Текст книги "Крест. Иван II Красный. Том 1"

Автор книги: Борис Дедюхин

Соавторы: Ольга Гладышева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

5

Великая княгиня Настасья осчастливила сыном. Безмерно радовался Семён Иванович, и казалось ему – впереди одни только удачи, пиры да победы.

Константином решил назвать долгожданного наследника, у которого – верил – жизнь будет долгая, не как у умершего два года назад первенца. Да не суждено оказалось. Костя только имя и успел получить, даже материнского молочка не отведал. Покричал утром, потом затих, только постанывал, а вечером уж в гробик маленький, как игрушечный, положили его. Лежал Костя и словно улыбался. Да и то: невинная душа его сразу, не дожидаясь Страшного Суда, в рай отлетит, среди других праведных душ поселится.

Это так, но каково тем, кого оставляет он! Каково матери, не успевшей и приласкать свою кровинушку, каково Семёну, что рыдает, не стыдясь слёз, над холодным детским тельцем?

Померкла вся услада поспешания в делах, только горе одно на сердце.

   – Выпей, княже, мёда креплёного, облегчи душу, – советовал Протасий, но Семён только головой качнул да взглянул с упрёком:

   – Запамятовал, тысяцкий, что пью я однова лишь при удаче да веселье?

А затем уж и вовсе не до медов с пивом стало Семёну – давно ведомо, что не одна беда ходит, но со многими победками.

Наместник великокняжеский Иван Рыбкин прислал из Торжка гонца с известием, что жители города отказываются давать чёрный бор.

Не успел Семён обдумать со своими боярами эту неприятную новость, как другой скоровестник примчался из самого Великого Новгорода с грамотой: «Ты ещё не сел у нас на княжение, а уж бояре твои насильничают». Это было открытым неповиновением, отказом дать требуемое серебро для отсылки Узбеку.

   – А где же наш новгородский наместник князь Дмитрий? – вспомнил Семён.

Князь Дмитрий Брянский не присутствовал ни на похоронах Ивана Даниловича Калиты, ни на посажении нового великого князя. После того как оставил его княжич Иван на реке Сестре спасать ушедший под лёд возок, он прибыл в Москву спустя седмицу с сообщением, что никак невозможно было ничего поделать и надо ждать спада вешних вод. Двадцать девятого мая, провожая Семёна Ивановича с братьями в Орду, он сказал, что дождётся летнего меженного уровня реки и непременно достанет и возок, и схороненное в нём новгородское серебро. И сам словно в воду канул.

Семён велел разыскать его через доброхотов, которые имелись у московских князей почти повсеместно – не только в русских княжествах, но и в Орде, в Литве. Доброхоты служили великим князьям или за страх, или за совесть, иные за постоянное вознаграждение. Бориска Ворков, бывший слуга, а затем дружинник, был награждён Иваном Калитой селом Богородическим, но с оговоркой: село за ним и будет, если Бориска станет и дальше служить сыновьям Калиты, а если не будет, то село у него отнимут. Бориска и служил, он-то и оповестил, что князь Дмитрий Брянский гостит в Рязани у князя Ивана Ивановича Коротопола. Семён послал за ним Чета, наказав:

   – Не захочет Митрий добром, силком вези.

   – Моя понимай! – уразумел Чет и с двумя верхоконными мечниками отправился исполнять поручение.

Брянский князь явился в Москву не мешкая. Семён с братьями готовились к трапезе в столовой палате, когда Феофан Бяконтов сообщил:

   – Челом бьёт князь Дмитрий.

   – Нетрог побьёт ещё, я его дольше ждал.

   – Говорит, дело сугубое и безотложное.

   – Безотложное? Какое же это? Нешто серебро вынул? Тогда зови. Мол, великий князь зовёт разделить с ним брашно.

Семён уж прикидывал, как распорядиться новгородским серебром. И расспрашивать про гривны не спешил, предложил прежде отведать знатной ухи из свежепойманной стерляди и судаков.

Уху Дмитрий оценил, дважды добаву просил.

   – У тебя брюхо-то из семи овчин, что ли, сшито? – пошутил Семён.

   – Затемно выехали, не успел поснедать. Да и уха-то...

   – Торопился, значит, серебро привезти?

Дмитрий поперхнулся и застыл с открытым ртом, словно обжёгся или костями накололся. Наконец совладал с собой, степенно обтёр усы и бороду, ответил с прискорбием:

   – Уж как я помучился-то, и всё впустую. Возок весь разбило, что вода унесла, что заилило.

Семён поднялся со скамьи, неторопливо обогнул стол, и в этой неторопливости уже была угроза. И князь Дмитрий встал навстречу, споро добавил:

   – А может, скрал кто серебро, место там облюдное...

При этих словах князь Иван вскинул голову, посмотрел на Дмитрия с удивлением: ветовалы, мшины, болота, буреломы...

   – Поедешь в Торжок моим наместником, а на реке поставишь постоянную стражу. И чтобы без чёрною бора и того серебра не возвращался! – объявил Семён, еле сдерживая бешенство.

Князь Дмитрий, однако, не только не напугался грозного голоса, но как бы, напротив, успокоился: он неторопливо сел и приготовился снова приняться за уху, для чего отпустил пуговицы на ферязи и взял в руку ложку. Прежде чем зачерпнуть торчащий стерляжий хвост со скрученным хрящиком, обронил, не глядя на Семёна:

   – Нет, великий князь, не поеду.

– Как это? – аж задохнулся Семён.

   – А так, что невместно мне это, потому как я тоже князь...

   – Кня-язь?.. Ты – муха, из говна вылетевшая, а не князь!

От этих слов Дмитрий вздрогнул, дёрнул плечом и пристукнул по столу ложкой так, что, показалось, расколол её. Помедлил, собираясь с духом. Осмотрел ложку, сказал задумчиво:

   – Не треснула. Кленовая, должно быть.

Тишина была в палате. Иван и Андрей сидели потупившись, рассматривая жировые звёздочки в своих чашках, и с опаской ждали, чем кончится сшибка старшего брата с брянским князем.

   – Не понимаю... И чего ты пылишь, не понимаю... – всё так же задумчиво продолжал князь Дмитрий, чем окончательно вывел из себя Семёна:

   – Всё ты понимаешь, только срать не просишься! В Новгороде торчал целый год без толку, теперь вот всё лето неведомо где мотался.

   – Нет, Сёма, мотался я у хана Узбека. Он мне ярлык дал на брянское великое княжение. Вот погляди.

Долго готовился Дмитрий к объявлению этой новости, потому-то так сдержан был, и сейчас наслаждался тем разительным действием, которое произвели его слова на братьев-князей московских. Семён понял, что не шутит брянский князь, сменил крик на ворчание:

   – На какие же шиши ты купил его?

   – Ярлык-ты?.. Ни на какие... – быстро ответил Дмитрий и зачем-то повторил дважды: – Ни на какие, ни на какие! Узбек помнит, что семь лет назад я ходил с татарами на Смоленск, бился много, помог мир взять. Обещался я и впредь по его зову против Литвы, против каких иных его супротивников выступать.

Семён задумчиво доил свою узкую рыжую бороду, удивлялся про себя: «Ну и дух этот Дмитрий! Не зря отец предупреждал, наказывал держать его в строгости и без полного доверия».

   – Так это и есть сугубое дело безотложное?

Князь Дмитрий явно обрадовался счастливому повороту разговора, поднялся из-за стола, подошёл к Семёну спокойно, с достоинством, как равный к равному:

   – Нет. Помнишь, в Новгороде калякали мы с тобой о том, что Феодосьюшка у меня на выданье...

   – Это ты калякал, а не мы с тобой.

   – Верно. А теперь давай покалякаем ты и я с Иваном твоим.

Андрей ткнул брата в бок, шепнул:

   – Женишься? А молчал!..

Иван отмахнулся, не сводя глаз со старшего брата: что решит он, что скажет?

   – Вот с Иваном и калякай, он не титишное дитё, пятнадцать годов справил.

   – А Феодосьюшке четырнадцать, куда как гожая пара! – обрадованно ответил Дмитрий и подошёл к Ивану: – Верно, зятюшка дорогой?

Иван от такого весёлого напора только зарделся.

   – Во-от, доброе молчание – чем не ответ!

   – Ага, и за молчание гостинцы дают, – буркнул Семён, но не было в его голосе больше неприязни, устраивал его такой исход дела.

   – Поедем мы с Ванюшей сейчас в Брянск, там обручение проведём. А на венчание сюда, в Москву! – всё так же напористо решал Дмитрий Брянский и, накрыв свою правую руку расшитой золотом полой ферязи, протянул её Семёну. Тот сделал то же самое – ударили по рукам.

   – Но чтобы недолго вы там были, – по-прежнему ворчливо, но уже совсем без раздражения предостерёг Семён. – Чую я, добром мне с новгородцами не договориться. Не пришлось бы ратью идти. Иван нужон будет мне.

   – Мы мигом, одна нога здесь, вторая в Брянске – сговоренку сюда доставим.

Так неожиданно и скоропалительно свершилось рукобитие. Иван не знал, то ли огорчаться, то ли радоваться. После смерти батюшки ему всё было едино и всё равно.

Глава четырнадцатая1

Иван с детства полюбил слушать гудцов и дудочников. Их простые наигрыши пробуждали в его душе тихую отраду. Оттого держал всегда при себе Чижа со Щеглом. И в Брянск их с собой взял вместе с Иваном Михайловичем, Алексеем Босоволоковым, Феофаном Бяконтовым да окольничим Онанием.

Без особого желания ехал он с князем Дмитрием в его владения на сватовство, но и без протеста, в безучастии: как будет, так и будет, Бог не оставит.

Суженую свою Феодосью он помнил смутно, поди не узнал бы её, кабы случайно встретил. Воспоминания о новгородском летучем знакомстве с нею никаких чувств не вызывали, и это озадачивало и печалило его. Душа опустела и без любопытства ждала, что дальше. Доброгнева и дядька Иван Михайлович иной раз нашёптывали, будто жребий ею несчастный, как не первый он сын, что в чужой воле всю жизнь проживёт. Он не обижался: судьбу не выбирают. Слабому – плохо? А сильному – слаще? Врать и извиваться – вот что дурно, хотя бы и делалось это из высших целей. Не суждены ему власть и надмевание, но разве это самое важное? Разве это единственное, к чему должен стремиться человек? Разве это главное, к чему он предназначен? Правда, сам Иван не знал, к чему предназначен, и не хотелось ему об этом думать.

Сначала ехали по-походному, не соблюдая чина поезда жениха, но перед въездом в Брянск сделали остановку, устроили так, как должно являться к невесте. Дружка Фёдор Бяконтов впереди с чинами для невесты – московскими подарками, коробьем с притираниями, румянами да отдушками. Следом окольничий Онаний с благословенным образом, данным ему Семёном Ивановичем, он нынче жениху в отца место. На третьей подводе сам виновник торжества с посажёным отцом Алексеем Босоволоковым, на четвёртой – князь Дмитрий, на пятой – челядь дворовая. Замыкал женихов поезд сам-друг – боярин лагунный с отчинённой загодя пивной бочкой, чтобы из этой лагуны угощать всех встречных.

В Брянске их ждали. В Покровском соборе устроен был молебен по случаю благополучного завершения путешествия. Потом князь Дмитрий повёл гостей в свои хоромы, что были, как и церковь, в деревянной крепости на гребне Покровской горы. Похвастался, пока шли:

   – С трёх сторон, глядите, крепость нашу защищают овраги, а к пойме Десны, глядите, ниспадает крутой склон. А такие дали, как наши задеснянские, вы зрели где-нибудь?

Что говорить, простор и широкое раздолье, открывавшиеся с гребня горы, были хороши, величественны, но Алексей Босоволоков ревниво буркнул:

   – Нешто наши замоскворецкие хуже?

Князь Дмитрий раздумчиво покосился на боярина, вспомнил:

   – Да, я всё хотел спросить, не наш ли ты, не брянский ли?

   – Нет, отец мой был рязанский находник, притёк из Рязани на службу московскому князю.

   – А я думал, что наш, потому как у нас перелинявшего волка босым зазывают.

Терем княжеский поначалу показался обыкновенной нестройной связью разных горниц, повалуш, сеней, вислых сходов и наружных площадок. Но вблизи разглядели, что крылечные балясины, наличники окон, лесничные поручни и перила исполнены с затейливой пестротой – тут и там бросались в глаза резные деревянные кони, птицы, некие сказочные звери, цветы.

Князь Дмитрий ничего не сказал, только остановился и обхватил фигурную балясину, приглашая полюбоваться, сколь искусно точена она.

Гости оценили хитрость брянских плотников, но восхищения не выказывали, так что Дмитрий обиженно понужнул:

   – Ну что, есть у вас такие мастера?

   – У нас лучше были, у нас не то что по осине, но По камню кремнёвому резали. Татары порушили всё.

   – Что да, то да, – миролюбиво согласился хозяин. – Татары к нам не долезли, заплутались в брянских дебрях, не зря и город наш прозывался сперва Дебрянском.

   – Притаились тут в дебрях, а мы там отдувайся...

Иван молча слушал незлое препирательство своего боярина с князем Дмитрием. Он и раньше знал, что Среди всеобщего разорения Руси Брянск, расположенный в глухих лесах, отдалённый от ратных разорительных поприщ, не только уцелел, но стал расти и развиваться, даже стал стольным городом вновь образованного княжества. Но всё равно увиденное благолепие задело его, как задело оно и Алексея Босоволокова, да и всех других москвичей. Особенно когда вошли в трёхжильный дворец. В белых горницах верхнего жилья – печи с трубой, окна не волоковые, а только косящатые, закрываются не слюдой, а фряжским стеклом. Во втором жилье светлицы и терема с открытыми площадками – гульбищами. Первое жилье – жилые и праздничные палаты для приёма гостей в летнее время. В самом низу – подклети. В три жилья и повалуши с расписными башнями и горницами.

Дмитрий самолично разместил всех гостей. Ивана позвал в самый верхний терем. Когда поднимались туда по лестничным переходам, Иван нечаянно увидел через открытую дверь девицу росту малого, с косицей ржаной невеликой, а рубаха на горле булавкой серебряной сколота. «Уж не Феодосья ли?» – сердце вздрогнуло. Какая она, Феодосья! Фенечка-кроха. Бровки хмурила, в бронзовое зеркальце глядя, палец муслила, приглаживала. Потом серьги тронула, так и эдак оглядела, увидав князя Ивана, вспыхнула, зеркальцем закрылась. Иван усмехнулся: ишь, тоже готовится к встрече. Ну, пускай её... А будущий тесть, идя впереди, всё чем-то хвастался. Иван не слушал. Предстоящие сватовство и обручение уже не казались тягостной обязанностью. И чего это он жениться не хотел? Будет жить с ним в хоромах, со своей косицей толстенькой... Жена... Странно как-то. Смешно.

2

Князь Дмитрий суетился неспроста, спешил, словно боялся, что сватовство сорвётся. Убеждал скороговоркой:

   – Понимаешь ли, Ваня, обручение – это третий обрядовый вечер, и должон он идти сразу за первыми двумя. Первый, помнишь небось, был в Новгороде – сговор первый и первый пропой. Второй – заручье в Москве, по рукам надысь при тебе мы с Симеоном Ивановичем ударили. А в Брянске будет обручение, значит, третий пропой, согласен ли?

   – Чего бы ехал сюда, кабы не был согласен?

   – Ну вот, прямо утром в церковь, ту, где молебен в твою честь служили, в Покровскую. Всё готово, и батюшка Лука, и весь клир церковный. Кольца мой мастер уже отлил: золотое и серебряное.

   – Пошто разные-то?

   – Так батюшка Лука повелел, а какое – кому, я уж и забыл.

Иван сначала удивился – как это забыть можно, но и сам к концу обряда запутался.

Их поставили радом лицом к алтарю, Иван – справа, Феодосья – слева. Что будет дальше, они не знали, стояли покорно и смятенно.

Батюшка Лука в полном облачении вышел через царские врата с крестом и Евангелием. Следом за священником семенил диакон с подносом, на котором лежали близ друг друга два кольца: слева – золотое, справа – серебряное.

Батюшка сверился, в первый ли раз обручаются стоящие перед ним новоневестные. Оба смущённо кивнули головами, про себя удивляясь вопросу. Батюшка тихим голосом пояснил:

   – Помните евангельскую притчу, когда навстречу жениху выходили с возжёнными светильниками только девственники? Вот и вам я даю эти свечки – символ чистоты и целомудрия. И если вы, победив рознь и разделение, будете источать свет любви, то, выйдя из храма, будете уже не двое, но одно существо.

Они снова согласно кивнули, принимая горящие свечи. Диакон кадил фимиамом и читал молитвы, отгоняя демона, враждебного честным бракам.

– Благословен Бог наш, – начал батюшка Лука, прося о спасении врачующихся, о даровании им детей для продолжения рода и ниспослании любви совершенной, о сохранении их в единомыслии и твёрдой вере, о благословении их в непорочную жизнь. – Яко да Господь Бог наш дарует им брак честен и ложе нескверное, Господу помолимся.

Наконец дошёл черёд и до обручальных колец. Батюшка сначала взял золотое и надел его жениху, произнеся трижды:

   – Обручается раб Божий Иван рабе Божией Феодосии.

Затем он проделал то же с серебряным, надев его на палец Феодосье. Иван осторожно покрутил на пальце своё кольцо, приспосабливая его для постоянного ношения, но священник забрал его обратно, надев уж Феодосье, и так три раза, поучая:

   – Золотое кольцо остаётся у невесты в знак того, что женской слабости передаётся мужественный дух.

Вдруг Феодосья, меняясь в очередной раз кольцами, обронила своё. Оно стукнулось о каменный пол с тонким звоном, покатилось под ноги диакону, который торопливо подхватил его и вернул невесте.

   – А-ах! – раздалось за спиной, где стояла родня и сторонние созерцатели.

Батюшка Лука тоже был огорчён происшедшим, начал скорее кадить фимиамом и почёл нужным в своём напутственном слове предостеречь ещё о вреде и нелепости разного рода примет и суеверий:

   – До того как свет Христов пришёл на Брянскую землю, жили здесь племена родимичей и вятичей, справляли языческие обряды, сходились на игрища, на плясание и на бесовские песни, священного брака не знали, но умыкали жён себе и правили свадьбы вокруг пня лесного. И по сей день в глухих сёлах таится ещё языческая ересь, коей ненавистны наши православные таинства и обряды. Дабы опорочить обручальное кольцо христианское – знак вечности и непрерывности брачного союза, как непрерывна и вечна благодать Святого Духа, суеверные язычники пустили злой слух, будто уроненное кольцо предвещает распад брака или смерть одного из супругов. Сие дьявольское измышление таится в сердцах порочных, необразованных, образа Господа в душе не имеющих. Ибо, как сказано в Священном Писании, всякий делающий злое ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличались дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны. – Лука снова трижды благословил Ивана с Феодосьей напрестольным крестом и закончил: – Людям смертным свойственно ошибаться, Сбиваться с истинного пути, и без помощи Божией и Его водительства не дойти этим двум слабым людям до цели – Царства Небесного. А потому паки и паки попросим: «И ангел Твой да предъидет пред ними вся дни живота их».

3

Князь Дмитрий, похоже, совсем не придал значения пугающей примете, оставался такой же деятельный, спешливый и хвастливый, как и до обручения. Хоть и велико колышущееся чрево, но движения быстры, как и речь торопливая, захлебывающаяся, глаза ширяют во все стороны, не попадая в лицо собеседнику. Стыдился он немного, что сильно на свадьбе настаивал, иль просто была такая особенность от рождения? Гораздо более пристально Иван приглядывался к детскому лицу невесты, нежнобелому, кругленькому. Золотистый прозрачный взгляд её пугливо скользил иной раз по жениху, тут же уклоняясь, убегая в сторону.

   – Я тебя Фенечкой буду звать, – сообщил Иван.

   – Зови, – шёпотом разрешила она.

   – А ты меня?

   – Господином, – и заалелась и засмеялась.

   – У меня на Москве хоромы отдельные, – сообщил Иван, полагая, что следует приободрить её перед вступлением в новую жизнь.

   – Гожа, – совсем беззвучно отозвалась Фенечка.

   – Ты меня боишься, что ль, господина своего?

   – Не-ту.

– А чего же?

– Стыжуся.

Он взял её за руку, ощутил, что пальчики иглой вышивальной исколоты, это тронуло, что-то на жалость похожее вызвало.

   – Мы с тобой хорошо будем жить, Феня, не обижу тебя николи.

   – Вправду, что ль? – Золотые глазки в опушке ресничьей поглядели на него весело и доверчиво.

Он взял её скрипнувшую в ладони толстую косу, улыбнулся:

   – Коротенька какая!

   – И у тебя усов ещё нету, – сказала Фенечка, рассматривая его близко.

   – Усы отрастут, – твёрдо пообещал Иван.

   – Хороши тебе места-то наши брянские?

   – Хороши, но наши лучше.

   – Это чем же ваши лучше?

   – Наши и пчелистее и пажитнее.

   – Пчелистее? – Её нежное лицо оживилось, скованность отходила от неё.

   – Наши пчёлы, однако, крупнее из себя, чем ваши. И трудятся усерднее, больше мёду копят в бортях.

   – Неужто из себя крупнее?

Смех её был Ивану как награда, он от этого делался смелее и увереннее, шутить хотелось, рассказывать ей что-нибудь. Ведь он человек уже бывалый, не то что иные, до двадцати лет со двора ни ногой.

   – Вот тебе и неужто! Один раз мой бортник пошёл за диким мёдом, спустился в борть, да и сорвался вниз, чуть не захлебнулся там. Кричал-кричал на помощь, да рази в нашем лесу кто услышит? Два дня мёд ел не пимши, а на третий пришёл медведь, чтобы тоже поотведать сладенького, полез в дупло задом. Бортник мой, не будь разиня, цоп его за хвост и закричал страшным голосом. Медведь дристнул со страху и ужасу да и выволок его! Выволок и бечь, только пятки у него засверкали – они же в мёду были!

Она посмеялась, конечно, но сказала:

   – Про этого медведя наш бахарь, если хочет потешить, ещё занятнее врёт.

Иван несколько смутился, однако нашёлся:

   – У меня бахаря нет, самому врать приходится, больше некому.

Её изжелта-блёсткие глаза потускнели, поглядела: на жениха испытующе и загадочно. Тогда он впервые в жизни поцеловал её, в губы не попал, угодил в подбородок. Фенечка не отпрянула, напротив, обвила его шею руками, он услышал тёплый запах от её головки, на грудь ему положенной, и имя своё, шёпотом сказанное:

   – Ивушка-а...

Молочный привкус её дыхания, и как она доверчиво прильнула к его груди – эти ощущения были для Ивана самым главным событием тех дней. Хотя было и ещё кое-что, иное. Но забылось, затерялось в праздничной суете и вспомнилось лишь через год, в самый горький для Ивана час.

Третий пропой готовили скоро и щедро. Целиком зажаренного кабана весом в три пуда принесли на огромном серебряном блюде. Достали меды – лёгкие сгвозцы и хмельные обарные, загодя сваренные и выдержанные на леднике. Все стали обряжаться, готовясь к долгому застолью, как примчался на подворье московский гонец. Рыжий конь его стал серым от изморози, которую даже и не стряхивал с себя, так умучен был Две заводные лошади тоже уже побывали под седлом, но выглядели свежее – дёргались всей кожей, взмахивали хвостами и трясли гривами, обдавая мёрзлой испариной собравшихся возле гонца встревоженных людей.

   – Великий князь... на слетьё, всех... князей, – с трудом выговорил гонец обветренными, замерзшими губами.

   – Случилось что? – сразу встревожился Иван.

   – Ратиться... С Литвой.

   – Завтра с утра и отправимся, – с преувеличенным воодушевлением сказал князь Дмитрий – Наскоро попируем, и в путь!

   – Нет, Симеон Иванович велел стремглав.

   – Да что уж это? – сокрушался Дмитрий. – Только-только были в Москве и опять съезжаться! А с кабаном зажаренным что делать будем?

   – Но тебе-то небось и не надобно быть там, оставайся, – предложил Иван.

Дмитрий недолго колебался:

   – Нет, что ты!.. Что же, свадьбу до святок откладывать? Нет, сейчас повелю своему бабью укладываться, и за нами следом чтобы... А мы верхами поскачем.

Гонец остался отдыхать, а князья со своими боярами и дружинниками, имея с собой по одной заводной лошади, тронулись в трудный трёхсотвёрстный путь на Москву.