но прекрасным лицом. Как и все остальные, стоявшие позади нее, в левой руке она держала театральную маску, а в вытянутой правой – ожерелье из семидесяти стеклянных бусин.

Первый из пятнадцати дней новогоднего праздника выдался в Шанхае ясным и холодным. В первый день торжеств в Китае веками возносили хвалу богам – небесным и земным. Но теперь, когда повсюду развевались красные полотнища с лозунгами, возвещавшими, что цель религии – порабощение трудящихся, люди не знали, что делать и чей гнев страшнее – богов или коммунистов. Некоторые уединились и отмечали праздник в соответствии с древними традициями, другие не стали, но почти все воздерживались от употребления в пищу мяса, поскольку это являлось залогом процветания и счастья в будущем. Главными блюдами на праздничном столе были вегетарианские, и, хотя об этом не говорили вслух, люди старались не резать макароны, поскольку те символизировали долгую жизнь.

* * *

Сказитель провел первый день праздника над обрывками сценария новой пьесы и в молитве. Но он молился не городскому богу-покровителю, не богу кухни и даже не Нефритовому императору [29]29
  Нефритовый император – верховное божество даосистского пантеона, бесстрастный мудрец, правящий Небом и делами людей. (Прим. ред.)


[Закрыть], а своей великой предшественнице Сказительнице, из-под пера которой вышло «Путешествие на Запад».

* * *

На второй день праздника перед шанхайцами встали те же проблемы, поскольку в этот день полагалось возносить молитвы предкам. Многие побоялись делать это, зато почти все были особенно ласковы с собаками. Ведь считалось, что второй день Нового года – это день рождения всех собак.

А на следующий день, когда зятья в соответствии с традицией были обязаны воздавать дань уважения родителям своих жен, возникли новые осложнения. Как же это осуществить, если красные транспаранты, натянутые на всех главных перекрестках города, призывали молодежь «бросить вызов власти родителей»? В тот вечер праздничный ужин во многих домах проходил в напряженном молчании.

* * *

На четвертую ночь праздника Сказитель выкинул все, что написал к этому моменту, и вернулся к первым наброскам новой оперы, начав с чистого листа.

* * *

На седьмой день праздника в город стекались крестьяне со всей округи. Они пришли, чтобы выставить напоказ плоды своего труда. Коммунисты встретили их торжественным салютом, как настоящих героев революции. Робея и стесняясь столь ярких проявлений внимания, они предложили то, что делали веками, – напиток из семи видов овощей. Правда, по мнению многих, в этом году он получился ужасно горьким. Не утруждая себя особыми церемониями, все в Городе-у-Излучины-Реки ели длинную лапшу и сырую рыбу. Длинную лапшу – для долгой жизни, сырую рыбу – на счастье. С восьмым днем пришли новые серьезные проблемы, поскольку, согласно традиции, в полночь было положено молиться богу неба Тянь Гуну. Лишь немногие осмелились вознести эти молитвы в присутствии посторонних, хотя за закрытыми дверями своих жилищ шанхайцы, вопреки установкам новых правителей, предпочитали отдавать дань старым традициям.

* * *

Поздно ночью, впервые за последние трое суток, Сказитель наконец-то заснул, закончив последний акт своей новой драмы.

* * *

Девятый день был испокон века посвящен Нефритовому императору, повелителю Неба. В Шанхае он прошел неестественно тихо, и день этот был самым спокойным за многие десятилетия.

* * *

Сказитель проспал до вечера, но с наступлением ночи он оделся и крадучись вышел из дома.

* * *

– Вы напугали меня, – проговорила Цзян, плотнее запахивая полы халата.

– Простите, – ответил Сказитель, перекладывая чемоданчик, который принес с собой, из левой руки в правую. – Но ваши люди…

– Не знали, что с вами делать, и поэтому отправили ко мне?

– Да, – кивнул Сказитель.

– Ну вот, вы здесь, что дальше?

– Я уже очень давно не бывал в Пудуне. – Мужчина замялся. – Вам тут нравится?

– Здесь все по-другому.

– Стоило переезжать сюда из Шанхая?

– Учитывая то, что представляют собой наши новые правители, да, стоило.

– Но вам нравится жить по эту сторону реки?

– Я скучаю по тому жилищу, которое называли своим домом моя мать, мать моей матери и все предыдущие женщины нашего рода.

– Разве вас не очаровала магия Пудуна?

– Магия? Здесь, в Пудуне?

– Вижу, что не очаровала, – расхохотался Сказитель.

– Что же это за магия? Расскажите.

– Здесь плодородная земля. Она готова рождать – стряхнуть с себя зло и взметнуться вверх хоть семьдесят раз. Я чувствую это.

Цзян внимательно смотрела на Сказителя. «Семьдесят раз? – думала она. – Что это, простое совпадение?»

– Что привело вас ко мне, Сказитель? – спросила она.

– Завтра мы начинаем репетиции оперы для Мао.

– Я знаю. Как вы полагаете, ваши новые актеры справятся?

– Они, возможно, будут немного неуклюжи, но в этом тоже есть определенное очарование.

– Я не о том, вы же понимаете. Меня интересует, пройдут ли они испытание?

– У них нет выбора. Пока же им следует проявлять осторожность и затаиться. Хотя бы до премьеры.

– А что потом?

– Только глупцы пытаются заглядывать в будущее, – вздохнул Сказитель, – особенно если на носу премьера.

– Мне не терпится увидеть ваше новое творение, – сказала Цзян.

Сказитель кивнул и снова переложил чемоданчик в левую руку.

– Так зачем вы пришли? – повторила вопрос Цзян.

– Чтобы посмотреть, как вы одеваетесь, – улыбнулся Сказитель.

– Что, простите?

– Мне необходимо увидеть, как вы одеваетесь. Я в последний раз буду исполнять роль Принцессы, поэтому рисунок роли должен быть идеальным.

Он расстегнул чемоданчик и достал из него костюм Принцессы Востока вместе с двумя павлиньими перьями, предназначенными для головного убора.

– И вы хотите, чтобы я…

– Да, наденьте его, а я посмотрю, как вы это делаете. В конце концов, вы единственная принцесса, которую я знаю.

Сказитель отошел в дальний угол комнаты, сел на стул с прямой спинкой и, скрестив ноги, стал ждать.

Цзян подняла руку к поясу халата и стала медленно развязывать его. Одежда упала с нее, как лепестки с цветущей вишни. Затем она, нисколько не стесняясь своей наготы, подошла к костюму Принцессы, взяла нижнюю юбку и надела ее, застегнув на талии.

Репетиция. День первый

Сказителю не понравилось то, как его актеры отреагировали на неожиданное появление двух новых членов труппы. Некоторые проявляли чрезмерное любопытство, других раздражало последовавшее за этим перераспределение ролей. Актер, игравший Слугу, главного героя «Путешествия на Запад», и уже недовольный тем, что в новой опере его роль сведена к минимуму, повел себя с неприкрытой враждебностью.

– Я появляюсь на сцене лишь для того, чтобы меня убили. Я выхожу и говорю: «Эй, взгляните на меня», – а потом поганый Обезьяний царь то ли сжирает меня, то ли убивает как-то иначе.

– Мы не знаем, как ты погибаешь, – поправил его Сказитель. На самом деле ему хотелось сказать: «Нам наплевать на то, как ты умираешь. Главное, чтобы это было тихо и быстро».

– Поглядите, – продолжал возмущаться актер, листая сценарий. – Моя роль такая маленькая, что вы могли бы заменить меня фонарным столбом и никто бы этого не заметил.

Мысль о том, чтобы заменить его фонарным столбом, показалась Сказителю стоящей. Он годами наблюдал этого актера и видел происходившие с ним изменения. По мере того как росла его слава, он становился все более капризен, нетерпим и сварлив. А теперь, с приходом к власти коммунистов, в нем появилось нечто новое – злое и жестокое.

– Пора начинать репетицию, – проговорил Сказитель. – Через шесть дней мы играем для самого царя.

Неприкрытая ирония в адрес Мао не укрылась от внимания актеров. Максимилиан, пытавшийся быть как можно более незаметным, стоял в глубине сцены, не притрагиваясь к гриму на лице и черному парику, скрывавшему его рыжую шевелюру. Он подумал, что Сказитель напрасно подтрунивает над Мао, уподобляясь мыши, которая дразнит кошку. Ведь не зря слово «мао» в переводе с китайского означает «кошка». Максимилиан уже успел прекрасно овладеть китайским языком, но, несмотря на это, предпочитал не разговаривать с другими актерами. Его мог выдать акцент.

Сын, тоже загримированный, подошел ближе и взял его за руку.

– Давайте вспомним последнюю сцену «Путешествия на Запад». Именно с этого места начинается действие новой пьесы.

Ночь первая

Актер, исполнявший роль Слуги, терпеливо переминался с ноги на ногу за дверью кабинета Конфуцианца, дожидаясь этого великого человека. Он не привык ждать. Он звезда. По крайней мере, всегда был звездой. В один из редких моментов просветления ему подумалось: «Есть ли в мире кто-нибудь опаснее человека, которого когда-то называли гением?»

А затем дверь открылась. Конфуцианец в традиционном синем наряде появился и встал у окна.

«Прекрасная мизансцена!» – пронеслось в голове у актера.

* * *

Сказитель стоял на пороге кладовой для реквизита и смотрел на внука, который спал на специально положенном для него матрасе. Подошел Максимилиан с двумя чашками дымящегося чая.

– Он красивый, – сказал молодой человек.

– Как и его мать, – откликнулся пожилой.

Максимилиан не ответил. Когда он увидел Цзяо Мин, ее успели изуродовать голод и гангрена.

– Вы ведь понимаете, что вас все равно найдут? – спросил Сказитель. – Вы не можете носить грим и парик вечно, кроме того, рано или поздно любопытство актеров возьмет верх и они узнают, кто вы. Даже я не смогу этому помешать. Любопытство у них в крови.

– Мм, как вкусно! – проговорил Сказитель, сделав большой глоток из своей чашки.

– Еще бы. Это же улун. Наслаждайтесь, пока есть возможность. Боюсь, мы теперь не скоро увидим его на прилавках Шанхая.

– В ваших словах звучит нескрываемый пессимизм.

– Может, это из-за грима и парика, за которыми прячется фань куэй?

– Нет, просто иногда в вашей речи звучит некий особый стихотворный ритм.

– Правда?

– Ага. – Сказитель отвернулся от Максимилиана. – Почему вы полагаете, что мы не скоро сможем насладиться изысканным вкусом чая улун?

– Наши новые правители ненавидят нас. Их оскорбляет само наше существование и все, что мы делаем. Точно так же библиотека оскорбляет того, кто не умеет читать. Сначала они позабавятся с нами, а потом – с нашим городом. Тирания многих – это похуже, чем тирания нескольких.

Сказитель перевел взгляд с Максимилиана на внука.

– Вы уже подготовили свою подвесную систему?

Максимилиан не понял, почему Сказитель столь резко переменил тему, но спрашивать не стал.

– Да, все готово, – ответил он. – Шелк достаточно прочен, чтобы выдержать нас обоих.

По лицу Сказителя пробежала тень.

– Шелк, сотканный из женских слез, – загадочно прошептал он.

– Что, простите?

– Да так, случайная мысль. – Он отхлебнул из чашки. – Вы сделали так, как я советовал?

– Да, я привязал веревки к балке под дверью люка в потолке. Но почему было не закрепить систему на подвесной сетке?

– Как вам удалось устроить кольцо огня в Нанкине? – спросил Сказитель, пропустив вопрос Максимилиана мимо ушей.

Репетиция. День второй

Впервые солдаты появились на второй день репетиций.

– Этого следовало ожидать, – сказал Максимилиану Сказитель. – На премьере собирается присутствовать сам Мао, и они желают убедиться в том, что здесь безопасно. А вы не трогайте свой грим, держитесь в сторонке, и все будет в порядке.

Угрожающим выглядело присутствие рядом с солдатами шести надзирательниц.

«Это неспроста», – подумал Максимилиан и, отойдя в тень кулис, поправил парик.

Одна из надзирательниц, толстая крестьянка, уселась во второй ряд, всем видом давая понять, что уходить она не собирается. Сказитель переглянулся с Максимилианом и незаметно кивнул в сторону жирной бабы.

Тот повернулся к сыну и прошептал по-английски:

– Запомни, если меня поймают, ты должен сказать, что не имеешь ко мне никакого отношения. Договорились?

Мальчик отвел глаза в сторону, затем неохотно кивнул. Сказитель сегодня был более раздражен, чем обычно. Его беспокоила сцена с Обезьяньим царем, но он немного расслабился, когда услышал богатырский храп, вырывавшийся из открытой пасти надзирательницы-крестьянки. Она развалилась на двух стульях, а толстые ноги положила на стул в первом ряду.

– Наш первый критик, – проговорил актер, исполнявший роль Обезьяньего царя.

«А может, и последний», – подумал Сказитель.

– Эту сцену необходимо подработать, – сказал он.

* * *

В тот же день иностранные граждане, проживающие в Шанхае, получили первые официальные уведомления, в которых сообщалось, что их дальнейшее пребывание в Городе-у-Излучины-Реки нежелательно и через пять дней, в конце празднования Нового года, им будет предоставлен транспорт. В повестках говорилось, что фань куэй должны приготовиться к отъезду. С собой каждой семье разрешалось взять не больше одного чемодана весом до двадцати килограммов.

Двери, которые не открывались на стук солдат, немедленно выламывались, а имущество – вплоть до последнего гвоздя – конфисковывалось «в пользу государства».

Эти извещения ни для кого не стали неожиданностью, но дело в том, что у фань куэй, решивших остаться в городе, попросту не было другого дома, кроме Шанхая. Это были не «шанхайчики», приезжавшие сюда лишь для того, чтобы выпотрошить Поднебесную и убраться восвояси. Практически все они знали китайский язык, жили в мире и согласии со своими китайскими соседями и искренне любили этот город. Но и они уже давно ощущали в воздухе запах озона.

Ночь вторая

Убийца был удивлен приходом Сказителя.

– Как вы меня нашли? – спросил он.

– Цзян, – коротко ответил Сказитель.

– А-а, понятно, – протянул Убийца.

– Мой внук охотно отдал мне свои бусины. Теперь для того, чтобы ожерелье Цзяо Мин было полным, мне нужны две бусины, оставшиеся у мальчика-золотаря.

– Зачем это вам?

– Потому что они мне нужны, – отрезал Сказитель. Он не привык ни перед кем отчитываться. – Это будет мой последний выход на сцену в роли Принцессы, и я хочу, чтобы ожерелье дочери, которое я надену, было полным. Я понимаю, это звучит…

– Глупо? Так и есть. Но я достану для вас эти бусины. – Убийца сразу подумал о Фоне. – А мальчик сможет посмотреть ваш спектакль?

– Я договорюсь, чтобы его пустили за кулисы, – кивнул Сказитель.

– Хорошо. А я постараюсь найти его.

Убийца встал, но затем повернулся к Сказителю.

– Скажите, когда вы получите эти две недостающие бусины, сколько всего их будет в ожерелье? – спросил он.

– Семьдесят. А что?

* * *

Фон почувствовал, что ноги его оторвались от земли и он висит в воздухе. Но раньше, чем он успел издать хотя бы звук, чья-то сильная рука закрыла ему рот. Ночной горшок, который он собирался опорожнить, вывалился из рук Фона, и его содержимое вылилось на ступени крыльца. Мальчик услышал, как его зовет бабушка, а потом возле его уха раздался тихий голос:

– Не бойся, Фон, это я.

Мальчик резко обернулся и увидел лицо Убийцы. В глазах Фона вспыхнула радость.

– Идем со мной. Быстренько, – сказал Лоа Вэй Фэнь, убрав ладонь с его губ.

Через десять минут, узнав, чего хочет от него Сказитель, Фон отдал две стеклянные бусины Лоа Вэй Фэню.

– А я получу их обратно? – спросил он.

– Не знаю. Это решать Сказителю.

– Вообще-то, это честно, – подумав, решил мальчик. – Ведь они с самого начала принадлежали ему.

– Через пять ночей приходи к западному входу в театр Сказителя, к тому, который выходит на длинную аллею. Ты сможешь посмотреть спектакль.

– Его новый спектакль?

– Да.

– А ты там будешь? – В голосе мальчика звучала мольба.

– Чжун Фон, ленивая тварь, – разорвал ночную тишину визгливый женский крик, – куда ты подевался?

– Это моя бабушка, – выдавил из себя Фон.

– Похоже, она здорово разозлилась.

– Когда ты меня сцапал, ночной горшок упал и пролился. Надеюсь, он остался цел.

– Мне очень жаль.

– А мне – нет, – ответил Фон.

В свете луны Лоа Вэй Фэнь увидел улыбку мальчика и тоже улыбнулся.

«Этот парень найдет дорогу в жизни», – подумалось ему.

– Мне пора идти, – сказал Фон.

– Да, тебе пора.

Но Фон не двигался. Он вдруг понял, что может никогда больше не увидеть этого человека. Как своего отца.

* * *

Поздно ночью Убийца толчком отворил дверь гримуборной Сказителя. Тот никогда не уходил домой, если работал, и казалось, что он никогда не спит.

– Вот то, что вы хотели, – сказал Убийца, протягивая две стеклянные бусины.

Сказитель взял бусины, поблагодарил и снова повернулся к зеркалу.

– Они ведь ищут вас, а не рыжеволосого фань куэй, – проговорил он. – Разве не так?

Лоа Вэй Фэнь молча кивнул.

– Значит, если вы исчезнете, мой внук будет в безопасности?

– Когда я здесь, с ним, он в большей безопасности.

– Как это?

– Я из рода телохранителей. Охранять людей – вот все, что я умею, но умею очень хорошо.

– Понимаю.

– Действительно понимаете?

– Думаю, да.

Некоторое время Сказитель смотрел себе под ноги, а потом глянул прямо в глаза Лоа Вэй Фэню:

– Что вы натворили? Почему власти охотятся на вас?

– Я не сделал ничего плохого. Но им известно, что я люблю, когда люди выполняют свои обещания.

– Будьте осторожны. Когда к власти приходит новый режим, он сам решает, какие обещания выполнять, а какие нарушать.

– Буду иметь в виду, – улыбнулся Лоа Вэй Фэнь.

– Да уж, сделайте милость. А пока спрячьтесь получше. И спасибо за то, что принесли бусины.

Лоа Вэй Фэнь вышел и через десять минут уже сидел на крыше театра. Если бы он взглянул в сторону реки, у него непременно перехватило бы дыхание: огромный корабль Британской восточно-индийской компании в полной парусной оснастке плыл со стороны дальнего изгиба Хуанпу по направлению к причалам Бунда. Но он не смотрел в ту сторону. Лоа Вэй Фэнь открыл люк в крыше и, скользнув внутрь, спрыгнул на банку стропил – легко, как ласточка, садящаяся на провода. Подобно хищнику, он затаился высоко над сценой – без сна, в напряженном ожидании.

С первыми лучами солнца Убийца распростерся на балке, погрузившись в полудрему. Он думал о скрытых от постороннего взгляда потайных желобах по периметру сцены, которые Сказитель велел соорудить, полагая, что в помещении театра никого нет.

Во сне Лоа Вэй Фэня вспыхнули языки пламени, змея на его спине, готовясь нанести удар, развернула свои кольца, нож свальто повернулся, ища рукояткой его ладонь.

Репетиция. День третий

Третий репетиционный день начался сразу после восхода солнца. Актеры находились снаружи театра – на тротуарах и в маленьких скверах, разминаясь, выполняя упражнения тай чи и разогревая голосовые связки перед долгим рабочим днем. Некоторые жонглировали мячами или упражнялись с булавами. Каждый понимал: выйти на сцену нужно в полной готовности. У Сказителя уже был вид одержимого, каковым он и становился, когда ему что-то не нравилось.

Сам он, скрестив ноги, сидел на сцене и разглядывал разложенные перед ним рисунки. Рядом стоял мужчина средних лет. Убийца прополз вперед по балке, на которой лежал, и стал смотреть вниз.

– Они должны быть больше, – проговорил Сказитель.

– Насколько больше?

Лоа Вэй Фэнь узнал этот голос и испытал настоящий шок. Затем он узнал фигуру и большие грубые руки мужчины.

– Я хочу, чтобы он был от пола до потолка, – заявил Сказитель.

Мужчина задрал голову и посмотрел в пустое пространство просцениума.

Лоа Вэй Фэнь увидел хмурое лицо Резчика, и у него на несколько мгновений закружилась голова.

«Так вот как оно обернулось, – подумал он. – Все свелось к одному и собралось в одном месте».

– А что, если будет не тело целиком, а только голова? – спросил Резчик.

– Чтобы их было легче узнать? – улыбнулся Сказитель.

– Чтобы было легче сделать, – откликнулся Резчик. – А вам нужен еще один?

– Да, – ответил Сказитель. – Посудите сами. В пьесе участвуют Царь Востока, который отдает свою дочь, и Царь Запада, который игнорирует ее. Итого – два могущественных человека.

– Это можно, – кивнул Резчик.

– Хорошо, – проговорил Сказитель. – Первый поднимается и вдребезги разбивается, когда в него влетает второй.

– Первого я сделаю из тонких раковин, а второго – из плотной крахмальной бумаги.

– Можно ли второго сделать из шелка?

– Сделать лицо из женских слез?

– Да, из женских слез. – Мужчины помолчали, а потом Сказитель спросил: – Шелк хорошо горит?

– Да, можно даже сделать так, чтобы он горел полосами.

– А кругами? Можно ли сделать так, чтобы он горел двумя кругами?

– Как знаменитые фейерверки Ли Тяня?

– Да!

– Опять слезы, – пробормотал Резчик.

– Да, мой друг, опять слезы. Сделайте, чтобы шелк горел именно так.

Резчик кивнул.

– Мы можем получить их поскорее?

– Нет, – отрезал Резчик, собирая свои рисунки. – Вы получите их тогда, когда они будут готовы, и ни часом раньше. Вы не единственный, кто дорожит своей репутацией и делает работу на совесть.

– Когда же это случится? – спросил, покачав головой, Сказитель.

– Самое раннее – через четыре дня.

* * *

В тот день репетиция шла тяжело. Уже через две минуты после начала Сказитель закричал:

– Стоп! Хватит!

Он прошел по центральному проходу, расталкивая солдат и надзирательниц и бормоча что-то себе под нос, взял сценарий, вырвал несколько страниц и принялся писать. Актеры со своими экземплярами сценария столпились вокруг него, пытаясь понять, какие изменения вносит режиссер. Чем дальше, тем хуже. Одну только сцену, которая на бумаге занимала всего семь строчек, Сказитель в течение дня изменял тридцать один раз, прежде чем результат удовлетворил его.

Сын Цзяо Мин целый день стоял за кулисами, удивляясь и восхищаясь искусством своего деда. Мальчика переполняла гордость.

Ночь третья

Семья Чинь традиционно мастерила Дракона и управляла им во время кульминации новогоднего Праздника фонарей. Согласно древнему поверью, Танец Дракона должен был распугать злых духов и принести людям удачу. Однако, приехав на старый склад на берегу Сучжоухэ, они с удивлением увидели срезанные ровно по размеру бамбуковые шесты, уже раскрашенную бумагу и куски шелка, висящие на северной стене постройки. Все было готово к сборке Дракона.

Затем они увидели маленького человечка в засаленной сутане. Из-за его спины выступил человек с резкими чертами лица и сообщил представителям семьи Чинь, что они освобождены от своих обязанностей. По крайней мере, в этом году.

– Почему?

– Новые правители хотят, чтобы все был о по-новому, – ответил незнакомец.

– Кто вы такой?

– Я тот, кто я есть.

Чини ощущали в помещении склада запах озона и знали, что это запах перемен. Поэтому, повозмущавшись для приличия, они удалились, оставив сооружение Дракона и управление им на празднике новой команде.

После их ухода из стен вышли тени. Взяв бамбуковые шесты, они обрели телесную форму. Красивый фань куэй с опиумной трубкой, высокий китаец со странной Библией в руках, женщина без носа и ушей, человек с родимым пятном винного цвета на левой щеке, большой африканец с лучезарной улыбкой, женственный мужчина с дыханием, пахнущим жасмином, и еще с десяток других. Но из всех этих странных гостей самым странным был высокий человек с волосами, заплетенными в длинную косу, грозным взглядом и повадками властителя. Он поднял руку, и в помещение старого склада ворвался ветер.

– Ветер пустыни, – хриплым шепотом проговорил он. – Ветер безумия.

* * *

Той ночью мальчик подкрался к гримерке, тихонько приоткрыл дверь и увидел, что его дед, склонившись над лампой под абажуром, одну за другой подносит к свету стеклянные бусины. Как только возле лампы оказывался очередной шарик, на дальней стене возникала остро очерченная необычная тень.

Репетиция. День четвертый

Окна в кабинете Врассунов дрожали от неистовых криков Конфуцианца.

– Неужели так трудно найти одного-единственного рыжего фань куэй? – вопил он. – Он должен бросаться в глаза, выделяться среди толпы, как ворона на снегу!

Сорок помощников Конфуцианца испуганно молчали. Они уже видели, с какой легкостью заменили шестерых из них, когда те не справились с поставленной задачей.

– Идите же и найдите рыжего фань куэй!