Текст книги "Яконур"
Автор книги: Давид Константиновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
* * *
Герасим вошел в подъезд, поднялся по лестнице; заглянул в почтовый ящик.
Вынул конверт.
Сразу распечатал, стал разворачивать листы…
«Мой Герасим! Ты меня еще не разлюбил за то, что не видимся? Прочитала твои письма посреди зала на почтамте. Сижу сейчас между двумя такими же командировочными и пишу почти на коленке…»
Открыл дверь, вошел; остановился посреди комнаты.
«Родной мой!..»
Прохладный ветер шел из подъезда через раскрытую дверь, обтекал Герасима.
«…Скоро приеду и поглажу твой лоб и твои плечи…»
Ветер добрался до листов, принялся их перегибать; Герасим шагнул в глубь комнаты.
«…Машин боюсь как огня! Денежки трачу на конфеты. Вкусно, особенно если не пообедаешь. Нет времени совсем…»
Листки были знакомые, из знакомого блокнота.
«…На бигудях спать больно. Зато днем небрежно откину назад волосы, будто такие и есть. Останови меня, болтушку…»
Шоколадная обертка выскользнула из конверта, Герасим успел подхватить ее.
«…Прошу, береги себя, прошу, продержись до меня, я скоро. И не горюй, смотри, что делается вокруг, напевай про себя что-нибудь веселое и улыбайся вот этому…»
На последней странице было нарисовано солнце с длинными выгнутыми лучами.
«Обнимаю тебя. Я здесь, кажется, сформулировала то, что во мне: я за тебя волнуюсь, как за сына, который стал взрослым. Держись. Выше нос. Мне нужны твои удачи. Но и без них – я люблю тебя. Хочу к тебе. Пока же наклонись… Теперь другую сторону…»
Герасим сложил листы.
Это еще оставалось у него!
На этом он мог еще продержаться…
* * *
Элэл вспоминал – чтобы отвлечься.
Деда он знал только по фотографиям… Еще остались часы-луковица, книги, инструменты, награды, – дед был инженером, строил Транссибирскую магистраль. Пришел на Каракан в конце века с изыскательской партией.
В «Путеводителе по Восточной Сибири» В. А. Долгорукова (Томск, 1901) Элэл разыскал отчеркнутый дедом абзац. «Поселок возле моста через Каракан, вверх по реке от Яконура, день ото дня разрастается, и ему некоторые пророчат большую будущность…» Бабушка все помнила наизусть и требовала этого от внука. «Жители поселка уже ходатайствовали о переименовании его в город или хотя посад…» Кажется, так. «В настоящее время насчитывается жителей… обоего пола»… Что там было еще? «Почта и телеграф… Собрание… Несколько магазинов и лавок… Церковь». Кажется, все…
«NB! – пометил инженер абзац о нынешнем областном центре. – Внукам».
Это от него, от деда, пошли отцовские самодельные кресла…
* * *
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Задача состоит в том, чтобы найти такие условия биологического равновесия в природе, при которых она могла бы развиваться в согласии с запросами человеческой культуры… Долг ученых во всех областях как естественных, так и гуманитарных наук – помочь самым широким слоям населения осознать значение и возможные последствия… опасности, чтобы действовать сообща в решении экологических проблем на всем земном шаре, размеры которого, как теперь стало ясно, весьма ограничены (П. Л. Капица). Уже принятые в столице СССР меры… позволили за 1961-71 годы сократить запыленность атмосферного воздуха в 5–6 раз, а загрязнение сернистым газом – в 3–4 раза (С. Я. Чикин). Причины малы, а последствия велики. Достаточно одного щелчка, чтобы нарушить равновесие в природе (Р. Гейм). Забота о сохранении Байкала, поднятая до государственного масштаба, производит хорошее впечатление (Р. Трейн). Земля не принадлежит человеку – человек принадлежит Земле (Силф, индейский вождь). Короче говоря, выбирать надо одно из двух: либо мы повысим наши этические нормы, либо наша земля превратится в огромный муравейник. Но мы – люди, и поэтому я надеюсь, что нам предназначена иная судьба, что наши устремления поднимутся выше забот об одной только сытости и материальном благополучии (А. Печчеи)».
* * *
Карп пошел ближе к берегу.
Приметил мотоцикл с коляской; причалил.
Механизатор, его жена и дочка лет четырех. Сеть на траве.
– Ставлю иногда, но не сёдни…
В кустах – ведро с рыбой.
Жена стала звать Карпа поужинать. Муж перебил:
– Да зачем это ему.
Жена;
– Я говорила – не надо, черт с ней, с рыбой… Да кто мешками ловит – не попадается…
Муж:
– У воды жить – да не замочиться!
Ни слова не отвечая, Карп спустился к своей лодке, оттолкнулся, рванул шнур стартера…
* * *
Михалыч поддержал Женьку:
– Серьезно, Герасим, почему бы тебе у нас не завтракать?
Герасим смеялся; помогал Женьке убирать со стола.
Хлопала дверца холодильника, гремели вилки об эмалированную раковину; полилась вода.
Михалыч взял полотенце; принимал от жены тарелки, вытирал, ставил на полку.
– Так насчет высаживания, – напомнил Герасим.
Да, насчет высаживания!.. Михалыч наморщил лоб. А что, собственно, загорелся Герасим этим делом? Разбрасывается… Молчи, сказал себе Михалыч. Захар бы посоветовал: пойди возьми зеркало, погляди, увидишь, кто разбрасывается. Ладно… Значит, надо человеку, раз он загорелся. Помоги, если что-то знаешь…
Куда он? Ну, нет!
– Сиди, сиди. Без тебя сейчас все кончим. В этом заключается привилегия гостя.
Ну так как же с этим высаживанием? Михалыч вздохнул. Человек пришел проверить на тебе свои идеи, а ты ни с места… Глянул на Герасима. Досталось парню, пока его считали чужим! Герасим уж, видно, не знал, как ему быть, а все к нему – спиной… Ну так что у них там в стоках, на этом комбинате? Можно, конечно, себе представить…
– Я тоже хочу знать, – сказала Женька. – Мне интересно.
Михалыч, вообще-то, еще не забыл о прошлой своей неудаче – когда Женька спросила, почему летает самолет.
– Правда, почему летает самолет?..
Михалыч повесил полотенце.
Женька завернула краны и ушла в комнату.
Михалыч сел за кухонный стол напротив Герасима. Допустим, колечко там в воде, раствор низкой концентрации…
Женька:
– Какое такое колечко?
Принесла выкройку, села за стол.
Так, допустим, бензольное колечко… Михалыч прищурился и заговорил быстро и отрывисто. Радиация будет действовать в основном на воду. Молекулы развалятся. Там много будет всякого разного, но это не важно. А дальше вот начнется. Реакция прилипания. Водород может прилипнуть к кольцу… Кольцо, конечно, не разорвется… Нормально… Потом еще… Ну, найдут друг друга в растворе… Станут получаться два кольца и так далее. Примерно… Ну, в целом, да! Правильно. А растворимость этой бяки в воде будет похуже, и ее можно уже высадить. Вылавливать через отстойник или через фильтры. Что Герасиму и требуется.
– Герасим, – сказала Женька, – признайся мне ты: у вас там все хорошо защищено?
– Техника безопасности, – ответил Герасим.
– А сколько там у вас можно схватить?
– Нисколько, – ответил Михалыч.
– Так. А если повезет?
– Если постараться, то, конечно, сколько хочешь!
– И вот однажды ко мне придут и скажут: здесь живет вдова Михалыча?
– Женька, я тебя прошу!..
– Вот еще насчет источника, – сказал Герасим.
Источник… Михалыч поднял брови. Дозы там, ясно, нужны озверительные! Непрерывное производство, под полмиллиона, видно, кубометров, страшное дело…
Женька:
– А как можно схватить?
– Ну как… Очень просто – рот разинуть и схватить. За шиворот себе вылить! Или проглотить… С нормальным человеком ничего не происходит. Не думай об этом, пожалуйста.
Надо, в самом деле, выбрать, что поставить. Выбор известный: ускоритель, кобальт, реактор…
– Реактор – это я знаю, – сказала Женька. – Большая такая штука.
– Это, – стал объяснять Михалыч, – такой вот маленький столик, вроде нашего. Здесь в него с адятся стержни. Только и делов. Просто все мероприятие заливается водой на несколько метров, чтоб не прошивало.
– «Мероприятие»! Учился бы ты у меня, двойки бы получал.
И вправду, гнать стоки через контур… Со Снегиревым надо поговорить, вот с кем!
– Хорошо. Сегодня же к нему заеду, – согласился Герасим.
– Мальчики, может, еще чаю?
– Спасибо, Женя, – сказал Герасим. – Пора. Спасибо, Михалыч. Мне нужно было обкатать это дело. Я сегодня хочу начать. Грач разлил стоки по ампулам, даст на кобальте разные дозы. Гляну просто на качественном уровне: посветлеет или нет…
– Подожди, – сказал Михалыч, – сейчас вместе пойдем.
Стал искать часы по карманам.
– Михалыч! – сказала Женька. – Может, все-таки подбирать какую-то кандидатуру на мужа?
– Подбирай…
– А еще – у вас все девочки рождаются.
– Почему? У Вдовина мальчик.
– А Вдовин работал?
– Да он побольше меня работал! А тогда не очень-то понимали, что к чему. Это сейчас: приходит жалкий миллиграмм, и вокруг него столько суеты, столько трясения.
– Все же ты, Михалыч, как мужчина теперь женатый, мог бы вести себя иначе. Вот, смотри, Назаров, – берет с машины моток ленты…
– Ну да, берет моток ленты и идет в туалет.
– Да брось ты! Лента как лента. Садится за стол и работает. Пишет себе что-то там…
– А другой конец ленты прямо в мусорную корзину. Производительность труда при этом гигантская получается.
– Ладно. Делай как хочешь. А теперь встань…
Михалыч поднялся, Женька стала примерять ему рукав.
– Вытяни руку… Согни… Опусти… Опять вытяни…
Михалыч послушно выполнял Женькины команды.
Я вижу его.
Вот он стоит у кухонного стола. Долговязый, нескладный. Худое нервное лицо. Волосы рано начали редеть и уже отступили с висков; он коллекционирует пословицы: «Кровать коротка», «На чужой подушке спит»…
Его руки. Тонкие пальцы перепачканы синей пастой: Михалыч пишет быстро и азартно.
– Согни… Вытяни… – повторяет сосредоточенная Женька.
Итак, Михалыч… Происхождение: из вундеркиндов. С детства крепла в Михалыче привычка кидаться к любой встретившейся ему проблеме, наскакивать на нее с разных сторон, вцепляться и кусать, пока не образуется прорех достаточно для того, чтобы из нее начал выходить пар; затем Михалыч полностью и навсегда охладевал к проблеме, пережевывание дохлой оболочки он предоставлял другим. Единственным его стимулом была любознательность, а точнее – собственный интерес к исследовательской задаче. На институт Михалыч смотрел как на способ заниматься тем, что его лично интересовало. Смысл своего существования Михалыч находил в возможности задавать природе вопросы и добывать ответы на них; такая профессия, такая жизнь и такой смысл были для него естественными. Главным оставался процесс работы, результаты же, когда они появлялись, Михалыч считал случайным побочным продуктом, недостойным его внимания; а перспектива применения где-то, – о ней Михалыч и вовсе не думал. Кандидатскую диссертацию он защитил благодаря давлению на него администраторов из отдела аспирантуры, боровшихся за какие-то свои проценты. Элэл взял его к себе, когда уже становилось ясно, что Михалыч пошел вразнос, и все махнули на него рукой: на смену прежней славе вундеркинда явилась дурная (и потому практически неистребимая) репутация человека способного, но попусту разбрасывающегося, безнадежно мечущегося из стороны в сторону, – короче говоря, талантливого болвана; от Михалыча уже ничего не ждали. В этой ситуации пригласить его мог только Элэл, он считал, что от таких людей больше толку, нежели от унылых добросовестных служак, и готов был на риск и дополнительные затраты себя.
Элэл удавалось как-то направлять работу Михалыча, в короткий срок Михалыч сделал несколько блестящих публикаций, над ним забрезжило некоторое подобие прежнего ореола; заговорили о том, что его докторская будет событием. Но едва Элэл потерял возможность им заниматься, Михалыч опять перестал за собой поспевать. Когда Герасим уговаривал его вернуться в старое русло, где им удалось бы сотрудничать и вместе продвигаться к модели, Михалыч вовсю набирал материалы уже по новой теме; однако и она к тому моменту не слишком его интересовала. Михалыч обдумывал первые шаги в очередном новом направлении; затем он увидел, что в тематике, в которую собирался вторгнуться, его возможности не выше, чем у тех, кто там давно работал, и опять оказался перед необходимостью решать, куда плыть дальше. Тем временем оптимизм в представлениях о нем развеялся, о диссертации Михалыча начали говорить как о несостоявшейся; с предполагаемым первым оппонентом – Снегиревым – он принялся соперничать в проверке того самого морисоновского уравнения. Одним словом, все нормальным, знакомым уже образом шло прахом.
Между тем Михалыч делал, что хотел, оставался, таким образом, самим собой и, следовательно, был счастлив. Происходившее с его репутацией или диссертационным продвижением не занимало Михалыча.
Кто-то полагал, что это род пижонства. Кто-то пожимал плечами: Михалыч, мол, с его потенциалом, может себе еще и не это позволить, и все ему сойдет, понимает, что такой запас мощности, как у него, гарантирует от падения носом в землю. И то, и другое было неверно: он уже знал, как оказываются ни с чем, да и не в его характере было играть. Он просто оставался самим собой! Это было его естественное состояние.
Исходит ли от него сияние, готовится ли секретарь ученого совета назначить его защиту, соответствуют ли пришедшие сегодня ему в голову идеи лежащим где-то в сейфах утвержденным графикам, учитывает ли бухгалтерия его персону при перспективном планировании, – в круг его интересов не проникало и его поступков ни в коей мере не могло определять. Он был счастлив, – все, из чего складывалось это его состояние, всегда находилось при нем, принадлежало ему, все это было такое, чего нельзя из человека вычесть.
Всё ли?
Нет, не всё.
Но теперь как будто можно стало надеяться, что Элэл встанет…
* * *
Карп нашел тихую заводь, ткнулся в берег. Привязал лодку; сел на бревно, смотрел на Яконур.
Нравилось ли ему в инспекции?
Форма – ничего. Красивая. Нашивки, фуражки. На жетоне – два осетра…
Карп улыбнулся.
Нравилось, но надоело. Надоело, что называют Гитлером, фашистом и еще кто кем может.
Будто он людям зло хочет сделать. Не понимают, что он в общем-то хочет добра.
А может, и понимают, да все равно…
Вот врач: вылечит – ему за его работу спасибо говорят. А Карпу за работу одна ругань.
Хотя сдвиги, конечно, большие. Не то что раньше, когда с инспектором никто не считался. Даже комбинатовские проекты все будут согласовываться с рыбоохраной, подпись, печать, все как надо. Карп гордился этим. Да и все иначе относиться начинают; вот поехал он с милицией, встретили одного, а он и говорит: «Не надо тебе милиционера, мы тебя, Карп Егорыч, знаем».
Внуки спасибо скажут? Может, и скажут…
Кто уж не скажет, так это Прокопьич. Сколько раз Карп его предупреждал: «Прокопьич, попадешься». После того как сеть он столкнул, отказался от нее, – вроде в хороших отношениях остались, поздоровались в поселке при встрече; опять его Карп предупредил. А потом соседка постучалась, старушка, с поручением, – передавала: если не выйдет Карп двое суток, будет ему новый мотор «Вихрь», что сотни четыре стоит. От кого – старушка говорить не могла. Карп ей наказал, как обратно передать. Через неделю стал варить себе обед – пошел во двор, взял из-под навеса поленьев, сунул их в печку, разжег, – и рвануло так, что всю печь разнесло. Карп, хорошо, в погребе был, за продуктами лазил. Ну, это известное дело: выдолбить в полене дыру, заложить взрывчатку да и подбросить…
В заводи было мирно, тихо.
Карп увидел в воде прямо перед собой молодого сига. Он стоял, совсем молоденький, над камнями у его ног. Темная спина, серебристое брюшко, выемка на хвостовом плавнике: невесомый, обтекаемый. Золотился, отсвечивал слегка выкаченный глаз, смотрел из воды на Карпа.
Карп ему подмигнул.
Юный сиг стоял у его ног спокойно, будто знал: этому человеку может он доверять.
* * *
Опасался Михалыч и за Женьку: она ушла к Михалычу в самые тяжелые его времена, когда он еще не ожил у Элэл; ушла от очень благополучного доктора; Михалыч боялся, что она может повторить это, если он станет благополучен. Хотя соображения выглядели вполне абстрактно, страхи Михалыча были совершенно реальными… Я вижу, как смотрит он на нее, вижу, как она смотрит на него; слышу ее голос: «Подними вот так… Повернись… Можешь опустить…» Нет, она не уйдет.
И еще его заботило – куда же теперь ему плыть…
– Послушай, Герасим! Моя очередь. Теперь я проиграю на тебе одну штуку.
Куда он задевал эти странички? Нет, не найдешь… Как же там?.. Он был тогда очень этим увлечен… До конца, конечно, не довел; все хотел вернуться, не получалось; может, самое время? Да, пожалуй, он готов… Так как же там было?.. Ага, сейчас… Вот карандаш и бумага; спасибо, Женька…
– Я по рукам вижу, что тебе нужно!
Умница. Итак!.. Ведь даже сообщение делал об этом однажды на конференции, получилось оно, правда, туманным; кажется, мало кто понял. Да и сам не все понимал. И сейчас еще… А все-таки! Там один поворот был красивый… Ну же, ну! Начал. Релаксационные измерения… Кинетические закономерности реакции… Пространственное распределение активных центров…
– Так, – сказал Герасим. – А в чем преимущества метода?
Конечно! Тот же вопрос, что и на конференции задавали… Михалыч стал развивать. Радикальные пары… Структура и фазовое состояние матрицы… Увлекся. Говорил и для Герасима, и для себя. Твердофазные центры… Времена спин-решеточной и спин-спиновой релаксации… Вертишь так вот пальцами у человека перед носом, орбиты электронов изображаешь. Э, он тоже из «геометров», рисовать начал! Да, времена релаксации… Сам, кажется, понимать начинаешь… Точно! Тогда, значит… Что, что он говорит? А! И он тоже понял…
– Изящно, Михалыч! Теперь давай подумаем, зачем это.
Михалыч поднялся из-за стола, взял чашку, открыл кран.
Вот, даже в горле пересохло… Ладно. Как это использовать – пусть Герасим ломает голову, если ему интересно.
– Михалыч, так можно померить то, чего никто пока измерить не может! И это как раз эмпирика, которой…
Ну, значит, будут новые графики!.. Нет, это уже не по его части. К этому Михалыч не имел вкуса. Если уж совсем окажется необходимо, он подберет кривые для иллюстрации возможностей его метода; но кривых будет ровно столько, сколько нужно, и ни одной больше.
– Ты знаешь, Михалыч, что это все означает?!
Михалыч стоял с чашкой в руке, улыбался Герасиму. Вроде все равно, кому отдать… А нет, не безразлично. Приятно отдать хорошему человеку.
– Это означает, Михалыч, что я сделаю модель! Да, да. Я! Сделаю! Модель! Понял? Дай глотнуть… Точно, сделаю. Если успею. Да, вот только если успею…
– Я рад, – сказал Михалыч. – Ты же знаешь, мы теперь с тобой.
– Это я с вами, – ответил Герасим.
Женька:
– Мальчики, вы как хотите, а мне опаздывать нельзя!
* * *
Макарушка шевельнул плавниками и прошел чуток вдоль берега.
Пригляделся.
Ему нравился этот человек там, на берегу, в нем не было угрозы.
В заводи было тихо; Макарушка стоял над камнями и смотрел из воды на Карпа.
* * *
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь – совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых. Людям, которые в Месопотамии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчевывали леса, чтобы получить таким путем пахотную землю, и не снилось, что они этим положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их, вместе с лесами, центров скопления и сохранения влаги… На каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо находящийся вне природы, – что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее, что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять (Ф. Энгельс)».
* * *
Ольга слушала. Итак, началось это совещание, началось…
Шатохин говорил то, что и должен говорить Шатохин:
– Я, как директор комбината… Предприятие дает первые тысячи тонн уникальной продукции, очень важной для народного хозяйства… Вводится в действие вторая очередь…
– Хорошо, – сказал Савчук, обращаясь к Свирскому, – но мы собрались, чтобы обсудить проблему стоков.
– Товарищ Савчук неправильно понимает, зачем мы собрались! – вскипел Шатохин. – У меня есть вопрос к товарищу Савчуку…
– Давайте начнем с того, что сделано, – предложил Ясное.
– Ладно, – согласился Шатохин. – На строительство очистных сооружений затрачено около двадцати процентов стоимости всего комбината. Как на Байкале! Ничего подобного по оснащенности нигде больше нет ни у нас, ни за рубежом. Комплекс занимает территорию площадью в миллион квадратных метров…
– Если можно, конкретнее, – попросил Ревякин.
Шатохин обернулся к Борису.
– Технология построена так, чтобы использовать девяносто шесть процентов сырья, – начал Борис.
– Следовательно, на стоки остается только четыре! – перебил Кудрявцев.
– В какой стадии находится отладка очистных сооружений? – спросил Свирский.
– Очистные сооружения работают! – ответил Шатохин.
Борис сказал:
– Никто не возьмется определить, сколько еще необходимо стадий. Можно только фиксировать, что сделано.
– Верное замечание, – пробурчал Савчук.
– Странное замечание! – взорвался Шатохин.
– Я заявляю, – сказал Савчук, – заявляю вам: нормы на стоки устанавливали исходя не из того, что необходимо для Яконура, а просто-напросто в пределах возможностей комбината, по просьбе его руководителей. Комбинат не нарушает норм потому, что их еще надо суметь нарушить! Кроме того, они значительно шире проектных. Такого не было и не могло быть в проекте! Как получилось, что эти показатели вдруг подменили?
– Профессор Савчук… – попытался перебить Свирский.
– И вот что объясните мне! Отчего к тем, кто оказался на все согласен, к ним прислушались, а к тем, кто возражал, – хоть бы немного? И еще! Посмотрите, как начинают заниматься охраной природы руководители практически во всех отраслях. Почему может позволить себе держаться иного предприятие, которое представляет здесь товарищ Шатохин?
Шатохин:
– Чего вы добиваетесь, товарищ Савчук? Скажите прямо!
– Минуту, – остановил его Свирский. – Вы хотели продемонстрировать нам образец очищенных сточных вод.
На столе появились две мензурки.
– Вот, – сказал Шатохин. – Здесь яконурская вода, здесь наши стоки. Убедительно?
Стоки, вправду, выглядели только немного желтее.
Да, подумала Ольга, если б дело было в цвете!
Шатохин взял стакан, взял мензурку со стоками, быстро налил полстакана и, при всеобщем молчании, решительно отхлебнул.
Все смотрели на Шатохина…
Кирилл Яснов взял свой стакан, взял мензурку со стоками, отмерил четверть стакана, посмотрел на свет, заглянул внутрь; сделал глоток; поставил стакан.
Теперь все смотрели на Яснова.
– Когда я была на комбинате, стоки имели другой вид, – сказала Ольга.
– Я не помню, чтобы вы приходили ко мне на комбинат, – отреагировал Шатохин.
– Возможно, аварийный сброс… – пожал плечами Кудрявцев.
– Кстати, – завелся Савчук, – как во второй декаде насчет аварийных сбросов?
Яснов опять взял стакан и понес его ко рту.
– Не увлекайтесь! – воскликнул Шатохин.
– Осторожней, – добавил Борис. – Все-таки…
Ольга рассмеялась.
– Прошу внимания, – сказал Свирский. – Профессор Кудрявцев, пожалуйста, ознакомьте присутствующих с результатами ваших исследований.
* * *
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «В самом деле, так ли уж неизбежен технологический путь развития цивилизации? Ведь современная наука, основанная на изучении и покорении природы, существует всего лишь немногим больше 350 лет… Ведь для „выживания“ вида технологическая эра развития цивилизации совершенно не обязательна. Наоборот, она может быть даже опасной. Вспомним, например, острейшую проблему современности – проблему охраны окружающей нас естественной среды, которая могла возникнуть только при технологическом пути развития общества… Необходимо подчеркнуть, что не следует считать общество, идущее по пути нетехнологического развития, отсталым и примитивным. Культура в таком обществе может достигнуть высочайших вершин. Вспомним, например, китайское искусство эпохи Тан или искусство феодальной Японии. Нравы могут быть изысканно утонченными, литература может создавать шедевры… Я полагаю, что эти вопросы имеют значение не только для проблемы внеземных цивилизаций (И. С. Шкловский)».
* * *
Кудрявцев откашлялся, взял в руки свои бумаги. Совещание продолжалось.
– Сначала вкратце о природных особенностях Яконура. По нашему мнению, безусловно, следует согласиться с предложением многих научных, общественных и государственных организаций и учреждений о необходимости охраны озера и прилегающей в нему территории…
Кудрявцев перегнул страницу, и Ольга прочла отпечатанный на машинке заголовок: «В экспертную комиссию… Заключение о вероятном влиянии сточных вод Усть-Караканского комбината на органический мир и рыбные запасы Яконура…» Там же красным карандашом: «Техотдел. Изучить. Ознакомить ИТР. Вечно хранить в делах». И знакомый росчерк Шатохина.
– Теперь немного из нашего опыта исследований загрязнения водоемов существующими предприятиями такого рода. Целые реки, озера и даже заливы превращены в мертвые зоны…
Ольга и Савчук переглянулись. Кажется, они недооценивали Кудрявцева.
– Перехожу к особенностям Усть-Караканского комбината. То, что говорилось выше, основано на изучении предприятий старого типа, имеющих низкий технический уровень…
Вот как, подумала Ольга. Здесь должен быть поворот… Да, пожалуй, недооценивали!
– Проблема Яконура требует не предвзятой точки зрения, а трезвой оценки состава сточных вод комбината…
Ясно, кивнула Ольга Савчуку. Потому и «вечно хранить».
– Сделан детальный расчет минерального содержания стоков. Судя по этому расчету, ни концентрация солей, ни их состав не будут никакой угрозой для водной флоры и фауны…
– Расчет! – вставил Шатохин.
– Расчет… – сказал Савчук.
Свирский:
– Прошу, товарищи, не перебивайте.
– Приведенные соображения позволили нам заключить, что очищенные сточные воды комбината не токсичны, их вполне можно спускать в Яконур. При соблюдении установленных норм и режимов это не вызовет вредных последствий для органической жизни озера…
– Вы берете на себя всю ответственность, – предупредил Ревякин.
– Необходимо, разумеется, вести систематические наблюдения. Они будут сигнализировать о возможных изменениях в Яконуре.
Савчук развел руками.
– Примите мои поздравления, коллега!
– Значит, берете? – спросил Яснов.
Кудрявцев поднял глаза от бумаг:
– В заключение хочу добавить, что убежден в правильности известной формулы: природа не храм, а мастерская…
– Спасибо за содержательное сообщение, – сказал Свирский.
– Еще два слова, если можно…
– Пожалуйста, конечно.
Ольга вздохнула.
– И еще два!
– Можно утверждать, что небольшое привнесение органических веществ в бедную ими яконурскую воду…
Ольга напряглась.
Что, что?
Бедную… так…
– …Привнесение веществ в бедную ими яконурскую воду будет полезным для повышения биологической продуктивности озера…
Это еще для чего? Да! Зачем он это, зачем?
* * *
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Полагают, что возраст человечества равен примерно 600 000 лет; представим себе движение человечества в виде марафонского бега на 60 километров, который, где-то начинаясь, идет по направлению к центру одного из наших городов, как к финишу. Большая часть 60-километрового расстояния пролегает по весьма трудному пути… только в самом конце, на 58—59-м километре бега, мы находим, наряду с первым орудием, пещерные рисунки как первые признаки культуры, и только на последнем километре пути появляется все больше признаков земледелия. За двести метров до финиша дорога, покрытая каменными плитами, ведет мимо римских укреплений. За сто метров наших бегунов обступают средневековые городские строения… Осталось только десять метров. Они начинаются при свете факелов и скудном освещении масляных ламп… При броске на последних пяти метрах происходит ошеломляющее чудо: свет заливает ночную дорогу, повозки без тяглового скота мчатся мимо, машины шумят в воздухе, и пораженный бегун ослеплен светом фото– и телекорреспондентов… (Г. Эйхельберг)».
* * *
Вдовин не мог возразить. Старик настаивал. Старик позвонил и сразу заговорил требовательно, безапелляционно, он принял решение и теперь настаивал на нем. Стариковская манера… А у Вдовина не было никакой возможности возразить, никакой!
Он понимал, все эти месяцы понимал, что делает, что означают его поступки! Но не мог поступить иначе. Гнев на Герасима, на всех, кто отказывался быть с ним; тактические соображения, – ни единой мелочи не допустить, которая способна помешать его планам; все соединилось, чувства определяли логику, а рациональные доводы становились для него страстью…
Начал Старик с вопросов; Вдовин осторожно ответил, что разделяет его беспокойство, понял: у Старика есть какие-то основания для разговора, есть, видимо, и замысел. И стал уже говорить, что сам собирается взять над ребятами шефство; поворот сложный, опасный, но рано или поздно надо было на него решиться, без согласия Старика тут нельзя, обойти его невозможно, поскольку дело касается Элэл. Старик перебил Вдовина, назвал разрыв с Яковом Фомичом грубой ошибкой и потребовал, чтобы Вдовин вернул Якова Фомича. Голос в трубке был громкий, металлический. Вдовин переложил ее из одной руки в другую, приставил к левому уху. Долго же ползут до столицы слухи; но все-таки доходят… Взял в правую руку карандаш. Вернуть!.. Придвинул ладонью лист бумаги. Это было еще не все. Слушал, рисовал на бумаге каракули. Старик требовал, чтобы Вдовин пригласил Якова Фомича на должность заместителя директора!..
Притом ничего, что можно оспаривать, ничего, казалось бы, неприемлемого. Идея Старика была вполне обыкновенная: два зама, Вдовин по своей тематике, Яков Фомич по тематике Элэл, – нормальная структура.
Ответил единственно возможным образом. Обещал поговорить с Яковом Фомичом…
Сидел потом, откинувшись в кресле, продолжал рисовать каракули. Что ж, теперь, после всего, что произошло… предложить ему разделить с тобой руководство институтом?
Снова накатилось то самое, из детства, с его обидами, непризнанием… Пусть шло все еще негладко, но в целом – туда, куда нужно, куда он направлял ход событий. Оставалось, может, не так много еще подталкивать, не так долго ждать… Снова его ни во что не ставили, снова отодвигали назад, напоминали, что он не заслуживает того и этого, снова лишали главного, на что он рассчитывал… И опять – Старик. И тогда он сделал так, что Элэл обошел Вдовина: из своей лаборатории в университетском сортире, из неудачников – в директора, в академики! Да Элэл и не думал, ему и не нужно было… Этот старец, и этот мямля, да еще этот их неряха и трепло, – разве могли они знать, что творилось в его душе тогда, что делается теперь?
