Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Николай вспомнил стихи, написанные им в Грозном в январе 95-го. Стал тихо их читать, иногда только шевеля губами, это всегда помогало ему снять стресс.

 
…И когда материнские слезы
По погибшим своим сыновьям
Перестанут, как сок березы,
Истекать из порубленных ран…
 

По его лицу стекали струйки воды или слез, кто может ответить на это?

Николай выключил душ, насухо вытерся махровым полотенцем и пошел на кухню. Наскоро перекусив, он вышел из дома.

Определенной цели или маршрута не было, он решил проехать несколько остановок и потом вернуться обратно. Интуиция подсказывала, что сейчас необходимо общение с людьми, свои способности можно проверить и использовать не только в больнице…

Николай Петрович вошел в первый подошедший троллейбус, заплатил за проезд и остался стоять на задней площадке у окна. Мимо проплывали здания, улицы, люди спешили по своим делам, каждый куда-то ехал или шел и только он вроде бы болтался без дела. Даже знакомых нет к кому можно запросто приехать, поговорить, провести свободное время, которого теперь стало много. Конечно в городе, в котором он не был много лет, у него были знакомые и даже товарищи по институту, который он оставил после трех курсов, неожиданно для всех перейдя на военный факультет. Но где они сейчас – на работе, это он заслуженный «бездельник» может слоняться по улицам. Он вздохнул и стал смотреть в салон. Его внимание привлекли две женщины, сидевшие напротив. Одна из них, лет сорока, скорее всего мама, другая – юная, очаровательная девушка, лет семнадцати-восемнадцати со схожими чертами лица. Они о чем-то оживленно беседовали.

Михайлова поразило юное лицо, оно было столь притягательным, что он не мог оторвать своего взгляда. Абсолютно без косметики оно выглядело настолько ярко и эффектно, что он не мог не разглядывать его. Природная свежесть и сочность алых губ манила, естественная густота черных длинных ресниц и очерченный природой изгиб бровей туманили мысли, глаза завораживали своей чистой грустью.

«Ее мать, наверное, в молодости была еще краше, она и сейчас не отстает от дочери», – подумал Михайлов, изредка, только лишь для приличия, отводя глаза в сторону от необыкновенных лиц.

Женщины засобирались к выходу. Старшая с усилием стала приподнимать девушку, обе старались и, наконец, вышли из троллейбуса.

«У нее почти не работают ноги», – с ужасом подумал Михайлов и тоже выскочил из троллейбуса.

Старшая с укором взглянула на него – дескать, мог бы и помочь – но он настолько был поражен увиденным, что просто оцепенел и не мог двинуться с места, когда они выходили.

Молодая с трудом передвигалась на невесть откуда появившихся костылях, старшая шла рядом, заботливо поддерживая и страхуя ее. Николай Петрович медленно двинулся следом.

Его редко можно было чем-либо удивить, на войне он повидал всякое, но здесь, в мирной глубинке – девушка на костылях…

Вскоре они подошли к дому, и он решился заговорить:

– Извините, пожалуйста, я Михайлов Николай Петрович, врач. Конечно не академик, поэтому моя фамилия вам ничего не скажет, – обратился он к обеим, но упор делая на старшую. – Мне кажется, я смогу помочь вам… не в смысле подняться в квартиру – это само собой – а в смысле лечения, – повисла неловкая тишина, обе женщины молча разглядывали его.

Воспользовавшись паузой, Михайлов продолжил:

– Я, конечно, понимаю вас, ваши опасения мне понятны, – он заторопился, чтобы его не перебили, – но разрешите осмотреть ее, помочь. Нет, нет, я не зайду в квартиру один – вы пригласите с собой знакомых мужчин… Разрешите?.. Впрочем, наверное, это все нелепо – предлагать медицинскую помощь на улице, где тебя никто не знает, – он замолчал, чувствуя свою неловкость, и опустил голову.

– У вас добрые глаза, Николай Петрович, – неожиданно услышал он мягкий грудной голос, – а большего зла нам уже причинить никто не сможет, – упавшим голосом продолжила старшая. – Идемте, кстати меня зовут Алла Борисовна, а это Вика, моя дочь, – и обе женщины с безучастным видом пошли в подъезд.

«Куда это они так рано ездили», – подумал Михайлов.

– Мы сейчас только что от врача, – словно отвечая на немой вопрос, сказала Алла Борисовна, – но, увы… опять безрезультатно.

– Вы не переживайте, – заторопился Михайлов, – я думаю у меня… у нас… все получится.

Алла Борисовна и Вика ничего не ответили.

Жили они на шестом этаже в двухкомнатной квартире, уютной и чистой. И эта незнакомая Михайлову обстановка показалась родной и близкой.

Михайлов устроился в удобном кресле и стал ждать, когда освободятся и придут женщины, разглядывая квартиру. Напротив стояла старая, но хорошо сохранившаяся стенка, выпуск которых уже давно прекратили, сбоку диван. По всему полу палас. Кроме мягкого уголка, все куплено на закате советской власти, в ее последние годы. На столе небольшой Викин портрет – улыбающаяся девочка-подросток бежит, раскинув руки, по усыпанной цветами лужайке. Михайлов вздохнул от свершенной несправедливости и посмотрел на вошедших хозяек. Алла Борисовна села в кресло, Вика на диван. Все молчали…

– Может быть, Алла Борисовна, Вика, вы сначала мне немного расскажете, – начал Михайлов.

– Чего ж тут рассказывать, – ответила Алла Борисовна, Вика все время молчала, если бы она не говорила в троллейбусе, он бы подумал, что она немая. – Три года назад Вика с отцом поехали на машине, попали в аварию. Отца не стало, а вот Вика… – она замолчала, ее глаза наполнились слезами, но она сдержала себя. – И вот мы за три этих проклятых года перебывали в разных клиниках, у разных врачей… знаменитостей, – Алла Борисовна сделала паузу. – И только вот вы, один из всех, сказали хоть слово надежды. Я, конечно, понимаю, вы еще не смотрели Вику, но все равно вам спасибо… за доброе слово, – она заплакала.

– Алла Борисовна, пожалуйста, успокойтесь, ваша дочь будет здоровой, без надежды нельзя жить на свете, – Михайлов вложил в эти слова столько теплоты и уверенности, что она перестала плакать и невольно спросила:

– Вы думаете?

– Я уверен, – ответил он.

Женщина вздохнула еще раз, вытерла глаза.

– Сейчас будем пить чай, – безнадежно сказала она, вставая.

– Нет, – твердо возразил Михайлов, – я хотел бы сначала осмотреть больную. Вику, – поправился он.

– Не нужно, – махнула рукой Алла Борисовна, – все равно вам спасибо.

– Нет, я должен, я обязан, я сделаю это, – властно произнес Михайлов.

– Делайте, что хотите, – с обреченность сказала женщина и на минуту закрыла глаза, видимо, переживая что-то свое.

– Видите ли, Алла Борисовна, когда я осматриваю пациента, я всегда это делаю один, в смысле без родственников и знакомых. И еще – Вике придется раздеться… догола.

Она ничего не ответила, махнула рукой, тяжело поднялась с кресла и вышла.

– Ну, что, Вика, давай я помогу тебе раздеться.

– Нет, я сама, вы пока отвернитесь, я скажу, когда буду готова, – впервые заговорила Вика еле слышным мягким голосом.

Через пять минут он осматривал ее, но Викины глаза мешали ему сосредоточиться.

– Спать, – приказал он.

Вика закрыла глаза. Теперь Михайлов четко видел всю неприглядную картину. В результате авто аварии возникшие множественные переломы костей таза срослись неправильно. Или Вика по молодости лет не сумела выдержать «позу лягушки», в которую укладывают больных с переломами костей таза, или врачи прошляпили смещение костей. Сейчас трудно сказать. Невидимые лучи пронзали истерзанное тело девушки и Михайлов видел, как в цветном телевизоре, всю ужасную картину. Мышечные контрактуры сдавливали поясничное и крестцовое сплетения, в основном запирательный и седалищный нервы. Он поводил рукой и кости, словно из пластилина, разошлись, сдвинулись, принимая правильную анатомическую форму, срослись, устраняя ущемления. Сейчас это была красивая и здоровая девушка. Он вздохнул, глядя на прекрасное тело, не хотелось будить ее.

– Проснись! – властно сказал Михайлов, Вика очнулась, – ну вот, теперь ты совсем здорова, одевайся, – он вышел на кухню к матери.

Приподнятое настроение так и сочилось из него – у него получилось, получилось! Даже хотелось прыгать, теперь Николай был уверен, что может это делать.

Разглядывая Аллу Борисовну, он снова отметил поразительное сходство дочери с матерью. Это необыкновенно-притягательное лицо, манящая фигура… Очарованный Николай чуть было не обнял ее. «Неужели нравятся обе», – подумал он и вслух сказал:

– Алла Борисовна, сейчас можно и чайку попить, и покрепче что-нибудь. И вообще, Алла Борисовна, накрывайте-ка вы праздничный стол!

Его охватило радостное возбуждение оттого, что здорова Вика, что нравятся обе, что мир прекрасен и чуден!

– Да, да, стол и непременно праздничный! – повторил он, видя недоумение в глазах хозяйки, – дочь ваша здорова, вот так вот!

Алла Борисовна укоризненно посмотрела на него, неуверенно выбежала в комнату, через некоторое время раздался плач.

– Что еще там случилось? – подумал Михайлов и заглянул в комнату, – радуются!..

Обе женщины, обнимая друг друга, ревели навзрыд.

– Ну вот, началось… – Николай Петрович нахмурился и ушел на кухню, он не переносил женских слез и рыданий, даже радостных.

Ждать пришлось относительно долго. Только минут через десять-пятнадцать обе женщины зашли на кухню и упали на колени, вцепившись в него. Они опять плакали.

– Да вы что, охренели что ли? – рявкнул Михайлов.

Он понял, что только таким образом можно сейчас вывести их из радостного оцепенения.

– Прекратите немедленно, – командным голосом произнес он, поднимая их с колен.

– У меня… у меня нет слов, что бы…

– Вот и прекрасно, Алла Борисовна, – мягко перебил ее он, – давайте пока немного помолчим.

Они обе уткнулись в его грудь, словно пряча заплаканные лица, шмыгая от слез носами, не зная, как выразить восхищение и благодарность.

– Я попросил вас накрыть стол, если вы не против, конечно.

Михайлов сообразил, что их нужно сейчас чем-то занять, иначе они так и будут реветь на его груди.

– Я…

– Вот и прекрасно, – опять перебил он, – что у вас имеется из спиртного?

– Ничего, – испугалась она.

– Да вы не волнуйтесь, Алла Борисовна, это дело поправимое, можно сходить в магазин, – улыбнулся он.

– Конечно, да, да, конечно, – затараторила она, быстро собираясь и приходя в себя, – а что вы пьете?

– Ничего нет лучше, Алла Борисовна, нашей российской водочки, ну, а себе и Вике – решайте сами. Кстати, у вас есть здесь друзья, родственники?

– Конечно, есть.

– Если хотите, можете пригласить их, – подсказал Михайлов.

– Я бы сегодня пригласила весь мир…

– Весь мир ни к чему, – улыбнулся он, – давайте сделаем так: вы идете в магазин, Вика обзванивает родственников, а я пока покурю на кухне. Можно?

– Да вы что, Николай Петрович, – Алла Борисовна говорила с неподдельным радостным возмущением, – вы можете делать здесь все, что угодно и…

– Хорошо, хорошо, – опять перебил ее он, доставая сигареты, – тогда приступим к делу, – закончил он прикуривая.

Алла Борисовна ушла в магазин, Вика обзванивала родных и друзей, а Николай Петрович в радостной задумчивости курил на кухне. Оставшись один, он позволил эмоциям выползти наружу, лицо сияло, словно начищенная медь, хотелось прыгать и кричать – ура-а-а! Он вылечил Вику в одно мгновенье, смог сделать то, что не удалось никому из знаменитых докторов, и он еще сумеет исцелить множество страждущих…

Докурив сигарету, он вышел в комнату к Вике и попросил девушку пройтись, откровенно любуясь ею, и еще раз с наслаждением проверяя результат. Потом поблагодарил и вернулся на кухню. Вика пришла следом с грустным лицом.

– Что случилось, Вика?

– Я боюсь, Николай Петрович, обидеть вас.

Удивление застыло на его лице, предположить подобное в такой момент не в состоянии никто и он от радости не понял заложенного смысла.

– А ты не бойся, Вика, делай все, что считаешь нужным и не бойся. Договорились?

Вика кивнула, подошла к Николаю Петровичу и поцеловала его в щеку, наливаясь румянцем.

– Ах ты, дурашка, – дружески обнял ее Михайлов и подтолкнул в комнату. – Ладно, иди, звони дальше и больше не бойся. О кей?

– О кей! – зарделась она еще больше, выпорхнув в комнату.

Вскоре стол был накрыт, собрались гости. Все высказывали Николаю Петровичу неподдельные слова благодарности, однако, как он заметил, абсолютной монолитности, единой точки зрения не было. Каждый из родственников и друзей по-разному, по-своему реагировал на Викино исцеление. Конечно, общего было больше – чувства радости за Вику, благодарности Михайлову, уважения его профессионального мастерства целителя. Но нашлись и такие, которые предпочтение отдавали Богу, который, слава ему, не забыл рабу свою Вику, обратил на нее свое всевидящее око и руками Михайлова сотворил великую справедливость, ибо не заслуживала она такой мученической кары. Другие, все-таки отдавая дань уважения доктору, уповали на счастливый случай, дескать, родилась в рубашке и вообще – крупно повезло.

Центром внимания за столом, естественно, была сияющая Вика и не менее счастливый Николай Петрович. Алла Борисовна походила на заботливую наседку, суетящуюся вокруг своих цыпляток, кудахтала радостно, видимо, еще не совсем веря: «Да как же так, Викочка, ну пройдись еще раз – я посмотрю»! Вика смущалась, ее тут же просили всем хором, она делала круг по комнате под радостные восклицания присутствующих, а Алла Борисовна, слегка захмелевшая от водки и счастья, металась от Вики к Николаю Петровичу – целуя и обнимая обоих.

– Радость-то какая!.. – все повторяла и повторяла она, – а ведь мы только сегодня утром были в больнице и нам сказали, что сделать ничего не могут. Радость-то какая! Николай Петрович, как вас отблагодарить? Я все деньги, какие есть… и мы еще соберем, – обвела она рукой вокруг стола, – все отдам!..

– Алла Борисовна, – перебил ее Михайлов, – некрасиво, когда вы говорите о деньгах, не за деньги я пошел за вами, даже не зная – есть они у вас или нет. Просто такая молодая девушка не должна мучиться всю жизнь и, наверное, было бы подлостью – не помочь вам, если есть возможность. Я прошу вас – не обижайте меня.

– Но, как же мне отблагодарить вас?! – она в растерянности смотрела на него, готовая в порыве охвативших чувств сделать все, что угодно.

– А вы уже отблагодарили меня, ведь сегодня, в какой – то мере, и мой праздник. И разве счастье одних не приносит радости другим людям? Посмотрите, – он обвел рукой присутствующих, – вы видите недовольных? Я, например, давно не видел столь искреннего радушия.

– Тогда, дорогой Николай Петрович, – голос ее прерывался, – будьте нам самым близким и родным человеком и все равно знайте, что мы у вас в неоплатном долгу, – она, всхлипывая, обняла Михайлова, – Вика, Вика, ну иди же сюда…

И так замерли они на минуту, обнявшись втроем, и слезы катились по Викиным и маминым щекам.

Когда все снова уселись за стол, Николай Петрович встал и произнес:

– Я хочу поднять этот бокал за то, что бы не было слез в этом доме, за то, что бы счастье больше никогда не покидало его. За Вику, за здоровье!

Все радостно зашумели, звеня бокалами, закусывая, вели обычный застольный разговор о врачах, методах лечения и, конечно же, в таких случаях всегда находился человек, вспоминавший, что тогда-то, там-то один доктор тоже вылечил неизлечимого больного.

– Скажите, Николай Петрович, как вам удалось вылечить Вику? Ее осматривали профессора и все безрезультатно, – спрашивала одна дородная блондинка.

Михайлов ждал этого вопроса.

– Вы знаете, простите, я забыл, как вас…

– Светлана Ивановна, я Викина тетя, – подсказала она.

– Вы знаете, Светлана Ивановна, есть такое понятие – врачебная тайна, поэтому я охотно демонстрирую результат своего профессионального труда, но не его методику, – с улыбкой произнес он.

– Ишь ты, чего захотела, – поддержала Михайлова Алла Борисовна, – может, тоже в доктора пойдешь? – все засмеялись.

– Скажите, а вы только вот такие болезни лечите? – спросила женщина лет 30-ти.

«Это уже лучше, – подумал Михайлов, – наверняка она не просто так спрашивает, а это уже клиентура, а клиентура – это имя».

– Вы просто так спросили или свой интерес имеется? – в свою очередь переспросил Михайлов.

– Сын у меня, девять лет, постоянно лежит в гематологии. Врачи говорят лейкоз, необходима операция – пересадка костного мозга, лучше в Германии, а где ж такие деньги взять?

Она опустила голову, и Михайлову показалось, что у него защемило сердце, словно наболевшее и накипевшее чувство безысходности, бессилия в борьбе за здоровье мальчика, передалось ему. Сколько горя необходимо перенести, глядя на неизлечимого ребенка, при этом не показывая ему, скрывая истинное положение дел.

– Я понял вашу проблему, простите…

– Любовь Ивановна, я тоже тетя Вике, сестра Светланы, – подсказала она.

– Еще раз простите, – повторил он, обращаясь ко всем, – я в этой суматохе не запомнил, как кого зовут, – и уже повернувшись к Любовь Ивановне, продолжил: – Давайте мы завтра созвонимся, нет, еще лучше сделаем так – вы приведете сюда своего сына часа в три, хорошо?

Любовь Ивановна кивнула, с надеждой всматриваясь в глаза Михайлова, и со вздохом произнесла:

– Может, хоть немного удастся облегчить его состояние, его болезнь неизлечима, к сожалению.

– Утро вечера мудренее, – загадочно изрек Михайлов.

* * *

Раннее ноябрьское утро, сыпал мелкий снежок при полном безветрии, необычно мелкие снежинки, словно зимний туман, плавали в воздухе и искрились в лучах восходящего солнца.

– Посмотри, Александр Николаевич, – сказала Зина, – и снег, и солнце, день чудесный, какая прелесть!

– Да-а, красиво! Это пороша…

Они шли вдвоем после суточного дежурства по утреннему городу, вдыхая свежий воздух, который, как бы наливал энергией их уставшие за ночь тела. Говорить и думать не хотелось. Хорошо вот так, просто, побродить по свежему снегу, полюбоваться домами и улицами, которых в суете не замечаем.

Зина подняла глаза, оказывается на доме, мимо которого они проходили, имелся красивый гипсовый орнамент. «А я ведь не замечала его раньше, хоть и проходила здесь тысячу раз, – подумала она. – И сколько мы еще не видим прекрасного в нашей спешке? Мимо пробегают культурные ценности, а мы зациклены на схеме: дом – работа – дом. Да и культура опустилась сейчас – ниже некуда, в массовом смысле. Социальное падение тянет все за собой… Что это я расфилософствовалась? Интересно – о чем сейчас думает Гаврилин»? Зина взглянула в его лицо, слегка обросшее за сутки щетиной, посеревшее, скорее, от эмоциональной усталости.

А Гаврилин, не смотря на напряженные сутки работы, думал вовсе не о постели, в которой не мешало бы поспать часиков пять-семь.

«Хорошо бы вот так вдвоем оказаться сейчас в лесу, на берегу еще не замерзшей речки, крепко прижать к себе Зину и смотреть на сверкающий снег, темные убегающие воды и мечтать… вдвоем. Жарить шашлыки, валяться в снегу, убегать и, догнавши, целовать раскрасневшиеся щеки».

Александр Николаевич вспомнил недавно прочитанные стихи, показавшиеся ему, на первый взгляд, слегка детскими.

– «Здесь все, как в сказке происходит, и целый бес в меня залез», – вслух, задумчиво повторил он, – «как для меня писал…»

– Что, что вы сказали, какой бес? – переспросила Зина.

– Да нет, это я так, стихи вспомнил, – рассмеялся он, – хорошо-то как! Можно, Зина, я возьму вас под руку?

– Можно, только лучше это сделаю я.

Она взяла его и, заглянув в лицо, спросила:

– А вы любите стихи?

– Да, иногда я их читаю. Пушкин, Лермонтов, особенно Есенин, современные поэты. Люблю лирику, стихи на злободневную тему…

– Это как? – переспросила Зина.

– Когда есть все – и лирика, и тема дня.

– Ой, как интересно, почитайте, пожалуйста!

– Да мы уже пришли, – глянул он на здание горбольницы.

– Ну, пожалуйста, Александр Николаевич, – защебетала Зина, обхватив его руку двумя своими и заглядывая в лицо.

– Хорошо, – улыбнулся он, – только мы ведь договорились – когда одни: Саша. А почитаю в следующий раз. Обязательно.

– Саша, – Зина встала прямо перед ним, – давай пошлем Его к черту со своими предсказаниями, язвами и прочее… Давай махнем ко мне домой, посидим, выпьем рюмочку… чая, – резко сменила она тему.

– Расслабиться нам не помешает…

Гаврилин внимательно посмотрел на Зину. Предложение обрадовало его – не нужно таскаться по обрыдлой больнице, искать предлог совместного завтрака. Он не хотел сегодня отпускать ее домой, расставаться с ней, что-то резко перевернулось в нем и ощущение магнитной тяги не проходило. До этого дежурства – обычная индеферентная медсестра, как и многие другие, на которых он не обращал никакого внимания. Но теперь ему хотелось знать о ней все, быть с нею рядом, слышать ее голос, ощущать ее волнующий запах…

– Отлично, это здесь рядом, – прервала его мысли Зина, увлекая его за собой.

Взбодренный предложением, Гаврилин следовал за Зиной, чувствуя, что она стала ближе ему. Ее рука тверже, увереннее держала его, но не это главное, это всего лишь следствие возникших взаимных процессов.

Суетясь, Зина накрывала на стол – огурчики, помидорчики, салат, колбаса… и вот на столе появился коньяк. Гаврилин взял его в руки и протяжно произнес:

– Лу-и-дор. Французский?

Зина кивнула.

– Это мой любимый, я не пью другой – или водку.

– Зиночка, давай лучше перенесем все на журнальный столик – на диване нам будет удобнее.

– Давай.

Они быстро перенесли все на журнальный столик, подкатили его к дивану и наконец-то уселись. Александр взял маленькие рюмочки.

– Какая прелесть! Где ты такие достала?

Хрустальные рюмки, чуть меньше обычных, для коньяка, но, о диво – внутри на тоненькой ножке сидел самый настоящий чертик и тоже наливал себе коньяк. Все это было так искусно сделано, что Александр Николаевич не мог оторвать глаз.

– Какая прелесть! – снова восхитился он.

– Я уже не помню, еще в советское время их принес домой, ныне покойный, отец. Он, по-моему, говорил, что этот шедевр сделал какой-то зэк.

– У тебя здесь так уютно, – хвалил Александр, все еще разглядывая рюмки, – и ты тоже такая прелесть!.. Давай выпьем за этот случай, который сблизил нас, который привел меня в эту квартиру…

– И который послал мне такого симпатичного мужчину!..

Они оба засмеялись и выпили. Коньяк быстро, на голодный желудок, стал растекаться теплом по их жилам, обостряя чувства.

Зина сидела, откинувшись на диване, в простеньком ситцевом халатике, который подчеркивал ее красивую фигуру. Полуобнаженные груди выпирали из-под него, незаметным движением она оголила почти всю правую ногу и томно улыбалась.

Александр остановил взгляд на вырезе грудей, перевел на эффектные длинные ноги и почувствовал, как перехватывает дыхание. Он медленно наклонялся к Зине, отвечающей ему тем же, и впился в ее губы. Ее требовательный язык метался у него во рту, переплетаясь с его языком. Расстегнув халатик, под которым ничего не было, Александр опускался ниже, целуя груди и лаская язычком ее соски, чувствуя их набухание. Ее руки судорожно расстегивали рубашку и брюки, освобождая от одежды сбитое тело.

После близости, полежав минуту другую не двигаясь, они сели на диване, Александр налил коньяк.

– Я хочу, дорогая, выпить за тебя, за твое красивое тело, умение любить страстно и бурно!

Зинаида, видимо, ждала большего и тут же добавила, намекая:

– А я хочу, милый, что бы ты был всегда со мной.

Она положила голову ему на плечо.

– Тогда за наши желания!..

Они оба выпили.

– Какой хороший коньяк, я никогда не пробовал такой.

Александр в руках вертел пустую рюмку, любуясь изящностью работы мастера, четкостью линий, композицией. «Хрустальный Левша», – подумал он.

– Я держала его давно, мне не с кем было выпить. А из этих рюмок сегодня первый раз за несколько лет пил мужчина… после отца. Как-то перед самой смертью, три года назад, он сказал мне, что когда я умру, у тебя, в свое время, появится мужчина, с которым ты захочешь связать свою судьбу. Ты приведешь его сюда, наполнишь коньяком эти маленькие бокалы и выпьешь на брудершафт.

– Таким образом, ты делаешь мне предложение, дорогая?

– Я хочу быть с тобой, милый.

Александр налил рюмку и залпом опрокинул ее.

– Я думаю, нам нужно отдохнуть, мы устали после смены, – ушел от ответа он.

Зинаида вздохнула огорченно и, накинув халатик, ушла в спальню.

– Ложе готово, милый, – грустно крикнула она оттуда.

Он сразу же завалился, она осторожно прилегла рядом, как бы стыдясь, что не суженная женщина приютилась в постели. Александр положил руку на грудь и сразу уснул.

Зинаиду, не смотря на усталость, сон не брал. Она осторожно кончиками пальцев поглаживала его руку, потом, слегка повернувшись, с нежностью провела по его волосам. «Какие же вы, мужики, толстокожие», – думала она, – «ты не замечал меня долгое время, не обращал внимания. А сейчас, мой твердолобенький, ты все равно будешь мой, потому что я люблю тебя и люблю уже давно». Она прижалась к нему, вслушиваясь в его равномерное дыхание, и боялась пошевелиться. Рядом с любимым мужчиной она готова лежать целую вечность, любоваться его лицом и телом. Переполнявшая нежность выливалась незаметным прижатием и касанием губ. Ей представлялась семья, бегающие детишки, с радостным криком встречающие отца, ее любимого Александра. Она, целуя его, успокаивает детей: «Не шалите, дайте папочке раздеться и отдохнуть».

Через несколько часов он проснулся, потянувшись и что-то мурлыкая, стал ласкать ее грудь, проводя пальцами вокруг набухающего соска. Притронувшись к другому, он понял, что она ждала не этого.

Немного подумав, Александр, лаская грудь губами, еле слышно прошептал:

– Зиночка, дорогая, выходи за меня замуж.

– Милый ты мой, Сашенька, как же я люблю тебя, милый, – прижимала она его к себе.

Страсть опять охватила его, и он не стал сдерживаться.

* * *

Обдумывая случившееся, Михайлов решил приехать пораньше на квартиру Вики, расспросить ее о прошлом. Он, в сущности, ничего не знал ни об Алле Борисовне, ни о ней самой, что они из себя представляли, чем увлекались и мог ли он в будущем использовать их в полной мере. А это было важно для решения его грандиозного плана, претворение в жизнь которого на первом этапе требовало огромных усилий.

Он постоянно думал об этой семье, образы Аллы Борисовны и Вики не выходили из головы, мучили его, терзая сердце, волновали душу. Он не мог определиться, кто больше нравится ему, обе, желанные и привлекательные, томили и грезились. Не решаясь сделать первый шаг, он считал кощунственным проявление чувств к пациентам, особенно к Вике, юной и очаровательной.

Михайлов зашел в цветочный магазин и купил одну розу. Совсем без подарка идти не хотелось, букет считал неуместным, так как женщины все же были его должниками и довольный своим выбором позвонил в квартиру.

Открыла Вика.

– Ой! Николай Петрович, я так рада, проходите, пожалуйста!

Видя неподдельную радость, он зашел, ласково поцеловал Вику в щеку, сдерживая эмоции, и протянул спрятанный за спину цветок.

– Это тебе, на счастье!

– Ой! – воскликнула Вика и зарделась, – такая красивая! Мне никто не дарил цветы… только мама, полевые, они напоминали мне лесную поляну, природу. Я после аварии ни разу не была…

 
Поле, русское поле с цветами,
Запашистыми прядями трав,
Позовет меня вдаль васильками
И оставит для нежных забав.
 

Лукаво процитировал Михайлов.

– Мы еще с тобой, не раз съездим, ты все наверстаешь, у тебя все впереди.

– Спасибо, Николай Петрович, я так рада!..

– Ну, ладно, ладно, а где Алла Борисовна? – спросил он, проходя в комнату.

– Мама с утра уехала в поликлинику.

– Что случилось, она заболела? Могла бы и мне позвонить, я бы приехал раньше, – забеспокоился Михайлов.

– Да нет, – смутилась Вика, – она поехала к моему лечащему врачу сказать, что я поправилась, но что-то ее долго нет. Я отговаривала ее, зачем кому-то говорить, мама хотела посмотреть в его глаза…

– Надеюсь, Вика, что теперь только я буду твоим лечащим врачом. Раньше, еще в царское время, были семейные врачи, они лучше знали своих пациентов, что им помогает, что нельзя назначать, знали дедов, отцов, детей и внуков. И я хочу, нет, просто настаиваю на общественной должности вашего семейного врача.

– Мы с мамой хотели, что бы вы были для нас гораздо больше, чем семейный врач – членом нашей семьи, мама говорила вам прошлый раз об этом.

– В качестве кого? – загадочно улыбаясь, спросил Михайлов.

«Интересно, обсуждали они этот вопрос или нет»? И по реакции Вики догадался – обсуждали. «Как они распределили роли, кому я нравлюсь? Быть членом семьи… мученье»… Мысли вихрем кружились в голове, туманя мозги.

– Ну… я не знаю… просто родной человек, – покраснела и потупилась Вика, – вот, мама оставила ключ от квартиры – это вам.

«Ничего, – подумал Михайлов, – видимо, мамочка метит меня сначала в любовники, а потом в мужья, женщина интересная, в соку. – Он рассердился на себя. – Думаю, как о шлюхе, а она мне нравится. И Вика! Разберемся, – и взял ключ.

– А вдруг я что-нибудь сопру отсюда? – неожиданно спросил он.

– Разве свое воруют? – удивилась Вика.

– Ух, ты! – воскликнул Михайлов, – а ты философ!

Он не ожидал такой реакции и попросил Вику присесть рядышком.

– Ты мне расскажи лучше немного о себе, о маме, а то странно получается – родственник и ничего про вас не знаю, – засмеялся он.

– Родилась я здесь, последние три года училась на дому, в июне закончила 11 классов.

– Значит тебе семнадцать лет?

– Пятого декабря исполнится восемнадцать.

– А мама?..

– Мама работает инженером-конструктором в «Промстройпроекте», папа был летчиком, летал на ТУ-154.

– Сколько лет маме и как ваша фамилия? – Михайлов почувствовал, что от него отдает канцелярщиной.

– Сорок один, а фамилия наша простая – Петровы.

Вика замолчала, и Михайлов понял, что она тоже хочет узнать про него, но стесняется и не знает, как спросить. Придется рассказать немного о себе.

Раздался звонок.

– Это, наверное, мама, я открою.

Михайлов, услышав шум в прихожей, вышел. Алла Борисовна, раскрасневшись от мороза и гнева, бушевала, обращаясь к Вике:

– Ты представляешь, меня, как последнюю хулиганку, задержали вот эти… эти, – не подобрав слова, она показывала рукой на двух сотрудников милиции.

– В чем дело, лейтенант? – спросил Михайлов старшего по званию.

– Николай Петрович! – воскликнул лейтенант, – вы-то как здесь… Вы родственник?

– Да, вроде бы как, – уловив благодарный взгляд хозяйки, ответил он, – но я вас что-то не припомню, лицо, вроде, знакомое, может там… встречались? – махнул он неопределенно рукой.

– Ну, конечно, там. Меня тогда ранило на зачистке у площади «Минутка» в январе 95-го, – тараторил он, – а вы, Николай Петрович, дай вам Бог здоровья, пулю вытащили, все зашили, заштопали, бегаю сейчас, как молодой, – для убедительности он потопал ногами.