Текст книги "Яконур"
Автор книги: Давид Константиновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Да вся проблема Яконура – разве она была в стоках, а не в людях? Самое существенное и самое сложное: не тщательный контроль, не радикальные способы очистки, не новые технологии были нужны в первую очередь и не научный подход; и не в том было дело, что невозможно пока производить какие-то компоненты, сберегая воду, и не в том, что нельзя, или трудно, или дорого сбрасывать отходы в относительно безопасные места; не во всем этом и подобном этому.
Проблема заключалась в самих людях, и главными оставались вопросы не технические.
Такова была следующая стадия понимания Герасимом проблемы Яконура.
Все это он имел возможность вывести из того, о чем знал понаслышке, и из собственных своих соприкосновений с людьми, от поведения, от позиций которых, определяемых их душами и умами, – зависела, зависит и еще, по крайней мере какое-то время, будет в немалой степени зависеть судьба Яконура… Судьба. И голубой капли – и многоцветной.
Можно было иметь уверенность, что научные и технические детали всегда, по мере необходимости, будут решаться. Важно, чтобы главное поспевало за деталями.
В модели мира уравнения оказывались сложнее… но вот отсюда и начинали постепенно проявляться и складываться во что-то все более определенное новые, последующие понимания Герасимом проблем многоцветной капли и своих задач в новых его временах и ролях, для новых его мест в мире.
Дорога пошла на перевал, в гору, становилась круче.
Последний разговор с Яковом Фомичом вернул к мыслям о долине, укрывшейся за горами, за лесами, за тысячами километров…
* * *
Толчок…
Ксения сверила отметку времени. Пошла к столу.
Толчки эти! – будто цыпленок из скорлупы тычется, разбить ее хочет и наружу выйти…
* * *
В пультовой Борис задержался. Ему приятно было постоять здесь, среди всех этих самописцев, сигнальных ламп, мнемосхем. Состав, наполнение, расход… Сюда, к этим металлическим щитам, стремилось, собиралось все, что удалось ему сделать за прошедшие годы; здесь, на этих металлических щитах, было все то, что в конце концов многого ему стоило.
Борис оглядел пульт.
По берегу Яконура на миллионе квадратных метров разместил он многокубовые железобетонные усреднители, насосные станции, накопители для аварийных стоков, аэротенки, смесители, отстойники, фильтры, пруды – аэраторы… В этой огромной системе шел процесс. Через множество резервуаров, посредством множества механизмов двигался поток, которому не будет края ни сегодня, ни завтра. Сотни датчиков автоматического контроля посылали в пультовую свои сигналы, и по сотням каналов немедленно от-, правлялись отсюда короткие команды. Движение потока убыстрялось, замедлялось, вовсе затухало и ускорялось снова; поминутно что-то в него добавлялось, что-то изымалось из него; с ним делались превращения, имевшие одну конечную Цель. Перекачка, нейтрализация, подача воздуха, перемешивание, выдувание летучих соединений, отстаивание взвешенных частиц, воздействие активным илом, внесение солей азота и фосфора, уплотнение, коагуляция, добавление реагентов… Все это происходило сейчас одновременно.
И – стоки, имевшие с водой мало общего, делались… как это определить, как назвать?
Еще не яконурская вода, но все же… еще не замкнутый цикл – безотходное производство, но все-таки… еще не идеал, но лучшая очистка, какая есть где-либо в мире, верх всего, что возможно сегодня…
До идеала далеко еще, но все же, все же! Вот оно: труд многих, память о разочарованиях и удачах, итог стольких проектов, непростого строительства и переделок… Что-то уже полностью готово, что-то лишь отлаживается, а чему-то еще предстоят испытания… Единственное, колоссальное инженерное сооружение, его гордость, его надежда, его служение Яконуру. Красивая идея, которой он жил, и столько лет, отчаянный замысел небывалой, невиданной системы, – вот н ачало все наконец осуществляться.
Что ни происходило все эти годы с комбинатом, на комбинате, вокруг комбината и что бы ни произошло дальше, как бы ни изменилось производство, куда бы ни пошла отрасль, – все не было зря: это охраняет Яконур – насколько сейчас возможно; это немалый задел впрок – опыт для него и для других… Что бы ни происходило все эти годы с ним самим, в нем, вокруг него и что бы ни случилось в будущем – он сделал важное, неотложное, все что мог сделал для Яконура, не сдался, не ушел… Остался с Яконуром и служил ему.
Он был частью всего, что делалось здесь людьми, всего, что делалось в его сооружениях, всего, что делалось со стоками. Это чувство общности и это ощущение, что его дело в его руках, – не покинуло Бориса; оно было с ним и теперь… А все это железо здесь, в пультовой, – он чувствовал себя среди него так, словно между ним и этим железом существовало родство; вернее, он просто ощущал родство, и оно существовало реально, все, что было здесь, пошло, произошло от него.
Прежде чем уехать, еще раз – вдоль щитов; Галина за ним, как уж повелось.
У крайнего Борис остановился.
Этого не было… полчаса назад этого не было.
Просмотрев ленту, взялся за переключатели; вернулся к ленте.
Течь. Где-то в дальних колодцах.
Судя по всему, пропускает задвижка – стала барахлить от толчка, или закрыл кто-то так, что с резьбы полетела. Перевел на ручное управление; не помогло.
– Вызови ремонтников, – сказал Галине. – А я пока съезжу, посмотрю, в чем дело.
* * *
Всего только белая лента, белая бумажная лента.
Человек с длинными, совершенно седыми волосами переступил с ноги на ногу.
Общее молчание… Медленное движение ленты…
Он устал до смерти, ночь в самолете, едва не опоздали к началу сеанса!
Белая лента, чистая белая бумажная лента, и ничего ка ней.
Откашлялся Старик… Главный Конструктор сказал что-то вполголоса…
Лента ползла без толку.
Внезапный грохот сзади, в тишине он был оглушителен; первая мысль – обернуться, вторая – смотри на ленту, это свалился кто-то со стула, им там из-за спин ничего не видно.
Снова тишина и молчание… Пусто.
Наконец, – потемнение на ленте с одного края, совершенно явное!
Сразу:
– Есть… Есть… Есть…
Черные строки.
Затем первые просветы в середине строк, они становятся все шире, строка за строкой; и вот проступает, определяется – округлое!
Это чувство освобождения, мгновенного счастья, и эта вдруг обнаруживаемая готовность всего в тебе к ликованию…
Хриплый голос Старика в общем крике.
Потом удивляешься себе! – подумал человек с длинными совершенно седыми волосами.
Картинка ползла и ползла…
Едва объятия и поцелуи их миновали – Старик уже вел его за локоть к выходу.
– Слушай дальше! И вот без малейшего предупреждения этот самый директор хватает аккуратный такой черпачок, вроде консервной банки на длинной ручке, и сует его прямо туда. Я, дуралей, все еще не могу взять в толк, что он собирается делать, и только смотрю да зажимаю нос. А он, представь, поднимает затем свой черпак и начинает из этой банки пить! Только что не подул сперва, как в пивную кружку!.. Я на него смотрю, будто на шпагоглотателя… Потом, сам понимаешь, отбираю у него этот черпак и выплескиваю что осталось, а он вытирает рот и говорит, что пьет стоки при каждой комиссии!
* * *
В пультовой Ольга согрелась.
Галина, оставив на время свои самописцы, кнопки, своих мальчиков и девочек, объяснила: Борис заметил по приборам течь где-то в дальних колодцах – и поехал выяснить, в чем дело, пока ремонтники соберутся.
Ольга сразу попрощалась и вышла. Слишком много железа…
* * *
Дорога все шла круто на перевал, в гору.
Разговор с Яковом Фомичом вызвал в воображении Герасима целый мир долины, укрывшейся за горами, за лесами, за тысячами километров, сберегающей нетронутыми, неизменными и воду, и рыб, и зверей, и весь уклад жизни, – долины такой, какую Герасим уже не смог увидеть… Затем – перемены, они происходят быстро, они наваливаются с особенной силой и ощущаются резко, потому что все здесь – от нуля, все – враз, все – за несколько лет…
Люди, о которых говорил Яков Фомич, жившие полтораста лет назад ломатели машин, – не были против развития; не были и против машин, сами это заявляли. Беда творила себя, ставя машины на такое место в жизни, что люди все больше оказывались в подчинении у навязываемого им образа существования… и придатками машин, деталями технического прогресса, исполнителями его механической воли. Сломать прядильный станок было легко. Однако не удавалось овладеть обстоятельствами. Этого они хотели – овладеть обстоятельствами, освободиться от власти развития, которое навязывало свою логику; стать наравне с ним и направить его так, чтобы это было хорошо для людей. Видели опасность и поступали естественно и – героически.
Новые времена – новое теоретическое знание о человеке и обществе, другие предпосылки и основы в реальности; иные возможности. Но и новые механические прялки подоспели… лазеры, ракеты, физхимия… и много другого… пожалуй, помощнее прежних. Во всяком случае, и в новые времена, и с новыми возможностями – Герасим видел – не получалось просто, не образовывалось все само собой.
Так не сразу и не у всех возникала вера в то, что человек может сам, собственным разумом и собственными силами разрешать свои проблемы… Столько надежд дали совершенствование знания, становление науки, ранняя и позднейшая техника, индустриализация, – их воспринимали как средоточие всего положительного, прекрасное орудие, чтобы реализовать подлинную человеческую природу, подлинные идеалы человечности…
Да в самом деле, есть ли человек существо самостоятельное и нравственно ответственное? Способен он определять не только средства, но и цели развития? Делается ли он, черт возьми, целеполагающим субъектом истории? В состоянии он контролировать последствия им же созданных продуктов цивилизации? Может направлять развитие так, чтобы оно служило только благу человека и человечества, только целям, имеющим нравственное обоснование?.. Или это, как выразился философ, – всего лишь самоуверенные заявления, которые повеселят будущего историка?
Неужели были напрасны избавления от голода и эпидемий, уроки войн, неужели так коротка память о страданиях, о пролитой крови, о мировых катастрофах, разорявших дома, семьи, народы, страны… неужто зря были утопии, исследования, прокламации, отвага самых первых, заговоры и бунты, наконец – революции, ликование миллионов, колоссальные социальные эксперименты, порыв к будущему…
Овладеть ситуацией, стать наравне с развитием; повести его так, чтобы это было хорошо для людей!.. И чтоб не было того, что противно человеческой природе – во всех проявлениях… Оптимистично, однако и вполне обоснованно.
Только бы преодолеть все… не оплошать, справиться… ибо то, что было и раньше плохо, становится опаснее во сто крат, и – на всех уровнях… и то, что было трудно, стало в тысячу раз труднее, и – для каждого…
Это Герасим унаследовал от Якова Фомича.
Так, постепенно, проявлялись и складывались новые понимания Герасимом проблем многоцветной капли и собственных задач в новых его временах и ролях, для новых его мест в мире.
Все это направлялось не рациональными доводами, логикой, убеждением извне или собственным; он не мог теперь иначе, не мог быть иным; другая внутренняя жизнь была ему противна, противоречила его нравственному устройству.
Приход его к Яконуру стал только началом… Это был первый шаг.
Еще на земле существовали голод и нищета, несправедливость и злоупотребления, люди страдали от невнимания других и непонимания самих себя, мир продувался сквозняками неустроенности и несовершенства… Тогда как многое можно было бы исправлять немедленно и предпринять что-то к преодолению остального. Не слова говорили в Герасиме; такова была правда. И оттого ему делалось невыносимо оставаться прежним. И невозможно быть с теми, кто нечувствителен к чужому неблагополучию и потому не ведает, что происходит вокруг. И с теми, кто знает, но равнодушен, и кто принимает близко к сердцу, однако все считает естественным, – эти благополучные люди, по существу, пользовались сложившимся порядком вещей. И с теми, кто понимает ненормальность многого из происходящего на Земле, но не верит в сегодняшнюю возможность изменить его, – эти также благополучные люди тоже пользовались сложившимся порядком вещей для устройства хорошей, сытой жизни для себя.
К Герасиму приходило, а правильнее – его настигало осознание ответственности, какая накладывается не с наступлением совершеннолетия, а спустя десять – пятнадцать лет. Это возраст поколения, которое уже начинает подразумеваться, когда говорят – население, человечество, люди; и от того, над чем оно задумается и как станет действовать, в каждой малости, – зависит, что будет хорошим, что плохим, и что вообще будет, а что – нет; зависит, следовательно, все.
Будущее, таким образом, не представлялось Герасиму простым или легким.
Но Герасим надеялся идти в нем не один, а с Яковом Фомичом, Захаром, Михалычем; с Валерой, которого рассчитывал вернуть… Надеялся идти за Элэл. Теперь у Герасима были корни. Ничего не растет на голом месте; а все, что растет, обязательно исходит из каких-то корней, это, он знал, и важно: от каких…
У поворота, от которого в последний раз виден был Яконур, остановил машину.
Солнце выходило из-за хребта; вокруг делалось с каждой минутой все светлее. Возникали краски, проступали постепенно.
Остановка?
Вышел из машины. Оглянулся.
Голубая капля…
Остановка.
Все складывалось, складывалось вместе. В одно. Все больше вбирал в себя Яконур.
Это продолжалось: все больше вбирал он в себя, все больше соединялось в нем.
То были потоки, Герасим разом сейчас увидел их со своего перевала, – реки, речки; разной величины, разной воды, по-разному прокладывающие свое русло – стекающиеся к Яконуру… Из них складывался Яконур.
Как из тех сотен рек, речек, ручьев, впадающих в озеро, что отражали сейчас первый утренний свет.
Стекаясь вместе к Яконуру, суммируясь в нем, наполняя его собою, составляя собою его, они становились тем, чем он был.
Обретя свой Яконур, Герасим обретал и все, все это… От всего, от всех пошел, произошел Герасим. Так получилось, так кругом совпало, так сложилось, одно за другим и одно к другому, такова была судьба, таков шел путь, – Герасим, придя сюда, обретал все это.
Вытекала из Яконура – только Стрелина. Она несла в себе воды Яконура – воды всех впадающих в него рек, речек, ручьев.
Был ли Герасим единственной Стрелиной?
Но он был как Стрелина.
Ощущал в себе воды всех впадающих в его голубой, в его многоцветный Яконур рек, речек и ручьев; нес их в себе; и прокладывал дальнейшее русло.
* * *
Нет, не могла она без Герасима!
Знала это Ольга о себе, знала.
Когда утром вышли из дому… Федя еще спал… Кедры, огромные, в тумане, в белесой мгле… Трава живая такая, что Ольга подумала: нельзя ступить на нее… И вдруг в глубине леса – шорох. Казалось, сейчас появится кто-то неведомый, кто там обитал!.. Бросилась к Герасиму, прижалась, спрятала голову на его плече…
Где он сейчас?
Зачем она его одного отпустила?
Как у Анны с Костей: встретились, стали бортом к борту, перешли друг к дружке на минуту и – в стороны…
Так хочется счастья!
Одного с ним дома… И жить в этом доме той жизнью, по которой давно истосковалась… Может, все же будет: узнает, что дела задержат ее, – прибежит раньше и оставит Герасиму на столе что-нибудь вкусное, напишет ему самые-самые слова… а листочек – под тарелку… нет, ленточкой – к ложке… или… придумает… чтоб улыбнулся, чтобы помнил, чтобы знал, что любит!
Сбудется, что пообещал ей Яконур тогда, ночью, когда стояли они на берегу, у обрыва, за краем размытого круга света, – на берегу ночи; сбудется, сбудется…
* * *
Борис возвращался через пустырь к машине.
Обернувшись, увидел, что огни на трубе погасли. Солнце приподнялось над дымами, но оставалось неярким.
Да, переломная эпоха, безусловно… Борис имел возможность наблюдать, как шел процесс, это совпало во времени и с его собственным взрослением; он учился в школе, в институте, стал молодым специалистом и продолжал учиться, в нем постепенно формировался инженер, и в те же самые годы, у него на глазах, формировалось нечто новое и во всем мире, – шел этот процесс. Прояснялось, какое огромное открывается поле для работы; одна за другой обнаруживались инженерные задачи, решение которых было еще недостижимо; а требовались не только технические меры – предстояло внедрить новые взгляды в сознание общества, в сознание каждого, мировоззренческая задача, притом менять не точку зрения на нечто локальное, а отношение к машинной цивилизации вообще, надо было уяснить человеческие позиции, предложить экологический подход, понять диалектику всего этого, а тут начинается – истинные цели, ценности, осознание развития и самих себя, не сиюминутность, а крупный масштаб…
Между тем ничего нельзя было откладывать, ни единого практического дела невозможно было отложить до решения фундаментальных проблем; все резервы времени оказались уже исчерпанными, действовать требовалось срочно!
Стоки нельзя задержать, они движутся в Яконур непрерывно, этот поток никого и ничего не ждет; философские поиски, академические темы – на годы, на десятилетия; а поток льется, ежеминутно…
Яконуру требовались очистные сооружения – Борис делал их.
Яконуру требовался контроль над комбинатом – Борис делал и это.
Служил Яконуру…
Еще Яконуру были нужны охранные грамоты. Борис участвовал в их разработке. Бумаги ушли наверх; была на них большая надежда. Одного боялся он: только бы не получилось так, что посредством этих решений, вместе с другими решениями и рекомендациями, все, кто в том заинтересован, смогут снять с себя заботу о Яконуре, предоставив ее бумаге. Яконур-то ведь существует не только на бумаге!.. Однако было такое, на что он полагался как на твердую основу нужных решений. И видел он это в реальности, в которой он, специалист и гражданин, обитал.
Ему отлично с его места в мире было видно, сколько еще предстоит сделать; однако у него как наблюдателя был оптимизм, как инженера – рабочее настроение. Хотя потенциальные возможности требовалось еще реализовать, а это, он знал, очень непростое дело…
Что ж! Д олжно было ему быть там, куда он поставил себя.
При этом его профессия, его работа оказывались связанными не только с конкретным производством и не только с Яконуром; задачи были всеобщими, значит, его профессия и его работа имели отношение ко всему миру, он, таким образом, непосредственно был связан с миром в целом; оказывался ответственным за разрешение проблем земного существования, настоящего и будущего; за то, куда пойдет дальше развитие и что принесет людям. Это многое меняло в его жизни и обусловливало, многое в его жизни соответствующим образом выстраивало и – предопределяло; ему оставалось поступать так, как он не мог не поступить. И вот Борис находился там, где получал возможность сделать что мог для людей, для многих людей, и, лично ответственный за Яконур и за весь мир, – поднимался с рассветом, работал каждый день. На том стояли его профессия, его должность в изменяющемся мироздании; его жизнь.
* * *
Когда Герасим вернулся к машине – увидел, что она вся облеплена сверху листьями. Как еж.
Огляделся; солнце поднималось неявно, незаметно за дальним туманом, за облаками, только угадывалось; но восход уже совершился, лучи достигли деревьев, и листья, еще покрытые инеем, но теперь ничем не сдерживаемые, осыпались, золотые и красные, разом, – цветной дождь; планировали вниз, кружась, вращаясь, сталкиваясь друг с другом, разлетаясь в стороны. В тишине слышался легкий неумолчный шорох неспешного и безостановочного движения.
Те, что падали на сосны, укладывались в ветвях, будто в лапах.
К машине лепились так, что черешки их торчали в стороны.
Иней на листьях подтаивал, обращался в крупные, чистые, прозрачные шары…
…Путь Герасима – среди многих окружавших его людей, среди множества постоянных влияний и единичных импульсов – был непрямым, неоднозначным, с немалыми колебаниями и отступлениями и до конца не поддающимся прогнозированию.
Судьба постучала в его дверь. Он был дома. Открыл. Готов был встретить ее.
Складывались его собственные поиски смысла существования, постижения добра и зла; приход к истине через испытания.
Ему пришлось изведать все тяготы пути исхоженного, но не сделавшегося более легким. Ему пришлось изведать всю тяжесть благ, ему предназначенных, наработанных предшественниками для него, но оставшихся трудом выбора…
Теперь он поднимался наконец к тому, что раньше оказывалось для него недостижимым; достигал того, что не удавалось на его прошлых витках, в прежних его решениях. Прежние его решения имели своей причиной неудовлетворенность собой, муку от все более ощутимой неполноты его жизни; отчаяние из-за неприемлемых для него обстоятельств собственной судьбы. То был бунт… Теперь была революция. Определяя себя как личность в новой системе координат, поставив свою внутреннюю жизнь в прямую связь с высшими понятиями, Герасим исходил теперь из надежд, из ожиданий; в этом содержалось главное новое; раньше им руководило отрицание зла, теперь – привлекательность добра и вера в торжество добра; его привело в движение не прошлое, которое он оставлял, а будущее, к которому шел, – смысл его действий ныне заключался не в том, чтобы покинуть, но в том, чтобы достичь; и здесь была возможность успеха.
Солдат, который привез Герасима в детский дом, приезжал потом, после войны; рассказывал…
* * *
Заехав в компрессорную, Борис просмотрел записи в журнале: «Смену сдал… Смену принял…»; таблицы анализов за каждые два часа – цветность, окисляемость, кислород, температура…
– Хорошо. На дренаж, вы правы, явный… Следите за уровнем. Я проверю колодцы. Гляну здесь, потом двинусь к дальним.
Выйдя, постоял на ветру.
А с утра как будто ничего не чувствовал…
Ветер подбодрил его; пошел в машине.
* * *
– Вот, значит, как! – говорил Старик, ведя по коридору человека с длинными, совершенно седыми волосами. – Дожил! Вот, значит, какие дела! Только, значит, Старику, нет, пню старому, ему одному этого не уразуметь, и тщиться-то нечего, опять он к чертовой матери все перепутал, а на самом-то деле было расчудесно, по первому классу было: запросили почтенных экспертов, создали комиссию, высокоученые эксперты сформулировали свое компетентное заключение на основе гигантских исследований. Куда уж правильнее, куда современней, куда красивей! Решение принимается в полном соответствии с научными данными, прямо-таки последними достижениями человеческой мысли. Куда еще уважительней к научному сословию! За уважение – спасибо, если только уважение к Свирскому это уважение к науке… Нет, ты скажи мне: как же это получается, как это дошли мы до жизни такой? Вроде все сделано правильно – а результат! А я тебе скажу, что получается: какие-то у нас есть вещи – они вроде песок в таком, понимаешь, хорошо задуманном механизме. И они замедляют ход этого механизма. Изнашивают его… Ах, конечно, конечно! Разумеется, ты не специалист в этой области, вот оно, подходящее оправдание, наконец-то нашлось! Теперь порядок! Да-да, у тебя нет возможности разобраться во всем самому, ты вынужден полагаться на других. Бедненький. Ах, несчастный. Сочувствую. Всей душой. И еще, конечно, эти проблемы мирозданья, оно целиком на тебе, на твоих плечах. Атлант, кариатида с отставленной задницей, вот уж согнулся весь под тяжестью Вселенной! Понятное дело, сперва тебе надо было на запуск, потом конгресс, потом вот подоспели снимки. Достойные, черт возьми, занятия, а тут пристали с каким-то озерком на занюханной планетке, житья не дают!.. Ну-ну, давай. Давай! Знаю ведь, что у тебя в голове. На языке вон уже. Вот на нос уже вылезло, вижу ведь все равно. Давай выкладывай, – в такой день, действительно. Старик, похоже, совсем очерствел, в такой твой день, вместо поздравлений, – по морде! Ну, подуйся на меня, подуйся. Давно не дулся… Газета? А с чего это ты так на нее разгневался? Вот оно что! Эти молодые люди, которые никак не заткнутся, с их письмами в редакцию, все не могут угомониться! Да просто безобразие. И в первом же – упрек тебе лично? Нет, надо навести порядок. Давно пора навести порядок! А? Так, пожалуй, и вовсе не пожелают признавать никаких авторитетов. Нас с тобой. Наши недоступные простым смертным вычисления! И что же тебе останется – смирить свою гордыню? Радостью гражданина наслаждаться? И слуги общества? Благодарность, что ли, испытывать к авторам писем?.. Ну вот, струсил. Да никто не застрахован от проблем, на всех проблем хватает! Страшно только, если их не замечают. Или заметили, но нет мужества признаться. Ну и заняться ими. А специалисты, компетентные суждения, – уж мы-то с тобой знаем, что это такое. Не оправдываю, еще чего! Но если уж случилось? Вот общество и помогает тебе – указывает на проблему. Руководит тобою. Все верно. А кто предлагает замять – говорят о престиже страны, а думают о собственной шкуре, сам понимаешь! Зато выправить – только прибавить достоинства государству. Показать, как мы выросли… Вся эта активность вокруг Яконура – что она означает? Вот наше развитие! Главные наши достижения… Поважней этого самого комбината. И твоих снимков, подумаешь. Так что давай – от теории к практическому примеру. Свирский-то небось теперь суетится! А при других условиях – мог бы совершенно быть спокоен…
Старик умолк и отвернулся от человека с длинными, совершенно седыми волосами.
…Ох-хо-хо! Долго мне еще его агитировать? Речей тут ему напроизносил. А он, дурак, терпит. Мог бы уже и промеж глаз. Образование не позволяет… Может, вправду я зажился? Опять ведь юбилей, здрасьте, давно не было, напоминание, что удалось протянуть еще пятилетку. Не жизнь пошла, а сплошные юбилеи. Вдоволь уже дал всем натренироваться для надгробных речей… А еще надо, чтоб он поддержал. Сюжет классический, – разве что не герцогство, королевство какое-нибудь там, а школа в науке. Да обычные опасения – при нынешней-то молодежи. Нет, не ворчу. Чтоб мне провалиться. И неизвестно, не погубят ли они науку совсем, эти молодые люди. Таланта одного, как показали всякие разные события, мало. Что, если понадобится идти непроторенными путями? Елки-палки, вот уже себе речи произносишь, безнадежное твое дело. К докторам, к докторам! А все-таки – если понадобится идти новыми путями? Нужно будет рисковать успехом, карьерой для истины. И откуда они возьмут упорство, самоотверженность, да просто энергию, чувство долга? Герцогство, королевство. Школа! Но тут счастливая ситуация, как всегда у Элэл, вот, пожалуйста, пример общественной активности, кажется, ошибки нет, и не надо думать, кого, – вот он, сам объявился. Ему все и отдать. Герасим – так Герасим!
* * *
Пройдя отстойники, Ольга увидела низкое, грубо сложенное из красного кирпича здание.
Фанерная дверь на ржавой пружине…
Немолодая женщина, кутаясь в пальто, пошла ей навстречу между двумя рядами гудящих компрессоров. В комнатке лаборатории можно было разговаривать. Женщина сказала, что Борис заезжал, она сообщила ему про дренаж, и он поехал дальше, к колодцам.
Погрелись обе у электрического «козла».
Пробирки, колбы, бутылочки; вполне знакомая обстановка… Журнал, таблицы – цветность, окисляемость, температура…
* * *
Так отчего же он вчера?.. И зачем?..
Нет, он просто пошел поужинать.
Ничего особенного, Борис просто пошел поужинать, опостылела ему холостяцкая его еда, вот и все, абсолютно все… ну, хорошо, не все… хотелось побыть на людях, необходимо стало побыть на людях, не мог один, целый вечер впереди, и быть один – не мог…
Да, он просто пошел поужинать!
А там – этот столик, куда его посадила официантка, командированные, приехавшие выбивать первую продукцию; разумеется, не лично для них Борис работал, но все же ими как-никак было что-то представлено; они показались Борису симпатичными.
Потом их разговор, они заказывали, а после еще долго обсуждали еду и выпивку… Затем их разговоры об их делах… Постепенно тон менялся… Тосты… Борис тоже пил водку, так он и не научился ее пить, все это видели и подтрунивали над ним, пил, хотя не испытывал никакого удовольствия, напротив, она была ему неприятна; пил с этими своими соседями по столу, хотя и они не были ему теперь так приятны, как вначале, за полчаса они успели стать менее симпатичными.
Народу все прибывало, и все более шумно становилось; заиграла музыка, начали танцевать.
Эта музыка… да любая… Ольга однажды сказала ему… Ольга, Ольга, Ольга… итак, Ольга… в общем, сказала ему однажды: музыкой можно с ним сделать что угодно; когда заиграла музыка, он встрепенулся, все в Борисе враз стало в лад этому ритму; затем он вспомнил об Ольге и еще явственней ощутил свое отчаяние…
Невдалеке за сдвинутыми столами сидела большая компания, невесту с женихом Борис не знал, но многие из гостей были ему знакомы, свои, с комбината; Борис почувствовал на себе взгляд, да и сосед его толкнул локтем, шепнул: «На тебя женщина смотрит», это была Соня, жена Николая из ремонтно-механического; Борис поздоровался с ней, Соня сказала что-то Николаю, и он тоже посмотрел в сторону Бориса и поздоровался.
Еще водка… Музыка… Соня с Николаем танцевали…
Внезапно Борис вскочил, перебив соседа; тут же удивился себе: он не собирался этого делать; отодвинул стул; был перерыв в музыке, сосед раньше Бориса догадался, что он сделает, и напутствовал его; Борис не дослушал.
Соня пошла с ним доверчиво и весело; рука ее была теплой, ласковой… Удивление собою сначала сменилось у Бориса смущением, затем он ощутил в Соне сочувствие и нежность, и тогда возникла благодарность к ней, а потом и радость… Музыка становилась медленнее и тише… Знала что-то Соня или догадывалась, почти чужой, едва знакомый по работе человек, – она бросала ему спасательный круг и делала это дружески и чисто, так, что он мог его принять… Благодарность к Соне и радость росли в нем, набухали, переполняли все возможные, предусмотренные для них в Борисе объемы, пытались выхлестнуться наружу, он не в силах был их сдерживать, да и не хотел, но слова для этого не годились…
Все продолжалось полторы или две минуты, пока была музыка!
Не отпуская теплой и ласковой руки, Борис ждал, когда снова… Николай мягко, добродушно забрал у него Соню.
Опять Борис сидел за своим столиком. Еще водка… Музыка… Соня с Николаем танцевали, им было хорошо и без него… Потом Борис потерял их из виду.
Снова тоска!
Сосед что-то говорил…
Обернулся, почувствовав руку на своем плече; Соня проходила мимо, шла вслед за Николаем; улыбнулась Борису и сказала: «Не сердитесь на нас…» – «Да я все понимаю!» – в тот же миг отозвался Борис, слова эти получились сами, сами сказались, он сказал их искренне, и тут же у него отлегло от сердца, он ощутил сладость освобождения от обиды, и ему стало оттого хорошо.
