Текст книги "Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла]"

Автор книги: Честер Хаймз

Соавторы: Джордж Хиггинс,Лоренс Сандерс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

Гробовое молчание, установившееся в вагоне, было вполне уместным, хоть и не умышленным. Просто на какое-то мгновение выстрел пронзил всех пассажиров сразу.

Люди ожили, когда от порохового дыма стало першить в горле, заслезились глаза, защекотало в носу.

– Слепой с пистолетом! – завопила негритянка, вскочив на ноги. Она завопила это так, как только может сделать представитель темной расы с четырехсотлетним печальным опытом. Ее рот превратился в эллипсоид таких размеров, что, казалось, способен проглотить кольт. В овальном отверстии были хорошо видны резцы с коричневыми пятнами, белесый язык, спереди распластавшийся за нижними зубами, а сзади бугром поднимавшийся к небу, язычок которого дрожал, словно алый камертон.

СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ! СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ!

Этот крик вывел остальных пассажиров из оцепенения. Поднялась невообразимая паника.

Белый здоровяк ринулся вперед, столкнулся со слепым, чуть не выбив у того из руки кольт, затем, завидя смертоносное оружие, резко отпрянул назад, отчего ударился позвоночником о металлическую трубу. Сочтя, что его кто-то атаковал сзади, он снова ринулся вперед. Коль пришел смертный час, лучше встретить погибель лицом к лицу.

Когда же на слепого вторично навалилось огромное потное тело, он решил, что на него набросилась банда линчевателей. Пропадать, так с музыкой, мелькнуло у него в голове. Кое-кого я захвачу на тот свет с собой. И он дважды выстрелил наугад.

Этот новый залп стал для пассажиров слишком тяжким испытанием. Их реакция не заставила себя долго ждать. Одни сочли, что настал конец света, другие – что на землю напали марсиане или венериане. Кое-кто из белых решил, что черные подняли восстание. Кое-кто из черных подумал, что пора подниматься на бой за свои права.

Но толстяк Сэм был реалистом. Он знал одно: главное – вовремя смыться. Он опрометью ринулся в стеклянную дверь. На его счастье поезд выскочил на станцию – 125-я улица – и со скрежетом стал тормозить. Сэм вывалился на платформу. В порванной одежде, с кусками стекла, впившимися в черную, залитую алой кровью кожу, он напоминал сюрреалистический вариант французского забора.

Остальные ринулись за ним, но остатки стекла не пускали их. Когда же поезд остановился и двери отворились, бедняги были немилосердно изрезаны этими ножами. Бедлам выплеснулся на платформу. Люди сталкивались, падали, в ужасе сучили ногами. Они пытались поскорее выбраться на улицу, спешно поднимались по лестнице, падали, переступали друг через друга и снова падали. Крики лишь увеличивали панику. Все та же негритянка продолжала истошно вопить:

СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ!!!

Слепой же лихорадочно ощупывал одной рукой пространство вокруг себя, находя лишь поваленные тела сограждан. Вторая рука бесцельно водила пистолетом, словно его дуло могло помочь что-то увидеть.

– Куда? – горестно взывал слепой, – Куда идти?

Глава двадцать вторая

Гарлемцы, пришли в такое бешенство, на которое только и способны жители этого района. Нью-йоркские власти распорядились снести трущобы в квартале на северной стороне 125-й улицы в районе Седьмой авеню. Жителям некуда было податься. Другие гарлемцы были недовольны, потому что понимали: переселенцы из этих домов появятся у них и их районы тоже станут трущобами. В квартале хватало маленьких магазинов, кафе и прочих коммерческих заведений, и их владельцы тоже были недовольны: арендная плата в новых домах была слишком высокой.

То же самое можно было сказать и о квартирной плате, но пострадавшие квартиросъемщики даже не успели об этом подумать. Необходимость поскорее подыскать жилище как-то заслонила от них все остальное. Они неохотно расставались с домами, в которых многие из них родились, где они женились, рожали детей, где умирали их родные и близкие. Их мало утешал тот факт, что эти дома были признаны негодными для проживания людей. Обстоятельства принуждали их жить там, пока они сами не деформировались настолько, что жилища и жители стали прекрасно подходить друг другу. Теперь же их выгоняли из привычных берлог, и этого было достаточно, чтобы взбунтоваться.

Какая-то негритянка, наблюдавшая за происходящим с противоположной стороны улицы, мрачно заметила:

– Это они называют программой жилищного развития. По-моему, это программа жилищного уничтожения.

– Почему бы ей не заткнуться, – хихикнула молодая и нахальная чернокожая особа, – что толку чесать языком.

– Она похожа на старый облезлый матрас, – фыркнула ее столь же молодая и нахальная подруга.

– И ты тоже заткнись, – обрезала ее спутница. – Доживешь до ее лет, сама станешь матрасом.

Двое молодых людей, только что вышедших из спортзала XAMЛa[19]19
  Христианская ассоциация молодых людей.


[Закрыть], остановились у витрины Африканского мемориального книжного магазина, расположенного рядом с ювелирным магазином.

– Они и магазин, глядишь, снесут, – сказал первый, – Они не оставят нам ничего.

– Подумаешь, – отозвался его спутник, – Лично я не читаю.

Его друг удивленно уставился на него:

– Что ты говоришь! Тебе надо научиться читать непременно!

– Ты не понял меня, старина. Я не сказал, что не умею читать. Я сказал, что не читаю. Ну зачем мне читать всю эту чепуховину?

На это его спутник только хмыкнул, и они удалились.

Но большинство чернокожих братьев и сестер стояли и равнодушно смотрели, как огромные металлические шары врезаются в дряхлые стены домов. День выдался жаркий, и гарлемцы покрывались обильным потом и вдыхали воздух, отравленный выхлопными парами и белесой пылью от штукатурки.

Дальше на восток, на другом конце обреченного квартала, где 125-ю улицу пересекает Ленокс-авеню, стояли Могильщик и Гробовщик и стреляли из своих больших никелированных револьверов 38-го калибра в огромных серых крыс, что разбегались из-под сносимых домов. Всякий раз, когда стальной шар врезался в стену, на улицу выбегало несколько крыс, и вид у них был куда более недовольный, чем у выселяемых жильцов.

Здание покидали не только крысы: перепуганные стаи клопов ползли по руинам, а жирные черные тараканы совершали самоубийство, прыгая из окон.

За подвигами детективов с удовольствием наблюдали завсегдатаи из бара на углу. Им страшно нравилось смотреть и слушать, как ухают револьверы.

– Не перестреляйте кошек по ошибке, – сострил один из зрителей.

– Кошки слишком маленькие, – отозвался Эд Гробовщик. – Эти крысы скорее похожи на волков.

– Я про двуногих кошек.

В этот момент из-под стены выскочила большая крыса и побежала по тротуару.

– Эй! Крыса, а крыса! – крикнул Гробовщик, словно тореадор, пытающийся обратить на себя внимание быка.

Чернокожие зрители безмолвно следили за происходящим.

Внезапно крыса обернулась и уставилась на Гробовщика злобными красными глазками. Тот выстрелил. Пуля угодила зверю прямо в лоб, отчего тело крысы буквально вылетело из шкуры.

– Оле! – воскликнули зрители.

Четверо белых полицейских в форме, стоявшие на противоположном тротуаре, перестали болтать и начали тревожно озираться. Они стояли у своих машин, размещенных по обе стороны 125-й улицы в районе сноса, словно в их задачу входило не допустить бывших обитателей этой трущобы в фешенебельные кварталы Лонг-Айленда через мост Трайборо.

– Он просто застрелил еще одну крысу, – прокомментировал действия Гробовщика полицейский.

– Жаль, это была не чернокожая крыса, – буркнул его напарник.

– Займись этим сам, – отозвался первый полицейский.

– С удовольствием, – буркнул второй, – Я не боюсь.

– Крысы такие жирные, что негры могли бы жарить их и есть, – цинично заметил третий полицейский.

– И не требовать пособия, – заметил второй.

Все трое рассмеялись.

– Похоже, эти крысы сами жарили и ели негров, оттого-то так и растолстели, – продолжал полицейский номер три.

– И не смешно, – попытался осадить его полицейский номер четыре.

– А чего же ты сам смеялся? – осведомился второй полицейский.

– Я просто икал.

– Вы, лицемеры, только и умеете икать, – изрек полицейский номер два.

Третий полицейский краешком глаза уловил какое-то движение и быстро повернулся. Он увидел, как из выхода подземки появился толстый черный, залитый кровью, потом и слезами человек. За ним на волю вырвался кошмар. Другие окровавленные люди озирались по сторонам с таким ужасом, словно только что спаслись бегством от самого дьявола.

Но именно вид окровавленного негра-толстяка заставил полицейских начать действовать. Чернокожий, который бежит весь в крови, означает опасность, и нужно было подумать о том, как лучше защитить белую расу. Выхватив револьверы, они побежали в четырех направлениях.

Гробовщик и Могильщик удивленно наблюдали их маневры.

– Что там стряслось? – удивленно спросил партнера Гробовщик.

– Видишь толстяка-негра, он весь в крови, – ответил Могильщик.

– А, если бы что-то было серьезное, он бы так далеко не убежал, – отмахнулся Гробовщик.

– Ты не понимаешь, Эд, – возразил Могильщик. – Белая полиция вознамерилась защищать белых женщин.

Увидев, как белый полицейский резко остановился и двинулся ему наперерез, чернокожий толстяк направился к Гробовщику и Могильщику. Он не знал их, но они были вооружены, и этого ему было достаточно.

– Уходит! – крикнул первый полицейский из-за его спины.

– Я его успокою! – пообещал тот его напарник, что высказал гипотезу о неграх, которые едят крыс.

В этот момент, пыхтя и отдуваясь, по лестнице подземки стал подниматься белый здоровяк, из-за которого и заварилась вся каша. У него был вид человека, который добился цели.

– Это не тот ниггер! – крикнул он.

Третий полицейский остановился. Вид у него сделался растерянный.

Тут по лестнице стал подниматься слепой, постукивая кольтом по перилам. Белый здоровяк в ужасе отскочил в сторону.

– Негр с пистолетом! – завопил он, показывая на слепого, который напоминал призрака, поднимавшегося со дна Ист-ривер.

Услышав его голос, слепой остановился и замер.

– Ты еще жив, гад? – спросил он. В голосе его было удивление.

– Скорее застрелите его! – крикнул белый здоровяк белым встревоженным полицейским.

Словно призыв относился именно к нему, слепой поднял кольт и второй раз за это время выстрелил в белого здоровяка. Крупный грузный мужчина подпрыгнул в воздухе так, словно ему в зад угодила шутиха.

Но пуля, предназначавшаяся ему, угодила в лоб второму полицейскому, целившемуся в слепого. Он был убит наповал.

Негры, доселе не без удовольствия наблюдавшие за фокусами белых полицейских, разбежались кто куда.

Когда трое уцелевших полицейских окружили слепого, он все еще нажимал спуск кольта, но обойма была уже пуста. Они быстро и хладнокровно расстреляли его.

Черные собратья, успевшие спрятаться в подворотнях и за углами домов, высунули головы, чтобы узнать, чем все это кончится.

– Господи Боже мой! – воскликнул один из них, – Эти сволочи легавые застрелили ни в чем не повинного бедолагу.

Голос у него, как у многих негров, был очень громкий, и те, кто не видел случившегося, услышали комментарий. Услышали и поверили.

Словно пожар, стали распространяться слухи.

УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА! УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА!

ПОЛИЦЕЙСКИЕ УБИЛИ ЧЕРНОКОЖЕГО!

КТО, КТО? ПОЛИЦЕЙСКИЕ, КТО ЖЕ ЕЩЕ!!! АТУ ИХ!

А НУ-КА, ДАЙТЕ Я ТОЛЬКО ВОЗЬМУ МОЙ ПИСТОЛЕТ!

Через час лейтенант Андерсон вызвал по рации Могильщика.

– Вы не можете остановить эти беспорядки? – спросил он.

– Они вышли из-под контроля, босс, – сообщил Могильщик.

– Ладно, я высылаю подкрепление. Кто их начал?

– Слепой с пистолетом.

– Кто, кто?

– Слепой с пистолетом!

– Но это же какая-то чушь! Это абсурд.

– Истинная правда, босс!

Джордж Хиггинс
Друзья Эдди Койла
(Пер. с англ. О. Алякринского)

Глава первая

Джеки Браун, парень двадцати шести лет, с непроницаемым лицом, пообещал достать несколько пистолетов.

– Я смогу их доставить к завтрашнему вечеру. Приволоку, наверное, штук шесть. А через неделю, ну, может, дней через десять, еще дюжину. Тут должен кое-кто нагрянуть – у него с десяток найдется, да только я, понимаешь, уже кое с кем об этом товаре толковал и обещал четыре ствола. Зачем-то они ему понадобились. Так что завтра вечером – шесть. А через неделю будет еще дюжина.

Напротив Джеки Брауна сидел коренастый мужчина и ждал, пока остынет его кофе.

– Что-то мне это не больно нравится, – сказал он, – Что-то мне не улыбается отовариваться в лавке, где толчется еще куча народу. Я же не знаю, что твой покупатель собирается с этими «пушками» делать. Коли у моего клиента будут неприятности из-за того, что кто-то еще берет товар из этой кормушки, то, знаешь, и у меня тоже могут быть неприятности.

– Это ясно, – сказал Джеки Браун.

В пятницу рабочий день кончался чуть раньше обычного, и в этот ранний ноябрьский вечер люди уже спешили домой с работы. Инвалид на углу продавал бостонский «Рекорд» и надоедал прохожим криком из своей коляски.

– Да ничего тебе не ясно, – буркнул коренастый, – На мне же ответственность. Я привык работать аккуратно.

– Слушай, – сказал Джеки Браун. – Я же говорю: мне все ясно. Ты знаешь мое имя?

– Знаю.

– Ну и порядок! – сказал Джеки.

– Нет, не порядок, – ответил покупатель. – Хотел бы я, чтобы с каждым, кого я знаю, как тебя, был полный порядок. Вот смотри! – Коренастый вытянул левую руку над пластиковым столиком. – Что это?

– Твоя рука, – сказал Браун.

– Хм, надеюсь, ты на «пушки» глядишь внимательнее, чем на эту руку, – поддел его коренастый, – Дай-ка сюда свою, умник!

Джеки Браун растопырил пальцы левой руки.

– Ну?

– Пересчитай, сколько у тебя костяшек на пальцах!

– Что, все? – спросил Джеки Браун.

– Господи, – сказал коренастый, – Да считай сколько хочешь. У меня все равно на четыре больше. По две на каждом пальце. А знаешь, откуда? Я как-то купил товар у парня, который, вроде тебя, назвал мне свое имя, да только «пушки» у него были засвечены, и парень, для которого я их взял, отправился в Уолпол[20]20
  Федеральная тюрьма (здесь и далее примеч. пер.).


[Закрыть] – «от пятнадцати до двадцати пяти». Он все еще там парится. Да у него друзья остались на воле. Они-то мне и подарили дополнительные четыре костяшки на левой руке. Зажали мне лапу в ящике письменного стола. А потом один из них ногой как врежет по ящику. Е-мое, как же больно было! Ты-то, парень, не знаешь, каково это.

– Вот черт, – воскликнул Джеки Браун.

– А больнее всего было от того, что я ведь и сам понимал, что они со мной сделают. Представь: приходят к тебе и говорят, что ты кое-кому свинью подложил, что ты совершил ошибку, очень большую ошибку, и теперь за это кое-кто за решеткой парится, и, понимаешь, говорят, мы-то лично против тебя ничего не имеем, но наказать надо. Так что, говорят, давай сюда руку. А ты думаешь про себя: не дам! Понял? Я, когда еще совсем маленький был, ходил в воскресную школу, училка-монашка все мне говорила: «Руки на стол!» Поначалу я слушался и руки клал, а она мне по рукам стальной линейкой, прямо по костяшкам! Вот так-то. Но однажды я говорю ей – когда она мне свое: «Руки на стол!» – я ей и говорю: «Нет!» Так она мне, сука, этой линейкой прямо по роже со всего размаху влепила. И тут то же самое. Только эти ребята против тебя лично ничего не имеют, понял? Обычные ребята, каких на улице каждый день встречаешь, может, кто-то тебе из них даже нравится, а может, и не нравится, может, ты с ними по стаканчику в баре пропускал, может, даже с ними вместе девок кадрил. И вот приходят к тебе и говорят: «Эй, Поли! Ты пойми, братишка, против тебя лично мы ничего не имеем. Но ты допустил ошибку. Давай руку. Мы же не будем в тебя из „пушки“ палить, ты же знаешь». Так что пришлось руку им дать – а давать можно любую, какую хочешь – хоть левую, хоть правую. Я им дал левую, потому что я правша и наперед знал, что будет. Вот, значит, сунули они мне пальцы в ящик письменного стола и один из них ногой как врежет по ящику. Слыхал, как кости хрустят, когда ломаются? Это как лучину от полена откалываешь. А болит – ужас!

– Вот черт! – повторил Джеки Браун.

– О том я и толкую, – сказал коренастый, – Я тогда месяц гипс носил. В дождь и сейчас болит страшно. Я эти пальцы согнуть не могу. В общем, мне наплевать, как ты себя назвал. Имя того торговца я ведь тоже знал, да это не спасло моих пальцев. Знать имя – этого недостаточно. Мне платят, чтобы я работал аккуратно. Интересно, что будет, коли один из твоих стволов «засветится». Может, мне потом придется себе костыли в аптеке примерять? Это же дело нешуточное. Я не знаю, кому ты раньше товар толкал, но мне вот шепнули тут, что у тебя есть «пушки», а мне нужна пара-другая. Я просто страхуюсь, понял, чтобы дурака не свалять. А что будет, коли твой клиент, который четыре берет, толкнет одну «пушку» на сторону, а из нее потом легавого пришьют? Мне что, когти рвать из города?

– Нет, – ответил Джеки Браун.

– Нет? – переспросил коренастый. – Ну ладно, будем надеяться, что тут ты прав. Но только я не хочу больше пальцы калечить. И коли мне придется когти рвать из города, парень, то и тебе тоже придется. Ты это учти. Они со мной опять что-нибудь учудят, но с тобой разберутся покруче. Ты это запомни.

– Понял, – сказал Джеки Браун.

– Надеюсь, – ухмыльнулся коренастый, – Я уж не знаю, кому ты там раньше толкал товар, но должен тебя предупредить: эти ребята – крутые.

– Мои стволы не засветятся, – повторил Джеки Браун, – Я гарантирую.

– Это почему же?

– А потому. Это абсолютно новые «пушки», ты понял? Пристреляны, проверены – вот и все. Новехонькие стволы, в деле не были. Нетронутые. Бойки еще в тавоте. Если уронишь – курком в землю ткнутся – и ничего, понял? «Тридцать восьмые – специальные». Говорю тебе – классный товар.

– А, краденые! – отмахнулся коренастый, – Серийные номера сбиты. Так я в прошлый раз попался. Накрыли местечко, откуда «пушки» добывали, да и номера сверили. Так что ты, парень, поостерегся бы, а то нам с тобой вообще все пальцы открутят.

– Нет, – сказал Джеки Браун, – На них серийные номера стоят. Так что если найдут эту «пушку», то и номер на ней будет, не боись. Я тебе говорю, никак не доказать, что они краденые. Абсолютно новые пушки, в масле еще.

– С серийным номером? – переспросил коренастый.

– Да ты сам увидишь номер, – сказал Джеки, – Модель армейской полиции, 1951 года выпуска, доставлены в Рок-Айленд, ни один не в розыске. Новехонькие «специальные».

– У тебя что, кто-то на оружейном заводе есть?

– Слушай, я торгую стволами. Я в деле уже давно, и очень редко кто оставался недоволен. Я могу достать тебе «четырехдюймовки»[21]21
  Т. е. со стволами длиной в 4 дюйма.


[Закрыть] и «двухдюймовки». Только скажи, что тебе надо. Я доставлю все в лучшем виде.

– Почем? – спросил коренастый.

– Зависит от того, сколько берешь, – ответил Джеки.

– Зависит также от того, сколько я захочу заплатить. Ну и почем?

– Восемьдесят, – сказал Джеки Браун.

– Восемьдесят? – удивился коренастый, – А ты вообще-то раньше имел дело с «пушками»? Восемьдесят – это ты, парень, загнул. Я же возьму у тебя тридцать штук. Да я могу пойти в любую оружейную лавку и взять там тридцать стволов по восемьдесят за штуку. Я чувствую, нам еще надо о цене малость потолковать.

– Хотел бы я на тебя посмотреть, как ты идешь в лавку и берешь тридцать стволов! –  сказал Джеки Браун. – Я не знаю, кто ты, и не знаю, что у тебя на уме, да и знать мне не надо. Но я бы очень хотел посмотреть, как ты приходишь в оружейную лавку и говоришь, что у тебя есть покупатель на тридцать стволов, и почему бы тебе не получить оптовую скидку! Я бы очень хотел на это посмотреть. Да ведь ФБР будет у тебя за спиной прежде, чем ты начнешь отсчитывать бабки!

– Знаешь, парень, у нас в округе не одна оружейная лавка, – сказал коренастый.

– Для твоих дел – нет тут других лавок, – отрезал Джеки Браун. – Я тебе говорю: на сто миль в округе нет никого, кто мог бы достать тебе такой товар, как у меня, – и ты это знаешь. Так что кончай мне мозги пудрить.

– Я раньше никогда не давал больше пятидесяти. И не собираюсь столько выкладывать. Да ведь и ты не найдешь сейчас клиента, который готов у тебя взять тридцать штук сразу. И учти: если это дело выгорит, я у тебя потом буду еще брать. Ты же привык толкать по два-три ствола, вот почему ты хочешь товар доставить в три-четыре приема.

– Да я могу хоть завтра толкнуть пятьдесят штук – и ты мне не нужен, – ответил Джеки. – Я просто не могу их все сразу получить. Я сбываю все, что могу достать. Спорим: если я пойду в церковь к исповеди и трижды прочту «Богородицу», поп у меня в конце исповеди спросит на ушко, не смогу ли я достать для него маленькую игрушку, которую можно носить под сутаной. Народ сегодня совсем свихнулся на «пушках». На прошлой неделе встречался я с одним мужиком, он прямо кипятком писал: достань ему «питон»! А я приволок ему на выбор три здоровенных «блэкхока» – шестидюймовки, «магнумы» сорок первого калибра. Так он схватил один «магнум», будто всю жизнь только о нем и мечтал. Надо было видеть, как этот мудак шел от меня: куртка пузырем стоит на боку, точно он дыню украл. Был у меня еще клиент – спрашивал, могу ли я достать автоматы. Он давал мне полтора «куска» за каждый – за любое количество. Ему было даже все равно, какого они калибра.

– Белый или черный? – спросил коренастый.

– Хороший, – ответил Браун, – Меня бы не удивило, если бы я смог достать ему то, что он хотел, за неделю. Хороший товар. «М-16», почти новенькие.

– Никогда я не понимал людей, которые хотят иметь дело с автоматами, – сказал коренастый, – Коли тебя с этим добром возьмут за жабры, это же верное пожизненное. И что с ним делать-то вообще – на войну идти, что ли? Автомат не спрячешь, в машине возить не станешь, да и кого можно пристрелить из автомата? Разве что стену из него продырявить сначала, чтобы добраться до того, за кем охотишься. А это риск. Нет, я с автоматами дела не имею. Лучше всего для таких дел – четырехдюймовый «смит». Отличная машина – и спрятать можно, и бьет без промаха.

– Мало кто их любит: «смит-энд-вессон» слишком громоздкий, – сказал Джеки Браун. – На прошлой неделе был у меня человек, которому позарез нужны были «тридцать восьмые». Так я ему приволок один «смит» и «кольт» – «двухдюймовку». «Кольт» ему понравился, а вот насчет «смита» он что-то начал носом крутить. Стал меня спрашивать, на кой он ему сдался – что, говорит, может, ему кобуру нацепить себе на брюхо, чтобы его в ней носить, и все такое. Но, в общем, взял.

– Слушай, – сказал коренастый, – Мне нужно тридцать стволов. «Четырехдюймовки» и «двухдюймовки». «Тридцать восьмые». Возьму и «магнум» триста пятьдесят седьмой, коли попадется. Тридцать штук. Даю тысячу двести.

– Ни фига! – сказал Джеки Браун. – Я отдам, по крайней мере, по семьдесят за штуку.

– Даю полторы «штуки».

– Давай ни по-твоему, ни по-моему. Тысяча восемьсот.

– Но сначала покажешь товар, – сказал коренастый.

– Само собой, – сказал Джеки Браун. Выражение его лица изменилось: он улыбнулся.