Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Только после этого я подумал о создании ООО, слава Богу, он не мог отказать мне в лицензии, права не имел. Нашел спонсоров, взял кредит, арендовал это маленькое помещение. В сжатые сроки наш коллектив, а он у нас, я считаю, самый лучший, организовал все это. От Лаптева помощи не дождешься, спасибо, хоть не мешает пока.

Сейчас предлагаю вам переговорить с первым пациентом, у вас есть 10–15 минут до операции, это больной с открытым переломом большой берцовой кости и раздробленным коленным суставом. На других больных у вас останется больше времени.

– Мы продолжаем наш репортаж из предоперационной, где больного готовят к операции. Скажите, Светлана Ивановна, что с этим больным?

– Открытый перелом большеберцовой кости, смотрите – торчащую кость видно невооруженным взглядом. Самое сложное здесь – колено другой ноги: травматическая ампутация части надколенника, мениска, разрыв связок. Колено просто разворочено вдребезги.

Никита поднес микрофон к больному.

– Простите, почему вы обратились именно сюда, в эту неизвестную клинику – результат рекламы или что-то другое? Да и условия здесь не очень подходящие.

Лицо больного, страдающего от боли, сделалось злым, и он ответил резко:

– Может условия и неподходящие, но минус этот не доктору. Это вам, – он скрипнул зубами, – Михайлов не известен или мало знаком, а мы, ветераны, его хорошо знаем по Афганистану и Чечне, и альтернативы у нас на его счет нет! Блестящий хирург! Это вам неизвестно, что если он сказал: вылечит, то оно так и будет. Что-то ваших известных я на фронте не видел…

Больной распалялся все больше и больше, может, таким образом, ему легче было переносить страдания. Его завезли в операционную, а оператор направил объектив на больную саркомой.

– Сейчас, после операции, – продолжал Никита, – должны вывезти первого, почему-то не жалующего нас, пациента. Но чудо, смотрите, он выходит своими ногами, на нем нет ни гипса, ни шин, ни аппарата Елизарова, только небольшой заживший рубец на месте страшных ран. Невероятно, – Никита заговорил быстрее и громче, явно возбужденный произошедшим, – если бы я собственными глазами 10 минут назад не видел его изуродованных ран, переломов, не поверил бы никому, даже, прости меня господи, кинопленке.

Но вот выходит вторая больная, вы видели ее обезображенное болезнью лицо, и опять чудо – она в норме, только радостные слезы бегут из ее настрадавшихся глаз.

Нами отснято более десятка больных, и эти чудеса можно снимать бесконечно, но учитывая ограниченность эфирного времени, мы попросили прокомментировать сотворенные чудеса доктора Михайлова. Скажите, доктор, как вы добились таких поразительных результатов, как могли раньше скрывать свои поразительные возможности?

– Я и не скрывал, вы знаете, предлагал свои услуги в Комитете здравоохранения. И методика у меня простая и старая, как этот мир. Еще в древнем Риме ученые мужи задумывались над тем, что применяю я. Разрабатывая новые идеи, мы иногда забываем, что колесо изобретено. Можно лишь усовершенствовать его содержание – материалы, подшипники и так далее, но не его форму: она совершенна для Земли. Сейчас нет необходимости говорить о деталях и не потому, что получен плевок в лицо от регионального здравоохранения, одна овца – это не все стадо, а потому, что для разговора необходима профессиональная аудитория, прежде должны узнать врачи, весь врачебный мир.

– Мы вели репортаж из Н-ской области. Клиника доктора Михайлова, город Н-ск.

Диктор поблагодарила Никиту Пояркова и продолжила:

– Прокомментировать увиденное мы попросили министра здравоохранения России, но он, как и его заместители, сославшись на занятость, не приняли нас. Только в непредсказуемой России возможно загнать выдающегося врача в такие дикие условия, не перенимать его опыт и отмалчиваться. В свою очередь мы желаем доктору Михайлову удачи на его благородном поприще.

Некоторое время все молчали, Михайлов переключал каналы, на многих шло одно и то же, показывали его, его клинику и пациентов. Да, он приобрел известность в России и не только. В определенных кругах Запада он вызовет интерес, нет сомнений. Что его ждет дальше – борьба! Все еще впереди, и самые большие трудности и слава. Известность, в определенной степени, помешает таким консервантам, как Лаптев, быстро свалить его, но они наверняка применят изощренные способы давления. Впереди почет и слава или морально-профессиональная смерть. Он выбирает первое и будет сражаться.

Он пил пиво один, в тишине, изредка поглядывая на Вику и Аллу, они молчали, переваривая увиденное и услышанное по телевизору. Каждая думала о своем, но общая тема объединяла и направляла их мысли по одному руслу. Теперь и они, благодаря Николаю, стали известными и уважаемыми дамами. Как заискивающе общаются люди по телефону с Викой, стараясь попасть на прием к Михайлову, как почтительно относятся они к Алле в самой клинике. Ничего не изменилось в Вике и Алле, но отношение людей стало другое, по-другому общаются с ними соседи, уже узнавшие о Михайлове, здороваются первыми, стараются заговорить, узнать о здоровье, по-соседски пригласить в гости.

Алла и Вика по-настоящему любили Николая и сейчас не могли понять внезапно охватившего их чувства. Какая-то боязнь появилась в их душах и сомнения не давали покоя: а вдруг Николай отвергнет их и станет разговаривать, общаться с ними соответственно своему известному положению. Исчезнет простота и откровенность отношений, но в тоже время они понимали, что не должно этого произойти, он любит Вику, уважает Аллу и они не давали повода… но страх внутри оставался.

Николай догадывался об их думах и называл это «волнением маленького человека при общении с большим». Они еще не привыкли к нему, к его известности, как, например, классный деревенский водитель всегда теряется, попадая в бесконечный поток городского транспорта, где расстояние между машинами сжато до предела и нет деревенского простора. Неуверенность и напряжение, да иногда вспотевшие ладони характеризуют водителя. Так и Вика с Аллой, влившись в поток его известности и славы, терялись, не привыкшие к этому и он должен сделать все, что бы процесс адаптации прошел быстро и безболезненно.

Мысли его перескочили на войну, Николай вспомнил случай в Чечне, когда мать солдата, не получавшая около года писем сына, поехала его искать. Материнское упорство, воля и стремление, ее беззаветная любовь помогли ей преодолеть все препятствия, запретные зоны и найти сына в госпитале. Тяжело раненый, он просил не сообщать матери, верил в Михайлова и справился с болезнью. Его уже можно было выписывать, солдат переговорил с матерью по телефону и не находил места от радости ожидаемой встречи. И вот она, долгожданная, наступила. У Николая она навсегда останется в памяти, и еще долго будет отзываться душевной болью.

Радостный солдатик, слегка прихрамывая и не обращая внимания на боль в ноге, бежит к своей маме, она, на бегу смахивая слезы, уже раскинула руки – обнять дорогого ее сердцу сына. Но садистская пуля снайпера обрывает бег, и он замертво падает ей на грудь, успевая прошептать пузырящимся от крови ртом – ма-ма-а…

И долго не могли оторвать бьющуюся в истерике мать от тела сына, потом она затихла у него на груди, видимо, решив умереть вместе с ним, не видя и не слыша ничего вокруг, теребя и поглаживая его разметавшиеся русые волосы. Она шептала ему на ушко, понятные только ей, ласковые слова и иногда улыбалась дрожащими губами.

Когда ее пытались поднять, она, не слыша слов, вцеплялась в сына с невероятно могучей силой, и, не зная, что делать, его друзья отпускали ее.

Михайлов, глядя на обезумевшую от горя женщину, понял, что только необычный способ может оторвать ее от тела сына, вернуть сознание.

– Встать, едрена корень!

В скорбящей тишине, как выстрел, прозвучал резкий и властный голос Михайлова. Вздрогнули не только все военные, но и она, подняв голову.

– Извините, но по-другому – нельзя, – мягко пояснил Михайлов.

Он протянул ей руку и она, тяжело опираясь, поднялась и пошла, уже не смахивая слезы, за телом сына, которого несли солдаты.

Отпивая пиво, Михайлов старался успокоиться, он не любил вспоминать войну, особенно ее страшные сцены. А такая, считал он, ужаснее отрезанных солдатских голов и вспоротых животов. Он не понимал одного, вернее понимал, но не мог воспринять и осознать. Того снайпера обнаружили и взяли полуживым. Им оказалась молодая женщина, мастер спорта по биатлону из Литвы. Как она, будущая мать, могла совершить такое? Но матерью ей уже не бывать…

Он, постепенно успокаиваясь, прошептал про себя: «Да, только необычный способ», – и вслух спросил:

– О чем скорбите, мои дорогие и любимые девочки, молча думая о своем? Поделитесь мыслями.

Михайлов видел и понимал их нерешительность и тревогу, написанные на лицах, и может быть где-то в глубине души радовался их скромностью, не испорченностью и порядочностью.

– Сегодня столько свалилось на нас, – начала Алла, – я не знаю, как быть… Наверное, Вику мучает то же самое?

Вика кивнула.

– Чего свалилось, как быть? – словно не понимая, спрашивал он.

– Вы стали такой известный… – робко произнесла Вика и опустила голову.

– Вот те раз, – трехэтажным матом матерился он, – уже и на вы. А я знаю, что делать, – возмутился он, улыбаясь одними глазами, – падайте на колени и молитесь. О, наш известнейший из известных, знаменитейший из знаменитых, мы будем любить тебя чистой и возвышенной любовью, не оскверняя ее пошлым сексом, говорить только на вы и стараться угадывать любые желания. Да падут враги твои, и ты станешь еще знаменитее. Аминь!

Алла и Вика вышли из своеобразного ступора и откровенно смеялись.

– Но вот как не любить такого!? Коленька, родной, поверь: мы не стали любить тебя меньше, – сквозь смех говорила Вика, – просто мы еще никогда так близко не общались с известным доктором и не знали, как вести себя.

– Как всегда, – он улыбался и сильнее прижимал Вику к себе, – как жена ведет себя с мужем или вы считаете, что если мужчина стал известным, то его писька усыхает и занимается он любовью мысленно и научно?

Они смеялись вместе с ним до слез и коликов в животе, радуясь, что он остался прежним простым и любящим мужем, зятем. Смеялись над своими сомнениями и уже удивлялись – почему же они усомнились, что их любимый мужчина может измениться в одночасье.

Вика решила сменить тему, ее заботило сейчас уже другое.

– Коленька, ты так устаешь на работе, может, станешь принимать поменьше больных?

– По мне заметно, вы почувствовали? – озабоченно спросил Николай, отставляя пиво в сторону.

Он действительно устал на работе, больные шли конвейером, некогда покурить. Такой график измотает его, кому нужен выжатый лимон? Перед глазами плыли раковые опухоли, юные клетки крови, почечные и желчные камни, контрактуры, сдавливающие нервы, переломы, пороки сердца – бесконечная лента человеческой патологии. Он стряхнул наваждение.

– Сколько по записи? – спросил Николай.

– По 40 всю неделю, – пояснила Вика, – я хотела записать еще по 10, но не смогла: ты выглядел таким уставшим.

Михайлов прикинул в уме некоторые несложные расчеты. Что ж, можно и снизить нагрузку.

– Хорошо, Вика, оставляем так. Со следующей недели ты записываешь по 25 человек на день, оставляешь 5 строчек пустыми – это мой личный резерв, в него ты самостоятельно можешь вписать только близких людей, остальных по согласованию. Ежедневный прием – 30 человек, думаю, вполне хватит. Принеси еще пивка, милая.

Вика принесла три бутылки.

– Вы, я вижу, основательно затарились пивом, – заулыбался Николай.

– А как ты хотел, милый, – замурлыкала Вика, поглаживая его грудь, – у нас всегда есть запас: водка, коньяк, шампанское, вино, пиво, чего не сделаешь для любимого человека.

– Сопьюсь ведь, – откровенно рассмеялся он.

– Нет, Коленька, не потому, что мы не дадим, а потому, что ты умница, – возразила Алла.

Она разлила пиво по кружкам, и они некоторое время пили молча, смакуя его на вкус и хрустя кириешками. Вика, прижимаясь к Николаю, млела от привалившего счастья и еще до сих пор не верила, и не могла налюбоваться своим Коленькой. Она любила разглядывать его голого, водить рукой по его налитому силой телу и особенно, растопырив пальцы, а потом, сводя их вместе, как бы расчесывать волосы на его груди. Она любила полежать на его груди, слушая биение любимого сердца, говорить ласковые слова или мечтать о чем-то хорошем. Одного не могла – нарадоваться своему счастью.

Алла посмотрела на Николая.

– Я давно хочу спросить тебя, Коленька, все не решалась раньше – сестры спрашивают о зарплате. Ты обещал им больше старой, но не назвал сумму.

– А вы хотите знать свою? – спросил Николай, считая этот вопрос уместнее.

– Нам, Коля, это не так важно, главное – мы с тобой и ты не дашь нас в обиду. Сестрам важнее…

Николай нахмурился, ему не нравилось, что Алла печется больше о сестрах. «Заботились бы они о ней и Вике так, когда им было плохо… А потом, он же не зверь, почему они не спросят у него лично? При встречах не заметно их скованности, видимо, с помощью сестры рассчитывают отхватить кусок побольше»?

– Сестрам передай, Алла, что первый и последний раз ты, используя родственное положение, собираешь для них конфиденциальную информацию. Пусть обращаются напрямую ко мне по вопросам компетенции генерального директора. А ты, Вика, выдерживая их для порядка в приемной, должна знать, что я приму их всегда, если не занят с больным или другим клиентом.

– Какой ты у нас строгий, – ласково улыбнулась Вика.

– Да, строгий. Поэтому за имевший место прокол, объявляю тебе первое взыскание – сладкий поцелуй.

– Все, бросаю работать качественно – мечтаю о взысканиях, – она крепко поцеловала его, – твой приказ выполнен, милый, может я еще в чем-то провинилась? – спрашивала она, с улыбкой на устах.

– И все-таки, девочки, сколько бы вы хотели получать?

– Тысяч тридцать, сестрам можно сорок, – робко ответила Алла.

– Опять ты за свое, – уже не в шутку сказал Михайлов, – Решим все сейчас, – он заметил, как сжалась Алла, и ему стало не по себе, смягчив тон, он продолжил: – Твоя Люба, вместо того, что бы стесняться, еще сегодня утром должна была иметь штатное расписание, как главный бухгалтер. Моя обязанность проставить суммы или дать команду о таких-то суммах зарплаты каждого работника, утвердить штатку, которой я так и не дождался от нее. Поскольку халатность подчиненных лежит грузом на начальнике, будем исправлять ошибку немедленно. Вика, неси мой телефон, звони Любе.

– Коленька, лучше позвони ты сам, – подавая телефон, попросила Вика.

– Понимаешь, родная, производственные вопросы в домашней обстановке я могу решать только с тобой и Аллой. Для всех остальных есть рабочее время и рабочее место. Но и из этого положения есть выход, мой секретарь может отдавать приказы и распоряжения, требовать их исполнения от моего имени. Марина, наша санитарка, девушка трудолюбивая, старается поддерживать чистоту и порядок, все время что-то трет, вытирает, моет, прибирает. Я устанавливаю ей оклад тридцать тысяч рублей.

– Сколько, сколько? – переспросила Алла.

– На руки тридцать тысяч. Скажи Любе, чтобы оклад высчитала сама.

– Уборщица, тридцать тысяч?! – удивилась Вика.

– А почему бы и нет. Разве она плохо выполняет свою работу? И будет выполнять ее еще лучше, станет преданной, я надеюсь, нашей фирме. Вам всем я решил сделать одинаковую зарплату, – он улыбнулся, – из внутреннеполитических соображений, никого пока не хочу выделять – по пятьдесят тысяч рублей.

– Это мы вместе, – Алла посмотрела на Вику, – получим сто тысяч! Я таких денег и в руках-то никогда не держала, – ахнула она.

Михайлов, довольный, улыбался. Ему нравилось, что его любимые не гонятся за суммой и в их глазах не светилась алчность, чего бы он не сказал, например, о Любе и Светлане, особенно о последней.

– Ты, ошиблась, – поправил он Аллу, – таких денег ты получать на расходы не будешь. А про меня почему ты забыла? Я, надеюсь, тоже что-то заработаю и заработанное тебе стану отдавать. Разве у нас не одна семья? – с улыбкой объяснил он.

– И сколько вместе?

– Шамашедшие деньги, – рассмеялся Николай, – хочу соточку себе утвердить на первое время.

– Это у меня каждый месяц – дести тысяч! Слышишь, Вика!

– Слышу, мама. Наш Коленька большой любитель сюрпризов, – она поцеловала его в щеку, – привыкай мама.

– Ну, слава Богу, с деньгами разобрались. Звони Любе.

Вика набирала номер, Николай встал с кровати, накинув халат, подошел к окну. Дом стоял на возвышенности и из окна открывался вид на значительную часть города, он мерцал ночными огоньками. Странно, но одни огоньки горели, не мигая, другие мерцали, создавая феерическую картину. Наверное, это обычные лампы и неоновые, последние мерцают, а может и нет. Окна домов светились ровно, и в каждом была своя, присущая маленькой ячейке общества, жизнь. Где-то люди радовались, где-то плакали, где-то болели, а где-то наслаждались здоровьем и все это в одном городе, одной страны. Нет одинаковых городов, как и людских судеб, но в чем-то схожи и они – стандартными домами или чертами характера. Может сейчас кто-то так же стоит у окна и разглядывает огоньки ночного города, думая о своем.

Николай закурил, выдыхая дым в форточку. К нему подошла Алла и тоже залюбовалась светящимися огоньками, иногда прислушиваясь к разговору Вики. Она закончила говорить с Любой и спешила поделиться новостями.

– Мама, Коленька, вы бы знали, как обрадовалась тетя Люба, когда узнала, что станет получать пятьдесят тысяч. Говорит, что мужику своему нос утрет, а то он все хвастался, что получает шестнадцать штук, а жена семь. Она в шутку его на работу к нам санитаром пригласила – и денег больше и нервов меньше… А он, когда передачу сегодняшнюю о Коленьке посмотрел, знаете, что сказал: «Я понимал, что Николай Петрович талантливый мужик, но не до такой же степени»! – Вика засмеялась, довольная лестными отзывами. – А Марина, говорит тетя Люба, вообще до потолка прыгать будет – ей тетя Света обещала меньше гораздо, когда к нам на работу переманивала. Вот обрадуются все завтра! А тетя Света вся на седьмом небе – ее ведь тоже по телевизору показали. Она говорит, что ее бывшая начмедша от зависти почернеет.

Николай обнял Вику, ласково перебирая ее волосы.

– Как хорошо с тобой, Коленька, я иногда думаю, – говорила она тихо и медленно, – счастье не бывает долгим, ты не бросишь нас? Не обижайся, милый.

Она, как понял Николай, спрятала свои глаза у него на груди, но чистая непосредственность и желание знать будущее, тем более в пик своего счастья, когда все его наилучшие проявления подкоркой еще воспринимаются неосязаемыми, взяли верх над нерешительностью. И тогда проявляется у человека сильное чувство, как бы приниженного интереса, неспособное конкурировать лишь с чувством любви и материнства, но и никогда не пересекающееся с ними.

Николаю захотелось ответить ей, как можно ласковее и нежнее, поглаживая живот ниже пупка.

– Смотри, Алла, – он знаком попросил ее пододвинуться ближе к Викиному животу, – здесь уже зародилась новая жизнь и скоро ты станешь бабушкой!

– Правда!? – Вика смотрела ему прямо в глаза, – это правда, я беременная!? – она покрывала его лицо, шею и грудь поцелуями.

– Да, родная, уже три недельки, – он прикасался губами к ее животу, словно шептал о чем-то будущему поколению.

– И ты можешь видеть его, мальчик или девочка? – возбужденно спросила Алла.

– Да, я чувствую и ты угадала.

– Что, угадала? – не поняла Алла.

– И мальчик, и девочка! – Николай улыбался, посмеиваясь глазами, – и я не могу бросить четверых самых дорогих мне человечков!

– Дорогой мой, милый и любимый Коленька! Если бы у меня спросили о самом главном и радостном событии жизни – я не смогла бы ответить однозначно. Ты вылечил мою дочь, стал самым близким и любимым мне зятем и скоро подаришь внуков! Разве бывает враз столько счастья?

– Милая моя тещенька, – улыбнулся Николай, – ты счастлива, а это значит, что не нужно сомнений. На смену большому горю всегда приходит большое счастье, и мы все заслужили его. Сколько страданий перенесли ты и Вика после аварии? Чем это можно измерить, на каких весах взвесить? Я всю свою сознательную жизнь провел на войне, с первого до последнего дня своей службы, видел только кровь, боль и слезы. И это в мирное, якобы, время. Мне 45 лет, а выслуги у меня 46 – выходит, что я не родившись, имел уже трудовой стаж. На войне день идет за три. Мы заслужили свое счастье потом и страданиями, и пусть его будет еще больше.

Он закурил от волнения, стараясь не подавать виду, но Алла с Викой чувствовали его сердцем и смотрели счастливыми глазами на любимого человека.

– Ты так убедительно говоришь, милый, что все сомнения улетают, – Вика пошепталась с матерью и продолжила: – Меня посетила одна замечательная идейка – мы с мамой споем тебе песенку.

Это было что-то новое, и Николай с интересом всматривался в радостно улыбающуюся Вику. Они устроились поудобнее, подоткнув под спину подушки и еще раз улыбнувшись загадочно напоследок, запели: «Представить страшно мне теперь, что ты не ту открыл бы дверь, другой бы улицей прошел, меня не встретил, не нашел»…

Прекрасные слова, сказанные к месту – ценнее вдвойне и Николаю очень понравилась идейка Вики. Иногда судьба сводит совсем незнакомых людей, они начинают общаться по воле случая, влюбляются и уже не могут обойтись друг без друга. Их встреча предначертана свыше еще три года назад, когда Вика попала в аварию. Именно за калекой Михайлов пошел следом, и от несправедливости судьбы сжалось впервые его отзывчивое сердце, не загрубевшее на войне.

Николай на миг представил себе, что он не пошел бы тогда в город, не сел в тот троллейбус и ужаснулся. Не было бы с ним сейчас его любимой жены Вики и тещи Аллы, а Вика бы страдала от тяжкого недуга. Нет, она бы все равно пришла к нему на прием, но кто знает – может быть, и завязалась бы у них любовь. Он вздохнул и улыбнулся.

– Если бы изобрели машину времени, и я перенесся на месяц назад, пришел в ваш дом и объявил, что я ваш муж и зять, то уж наверняка бы отведал если не костыля, то милой Аллушкиной ладошки. И было бы страшно представить, что я открыл именно эту дверь. Превратности судьбы не играют в игры со временем, каждому моменту свой час отведен.

– Может, оно и было бы так, – улыбнулась Алла, – но сейчас трудно представить, скорее невозможно, что бы открыл не ту дверь. Мне кажется, что ты всегда был самым родным и любимым нам человеком, мужем и зятем.

Зазвонил телефон, сердце у Николая испуганно екнуло, предвещая беду, забилось учащенно и трепетно. Он взял трубку.

– Алло…

– Здравствуй доктор, это Саша. Смотрел телевизор, рад за тебя, просто фантастика в лечении, волшебство! Мои ребята с девчонками гордятся, что знакомы с тобой. Ну, а Лаптева, считай, ты уже съел.

– Нет, Саша, думаю, что он еще побрыкается, а за отзыв спасибо, привет передавай своим ребятам и девчатам.

– Бром тебя хотел завтра видеть, – перешел к делу Александр.

Успокоившееся было сердце, забилось вновь. «Интересно, зачем я ему понадобился, – подумал Николай, – вроде бы все вопросы обсудили, утрясли все нюансы. Нет, здесь что-то не так». Он мысленно перенесся к Брому и ахнул от увиденного: у Брома собрались Петр, Вано, Олег, Михаил и Борис. Все авторитеты, с которыми его знакомил Александр. Вано с Олегом не могли простить доктору нанесенного физического и морального оскорбления, Бром поддержал их, рассчитывая разделаться с Александром, который набрал силу и стал для него опасен. Подвернулся удобный случай, когда его не осудят за кровавую расправу, разработанный ими план позволял рассчитаться со всеми. Хозяйство Александра отходило к Брому, усиливая его влияние, чего он и добивался, по сути его не интересовала оскобленная сторона. Авторитеты наслаждались местью за унижение, точки над «и» расставлены.

По плану 34 боевика Вано и Олега захватывают Александра в его собственном доме, стоящем в лесу на отшибе, без суеты уничтожают личную охрану и 5 девушек, живущих в доме – свидетели не нужны. Но Бром понимал, что Александр успеет вызвать своих людей, и тогда исход битвы все равно предрешен, но станет слишком кровавым. Он устроит на лесной дороге засаду и мчавшиеся на помощь боевики попадут прямо под стволы автоматов и пулеметов, деваться им некуда, все кончится в считанные минуты. Для засады выделялось 19 человек.

Внедренный в личную охрану Александра племянник Вано, специально прибывший из Грузии, сообщал, что все спокойно и можно начинать проведение операции. Во дворе бромовского особняка прохаживались вооруженные до зубов боевики, ожидая команды на выезд.

Николай представил себе растерзанные тела охранников, изнасилованных и убитых горничных, неповинных ни в чем, и содрогнулся. Не бывать этому.

– Ты вот что, Саша, отправь ко мне побыстрее Танцора, только прошу тебя – быстрее. Я подъеду, не телефонный разговор…

– Считай, что уже уехал. Что за спешка, доктор?

– У тебя новый охранник? – спросил его Николай, опуская Сашин вопрос.

– А как ты узнал? – удивился Александр, – впрочем, с тобой я не удивляюсь, – он рассмеялся.

– Это не твой человек, не верь ему, – не стал объяснять подробности Николай, – до моего приезда ничего не делай и держи это в тайне. Будь осторожен, Саша!

Михайлов, нервничая, одевался – испорчен прекрасный семейный вечер, когда хочется побыть с любимыми, но долг человека звал его на помощь другу. Он решил не говорить Алле и Вике истинной причины отъезда, незачем вмешивать их в кровавые дрязги преступных группировок. Но насчет Саши у него своя и беспроигрышная политика, ситуация лишь ускорит ее исполнение и друг встанет на путь исправления.

– Саша попал в беду, – начал он объяснять, пряча от Вики и Аллы глаза, не умевшие лгать, – но он этого не знает. Вор заберется в его дом, а я подъеду, и мы его сцапаем. Я вернусь часа через три, вам лучше поспать, мои милые и любимые девочки. Все нормально и беспокоиться не надо, – успокаивал он их.

– Мы вряд ли заснем без тебя, дорогой, тем более в такой день, – расстроилась Вика, – хотелось бы побыть вместе…

Николай тяжело вздохнул, подошел и прижал их к себе.

– Ничего, мои милые, все нормально, я отлучусь ненадолго – это нельзя отложить на завтра, помогу Саше и вернусь.

Он поцеловал их крепко и вышел.

«Вольво» неслась на предельной скорости, но Николай все равно торопил:

– Быстрее, Миша, быстрее.

– Что случилось, доктор? – удивленно спрашивал Танцор – вроде бы никто не болел в их доме.

– Соскучился, – отшутился Михайлов.

Приученный больше делать и меньше спрашивать, Танцор не задавал новых вопросов, выжимая из машины все возможное для этой дороги. За три километра до дома Николай попросил остановиться, он вышел, осмотрелся и выдохнул облачко пара, которое к удивлению Танцора не рассеялось, а полетевши, зацепилось за ближайшую ветку и осталось висеть над лесной дорогой. Николай злорадно усмехнулся: «Приятной встречи, господа». Сев в машину, торопил снова:

– Быстрее, быстрее Миша.

Танцор не спрашивал, но удивлялся: то остановись, то быстрее и нажимал до упора на газ. Около дома Николай спросил:

– Нового охранника знаешь?

– Да, знаю, – кивнул в ответ Танцор.

– Возьмешь братков, обезоружите и свяжите его, приведете к нам с Александром. Имей в виду – он мастер рукопашного боя, ваша сила: внезапность.

Танцор на мгновение задумался и, словно приняв решение, ответил:

– Извините доктор, такую команду может отдать только Граф.

– Александр? – переспросил Николай.

– Да.

– Считай, что эту команду он отдал тебе лично, так и объясни ребятам.

Михайлов оставил «облачко» у ворот и вошел в дом. Поздоровавшись за руку с Александром, прошел в малую гостиную и, сев поудобней в кресло, начал без предисловий.

– Времени у нас в обрез, Саша, поэтому поверь мне, как поверил с матерью. Вопросы – потом. Твой новый охранник – это племянник Вано, приехал недавно из Грузии и вы его не знаете, тебе его специально подсунули, что бы иметь своего человека в твоем доме. Бром решил покончить с тобой, большую силу ты набрал, Саша, тем более сейчас удобный случай – все сделают Вано и Олег, ждущие мести.

– Значит, решился Бром, – тихо и с сожалением произнес Александр, – я знал, догадывался, что он решится, не даст набрать полную силу, за ним такое уже водилось. Не знал – когда. Удобный случай…

– Ты знаешь свои порядки. Я унизил двух авторитетов, ты не вмешался.

– Я не мог, доктор.

Александр встал и заходил по гостиной. Николай видел, как он нервничает, но не потому, что не вмешался тогда, он ненавидел Брома и сейчас, видимо, сожалел об одном – об открытой войне. Много она унесет жизней и не окреп он еще в достаточной степени, хоть и оперился среди группировок города. Еще бы немного времени…

– Я знаю, Саша, но разговоры в сторону – сюда сейчас нагрянут боевики Вано и Олега. Припрутся с одной целью – убивать.

– Спасибо, доктор, скоро мои люди будут здесь, а пока будем держаться, легко им нас не взять.

Александр опять заходил по комнате, прикидывая в уме, как выстроить рациональнее оборону, продержаться до подхода основных сил и ударить всей мощью по осаждающему коттедж врагу. Но и здесь Михайлов расстроил начавший созревать план.

– Нет, Саша, нельзя звать твоих людей на подмогу – они попадут в засаду, Бром на это и рассчитывает. Ты должен довериться мне, Александр, я решу эту проблему быстро и бескровно.

Саша присел на краюшек кресла и внимательно вгляделся в Николая, словно давая понять, что он верит и готов исполнять план Михайлова.

– Я не могу отдавать здесь приказы, Саша, поэтому слушай внимательно и запоминай, командовать станешь сам. Сейчас сюда приведут связанного охранника, это я попросил от твоего имени Танцора, разбираться с ним некогда, пусть сидит или валяется, слушает: потом расколется сразу.

Николай подробно проинструктировал Графа, объясняя все нюансы контроперации, где, когда и какие команды отдавать. Он закурил и внимательно наблюдал за реакцией Александра, не сомневаясь в правильной оценке сказанного.

– Я верю тебе, доктор, – немного подумав, ответил Александр, – но как ты все узнал?

– О-о, – усмехнулся Николай, – маленькие способности…

– Конечно маленькие, – Саша натянуто засмеялся, – я сразу понял, что с тобой лучше дружить, а Бром – дурак, если не разглядел этого.

Николай почувствовал, что Александр не боится его, уважает, ценит, но не боится. Он не примеряет на себе оторванные языки и яйца и не заискивает от мощи друга, этим он и нравился Николаю.

– Ты понял, потому что умный, а сильный и с головой – для Брома: перебор. Все равно, рано или поздно, ты бы столкнулся с ним.