Текст книги "Яконур"
Автор книги: Давид Константиновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
А там из нее делали бензин, еще что-то такое же простое. Кирилл зло повторял Менделеева: «Нефть не топливо, топить можно и ассигнациями».
Отдали свою нефть…
Не один Кирилл думал об этом.
И вот появилась идея комбината…
Кирилл тоже ездил, выяснял, решал, убеждал, согласовывал… Он снова стал счастлив. Он был благодарен жене за то, что она терпела и этот беспокойный период его жизни и не вмешивалась в его работу и его отношения с людьми.
Идея была такая: вернуть хотя бы одну фракцию из своей нефти. С крупного нефтеперерабатывающего завода, что в соседнем крае, возвращать одну фракцию в свою область; построить у себя химический комбинат и делать из этой фракции волокно.
Новое волокно!
Новая технология, новый комбинат, новый город в его области – все новое.
Кирилл нашёл тех, кого интересовало это волокно, – и у военных, и в тяжелой промышленности, и в легкой.
Он был успешен.
Совмин издал распоряжение, министерство назначило комиссию по выбору места строительства комбината, комиссия представила акт и рекомендовала устье Каракана, облисполком зарезервировал площадку под комбинат и город, министр утвердил место строительства; началось проектирование.
Кирилл придумывал название для волокна. Перебирал: капрон, нейлон, дакрон, элан, лавсан, кримплен, белан, свилоза, булон, нитрон… Химики поясняли ему: в Свитоше делают свилозу, в Бургасе – булон. Так что ж, может быть, якрон? По другой транскрипции, пожалуй не менее верной, озеро звалось Экинур. Тогда – экрон? Так будет лучше запоминаться.
Это было важно – чтоб запоминалось сразу и накрепко.
Всю страну оденем в экрон, говаривал себе Кирилл, вся страна станет в наших рубашках ходить, о нас будет помнить… А оборона, продолжал он, а тяжелая промышленность… Дадим волокну свое имя, прославим Яконур, вернем на его берега свой труд – разведку и добычу, свое богатство – нефть, какая есть в одной только нашей земле…
Проектное задание утвердили, прибыли на площадку строители, начались работы, Надеждинский райисполком присвоил поселку имя Усть-Каракан, пришло постановление об ускорении сооружения комбината; торжественно был уложен первый кубометр бетона в котлован под здание главного корпуса, а первая группа будущих операторов начала занятия.
Противников комбината Кирилл воспринимал как противников развития области. Это были для него люди, которые не видели, что происходит, не понимали, какое время на дворе. Кирилл радовался шагам своей промышленности, а они хотели помешать другим идти в ногу с веком; хотели помешать Кириллу вывести область из сельскохозяйственных в индустриальные, из второстепенных – в видные. Они не думали о том, что означает, и для многого, большой химический комбинат и еще один город. Кирилл хотел, чтобы людям в его области жилось хорошо и гордо, а эти – ставили ему палки в колеса.
Стране нужен комбинат. Тут вопросов быть не могло. А комбинату нужна вода Яконура – так сказали специалисты. Стоки? Они будут очищаться и не принесут вреда Яконуру, сказали специалисты. Они дали Кириллу гарантии, что все будет в порядке.
Кирилл сам ездил на закладку очистных сооружений…
Да никто уже и не мог бы ничего остановить, мощные ведомства поддерживали Кирилла, ведомственные интересы включились в дело.
Кирилл вовсе не думал потерять Яконур; он хотел и пустить комбинат, и сберечь озеро; он настаивал на мерах для ускорения строительства и на мерах по охране Яконура. Это не означает, будто одной рукой он делал одно, а другой – другое, замысел его был в том, чтобы совместить обе цели, он не считал их несовместимыми, и полагался он не на слепую веру, а на заключения специалистов.
Вроде все у него было правильно.
Что же…
Это ли результат, которого он добивался?
В заключениях и сейчас недостатка нет… Вот они, произведения Кудрявцева.
Кирилл взвесил их на другой руке.
Бумага.
Кто не видел стоки, может, и поверит. Кирилл – видывал…
В жизни Кирилла появился разлад, он носил его в себе, ощущая его постоянно.
Что-то надо было делать с этим разладом…
Предостережения Савчука приобретали убедительность.
Обещания Шатохина не успокаивали.
Где же выход из положения?
Где найти его Кириллу Яснову?
Он всегда строго отчитывался перед собой. Спрашивал себя, какое место он занимает в мироздании и насколько его осознает, какое занимает место в конкретных событиях и насколько осознает его.
Присматривался к себе. Он хорошо знал, что власть меняет человека, и боялся заметить однажды эти перемены. Тут был и его собственный интерес, – он не хотел потерять себя; и конечно же он понимал: чем более крупные решения должен человек принимать, тем большее значение имеют его личные качества.
Каждый его поступок был на виду и у других; и, следовательно, тотчас оценивался всеми. За Кириллом словно ходил вопрос: «А как он поведет себя вот в этой новой, сложной ситуации?»
У него не было средства от ошибок, как не было и гарантии, что он будет понят верно.
По науке, – чтобы идти в нужном направлении, достаточно делать верные шаги в половине случаев. Это по науке. А по практике?
А самое главное заключалось в том, что на Кирилле Яснове лежала ответственность. Он помнил, как говорил отец: важны не гуманитарные знания сами по себе – важно то воздействие, которое гуманитарии могут оказывать на жизнь. И есть очень важные стороны жизни…
На нем лежала ответственность гуманитария.
За настоящее и за будущее.
Вот сидит он за столом у себя в кабинете.
Здесь нет Яконура, как у Ревякина, только карта его – схема, подобие на бумаге.
Смотрит на телефон… Смотрит на карту.
* * *
– Нет, Герасим, почему я не буду с вами разговаривать? Хотите играть в эту игру – ваше личное дело. Играйте! Это каждый сам для себя решает…
И Яков Фомич пожал плечами. Но усмехнулся вполне дружелюбно.
– Вы никого не зарезали, сирот и вдов не обижали, домов ничьих не подожгли… А вместе с тем, Герасим, конечно! Роль ваша весьма, извините, неблаговидная. Под уголовный кодекс вы не подпадаете, однако… Необъяснимо! Как может молодой способный человек согласиться на такое предложение Вдовина?.. Ну на что вы надеялись? Надеялся, ха! Вы, научник, с профессиональной привычкой прогнозировать, – и не предвидели на два хода вперед! Не смогли разобраться!..
Герасим разыскал Якова Фомича в библиотеке.
Звонил ему домой, потом Лене…
Наконец, они ходили по длинному библиотечному коридору.
– Я в курсе дела, мне рассказывают… Что ж, я считаю, Герасим, вам удалось многого добиться у ребят. Главное предубеждение против вас теперь вы преодолели. Да, да, я-то знаю! Ребята увидели, что вы не со Вдовиным. И не хотите быть его отмычкой, или как это называется вообще у взломщиков. Вы смогли убедить ребят! Черт вас возьми, вы в самом деле человек незаурядный… Надеюсь, вы искренни, Герасим! За то, что вам удалось сделать для нашей работы, – примите от нас благодарность. Это серьезно, это очень серьезно!..
Герасим вздохнул.
– Ребята перестали вас опасаться. Поверьте мне! Но если вы рассчитывали заслужить их расположение… Скажите, сами-то вы понимаете, кто вы такой? Вы ловкач, Герасим! Вы очень много сделали для ребят, для нашей работы, но как? Ваши хитрые комбинации видны всем. И сколь бы ни были они эффективны… Поймите, вы! Великовозрастный ребенок! Важно не только что, но и как! Цель и средства, старая песня… Простите, я буду говорить красиво. Нельзя, понимаете, здание Элэл строить вдовинскими ударными методами, оно развалится! Так, Герасим, сооружают другой, вдовинский мир. Вот что вы вносите в жизнь и в ней утверждаете! Нет, точно, во мне пропал великий краснобай… Вы избрали неверный путь, забыли, что у нас иные люди, их мнение зависит не от количества полученных благ. А тактиков, кстати, везде не любят!.. Теперь вы, по мнению ребят, не опасны. Но… Пожалуй, и небесполезны. Но неприемлемы в их кругу… Не того поля ягода. Другая школа, да! Школа! Корни!..
Яков Фомич остановился, повернулся к Герасиму, и Герасим близко увидел усталое, бледное лицо.
– А ну скажите, Герасим, ведь только великая цель могла заставить вас пойти на это – опуститься до комбинаторства, обратить ум в умишко, разрабатывать пошлые хитрости, продавать свое нутро? Такая, чтоб стоило собою пожертвовать? А?.. Мура, мура. Вы делали все это только для себя. Для себя лично. Чтобы себя утвердить… Доказать себе свою собственную ценность… Да цель-то еще помельче средств будет!
Взял Герасима под руку, повел дальше.
– Вот есть хорошая цель – сохранить Элэл и его дело… А, только бы он ничего не узнал!
Яков Фомич привел Герасима к дверям читального зала.
– Есть ведь очень крупные цели… Хотите посмотреть мою тетрадь?..
* * *
Ольга потерлась носом о бинокуляр.
Это у нее от Косцовой. Ее привычка!
Металл прохладный…
Вгляделась. Изменила увеличение. Отрегулировала резкость.
Такие грозные… Усы, ноги – все в шипах. Множество ног и множество шипов на них. И шипы на хвосте. И на шипах – еще шипы. По бокам, по спинкам – зазубрины. Кругом колется. И в латах, – секция на секцию ловко заходит, точно на коленке у рыцаря. Глаза пуговками выпучены. Спинки выгнули, ну совсем будто кошки друг перед другом! Воинственные. А хребетики – темной дугой… насквозь свет идет через рачков!
Взяла иглу… Впрочем, у Тони ошибок не случается. Можно быть уверенной в статистике, если определяла Тоня.
Ольга положила иглу. Подняла глаза от бинокуляра.
Прямо перед ней в окне лежал Яконур.
«Ищите, может, что-нибудь найдете!» – сказал Столбов…
Находит.
Уже кое-что видно.
Днем – в лаборатории, вечерами досчитывала и писала дома, ночью, если была без Герасима, включала лампу и опять бралась за карандаш… В этих рачках заключалась самая суть, они составляли главное звено в природной фабрике по изготовлению чистой воды, которая работала в Яконуре. Едва различимые рачки поглощали все, что могло как-либо испортить озеро. Яконур был их творением и им принадлежал.
Рачки трудились ежеминутно, безостановочное они содержали в блестящем порядке десяток тысяч кубометров воды.
Однако все это оказывалось настолько хрупким, что любая малость была в состоянии все разрушить. Ветер перегонял рачков за несколько метров в ручей – и они немедленно погибали… А ведь ничто в принципе не было исключено: рачки могли измениться, найти себе другую пищу… – и сломалась бы вся природная цепь, чудом установившаяся когда-то в Яконуре.
Любое отклонение в том, что касалось рачков, могло предвещать катастрофу.
Стоки комбината, как выразился однажды Савчук, были тараном по тонкой и нежной цепи. Важно ведь не то, что в озеро сливалось какое-то количество грязной воды; все, сколько способен наработать комбинат, – для объема Яконура капля в море. Но как только перестанет действовать эта природная цепь – в тот же день Яконур, начнет превращаться в гигантскую помойную яму.
И вот в районе слива обнаружились рачки с увеличенными жабрами…
Затем выявились отклонения в численности рачков…
Специалисту понятно, что это означает!
Шатохину и Столбову ничего сообщать не стала, собрала из первых результатов самые показательные и положила на стол Савчуку. Они не говорили об этом, – но Ольга знала: они единодушны в том, как следует поступить с ее материалами.
Савчук понял, что происходит. Воспользовавшись отсутствием Ольги на очередном заседании совета, он сказал, что за последний месяц удалось сделать столько, сколько без Ольги не было бы сделано и за год.
Передала ей это Косцова… «Я вижу, Оля, как вы работаете. В вас появилось исступление. Иногда мне кажется, что и отчаяние. Я не знала в вас этого… Да, впрочем, как хотите»…
Бывало и отчаяние! Разве и так не ясно, что творится с Яконуром? Зачем весь этот трудоемкий анализ? Или недостаточно обыкновенных органов чувств плюс здравого смысла, чтобы понять, как Яконур губят: эти стоки, эти дымы – их вид, запах… Процесс, может, не скорый, но перспектива очевидна! Никакой науки тут не требуется. Если подходить принципиально – ее работу следует прекратить.
Но нет, научные обоснования были нужны. Им придавалось особенное значение; где-то в чьем-то сознании, в каких-то делах научность сообщала аргументам дополнительную силу…
Нужны такие доказательства?
Хорошо, она их представит.
Только… Опять… Ведь кто не хочет понять, что творится с Яконуром, для того и эти результаты бессмысленны, бесполезны…
Какой-то интерес в научном плане тут все же был, она могла видеть, как на существа, миллионы лет жившие в неизменных условиях, действуют внезапно появившиеся новые факторы; вообще, кстати, чисто яконурская картина… Однако принципиально новых знаний это не приносило.
Очень тяжело получилось с Виктором. Он занимался дном, от него ждали многого; вскоре выяснилось, что пробы со дна ничего не дали. «Ничего не дали?..» – поддразнивал Ревякин. Конечно, формулировка эта выказывала Ольгину позицию; да ведь Ольга и не скрывала ее. Пробы со дна не обнаружили никаких следов загрязнений!
Там, где раньше регистрировали пятно, теперь его не оказывалось.
Савчук был вне себя, устроил скандал, послал еще катер, с прямым указанием – найти пятно во что бы то ни стало… Ольга пожимала плечами. По материалам прошлых экспедиций, пятно на дне было не слишком крупное и не сплошное. И уже случалось: загрязнений вычерпывали иногда больше, иногда меньше. Но, действительно, чтобы пятно исчезло совсем… Притом Ольга понимала, – и Савчуку бы тоже должно это быть ясно: пятно могло просто занести илом и песком, ведь весна, половодье на Каракане!
Конечно, все выглядело бы иначе, если б это был не Виктор.
Исчезновение пятна сделалось одной из самых популярных тем институтских разговоров…
Савчук, разумеется, прав, когда говорит, что пятно на дне – наиболее убедительный довод против комбината, он и дураку доступен. Отсутствие пятна ставило их в трудное положение.
Возникнет вопрос: да было ли пятно?
Всё, кто колебался, сомневался, кого Савчуку удавалось тем не менее подстегивать к работе и тащить за собой, – начали теперь упираться. Столбов, конечно, скажет: институт выбрал всю грязь, Шатохин добавит: разве на ваши диссертации грязи наработаешь…
Ну что ж!
* * *
ИЗ ТЕТРАДИ ЯКОВА ФОМИЧА (расшифровка автора). «Эти проблемы во все большей степени начинают сейчас интересовать, в частности, биологов, потому что, по мнению многих ученых, этические и социальные проблемы, с которыми в свое время столкнулись физики-атомщики, покажутся детской забавой по сравнению с проблемами, возникающими в связи с возможным антигуманным использованием комплекса биологических наук (И. Т. Фролов). В наши дни мы все чаще и чаще задаем себе вопрос: должен ли человек делать все, что он может?.. Когда-то мы считали чем-то само собой разумеющимся, что отвечать на этот вопрос надо: „Да! Конечно!“ Теперь же, мне кажется, мы все больше приходим к убеждению, что отвечать надо: „Нет!“ Мы должны выбирать, что делать, а чего не делать (Дж. Уолд). Наука и техника разрушают этический фундамент цивилизации, причем это разрушение, возможно, уже непоправимо (М. Борн). Самая главная опасность состоит в том, что техника угрожает самому человеку… Меня тревожат страшные видения: наступит время, когда машины станут настолько совершенными, что они будут действовать без какой-либо помощи человека, машины овладеют всей вселенной, автомобили и самолеты победят скорость, радио населит воздух музыкой умерших голосов; последние люди, став бесполезными, неспособными дышать и жить в этой технической среде, исчезнут, оставив после себя новую вселенную, созданную их разумом и их руками (Н. Бердяев). С 1800 года число ученых в мире увеличилось более чем в 10 000 раз (Д. Прайс)»,
* * *
Николай положил ветошь на край верстака.
Ну вот, порядок… Будет крыльчатка работать дальше.
Глянул на руки.
Хорошо сделали в этот раз, надежно будет, с фланцами это они с ребятами правильно придумали, теперь даже при аварии насоса должен вал выдерживать, – хоть и длинное плечо, да химия, да температура с давлением…
Стоял у верстака, смотрел на свои руки.
А отец не возражал, когда он решил пойти на стройку… отец читал в газетах все, что писали про комбинат, ни о каких стоках тогда никто не думал… отец беспокоился только, чтоб не было драк… мама боялась за его здоровье… да он ведь недалеко от Надеждина уезжал, здесь же оставался, на Яконуре…
Заложил руки в карманы комбинезона.
А стройка-то была тогда – палатки там, где теперь комбинат, и у причала столовая. В этих палатках и жили; и дети рождались в этих палатках, как-то раз даже двойня в палатке родилась… Коридор, одеяла вместо дверей и дощатые перегородки; влезть можно было на кровать и через перегородку занять у соседей хочешь кастрюлю, хочешь книжку…
Шагнул в проход между верстаками. Змеевик надо еще наверху посмотреть.
А Соня в палатке жить не захотела, и тогда они сделали себе домик из пластов. Нашли осенью хорошее место в тайге, на берегу ручья; в глубину на метр выбрали земли, а стены из пластов поставили – нарезали от склона пластов с дерном. Крыли досками, сверху еще положили пластов. Печь сделали из железной бочки, а чтоб красивей было, он бочку сплющил и обмазал. Дом получился – Соня нарадоваться не могла. Тряпочки нарядные развесила; веселый стал дом. Хорошо было… Выйдешь утром – ручей шумит, кругом тайга… медведи еще ходили… И до работы недалеко.
Поднявшись лестницей на третий, свернул к трубопроводу.
Ну вот и здесь порядок… А было что! Главный говорит: ребята, сколько вам времени надо? Взялись за разборку; Главный выясняет, – нет нигде такого диаметра, сел у окна рассчитывать давление, клапан еще найти не могут; потом все порешили, как что ставить, начали; Главный ушел, и тут приходит Шатохин: прекратить, делать по-моему… Все видят – глупость. Приходит Главный: ребята, делайте, как я сказал. Шатохин ему: ты чего тут дуру порешь! Не специалист, авторитета нет, вот и старается покрывать чем другим. Главный ни слова, Шатохин на него кричать, а Главный ему одно только сказал: это вас не касается. Рукава закатал и давай со всеми – подшипники ставить…
Снова вышел к лестнице и поднялся на четвертый; остановился на минуту; не повернул в цех, а зашагал по ступеням дальше и поднялся на крышу.
Вот он, Яконур, совсем рядом…
Будет, будет надежно, будет вал крутиться, будет крыльчатка работать снова… все будет работать хорошо… снова пойдет все в Яконур.
Вынул из карманов руки, еще посмотрел на них… будто с них спрашивал.
Раньше здесь Яконур как книгу можно было читать, а теперь все спуталось, смешалось, не понять уже ничего… нарушилось все… а куда все подевалось… сигов мама выносила к поездам метровых, красивых, он еще горячий после копчения, и стоил он пять рублей старыми, значит, пятьдесят копеек… это все пропало, нарушилось, и что было – теперь уже не вернешь. Погоду только еще можно читать, вот погоду можно предсказывать, как отец научил. А другое все… Разве кому-то д ано так с Яконуром, он ведь живой… у него и свой нрав есть… чистый он, ничего в себе не держит, если что – выбросить хочет… охранить себя старается… смотришь, на берегу и то и другое, а в воде ничего, чистая…
Прошел несколько шагов по крыше; повернулся к трубе.
Так-то вот, своими же руками!
Из института приезжали, звали местных; он тоже приходил; разговаривали с ними, мнения собирали, даже бумагу все подписывали… Он понимал, что комбинат нужен; но не мог понять, зачем обязательно на Яконуре комбинат. Может, просто поторопились… Гостили когда с Соней у ее сестры, у Ани, говорил об этом с Иваном Егорычем; да что говорить-то…
Вот Яконур; вот труба.
По телевидению показывали, как Шатохин стоки пьет. Да хоть бы тихо делали, хоть бы не показывали. Все ведь знают, эти стоки какие. И подойти к ним близко нельзя, такой запах. Все ведь это знают, так хоть бы не показывали, а то ведь вранье-то в людях остается.
Заявление подавал… Потом забрал.
Больно на это все смотреть, да что же делать… В отпуск с Соней уезжали, хорошие места видели, а еле дождались, когда обратно ехать. Родные места, родина. При всем что здесь… а все равно. Тут их место…
Работал на опалубке, потом по трубопроводам, стал слесарем. Построили поселок – квартиру дали… семья растет, вот обещали расширение… Прочат в бригадиры.
Убрал руки в карманы комбинезона.
Очистка теперь хоть получше…
Родительский дом не продал, оставил в память; теперь все выходные там… огород, за ягодами на мотоцикле… следующий отпуск – на то, чтобы подновить дом… держать его чтобы в порядке…
Еще минуту глядел Николай на Яконур; затем начал спускаться в цех, где надо осмотреть змеевик.
* * *
Герасим сильнее прижал трубку.
Наконец ее голос!
– Хорошо, послушай сказку… Вот Иванушка сидит на печи. Но наступает время, и ему надо отправляться искать. Идет он за тридевять земель… Тогда было потруднее, женщин было меньше, чем мужчин…
Треск, помехи, яконурский ветер раскачивает старые провода на деревянных столбах.
И голос Ольги.
– А сколько препятствий у Ивана! Он встречает свою суженую, а ее уносит Кощей Бессмертный…
Опять треск.
Ехать, ехать!
* * *
За деревней Карп увидел лодку у берега, свернул; заглушил мотор, ткнулся в кочки рядом.
Дед с женщиной, она его моложе лет на десять – пятнадцать, не разберешь. У деда – культя вместо правой руки; голубые глаза; грязная одежда. У женщины – худое, безразличное ко всему лицо; красные руки из коротких рукавов ватника. Лодка едва цела; ветхая сетчонка, бедный улов.
Карп сказал мирно:
– А, старый знакомый! Это ты в тот раз огородами ушел…
– Я? Когда? Не было такого!
– Да он сроду… – сказала женщина. – Может, то Сенька, тут есть один…
Карп засомневался:
– Да вроде…
Достал из полевой сумки бланк протокола, начал обычные вопросы:
– Дети есть?.. Возраст?.. Работа?..
Женщина говорила Карпу:
– Исть-то ведь тоже хочется! На звероферме я сейчас. Вот выходной у меня, думали – рыбы поисть… Ты бы на Каракан пошел, вот там сети…
Голос у нее был безжизненный, равнодушный, как ее лицо.
Карп знал эти намеки, ответил привычно:
– Да мне сети не нужны.
Старался говорить с ними помягче.
Дед вскочил вдруг, стал выбрасывать все из лодки:
– На, вот оно, забирай… И лодку забирай… Последнее…
Весла, черпак, рыба кверху брюхом закачались на мелкой волне перед Карпом.
– Забирай!.. На Каракане вот браконьеры, ты их не трогаешь, они вооружены, ты их боишься… Забирай, если у тебя совести нет… Я поймаю, так только пожрать… Где бы все это было, если б Гитлер занял… Говоришь, где мы с тобой встречались? Разве только на Курской дуге… Руку вот у меня немец отнял и все бы это отнял бы…
– Ну, – сказал Карп примирительно, – зачем так-то…
– Теперь все с дипломами руководят. Я работал, сто пятнадцать платили, а он пришел с дипломом, сто тридцать ему… Надо на прошлое оглядываться. Пригожусь еще на что-нибудь…
Карп пробовал успокоить деда:
– Не волнуйтесь…
– Здоровый был – волновался, а теперь что ж… Непродуманная жизнь у нас и идет несправедливо, нет чтобы оглянуться – топим один другого человека…
– Вы заложили сегодня, – сказал Карп.
Женщина махнула рукой:
– Да разве на эту пенсию заложишь, что вы говорите…
Карп заканчивал протокол. Ладно, бумагу потом выбросить можно… Написал: сети уничтожены на месте. Что там, такая рвань…
Торопил себя.
Тяжелый разговор… тяжелая работа.
* * *
Как она поставила перед ним тарелку…
Яков Фомич вспомнил: эта неожиданная, несвойственная Лене резкость движений и стук тарелки о стол!
Тишина читального зала, только шуршание переворачиваемых страниц… И вдруг это воспоминание о сегодняшнем утре.
Отодвинул от себя журналы.
Как это было?
Да, резкость ее движений и стук тарелки о стол…
Яков Фомич был удивлен.
Пожал плечами. Взял ложку, принялся за кашу. Лена села напротив, сложила руки на груди. Яков Фомич спросил, почему она не ест.
– Не хочется.
Он продолжал есть, ложка за ложкой. Молчал. Смотрел вниз, в тарелку.
– Яков!
Отставил тарелку. Сгорбился.
– Я устала.
Совсем он не был готов к этому…
– Яков, но так же нельзя!
– Яков, ведь я просто не знаю, что дальше.
– Яков, у меня руки опускаются!
Он посмотрел в ее лицо. Увидел нервную, растерянную женщину.
– Я всегда верила в тебя… И когда ты еще только начинал…
Его понимание Лены, его отношение к ней были полностью сложившимися, законченными, ясными; теперь, глядя в ее лицо, Яков Фомич снова осознал, как давно все это устоялось в нем, каким сделалось ему привычным и как дорога для него эта привычность, отчего он и берег ее все годы.
– Я устала! – повторила Лена. – Понимаешь ты, устала!
Он и понимал, и был в недоумении…
– Яков, ты просто ребенок, разве можно так относиться к жизни?
– Яков, скажи, сделал ты вчера что-нибудь?
– Яков, не говори мне ерунду. Ты с кем-нибудь разговаривал насчет работы?
Его доброта, снисходительность и привязанность к Лене были искренними…
– Ладно. А что ты собираешься сделать сегодня?
Он почувствовал боль внутри и закусил губу.
В нем не было любви, но доброта и привязанность были настоящие!
А его бегство из института к ней… как обнимал он ее с благодарностью…
Яков Фомич все всматривался в лицо жены.
Еще и это:
– Ты не возражаешь, если я продам кольцо?
Нет, она не хотела уязвить его, просто так она все это понимала! Так думала, и что думала, то говорила.
И снова:
– Я устала, устала!..
Яков Фомич почувствовал, как что-то привычное в нем медленно, едва заметно, с трудом и неохотой трогается с места и приходит в движение…
Он ощутил приближение опасности.
Встал, обошел стол. Шагнул к Лене. Она подняла к нему голову. Смотрела на него снизу вверх. Слезы в ее глазах…
Оба они были сейчас в опасности.
Яков Фомич перевел взгляд на руку Лены, рука ее лежала на столе, смотрел на загрубевшие, немолодые пальцы.
В нем возникла и начала набухать жалость…
Он заставил себя улыбнуться. Стоял над Леной, над ее обращенным к нему лицом и ждал, пока не возникла в ответ едва заметная, в слезах, улыбка.
Положил свою руку на руку жены.
* * *
– Так, – говорит Ляля. – Где наша колода, на месте?.. Таня, набери там. Полегче. Теперь жми. Ага, идет… пищит… мигает… Так! Встала, родимая. Что там? Ясно… Так. Давай еще. Набирай. Уж самое простое мы ей толкнем. Жми… Опять зависло. Так. Послушай, вот что. Меня смущает, почему лента не крутится. Ася! Ты где?.. Ася, меня смущает, что лента не крутится… Пусть это меня не смущает? Точно? А у меня не идет… Выразительно ты это руками делаешь!.. Фортран обновить? Слушай, а что тут в канале? Все в порядке? Ну-ка посмотрим… До чего тесно блоки стоят… Вот тут что? А почему разъем валяется? А это что? Воткнем. Пробуем снова… Так. Набери, Таня. Жми. Ну, родимая! Спокойно, сейчас она будет материться… Нет, это она не тебя. Так. Давай-ка еще раз. Она просто обиделась… Ясно. Не пробьется на прибор. Обижается. А что там наш прибор? Займемся прибором… Жутко тесно, все бока обдерешь… Ну, что тут у тебя? Не работает? Верочка, подсуетись, сколько ж можно!.. Ага, ожил. Молодец. Это я прибору… Где метка? Хорошо. Метка есть. Все отключи, пусть минут пять отдохнут, устали, бедняги, расстроились… Так. Пошли опять. Теперь толкни задачу. Вся колода вошла? Ну как там?.. Черт. Почему встали, печать выключена? Пойду сама включу… Ну-ка… Ах, милый, засветился!
Ляля уверенно идет от АЦПУ (алфавитно-цифровое печатающее устройство) к экрану дисплея (электронно-оптическая система для обмена информацией с компьютером).
Ну-ка, общнемся еще разик, кое-что Герасиму посчитаем… Давай-ка, дружок. Оцени, круглыми сутками возле тебя!.. Хотя, собственно, почему нет? Правда! Что можно сделать с мужчиной? Вот уж у кого возможности ничтожно малы, дружок, так это у мужчин. Ну, сводят тебя в кино, в лес, на пляж. Знаем. Что еще? Все. А тут простор! С тобой – делай что хочешь. Любые желания, самые безумные.
Нет, серьезно! Не сравнить…
Ляля придвигает стул, садится; берет в руку световое перо.
Вот, дружок, люди и переключаются! Да я, конечно, знаю, сколько за эти годы потеряла как женщина… Женщина должна заботиться о ребенке, муже, доме. А я – тут пропадаю! Совсем мужик. И в брюках… Зато сколько удовольствия!
Отведя в сторону провод, Ляля нацеливается пером в застывшие перед ней линии. Таня, Ася, Вера наблюдают за нею… Отличное Лялино владение техникой известно в институте. Мотив научной деятельности у нее – самый чистый: удовлетворение собственного любопытства, что означает интерес к делу; отсюда – любовь к своей работе.
Ну, поехали, дружок… Все по новой… Снова да ладом… Еще раз этак тыщу… Один вариант, другой вариант!.. Да лишь бы что-то делать для Герасима… быть его частью, тенью… подстроиться… себя уже и нет самой… пусть лепит, как ему лучше… служить ему… отдать ему что возможно… Все отдать, лишь бы принял… только бы брал!.. Уже ведь вроде все определилось; и Наташка к нему вон как; общий дом; старалась, все для него делала; все, все готова была сделать для него; читала по его взгляду, мысли его угадывала, все знала, чего ему хочется, что ему нужно; дом его ждал, когда он бывал в отъезде, вещи, казалось, его ждут, и он тоже говорил, что у него такое впечатление, будто стены его встречают; разве может жить человек без семьи, без тишины, без дома; отложить защиту собиралась, родить ему, общего хотела ребенка… и вдруг!..
Ляля нажимает на клавишу; приставляет перо к метке; ведет метку по экрану.
Что ты будешь делать, типичный, конечно, случай, естественнейшее для мужчины поведение: от женщины, которая вся к нему, для него, под него, – к женщине, которая от него убегает или как-то иначе от него чего-то требует, словом, не дает ему существовать, постоять не дает спокойно; к ней он и присыхает. Ну что ты будешь делать, – природа: охотник, инстинкт преследовать. Нормальная схема… Объяснила ему, – это у тебя пройдет, скоро, это человек другой, не твой человек, не твоего мира, только не переживай сейчас, не трать себя так… Поймет, опомнится, скорее бы только опомнился, понял, где ему хорошо, скорей бы возвращался… Может, надо немного другой быть, конечно, нет у мужчины сил без конца в зеркало глядеться на свое отражение, но как переломить себя, когда себя не помнишь. А может, пережала где-то, пытаясь руководить им, и не заметила… Только бы не любовь! Только бы не любовь это у него; с этой штукой, необъяснимой, нелогичной, не справишься… Отвлечь его хотела, на все пускалась, пробовала его переориентировать, с Верочкой его познакомила!..
Ляля возвращает перо на место и кладет пальцы на клавиатуру.
Да просто боялась за него! Что с ним без нее будет? Она его знала… Его будущее всегда заботило ее, всегда беспокоило; ему столько дано, однако ведь это надо еще реализовать, овладеть этим, добиться своего! Мужчине нужно, чтобы рядом была женщина волевая, рациональная, умеющая организовать его жизнь, помочь ему, позаботиться о нем так, как никто о нем не позаботится. И ничто эту заботу не заменит… Она же видела, видела: ему хорошо с ней, они пара, они дополняют друг друга! Радовалась, когда видела свое в его успехе, счастлива была от этого. Ему необходимо это все, он без этого не сможет… Ну как он один? Она старалась, чтобы Герасима не сбили с толку, чтобы он не потерял своего времени и не прозевал свой случай; не поддался бы на что-нибудь там. Она хотела, чтоб он был успешен, чтоб ему, следовательно, было хорошо; чтобы осуществил заложенное в нем, чтобы его место в мире было по его возможностям, чтобы не только она, все бы знали, каков он!.. А тут еще эта сложная обстановка в институте… Надо ему помочь. Он не сможет без ее помощи, не сможет без нее!.. А если не реализует себя, станет неудачником – будет несчастен и, вернувшись к ней, сделает и ее несчастной, ей ведь придется нести эту ношу, мужчина всегда перекладывает ее на женщину…
