355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Дедюхин » Крест. Иван II Красный. Том 1 » Текст книги (страница 33)
Крест. Иван II Красный. Том 1
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:02

Текст книги "Крест. Иван II Красный. Том 1"


Автор книги: Борис Дедюхин


Соавторы: Ольга Гладышева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

3

Никогда не задумывался раньше Иван о том, что он, в сущности, совершенно одинок в мире. Не оттого только, что сирота, без отца, без матери. Есть братья и сёстры, есть любимые бояре. Но к кому из них обернёшься, если вдруг откроются сердечные раны – детские унижения, неправые наказания, неотмщённые обиды? Может, одна только Айгуста-Настасья смогла бы его понять, а теперь и её нет. А брат Семён, став вдовцом, ощутил ли одиночество после её смерти? Если да, то почему столь груб и небрежен? Из-за того же одиночества, которое не желает выказывать как некую сокровенную тайну души?

Прошлый раз уезжал от Семёна с лёгким сердцем, скрывая радость освобождения от назойливой и раздражающей опеки брата, с надеждами и ожиданиями новизны. А нынче предстоящая жизнь в своём уделе утратила прежнюю притягательность, представлялась уже скучной и необязательной. Может быть, поэтому, наметив ехать в Рузу, вдруг в пути передумал и велел остановиться в Звенигороде.

Весна была затяжная, дни стояли пасмурные, серые. Береговая гора Сторожа, всегда столь величественная, сейчас выглядела прискорбно: грязные заплатки снега на оттаявших склонах, глинистые подтеки, а перед крепостным тыном скопленный за зиму и теперь разоблачённый срам – мусор, помои, маленькие трупики котят и щенков, которых умертвили, наверное, сразу после их рождения/ слепых, ни разу не вдохнувших воздуха, не издавших и слабого писка. Но внутри сторожевого укрепления Звенигород выглядел вполне исправно – наместник Жердяй знал своё дело. И княжеская усадьба в полном порядке, ухожена, обжита, всем обеспечена. И челядь дворовая встретила радостным галдежом: де, заждались своего князя, де, уж не обиделся ли князь за что-нибудь, всё в Рузе да в Москве, а славный Звенигород знать не хочет. И челобитий накопилось преизрядно.

Жердяй с того и начал:

   – Ждут не дождутся, княже, многие твои люди слова и суда твоего.

   – Что? Опять про оброк, про украденные невода, про задавленных кур? Да-а? – устало поинтересовался Иван.

Жердяй оторопело умолк, раздумывая, как понимать вопрос князя.

   – Или ухожи бортные не поделили? Али из-за межи мордобойство? А-а? Чего молчишь?

   – Всё, что поименовал ты, княже, то всё и есть в челобитных. С утрева завтрешнего...

   – Нет, нет, – перебил наместника Иван. – Ни с завтрешнего, ни с послезавтрешнего... Надоело... После как-нибудь. – Иван направился к крыльцу, наместник шагал следом, добавил вслед уж без всякой уверенности:

   – Пусть опосля как-нибудь, но вот пришлец некий сугубо до тебя домогается.

   – Что за пришлец? – Иван остановился.

   – Прозвания своего не сказывает, на погляд – не разберёшь. Думали, уж не тать ли, не головник ли, в погреб хотели сховать до тебя. А он сказывает, будто он верный слуга тестя твоего. Какой такой слуга, какой тесть? Облыга, надо быть, однако из погреба мы его всё же вызволили, но под приглядом строгим держим.

Уж не Афоня ли Турман?.. Иван поёжился от недоброго предчувствия, сказал упрямо:

   – И с ним после, потом... – Ступил на первую площадку крыльца, остановился в задумчивости. Обернулся к Жердяю: – Ладно, давай его сюда.

Предчувствие не обмануло: длинные руки, сутулые плечи – он, Афанасий, несостоявшийся монах, брянский дружинник и вор. Он кинулся к Ивану как к спасителю своему, пал на колени, обхватил руками его ногу и прижался лицом к мокрой головке сапога. Иван не отдёрнул ноги и не предложил Афанасию подняться.

   – Не на рыбалку ли прибыл?

Афанасий запрокинул густо заросшее курчавой шерстью лицо, после недолгого остолбенения понял Намёк, начал горячо клясться:

   – Лопни глазоньки, отсохни рученьки, в тартарары провалиться, если вру. Сам не ведаю, как тогда такая штука случилась, не иначе, черт надоумил!

Жердяй, бояре и челядь стояли полукругом возле крыльца, силясь угадать, о чём идёт разговор у князя со странным пришельцем. Афанасий, закончив, ждал решения князя.

   – Афоня, глянь-ка, вон с подголовки сенника[83]83
  ...с подголовки сенника... — то есть с чердака.


[Закрыть]
выглядывает.

   – Кто он, княже?

   – Да черт-то, который тебя надоумил.

   – Н-ну, неуж?

   – Верно-верно. Слышишь, говорит, что сам ни в жизнь бы не домакушился новгородские гривны в подковы переплавлять, пускать их в озеро, а потом удой ловить, как карасей.

Афанасий понял глумление князя как прощение и дозволение подняться с колен, сказал с большой искренностью в голосе:

   – Твоя правда, Иван Иванович, голова у тебя Божьей милостью, глубоко ты проницаешь человека. Не черт, вестимо, а князь Дмитрий Брянский, который хуже черта, толкнул меня на богомерзкое дело, я ведь подневольный у него был, как ослушаться?

   – Он тебя прислал сюда?

   – Не-ет, нет-нет, Иван Иванович, сам-один я к тебе за милостью твоей притёк.

   – А где князь Дмитрий?

   – Не ведаю. Может, в лесу брянском заплутался, может, в Десне утонул, может, волки его сожрали, может, сам с голоду околел.

   – Отчего же так – с голоду?

   – Литовцы воюют Брянщину, вот-вот в детинец войдут.

   – А где князь Дмитрий ты, значит, не ведаешь?

   – Не ведаю, не ведаю, великий князь! Соображаю, что мог он и пивом опиться, помнишь, чай, как он лаком до пива-то, опился небось, его и разорвало.

Иван не выказывал ни участия, ни сомнения. Судьба бывшего тестя его мало заботила, он лишь вспомнил, как князь Дмитрий, на правах умудрённого родственника, второго отца, советовал ему, тогда желторотому юнцу: «Помни, Ванюша, что правду говорят только дети, дураки да пьяные». И клятве Афанасия не поверил, хотя и не знал, что тот, говоря вслух «лопни глазоньки», про себя добавлял «твои», так же и про рученьки, да про тартарары.

   – Ну, ладно, Турман, как притёк, так и утекай отсюда. Прямо сейчас.

Афанасий снова бухнулся на талый снег, обнял сафьяновый сапог Ивана, взмолился:

   – Не гони, Иван Иванович, не гони! Я тебе пригожусь. Я ведь один как перст на Божьем свете, некуда мне податься.

Один?.. И ему, Турману, ведомо чувство одиночества? Это можно понять, можно разделить и посочувствовать.

Уловив колебания князя, Афанасий начал просить ещё горячее:

   – Куда хочешь приставь меня, везде буду служить тебе верно, как пёс.

Иван сам для себя неожиданно объявил Жердяю:

   – Определи его на конюшню и подготовь обельную грамоту.

Афанасий ещё чувствительнее обнял его сапог.

4

Жердяй не одобрял решения князя, однако возразить не посмел. А затем и сам стал доволен – оказалось, что взяли очень работящего холопа. Афанасий дневал и ночевал на конюшне. Лошади у него были постоянно накормлены и напоены, стойла вычищены. А княжеского вороного жеребца Ярилу он пестовал особенно – и корм давал отборный, и чистил его дважды на день, хвастался:

   – Ярило у меня, как солнышко, блестит!

Предложил Жердяю:

   – Утри жеребца моим рушником.

Жердяй провёл белым платом по упругой, мускулистой шее Ярилы – ни пылинки! Резко огладил круп коня с одной стороны, с другой – рушник остался чистёшенек.

Жердяй по хозяйской привычке не хвалить, а только ругать холопов, и сейчас не выказал своего восхищения, но князю про рушник рассказал. Тот выслушал вполуха, махнул рукой и уединился в своей горнице. Уже целую седмицу сидел он в затворе – молился, читал Псалтырь, а из дому выходил только в церковь. На все предложения Жердяя рассудить спорные дела и выслушать челобитья отвечал одно и то же:

   – Потом, после.

Бояре и холопы недоумевали:

   – Словно подменили Ивана Ивановича!

И даже такое предположение возникло:

   – Уж не умоповредился ли он?

Иван Михайлович, зная князя с его младенчества, успокоил:

   – С ним и раньше такое уныние случалось. Надо его как ни то расскучать, встряхнуть. Может, на потеху зазвать?

   – Потеху можно изделать. Медведь-шатун объявился, шастает по деревням и починкам, баб с ребятками пугает. Да и мужиков тоже.

   – Скажи сокольничему, пусть всё подготовит.

   – Да Святогон хоть сейчас готов.

   – А я князя попробую подвигнуть.

Иван выслушал своего старого дядьку с недоверием:

   – Когда это ты, Иван Михайлович, ловцом зверя заделался? Я не знал этакой страсти за тобой.

   – Да, это так, какой из меня ловец. Но вот Жердяй со Святогоном удальцы, хоть с соколами и кречетами, хоть на вепря или медведя с рогатиной.

   – Пошли за Святогоном, узнаю, что за потеха.

Святогон был княжеским ловчим и сокольничим. Круглый год занимался ручными охотничьими птицами – привозил из Двинской земли птенцов, гнездарей, и пойманных тенётами слётков на крыле. И тех и других терпеливо вынашивал – выкармливал и приучал, а навыки напасть и догонять убегающую или улетающую дичь у этих птиц были врождёнными. Самых лучших соколов и кречетов отвозили в подарок хану и ордынским вельможам, самим же заниматься охотой было всё недосуг.

Слышал Иван, что некогда Святогон был муромским боярином, владел богатой усадьбой, имел зело красовитую супругу. Но так сталось, что имение разграбили и сожгли татары, а супругу отбил у него князь соседнего удела. После этого и явился он к Ивану Даниловичу Калите, но от боярских почестей в Кремле отказался, попросил определить его хранителем ловчих и соколиных путей, к чему имел издавна душевную наклонность. С той поры и живёт тихо и скромно в Звенигороде, а о родном Крае напоминает ему лишь прозвание: сто лет назад жители Мурома выгнали из города епископа Василия, а потому всех появившихся в иных местах рожаков этого города кличут святогонами.

Он был жёлт ликом, будто монгол, но узкие скулы, светлые глаза и русые волосы не оставляли сомнения в том, что его муромские предки принадлежали к славянскому племени вятичей.

   – Не забыл ли имя, кое от крещения получил?. – спросил Иван, когда Святогон переступил порог его горницы – не робко, не как Челядинин переступил, но с прямой спиной и высоко поднятой головой.

   – Святогоном меня обзывают девятый год, а до этого три десятка лет чествовался я Досифеем, сыном Глебовым. – И ответил тоже с достоинством, не борзясь.

   – Дядька мой сказывает, что потеху вы с Жердяем затеяли, да ведь не срок?

   – То-то и дело, что медведь до срока из берлоги вылез.

   – Шатун? Чего же ему не спалось?

   – Не сказывает, – улыбнулся Святогон. – Да и как спросишь, мужик серьёзный! Лежал бы себе до Николы Вешнего, сосал бы лапу, а он и до Благовещения не дотянул, жира, стало быть, мало запас с осени. Теперь вот шастает.

   – Один? Тяжело одному...

Святогон помолчал в задумчивости, возразил без особой уверенности:

   – Одному вольно жить.

Иван тоже не торопился со словом, вспомнил, что Святогон остался соломенным вдовцом, решив не обзаводиться больше семьёй.

   – А вы с Жердяем, выходит дело, решили отнять волю у него?

   – Надоть, князь. Дурить стал медведь, с голодухи может не то что скотину, человека задрать.

   – Крупный зверь?

– Самого не видел, но по следам тропил. На снегу он свою босую ногу отпечатал – я двумя ладонями не смог накрыть, столь велик след.

   – Как же мы его изловим?

   – Всяко можно. Можно преследовать, скрадывать, заманивать. А когда охотников много – загоном или облавой. Шатун по заранью возле тетеревиных токов кружится. Начнут косачи поединки, не видят ничего вокруг себя, медведь тем и пользуется, нет-нет да и цопнет какую птицу. И на Мошниково болото наведывается. Там глухари со своими капалухами брачные игры начинают. Я его загодя выслежу, после этого мы все вместе окружим со всех сторон и... изловим, как ты говоришь.

Иван раздумывал: не очень прельщала его потеха, но отказаться – трусом прослыть. Святогон добавил беззаботно:

   – Зверь, конечно, могучий, голодный и злой, но ни копья у него, ни стрел калёных, а твои дети боярские до зубов вооружены. Да и мы с тобой не с голыми руками пойдём.

Не прост Святогон: нашёл убедительные слова. Отбросив сомнения, Иван велел готовиться к потехе.

Добираться до лесного становища, что близ Мошникова болота, решили на лошадях: князь с наместником и ловчим верхом, все остальные на двух санных подводах. Ивану хотелось оседлать Ярилу, но Святогон решительно возразил:

   – Лошадей надо брать старых, не пугливых.

Афанасий поддакнул:

   – Знамо, такого коня да в превратность пускать! – И поскорее, пока князь с ловчим не передумали, отвёл Ярилу в стойло.

Уезжали на два дня и всего лишь на потехи, но все остававшиеся в усадьбе холопы, жёнки и ребятня высыпали на подворье, словно на опасную рать мужиков провожали.

Под седлом Ивана была старая мосластая кобыла, но шёлковая зелёная попона, наборная уздечка, серебряные стремена и её преобразили на миг в царского скакуна. И всадник разряжен под стать: на голове шапка с соколиной опушкой, шитая серебром да золотом, с каменьями многоценными, на плечах – парчовая шуба, подбитая рысьим мехом. Иван чувствовал на себе восхищенные взгляды провожающих, но нарочито хмурился, поглядывал по-хозяйски на готовых в путь дружинников и детей боярских.

   – Пора! – негромко сказал Святогон.

Иван взял на себя повод, понужнул лошадь двинуться с места. Из рядов жёнок вдруг выскочила отроковица в красном плате, уцепилась тонкими пальцами за княжеское серебряное стремя, вскинула на всадника смущённый и, как ему показалось, нежный взор. И сказала с сердечной заботой:

   – Побереги себя, государь, ты здесь многим люб, не мне одной! – Тут же потупилась, отскочила прочь к стоявшим вдоль тына девкам и жёнкам, подвязанным, как и она, сплошь красными платками.

   – Холопка дворовая, Милонега, – обронил Святогон.

Иван помедлил, не скажет ли ловчий ещё что-то, но тот сам ждал княжеского слова.

   – Знаю сам. – Иван несильно пристукнул стременами по ребристым бокам лошади, взмахнул плетью и первым выехал за ворота, усадьбы.

Не доезжая становища, встретили на оттаявшей глинистой дороге следы медведя. Очень крупные в самом деле, двумя широкими ладонями не накроешь.

   – Однако же нет, это не шатун, а медведица, глядите, рядом лапоточки маленькие, – нагнулся над следами Святогон. – В берлоге у неё зимой родился, а вешняя талая вода, видно, промочила их берлогу, они и вылезли до срока.

   – А наш где?

   – Наш шатун на болоте, я вчера вечером объезжал на лошади, проверил, входные следы есть, обратных нет.

После краткого роздыха, оставив лошадей на стойбище, пешком обошли болото, убедились в верности слов ловчего.

На тетеревином току спугнули крупных птиц с кроваво-рубиновыми бровями. Блеснув на солнце белыми подхвостьями, тетерева скрылись за деревьями, а на том месте, где они вели поединок, остались крестики от их лап, серёжки помета. Поодаль обнаружили размётанные чёрные перья и медвежьи следы.

   – Позавтракал тетёркой наш косолапый.

   – Ему тетёрка – на один зуб.

Обошли лежавшее в мелколесье замерзшее ещё болото, возле него нашли признаки недавнего пребывания медведя: перевернул огромное буреломное дерево – отыскивал муравьёв, червей, личинок; разрыл под дубом землю – жёлуди и корешки вкусные искал; раздавил тонкий ледок в рытвине – жажду утолял. Но глубоко в лес не заходил – прочно облюбовал болото с глухариными и тетеревиными токами.

Снег, почти стаявший на дорогах и открытых местах, в чаще леса лежал почти нетронутым, ноги вязли по колено, иногда и выше. Жердяй, как самый голенастый из всех, торил от стойбища к болоту дорожки, если можно было так назвать цепочки глубоких, до подснежной воды, следов, отстоявших друг от друга где на пол-аршина, где на аршин. На помощь Жердяю пришли дети боярские, однако дело продвигалось не споро.

   – Может, без этого обойдёмся? – взмолился Жердяй, но Святогон был непреклонен:

   – Ночью снег от мороза задубеет, станет хрустеть под ногами, да и вообще, не пройдёшь в темноте по колено, а то и по пояс в снегу. И заплутаться недолго. А так мы по этим углублениям тихо-тихо прокрадёмся к болоту.

Решено было перед рассветом идти по каждой, проторённой цепочке следов по двое – так безопаснее. Однако число охотников оказалось нечётным.

   – Я один люблю быть в лесу, – сказал князь Иван, удивив всех. Добавил твёрдо: – Один пойду!

Святогон призадумался в сомнении, однако не стал возражать и отговаривать.

Ночью после трапезы стали готовиться к выходу. Святогон подошёл к князю, проверил его колчан со стрелами и лук, посоветовал захватить кроме меча ещё кистень и рожон. Сказал вкрадчиво, абы про пустяк какой:

   – Если, княже, тебе покажется скучно одному идти, пойдём со мной?

– Нет. Один хочу, ночью в лесу такой сладкий ужас испытываешь.

От просеки, у которой находилось стойбище, до Мошникова болота не больше версты, однако, чтобы одолеть её, времени потребовалось много. Иван оценил предусмотрительность Святогона: если бы не протоптали загодя снег, как слепые кутята бы ползли в кромешной тьме, натыкаясь лбами на деревья. Да и так-то трудно: одну ногу опустишь в хлюпающую скважину, осторожно, по-журавлиному перенесёшь другую, на ощупь отыщешь следующее углубление, потом прислушаешься, передохнешь, убедишься, что тихо, не потревожено вокруг, продолжишь шагание.

Целая вечность, кажется, прошла, когда наконец кончился глубокий снег, под ногами стал прощупываться болотный мох, мёрзлый, ещё неподатливый. Темень стояла такая, что деревья угадывались лишь на осязание. Прислонившись к стволу пахучей ели, Иван решил остановиться и ждать. Не различить ни неба над головой, ни снега под ногами – непроницаемый мрак. И ни единого звука, как ни прислушивайся.

И вдруг где-то совсем рядом, может, на расстоянии вытянутой руки:

«Ух-х, ух-х!» – утробные и болезненные вздохи.

Кто это: лось, вепрь, медведь?

Иван потрогал рукоять меча, поправил висевший на поясе кистень. Но не успел ни к защите изготовиться, ни испугаться: уханье глуше, тише, отдалённее. Он уходил, но ни скрипа снега, ни хруста сухостоя.

Снова тишина. Однако она недолго стояла: её нарушил неясный, словно далёкие раскаты грома, шум. Как бы даже людские голоса и собачий лай различались в общем соединении нестройных звуков... Что-то происходило в той стороне, куда ушёл шатун (теперь Иван убеждён был, что утробно ухал не кто-нибудь, а тот самый медведь). Далёкий шум стал замирать, угадывались отдельные – словно бы ликующие – возгласы. Но и они растворились во вновь павшей на лес оглушительной тишине.

Иван привалился к шершавому толстому стволу ели, глубоко вдохнул сладкий морозный воздух. Подумал с облегчением, что на этом, очевидно, потеха и закончилась.

Рассвет так и не наступал, но начал угадываться на слух. С лёгким шорохом оседал снег, несколько раз, на пробу, ударил клювом дятел. А вот и сокровенная песнь глухаря... Хотя, наверное, нет, уж очень громко, скорее это барашек, лесной кулик, со своей тоже брачной, похожей на блеяние песенкой.

Иван вполне уже успокоился, вспомнил, как провожала его отроковица Милонега, улыбнулся этому воспоминанию. И тут же услышал явственный хруст шагов прямо пред собой. Может, это Святогон? Окликнуть? Но язык словно примёрз к гортани, дыхание оборвалось, когда понял, что не шаги это, а прыжки зверя. Что-то тёмное приблизилось прямо к стволу ели, Иван в беспамятстве выхватил меч и что было сил ткнул им перед собой. Меч был острым и легко вошёл во что-то живое. Что живое, Иван понял по тому, как заходил из стороны в сторону меч. Крепко сжимая рукоять, подал лезвие ещё глубже и повернул его. Поражённая им жертва стала безжизненно валиться на сторону...

Убил? Кого? А вдруг это кто-то из своих охотников? Да нет, молча никто бы не стал в темноте подходить. Это беспременно шатун! Крупная дрожь стала бить Ивана, словно изморозь пала на его спину, пошла по хребту. Не было сил вытащить меч, бросил его, но тут же безотчётно схватил рожон и выставил его перед собой в темноту.

Начали угадываться стволы деревьев, над болотом клочьями белел, словно снег, туман, но под ногами ещё было ничего не рассмотреть.

   – Князь! Иван Иванович! – услышал за спиной голос Жердяя, шагавшего по следам в снегу.

   – Тут я, тут... И шатун мёртвый здесь.

Жердяй, видно, не расслышал, продвигался со словами:

   – Шабаш, не только шатуна, но и медведицу взяли дружинники, уже на стан везут, айда туда.

Иван ушам не верил.

   – А кого же я тут? Кого я заколол?

Жердяй решительно шагнул на нетронутый следами снег, нащупал меч Ивана, выдернул его, произнёс удивлённо:

   – Никак ещё один...

Иван стал путано рассказывать, как сначала услышал утробные жуткие вздохи, как потом, малое время спустя, мелькнул в темноте у него перед глазами зверь и как мгновенно он поразил его мечом. Жердяй молча слушал, соображал.

Мартовская розовая дымка стала пробиваться сквозь тёмные ветви осин, неясный свет пал и под тяжёлые лапы той ели, возле которой стояли князь и его наместник.

   – Так я и знал, – объявил наконец Жердяй. – Это медвежонок, он от нас утёк по старой своей тропе и прямо на тебя напоролся.

Медвежонок был совсем маленьким, Жердяй взял его на руки легко, словно ребёнка, понёс перед собой. Иван в задумчивости поплёлся следом.

На стане по случаю редкостной охотничьей удачи стояло ликование. Снимали шкуры с убитых медведей, наперебой вспоминали подробности:

   – Если бы не Догоняй, утёк бы шатун.

   – Ага, собаки наши лихо вцепились ему в зад.

   – Медведица-то, поди-ка же ты, сама к нам пришла!

   – За детёнышем своим...

   – Ага, тот побег без спросу, она за ним.

   – А мы с братаном её с двух сторон в копья...

   – Вы били, когда она уже варедная была.

   – Нет, Жердяй ей только малую варедь нанёс.

   – Малая, а всё рана. Да и немалая, стрела-то прямо под лопатку вошла ей.

Жердяй положил на снег медвежонка. Мохнатая грудка его была рассечена надвое, глаза затянула смертная плёнка, из-под верхней губы виднелись крохотные белые клычочки.

   – И князь наш с полем!

Дружинники разогнулись над медвежьими тушами с разделочными окровавленными ножами в руках, в их взглядах почудились Ивану упрёки и насмешливость, но Святогон поспешил успокоить:

   – Как хорошо, князь, что ты его сумел взять, не то бы волки разодрали, их тут огромная стая рыщет. – Повернулся к Жердяю: – И откуда эта медведица вывернулась? Видно, как раз там, где князь на стороже встал, и берлога её как раз там была.

Иван велел отчинить бочонок стоялого мёда, что встречено было победным ликованием.

Надеялись, что и по возвращении в усадьбу князь не поскупится и ещё угостит под варёную медвежатину, однако тяжёлым оказалось похмелье: узнали, что в эту же ночь Афанасий Турман тайно бежал, захватив Ярилу и ещё одну резвую лошадь с двумя парами серебряных подков, тех самых.

   – Далеко не уйдёт! Есть у нас кобыла, невидная из себя, но тягучая. Я на ней по следам настигну татя, – решительно и уверенно сказал Святогон. Подседлал серую мохноногую лошадку, крепко затянул подпругу и махнул в седло.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю