Текст книги "Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла]"

Автор книги: Честер Хаймз

Соавторы: Джордж Хиггинс,Лоренс Сандерс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Позабыв об их существовании, сержант толкнул дверь. За ней оказалась черная пустота. Сначала он обвел лампой дверь и коридор в поисках выключателя. Справа от обеих дверей имелось по таковому. Стараясь he ступать в кровь, сержант по очереди щелкнул каждым выключателем, но они не работали.

– Пробки, что ли, перегорели, – бормотав он, выбираясь назад.

Гробовщик и Могильщик прекрасно видели с улицы все, что происходило в открытой комнате. Комната, похоже, первоначально предназначалась для дворника или слесаря, присматривающего за бойлером. Но потом она была переоборудована в притон. От первоначального устройства в ней остались разве что отгороженный сортир в одном конце и умывальник в другом. С бойлерной комнату соединяло небольшое отверстие, забранное металлической сеткой, служившее как для вентиляции, так и для отопления. Там имелись туалетный столик с трельяжем, большая кровать с сиреневым покрывалом, разнообразных форм и размеров подушки из пенорезины, три желтых коврика. На белой штукатурке стены были изображены краской черно-белые силуэты, занимающиеся любовью в самых рискованных позах, большинство из которых мог воплотить в жизнь дуэт мужчин-акробатов. Стены, кровать и коврики были обрызганы кровью. Впрочем, обстановка не была в том беспорядке, который случается после неистовой драки, – только кровь.

– Сукин сын стоял и тихо ждал, когда ему перережут горло, – заметил Могильщик.

– Да нет, – поправил его Гробовщик. – Просто это для него стало сюрпризом.

Фотограф начал щелкать маленьким портативным аппаратом, но сержант послал его взять из машины большую камеру. Гробовщик и Могильщик вышли из подвала осмотреть обстановку вокруг.

Дом был шириной в одну комнату и высотой в четыре этажа. Фасадом он выходил на тротуар, а к подъезду вело крыльцо в две ступеньки. Дорожка, что вела от тротуара, резко брала вниз, так что с той стороны вход находился примерно шестью футами ниже уровня тротуара. Подвал, в который можно было попасть через дверь в торце, располагался прямо под помещениями первого этажа. Дом состоял именно из комнат, а не квартир. На каждом этаже было три спальные комнаты, выходившие б общий коридор, в конце которого находились ванна и туалет – по одной на каждом этаже. На каждом этаже, следовательно, жили по три семьи. Двери их комнат были снабжены петлями для висячих замков снаружи и задвижками и цепочками изнутри. Двери были в шрамах и зазубринах – или по причине потери ключей, или из-за попыток проникновения внутрь лихих людей. Все указывало на постоянную войну между обитателями квартир с одной стороны и грабителями, обезумевшими мужьями и любовниками или домовладельцем, желающим получить квартплату, с другой. Стены были изрисованы непристойными картинками – гигантские половые органы, раздвинутые ноги, – исписаны грубыми стишками, номерами телефонов, непристойными намеками, хвастливыми утверждениями, неуместными или уместными комментариями о сексуальной жизни жильцов, их отцов-матерей, а также дискуссиями о законном происхождении их детей.

– А здесь ведь живут люди, – печально произнес Могильщик.

– Во всяком случае, для этого дом и существует.

– Как личинки в червивом мясе.

– Дом и правда прочервивел.

К стене парадного вестибюля было приколочено двенадцать почтовых ящиков. Наверх вела узкая лестница. Задняя дверь выходила на двор, где у стены стояли четыре переполненных мусорных бака.

– Сюда может зайти кто угодно и когда угодно, – сказал Могильщик. – Шлюхам хорошо, да детям вот не очень.

– Да уж, будь у меня враги, я бы не стал здесь жить, – признался Гробовщик. – Тут даже в сортир выйти – жуть берет.

– Зато центральное отопление.

– Лично я предпочел бы подвал. Там по крайней мере отдельный вход и можно регулировать котел.

– Тогда тебе придется выносить мусорные баки.

– Те, кто населял это гнездо разврата, и не думали этим заниматься.

– Ну что ж, пошли будить наших собратьев на первом этаже.

– Если они уже давно не проснулись сами.

Глава восьмая

– По-вашему, я преступница, потому что замужем за негром и живу в негритянском квартале? – с дрожью в голосе произнесла Анни. У нее был по-прежнему ошалелый вид от зрелища крови и слишком большого скопления негров, да и эти двое громил-детективов ни в чем не шли ей навстречу. Она сидела в стукачином гнезде на привинченном к полу табурете, в сиянии ламп, как и полагалось всем подозреваемым. Впрочем, она успела привыкнуть к свету и выводила ее из себя лишь унизительность положения, в котором она оказалась.

Гробовщик и Могильщик стояли чуть поодаль, в тени, и она не видела их лиц.

– Ну, как дела? – спросил Могильщик.

– Я понимаю, к чему вы клоните, – отозвалась Анни. – Но это нечестно.

– Сейчас уже за полночь, – сообщил Гробовщик, – а к восьми утра тебя отпустят.

– Это он в том смысле, что к тому времени мы из тебя выжмем все нужные сведения, – пояснил Могильщик.

– Я мало что знаю, – отозвалась она, – Спросите лучше моего мужа.

– Всему свое время, а пока нас интересуешь ты, – сказал Гробовщик.

– Все началось с того, что мистер Сэм пожелал омолодиться.

– И ты в это поверила? – спросил Могильщик.

– Вы говорите, прямо как его шофер, Джонсон Икс, – буркнула Анни.

Могильщик не стал спорить. Вместо этого он сказал:

– Все цветные говорят одинаково.

На ее бледном лице появился слабый румянец.

– Поверить было нетрудно, – призналась она. – Я поверила скорее, чем муж. Видите ли, за последнее время я научилась верить в самое невероятное.

– Когда тебе это стало известно? – продолжил допрос Могильщик, – Про то, что мистер Сэм решил омолодиться?

– Пару недель назад.

– Кто сказал? Мистер Сэм?

– Нет, муж…

– Что он по этому поводу думает?

– Он сказал, что это, похоже, шутка, которую его отец задумал сыграть со своей женой Виолой.

– То есть?

– Он хочет от нее избавиться.

– Убить?

– Нет, просто избавиться. Он прознал, что у нее роман с его адвокатом Ван Раффом.

– Ты его хорошо знала?

– Нет, он считал меня собственностью своего сына и не собирался строить куры.

– Но вообще-то был не прочь?

– Может и так. Но он очень старый. Потому-то и решил омолодиться.

– И жениться на тебе?

– Нет, у него есть уже одна. Ему что одна белая женщина, что другая… Только та помоложе.

– Это Милдред?

– Да, маленькая шлюха, – Она сказала это без злобы, просто констатировала факт.

– Да уж, она не старушка, – подтвердил Гробовщик.

– А он, значит, решил, что его жена и его адвокат хотят заполучить его деньги? – спросил Могильщик.

– С этого-то все и началось, – согласилась она и, под тяжестью нахлынувших воспоминаний, закрыла лицо руками.

– Это было ужасно! – проговорила она сквозь рыдания, – Они вдруг набросились друг на друга, как дикие звери.

– Это же джунгли, – буркнул Гробовщик. – Чего еще ты тут ожидала?

– Кровь, кровь, – стонала она. – Море крови…

Могильщик и Гробовщик переглянулись, ожидая, пока она придет в себя. Оба думали – может, выйдя за негра, она поступила правильно, и в этом решение черной проблемы. Только пришла ли пора? Где должна начаться сексуальная интеграция с гетто: здесь или за его пределами? Но женщина все никак не могла прийти в себя, и Могильщик спросил:

– Ну а кто начал резню?

– Жена мистера Сэма попыталась ударить ножом маленькую шлюху, но потом вдруг набросилась на доктора Мубуту. По-моему, все дело в деньгах.

– В каких деньгах?

– У мистера Сэма была сумка с деньгами под кроватью. Он хотел отдать их доктору Мубуте, если тот его омолодит.

Детективы окаменели. Из-за денег в Гарлеме проливалось много крови, куда больше, чем из-за чего-то еще.

– Сколько же там было денег?

– Мистер Сэм сказал, что это все его сбережения.

– Ты слышал о деньгах? – спросил Могильщик Гробовщика.

– Нет. Может, в «убийствах» знают. Надо связаться с Андерсоном.

– Потом. – Обернувшись к Анни, он спросил: – Деньги видели все?

– Они лежали в саквояже. Он предложил доктору Мубуте убедиться, что деньги там имеются, но остальные этого не видели. Но у доктора Мубуты сделался такой вид, словно деньги он увидел большие.

– Сделался вид?

– Да, он страшно удивился.

– Удивился? Чему? Деньгам?

– Ну да, их количеству. Ван Рафф потребовал, чтобы ему показали деньги, но мистер Сэм – а может, кстати, и не он, а доктор Мубута – захлопнул саквояж и задвинул его обратно под кровать. Мистер Сэм сказал, что там вообще бумага и он просто пошутил. Но после этого все страшно изменились. Насилие прямо повисло в воздухе. Мистер Сэм попросил доктора Мубуту продолжать эксперимент. Он очень хотел стать молодым и снова жениться. Затем маленькая шлюха сообщила, что она невеста мистера Сэма. Тогда Виола, жена мистера Сэма, вскочила, выхватила из сумочки нож и бросилась на девчонку. Та юркнула под кровать мистера Сэма. Тогда Виола набросилась на доктора Мубуту. А мистер Сэм выпил эликсира и стал выть, как собака. Доктор явно не ожидал этого и страшно побледнел. Но ему хватило духа пихнуть мистера Сэма обратно на кровать и крикнуть, чтобы мы бежали…

Могильщик словно проснулся и спросил:

– Почему?

– Что почему?

– Почему бежали-то?

– Он сказал, что прилетела «Птица юности».

Гробовщик и Могильщик уставились на Анни.

– Сколько тебе лет? – спросил Гробовщик.

Она так заплутала в дебрях воспоминаний, что не услышала вопроса. Она не видела детективов. Анни все глубже увязала в той жуткой сцене. Она посмотрела невидящим взглядом, как слепая.

– А потом Джонсон Икс, шофер мистера Сэма, тоже стал выть. До этого он казался самым здравомыслящим из всех присутствовавших. И мы побежали…

– К себе домой?

– И заперли дверь.

– И не видели, что случилось с деньгами?

– Мы вообще ничего не видели.

– А когда наверх поднялся Ван Рафф?

– Позже… Когда точно, не знаю. Он долго стучал, прежде чем ему открыли. Дик, мой муж, глянул в щелочку и увидел, что тот лежит на полу без сознания. Мы внесли его внутрь.

– Саквояж с деньгами был при нем?

– Нет, у него были раны на голове и…

– Это мы знаем. А кто еще был в этом клоповнике?

– Я, Дик. Это мой муж…

– Об этом мы уже слышали. Муж так муж, и хватит об этом, – перебил ее Гробовщик.

Она попыталась увидеть его лицо через пелену темноты. Могильщик подошел к стене и убрал свет.

– Так лучше? – спросил он.

– Лучше, легаши.

– Да, да, мы черные легаши, – сообщил Гробовщик.

– Вижу, что черные, ну и хватит об этом, – отозвалась она в тон им, явно обретая уверенность.

Гробовщик хмыкнул и продолжил:

– Твой муж, – так что он?

– Мой муж, – гордо сказала Анни, – сын мистера Сэма, как вам уже известно.

– Известно.

– А жена мистера Сэма Виола, и его адвокат Ван Рафф, и шофер мистера Сэма Джонсон Икс, и эта маленькая шлюха – невеста мистера Сэма Милдред…

– Что ты против нее имеешь? – перебил Анни Гробовщик. – Ты сменила расу?

– Оставь ее в покое, – вмешался Могильщик.

– Да, сменила, но не на вашу. На нормальную человеческую.

– Это его обрадует, – хмыкнул Могильщик, глядя на Гробовщика.

– Ничего подобного, – буркнул тот. – Меня не приводят в восторг белые женщины, которым ничего не стоит из белой расы перескочить в человеческую. Нам, цветным, такое не под силу.

– Позже, приятель, – сказал Могильщик, – Сейчас о главном.

– Разве это не главное?

– Ладно, ладно, только не все сразу…

– Почему?

– Он прав, – сказала Анни, – Нам это действительно раз плюнуть.

– А я про что, – буркнул Эд и, удовлетворенный, отступил в тень.

– А что доктор Мубута? – продолжал допрос Могильщик.

– А, сейчас… Просто если вас интересует мое отношение к Милдред, то лично против нее я ничего не имею, но если такая соплячка заводит шашни со стариком, чтобы немножко его подоить, так она шлюха и больше никто.

– Понятно, – отозвался Могильщик.

– И еще Лакомка…

– Это ее отправили в больницу? А как ее настоящее имя?

– Не знаю, все зовут ее Лакомка.

– Это другая несовершеннолетняя, только цветная, – пояснил Гробовщик, – Но она, выходит, не шлюха? Почему ты так считаешь?

– Не знаю, но она не шлюха.

– У меня есть дочка, так вот ее в детстве тоже так звали, – сказал вдруг Гробовщик.

– Это не ваша дочь, – отрезала Анни, глядя на него в упор, – Она больна.

Гробовщик так и не понял, хотела она сказать ему что-то приятное или поддеть.

– Она не родственница мистера Сэма? – спросил Могильщик.

– Вряд ли. Вообще ума не приложу, почему она там оказалась.

– Может, она родственница доктора Мубуты.

– Всякое может быть. Не знаю. Про нее говорят, что она «с прикрытием». Вроде бы она подруга местного босса из Синдиката. Кажется, это теперь так называется. Короче, он тут хозяин.

– Как ты с ней познакомилась?

– Я ее в общем-то и не знаю. Иногда она заглядывала в квартиру, особенно когда не было Дика. Наверное, босс из Синдиката в это время сидел внизу у мистера Сэма.

Могильщик медленно кивнул. В сознание стучалась одна догадка, пытаясь проникнуть, хотя пока у нее это не получалось. Он посмотрел на Гробовщика и увидел, что Эда тоже гложет какая-то мысль. Вообще-то Синдикат такие штучки не должны были интересовать. Если старик с хитрой женой-обманщицей решили довериться такому шарлатану, как доктор Мубута, это его личное дело. Но если Синдикат посылает в дом людей, тут должно быть что-то посерьезнее.

– Значит, в последний раз вы видели саквояж с деньгами, когда доктор Мубута поставил его обратно под кровать? – спросил он Анни, а Гробовщик кивнул.

– Он там был все время – и когда Виола набросилась на Милдред, и когда она передумала и бросилась на доктора, и когда он крикнул нам «бегите».

– Может, его унесла эта самая «Птичка юности»? – предположил Гробовщик.

– Ты ведь знаешь, что и его убили, доктора то бишь?

– Да.

– Кто тебе сказал?

– Да вы же и сказали. Разве не помните? Сразу, как привели меня сюда с Диком. Вы спросили его, был ли он там, когда убили доктора.

– Точно, а я забыл, – смущенно признал Гробовщик.

– Мне было его так жалко… Жалко, что его убили. Он, конечно, был шарлатан…

– Откуда тебе это известно?

– Это сразу ясно. Но он меня тронул…

Оба детектива уставились на нее с новым интересом.

– Как тебя прикажешь понимать? – спросил Могильщик.

– Он сказал мистеру Сэму, что нашел решение Негритянской Проблемы. Он сказал, что черные должны пережить белых.

Они с любопытством посмотрели на нее.

– Ты странная женщина, – отметил Гробовщик.

– Потому что меня тронула эта идея? – спросила Анни, – Нет, мне просто стало стыдно…

– Теперь он нашел окончательное решение, – буркнул Могильщик.

Затем они стали допрашивать Дика. На вопросы тот отвечал с вялым безразличием. Его, похоже, совершенно не огорчила смерть отца и мачехи тоже. Ну а об остальных он тем более не собирался горевать. Да, он знал, что доктор Мубута шарлатан. Разумеется, и отец это знал. Возможно, он вообще вступил в сговор с доктором, чтобы припрятать денежки. Отец его, конечно, глубокий старик, но простофилей он не был. Он знал, что его жена и Ван Рафф хотели его обдурить. В саквояже, конечно же, были настоящие деньги. Только что-то в конце пошло не так. Тут должен был появиться кто-то еще.

– Кто же? – спросил Могильщик.

– Откуда я знаю! – отозвался Дик.

Лично он никогда не участвовал в рэкете отца. Ему только известно, что тот вроде как был главным в четырех лотерейных конторах. Он появлялся, когда выписывались квитки и выплачивались выигрыши. Но настоящими хозяевами были совсем другие люди. Подпольные лотерейные конторы в наши дни напоминали брокерские фирмы с Уолл-стрит. Там сидели девицы с калькуляторами и клерки, и в каждой такой конторе был свой главный, кто руководил всей работой. Курьеры забирали ставки у кассиров и передавали им выигрыши для выплаты угадавшим игрокам, а персонал контор никогда и в глаза не видел игравших. Тамошние служащие зарабатывали очень даже неплохо, покупали машины, квартиры в кредит и жили на Широкую ногу. Отец служил ширмой, и если возникали неприятности с законом, то он должен был нести ответственность. Настоящие хозяева были из Синдиката. Он не знал, был ли его отец на зарплате или получал комиссионные, но для своих лет выступал неплохо. Синдикат брал сорок процентов…

– Неплохо, – сухо согласился Могильщик.

– Миллионные дела, – отозвался Дик.

– А почему ты не играешь в эту игру? – полюбопытствовал Гробовщик.

– Я музыкант, – отозвался Дик, словно это что-то объясняло.

О Лакомке он ничего не мог сказать. Впервые увидел ее на этом самом сеансе. Откуда он знает, как ее зовут. Слышал, как называла ее Анни.

– Твоя жена хорошо разбирается в гарлемской жизни? – спросил Могильщик.

Впервые Дик задумался.

– Даже не знаю, – наконец признался он. – Она все больше сидит дома. Вечерами смотрит телевизор. А что делает днем, я толком не знаю. Я либо сплю, либо ухожу. Может, у нее бывает Виола. Но вообще я не знаю, с кем она там видится.

– Ты ей доверяешь? – спросил Гробовщик. – Прямо за углом бар Смоллса, а по Седьмой авеню весь день разъезжают в «бьюиках» и «кадиллаках» лихие ребята, которых хлебом не корми, а подай блондинку-южанку.

– Господи, если так волноваться из-за белой бабы, то лучше на ней не жениться, – буркнул Дик.

– А Лакомку, значит, ты впервые увидел вчера? – не унимался Могильщик.

– Если вас так интересует эта цыпочка, почему бы вам не пойти к ней в гости? – сварливо осведомился Дик.

Гробовщик посмотрел на свои часы и сказал:

– Три четырнадцать.

– Сегодня уже поздно, – сказал Могильщик.

Дик смущенно посмотрел на одного детектива, потом на другого и спросил:

– Это вам, значит, поручено расследовать убийство?

– Нет, это не наш ребеночек, – отозвался Могильщик, – Нам с Эдом велено выяснить, кто устроил беспорядки.

Дик вдруг истерически захохотал, что вовсе не вязалось с его циническим безразличием.

– Вот откуда берется перхоть, – сказал он сквозь смех.

Интерлюдия

Добрые люди, пищу помогают усваивать различные желудочные соки. На каждую пищу есть свой сок. Есть сок на мясо, есть сок на картофель. Есть сок на потроха, есть сок на пироги. Есть сок на пахту, есть сок на виски. Но иногда случается вдруг путаница, и соки усваивают не то, что им положено. Берешь, например, початок вареной кукурузы прямо из кастрюли, а он такой горячий, что ты обжигаешь себе язык. А язык подает неправильный сигнал желудку. А желудок высылает сок не для кукурузы, а, скажем, для кайенского перца. Тут происходит расстройство пищеварения и кукуруза ударяет в голову. Возникает высокая температура. В организме такой жар, что кукуруза жарится, прыгает, подскакивает и идет прямо в голову, а там смешивается с корнями волос. Вот откуда берется перхоть.

Дасти Флетчер Из его выступления в театре «Аполлон» на 125-й улице в Гарлеме.

Глава девятая

В Храм Черного Иисуса вошел человек. Это был толстяк-коротышка с заячьей губой. Лицо его было мокрым от пота, таким мокрым, что, казалось, в нем образовалась какая-то течь. Круглая, как шар, голова была покрыта такими густыми черными волосами, что они казались искусственными. Туловище смахивало на до отказа надутый резиновый манекен. На нем был небесного цвета голубой костюм с отливом. Вид у толстяка был взрывоопасный, но он сохранял спокойствие.

Чернокожие у входа смотрели на него с благоговейным ужасом.

– Сын Хама, – прошептал кто-то, на что последовал ответ:

– Нет, это сын Иисуса.

Чернокожий вошел в вестибюль, пахнувший мочой, миновал гигантского гипсового Иисуса Христа, подвешенного на канате за шею. Другой конец был закреплен на осыпавшемся потолке. Черное лицо Христа было искажено гримасой ярости, зубы оскалены. Руки были раскинуты в стороны, пальцы сжаты в кулаки. Из красных отверстий от гвоздей сочилась черная кровь. Внизу была надпись: «ОНИ МЕНЯ ЛИНЧЕВАЛИ».

Собратья в это верили.

Храм Черного Иисуса располагался на 116-й улице, к востоку от Ленокс-авеню. 116-я и параллельные ей грязные раскаленные трущобные улицы вели в Испанский Гарлем. Они кишели грязными распаренными черными обитателями, которые очень напоминали тараканов. От их шагов вздымалась обильная пыль. Волосы плавились, сбегали, словно потоки жира, по потным черным шеям. Полуодетые люди ругались, кричали, смеялись, пили крепкие напитки, ели жирную пищу, вдыхали трущобные миазмы, потели, воняли и веселились.

Это была Долина. А Гефсимань находилась на холме. Там было прохладнее. Эти люди веселились круто. Жара запекала мозги, размягчала черепа, вызывала перхоть. Обычная жизнь была так полна страхов и убожества, что праздники получались, как кипяток. Был день памяти Ната Тернера. Кто он, собственно, такой? Одни считали, что джазист, который учит ангелов настоящей музыке, другие думали, что он боксер, тренирующий самого Сатану. Но большинство сходилось на том, что самое ценное в его жизни – смерть, благодаря чему у них теперь выходной.

Невзрачного вида сутенер заталкивал свою двухдолларовую шлюху в старый рыдван, чтобы везти ее на работу в Центральный парк. Ее черное лицо было густо покрыто белой пудрой, ее накрашенные глаза поражали тупостью, ее полные губы сверкали, как красная пожарная машина. Она ехала ловить белых возле Лагуны, заставать их врасплох, брать тепленькими.

Одиннадцать черных монахинь вышли из обшарпанного ветхого дома, в витрине которого была вывеска «ОРГАНИЗАЦИЯ ПОХОРОН». Они несли медную кровать так, словно это был гроб. На кровати был матрас, а на матрасе – завернутый в грязную простыню старик с растрепанной шевелюрой. Он лежал неподвижно, словно покойник. Никто не удивлялся, никто не задавал никаких вопросов. В ресторанчике «Серебряная луна» какой-то шутник крикнул официанту:

– Ну-ка, принеси мне чашку кофе крепкого, как Мухаммед Али, и фрицбургер.

– Это что такое?

– Фрицбургер? Котлета с капустой. Как любят фрицы!

У входа в кинотеатр стоял человек с жаровней, сделанной из ванной и поставленной на колеса от детской коляски. На ней, шипя и прыская жиром, жарились свиные ребрышки. Над жаровней стоял сизый дым, пахло жареной свининой, отчего у прохожих текли слюнки. Полуодетые чернокожие покупали нарасхват куски свинины с пылу с жару на ломтях светлого хлеба, хрустели полупрожаренными косточками.

Еще один старик забрался на купол кинотеатра. Вооружившись удочкой и леской с крючком, он забрасывал снасть, как заправский рыболов. Как только продавец отворачивался, тот быстро опускал удочку и, поддев на крючок ребрышко, поднимал его. Все, кроме продавца, видели, что происходит, но никто не выдавал старика. Они ухмылялись друг другу, но стоило продавцу свинины взглянуть на них, улыбки, как по команде, исчезали.

Продавец почуял неладное. Он сделался подозрительным. Он понял, что ребрышки исчезают бесследно. Он сунул руку под жаровню и вытащил железную кочергу.

– Кто из вас таскает ребрышки? – обратился он к собравшимся вокруг. Он вдруг сделался мрачным и грозным.

Ответом ему было молчание.

– Если кого поймаю, сразу вышибу мозги, – пообещал он.

Гарлемцы –  люди веселые. Они любят хорошую шутку. Они верят в пророка по имени Хам. Они рады приветствовать у себя черного Иисуса. Белый Иисус проявлял к ним равнодушие.

Когда пророк Хам вошел в церковь, он, как и ожидал, увидел в ней полно проповедников. В духоте их лица сверкали, как раскрашенные черные маски. Пахло потом, дезодорантами и гнилыми зубами. Но никто не курил.

Пророк Хам занял пустой стул на сцене и поглядел на море черных лиц. На его лице появилось выражение той кротости, какое только может быть при заячьей губе. Собравшиеся проповедники притихли в ожидании чего-то такого. Оратор, статный чернокожий в черном костюме, мгновенно прервал свой поток красноречия – словно закрыл кран – и почтительно поклонился пророку.

– А теперь вот к нам пожаловал наш пророк! – провозгласил он, выпучив глаза, – Наш современный Моисей, который выведет нас из пустыни. Итак, пророк Хам.

Собравшиеся позволили себе несколько отойти от приличий и устроили бурную овацию с криками «аминь», словно наемные энтузиасты на собрании «возрожденцев». Пророк Хам выслушал все это нахмурившись. Он был очень недоволен. Он встал и вышел вперед, бросая свирепые взгляды на аудиторию.

– Не называйте меня пророком, – начал он. Сердясь, он сильно шепелявил и брызгал слюной. А сейчас он был очень сердит. – Вы знаете, кто такой пророк? Это чудак с галлюцинациями. Испокон века пророки были эпилептиками, сифилитиками, шизофрениками, садистами и вообще страшными монстрами. У меня всего-навсего заячья губа, так что до пророка мне далеко.

Его красные глазки сверкали, его голубой костюм блестел, его черное лицо лоснилось, большие желтые зубы над алыми деснами свирепо скалились.

Никто не осмелился ему возразить.

– И никакой я не современный Моисей, – продолжал он, – Во-первых, Моисей был белым, а я черный. Во-вторых, Моисей водил свой народ по пустыне, пока те не взбунтовались. Он завел их туда и заставил голодать и питаться акридами. Моисей был остолоп. Вместо того, чтобы уводить свой народ из Египта, ему надо было захватить там власть, и тогда все их проблемы решились бы сами собой.

– Ты – вождь расы, – крикнул из зала один проповедник.

– Ничего подобного, – возразил оратор. – Разве я похож на вождя? Беда с неграми как раз и состоит в том, что они постоянно ищут вождей и лидеров. Они хотят обогнать белых. Единственное место, где это можно легко сделать – беговая дорожка стадиона. В беге на сто метров с барьерами мы затыкаем их за пояс шутя, но на этом все и заканчивается. И к тому же побеждаем не мы, а наши дети. А что получают они от нас в награду? Чушь о вождях расы?

– Ладно, если ты не пророк и не вождь расы, то кто же ты? – не унимался тот же голос из зала.

– Я солдат. Самый обыкновенный солдат. Я сражаюсь за наши права. Зовите меня генерал Хам. Я ваш командир. Мы будем сражаться – и не на беговой дорожке.

Эти слова внесли в аудиторию успокоение. Значит, он не пророк и не вождь расы, но генерал. Отлично.

– Генерал Хам, дорогой, – крикнул молодой проповедник, выразив всеобщее отношение к оратору, – Ты командуй нами, а мы сделаем все, что ты прикажешь.

– Первым делом мы берем в нашу армию Иисуса, – Он поднял руку, чтобы предотвратить возможные возражения, – Молчите! Я знаю, что вы скажете. Вы скажете, что другие чернокожие, с большим числом сторонников, уже пользовались услугами Иисуса. Вы скажете, что в течение многих лет наши собратья просили у Иисуса пищи, здоровья, справедливости и всего прочего. Но это две большие разницы. Они обращались к белому Иисусу и молили его о милосердии. Вы это прекрасно знаете. Вы сами проповедники. На вас лежит этот грех – молить о снисхождении. Просили его решить ваши проблемы. Заступиться за вас перед белыми. А он советовал вам подставить другую щеку. Неужели вы думали, он посоветует вам самим давать пощечины? Он же тоже белый! Белые его братья. Они-то собственно его и изобрели. Неужели вы надеетесь, он заступится за вас перед теми, кто его создал? Напрасно надеетесь, друзья. Напрасно молитесь – он оглох.

Проповедники весело рассмеялись. Они-то не оглохли, и слова оратора до них дошли.

– Мы поняли, генерал Хам. Ты прав на все сто. Мы молились не тому Иисусу. Теперь мы будем молиться черному Иисусу.

– Вот вы, так называемые негры, всегда такие, – шепелявил, брызгая слюной, генерал Хам. – Вы вечно молитесь. Вы верите в любовь и всепрощение. Мы победим любовью? Нет, для вас этот номер не пройдет. Это ловушка белых. Белые изобрели ее, так же, как и белого Христа. Мы больше не будем молиться.

Эти слова были встречены молчанием. Собравшиеся были шокированы. В конце концов, они все были проповедниками. А до того, как сделались проповедниками, молились Богу, как прихожане. Они просто не знали, что сказать.

Наконец заговорил все тот же молодой проповедник. Он был достаточно молод, чтобы рискнуть, ведь старые молитвы не приносили новых удач. Он не боялся перемен.

– Командуй нами, генерал, – повторил он, – Мы бросим молиться. Но что будем делать взамен?

– Мы не станем молить черного Иисуса смилостивиться, – заявил генерал Хам. – Мы вообще ничего не станем у него просить. Мы просто скормим его белым. Мы заменим ту пищу, что поставляли на стол белых с тех пор, как они сделали нас рабами. Все эти годы мы кормили белого человека. Благодаря этому он растолстел и разбогател. Но теперь мы покормим его черным Иисусом. Вы и без меня прекрасно понимаете, что эта пища переваривается очень плохо. Белые не сумели толком переварить даже белого Христа почти за две тысячи лет. А ведь они вкушают его каждое воскресенье. Ну а плоть черного Христа будет усвоить потруднее. Это, братья, и есть наше тайное оружие! – вдруг крикнул он и выпустил фонтан слюней. – Вот так мы вступим в бой с белыми и одержим победу. Мы будем кормить их, пока они не сдохнут от запора, если, конечно, до этого не поперхнутся.

Проповедники постарше были в шоке.

– Неужели нужны человеческие жертвоприношения? – испуганно спросил один.

– Будем делать облатки? – поинтересовался другой.

– Кормить так кормить, но как? – осведомился молодой проповедник.

– Мы будем устраивать демонстрации со статуей черного Иисуса, пока белые не начнут блевать, – сказал генерал Хам.

Вспомнив статую черного Иисуса, жертвы суда Линча, проповедники поняли, к чему клонил генерал Хам.

– Что же нужно для демонстрации? – спросил молодой проповедник. Он был человек практичный.

Генерал Хам оценил это его свойство.

– Для демонстрации нужны демонстранты, – сказал он. – А кроме того, деньги. Поэтому, если у нас не окажется достаточного количества добровольцев, мы просто достанем денег и купим демонстрантов. Что ж, молодой человек, я делаю вас своим заместителем. Как вас зовут?

– Преподобный Дьюк, генерал.

– Отныне вы полковник, преподобный Дьюк! Итак, полковник Дьюк, я хочу, чтобы к десяти часам у этого храма собрались демонстранты.

– У нас слишком мало времени, – сказал полковник, – Народ празднует…

– Тогда пусть это будет продолжением праздника, – отозвался генерал Хам. – Достаньте знамена с надписью «Детка Иисус». Людей напоить вином, и пусть воет «Иисус Спаситель». Соберите девиц. Скажете, они нужны, чтобы исполнить танец. Если спросят – какой, скажите – веселый. Куда пойдут женщины, туда же отправятся и мужчины. Помните это, полковник. Это первая заповедь для всякой демонстрации. Вы меня поняли, полковник Дьюк?

– Так точно, генерал.

– Тогда встретимся на демонстрации, – сказал генерал и удалился.

На улице у тротуара стоял сиреневый «кадиллак» с откидным верхом. Его корпус был отделан желтым металлом, прохожие думали – золотом. За рулем сидела белая женщина с голубовато-седоватыми волосами, зелеными глазами, широким плоским носом. Она была в оранжевом шифоновом платье с декольте. Огромные розовые груди, словно раздувшись от жары, лежали на рулевом колесе. Когда генерал Хам подошел к машине и открыл дверцу переднего сиденья, она улыбнулась ему так, что ночь превратилась в день. Ее верхние два резца были из золота, а между ними искрились бриллианты.