Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Спасибо вам, добрый человек. Но может, вы скажите хоть слово? – спросила незнакомка.

Зеленскому хотелось ответить: «Да, да, милая девушка, мне очень хочется сказать вам много ласковых слов». Но он что-то прохрипел невнятно пересохшим горлом, замахал руками и выскочил опрометью из палаты. У Аллы Борисовны достал из холодильника бутылку минеральной воды, выпил, не отрываясь половину, и побежал обратно. На середине остановился, вернулся обратно, прихватил с собой минералку и два стакана и снова испарился из приемной, не сказав ни слова. Алла Борисовна посмотрела ему вслед, недоуменно пожала плечами и опять принялась отвечать на телефонные звонки.

Зеленский вернулся к ней, присел напротив.

– Не хотите минеральной, у меня что-то в горле пересохло.

– Спасибо, налейте немного, – ответила она.

Он, не задумываясь, сорвал пробку пальцами, налил полстакана и протянул ей.

– Какие у вас сильные руки, наверное больно? – она взяла его ладонь, – вон какие вмятины от пробки, – и подула на них. – От чего у вас дрожит рука?

Он отдернул руку, но солгать не смог.

– Я волнуюсь…

– От чего же? – наивно спросила она.

Зеленский не смог ответить на этот вопрос, опуская голову, даже если бы у него хватило сил, он бы боялся обидеть ее.

– Меня зовут Алена.

Она протянула ему руку, он, обрадовавшись, схватил ее своими ручищами, казалось, ее маленькая ручка утонула, растворяясь в его огромных ладонях.

– Миша, – улыбаясь, ответил он, – я работаю здесь начальником охраны.

– Вам повезло, Миша, вы видите его каждый день, общаетесь… Говорят, он святой…

– Это правда, Алена, для очень многих людей он действительно святой и Чудотворец. Иначе как назвать его дела? А что случилось с вами, Алена, вы давно?..

Зеленский не смог подобрать нужного слова и отвел взгляд.

– Давно… – тяжело вздохнула она. – Не помню, но мама говорила, что в раннем детстве я бегала своими ножками. Потом они стали слабеть, я перестала ходить, перестала чувствовать боль, но ощущала прикосновение. Сейчас я не ощущаю почти ничего. Врачи долго не могли поставить диагноз, но на консилиуме все же определились, что у меня сирингомиелия. Позже я прочитала про это заболевание в справочнике и ужаснулась – болезнь прогрессирующая и у меня со временем отнимутся и руки.

Ее глаза наполнились слезами, Зеленский вытащил платочек и, не стесняясь, промокнул слезы. Алена благодарно взглянула, взяла протянутый платочек, снова прикладывая его к глазам.

– Если Михайлов не поможет… дальше мне не стоит жить на свете. Пока еще действуют руки, я смогу покончить с собой, – она не давала ему возразить, – вы не представляете себе, как тяжело и страшно в здравом уме лежать без движений…

Алена снова заплакала, закрывая лицо платочком, и отвернулась. Зеленский не знал, как успокоить ее, все слова казались пустыми перед ее горем. Но вскоре она взяла себя в руки сама и еще долго рассказывала о своей жизни. А когда Михайлов вышел из операционной, Зеленский отправился прямо к нему.

После операции Алена с трудом встала на ноги, вернее ее поставил Михаил и, держась за него, она постояла немного. Атрофированные годами мышцы не держали ее «пушистого», как казалось Михаилу, веса. Но она чувствовала их, ощущала боль и могла сама переставлять ноги, сидя, без помощи рук. Какое это счастье – чувствовать боль!

Уже две недели Зеленский занимался с Аленой массажем и гимнастикой. Ноги крепли с каждым часом, и она могла ходить по квартире свободно. Ее мать, ранее стойко переносившая все невзгоды, «сломалась» при выздоровлении дочери, купила икону Николая Чудотворца, повесила ее в переднем углу и молилась практически сутками.

Алене приходилось все делать самой – готовить еду, убираться в квартире, стирать… Неокрепшим ногам приходилось тяжеловато. Но она радовалась этому – изголодавшемуся по движениям телу доставляло удовольствие мышечное перенапряжение. Ей хотелось выйти в город, побродить по его улицам и паркам, насладиться красотой жизни. А в какой нескрываемый восторг приходила она, когда Зеленский появлялся у них дома. Она прижималась к его могучей груди и, замерев, не отпускала его от себя долго, долго. Потом с радостным взглядом показывала ему, что научилась делать то-то и то-то. Она не стеснялась, как казалось Зеленскому, прижиматься к нему всем своим хрупким телом, но они даже не целовались ни разу.

Зеленский вздохнул полной грудью, события, пронесшиеся перед глазами, печалили его сердце в связи с отъездом. «Хотя бы недельки две, она окрепнет получше, я выведу ее в город прогуляться по парку… Да хотя бы покажу магазины – ей придется ходить без меня за продуктами». Он снова вздохнул и решил более не откладывать разговор с Аленой на потом о предстоящей судьбе. Он нажал кнопку прямой связи с Михайловым.

– Николай Петрович, разрешите мне до вечера побыть с Аленой?

– Да, Миша, конечно. Но ночевать ты должен прийти сюда – Маша станет обучать тебя английскому языку. Ты не стесняйся, можешь приводить Алену в наш дом, она славная девушка и я одобряю твой выбор.

– Спасибо, Николай Петрович! – радостно ответил Зеленский.

Он побежал к своей Алене, намереваясь признаться в любви и сделать ей предложение. Он искренне верил, что она любит его и разделит с ним оставшуюся жизнь.

Михайлов зашел в спальню, Вика и Алла как раз обсуждали, что они возьмут с собой в поездку, дети резвились на кровати, перекатываясь друг через друга. Отца сразу же оседлали, завалив на кровать, Вика и Алла приютились рядышком, по бокам.

– Думаю, что более двух вечерних платьев вам, дорогие мои, брать не стоит. Если возникнет нужда – купим там, зачем с собой таскать лишнее.

Он обнял детей, целуя их в шейки по очереди, Витя и Юля смеялись задорно: «Щекотно, папочка»! И целовали его тоже. Повозившись с ними немного, Николай повернулся к Алле.

– Помнишь, Алла, Миша прикатил девушку в инвалидной коляске, он, кажется, влюбился в нее безумно. Может, возьмем ее на работу? Ты все равно не успеваешь заниматься хозяйственными делами, пусть сидит в приемной на телефоне.

Алла села на кровати, поджав ноги, отчего-то забеспокоилась, почувствовал Николай, и молчала. Он не торопил ее с ответом, хотя и не понимал ее молчания – вопрос не казался ему сложным. Но женщины иногда думают иначе, и он не настаивал на быстром ответе. «Пусть продумает все, как следует, если ей так хочется», – считал он.

– Ты знаешь, дорогой, – начала Алла, – мы с Викой никогда тебе ни в чем не перечили, но хоть ты и генеральный директор, этому не бывать никогда.

Она обиженно поджала губы и отвернулась. Михайлов не ожидал такой реакции на свое предложение, тем более от всегда «взвешанной» Аллы. А она, сознавая, что ее ответа недостаточно, повернулась к Николаю снова.

– Мы с Викой очень любим тебя, Коленька, и уверены в тебе на 100 %. Ты не можешь лишить меня радости приготовить тебе чай, кофе, принести тебе это все в кабинет, когда ты выходишь уставший после операций. Провести рукой по твоим волосам, прижаться незаметно к твоему плечу, снять усталость. Разве ты будешь чувствовать себя раскованным, когда эта… эта… какая-то… – она так и не подобрала нужного слова, – будет заходить к тебе в кабинет, не зная твоих привычек и вкусов, подавать кофе… Но я знаю – у тебя доброе и отзывчивое сердце, Коленька, конечно, надо помочь этой девушке, она столько выстрадала. Сделай ее снабженцем, пусть она занимается вопросами закупа, а в приемную ее я не допущу, стану бороться, как тигрица.

Алла ласково укусила Николая в щеку, дети закричали в голос: «Бабушка тигрица, сейчас папу съест»! Витя сложил пальчики пистолетом: «Я охотник, бух-х»! Алла упала навзничь, откинув голову.

– Ну вот, сынок, застрелил любимую бабушку…

– А я доктором стану, как ты папа, я вылечу бабушку.

Юля погладила ручкой «ранку», поцеловала несколько раз и бабушка поднялась. «Да, Юленька, ты станешь доктором и как я станешь исцелять людей от болезней», – подумал Михайлов.

На следующий день, когда Зеленский вернулся из УФСБ, Михайлов пригласил его к себе.

– Как у тебя дела с Аленой? – спросил он.

– Все хорошо, Николай Петрович, – ответил Миша радостно, – вернусь из Америки и мы поженимся.

– Я слышал – мать Алены ударилась в веру, перестала обращать внимание на дочь после излечения.

– Да, Николай Петрович, – огорченно ответил Михаил, – она бросила работу и молится целыми днями. Какая-то непонятная реакция на излечение дочери – раньше делала для нее все, сейчас ничего, словно ее нет. Но, я не безрукий, – он широко улыбнулся, – создам для своей Аленушки все условия.

Михайлов обратил внимание, как добрело его лицо, когда он говорил о своей избраннице. Эта гора мускулов становилась очень чуткой, отзывчатой и нежной. Он улыбнулся.

– Хорошо, Миша, я рад, что ты встретил славную девушку и полюбил ее. Она за многие годы болезни насиделась, належалась дома, и всегда будет ждать тебя после работы с огромным, небывалым желанием. Одной дома ей будет невыносимо тоскливо, каждая минутка до встречи с тобой может казаться ей часом. Она, словно взрослый ребенок, станет познавать мир заново, ведь кроме своей квартиры она ничего и не видела. Ты должен помочь ей освоиться в обществе, но тебе сложновато это сделать, ты всегда здесь, мой верный страж. Алена должна устроиться на работу, это поможет ей быстрее возместить потерянное время общения с людьми и природой.

Михайлов заметил, как вытянулось лицо Зеленского при словах о работе. Михаил понимал, что обрыдлые стены дома только тоску станут навевать на его любимую девушку. Но она ничего не умеет делать, у ней нет ни профессии, ни специальности, как устроиться на работу в этом сложном мире, разве что уборщицей.

– Я понимаю твою тревогу, Миша, – продолжил Михайлов. – Не стоит ломать голову. Алла Борисовна последнее время подзапустила свое хозяйство, не хватает времени на снабженческие вопросы, хотя они у нас и небольшие – съездить, купить необходимое. Вот и пусть Алена снимет этот вопрос, если вы не против, конечно, поработает у нас снабженцем.

Посмеиваясь про себя, Михайлов внимательно смотрел на Зеленского, тот не ожидал такого предложения и стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Николай Петрович, я даже сказать не знаю как…

– И не надо, иди к своей Алене, сообщи новость.

Ноги Зеленского словно напружинились, он подскочил на месте и помчался обрадовать любимую. «Танцор и есть Танцор, – подумал Михайлов, улыбаясь. – Неизвестно, кто больше рад этому – Михаил или Алена, когда узнает. Хороший парень, не ошибся я в нем».

* * *

Звук турбин медленно, словно угасая, затих, в ушах еще оставался шум двигателей. Хотелось быстрее выйти и размять засидевшееся тело, глотнуть свежего, уличного воздуха. К самолету подкатил трап и вместе с ним с десяток автомашин, из которых повыпрыгивали люди с кинокамерами и фотоаппаратами. Репортеры, понял Михайлов, полезут с вопросами.

К нему подошел мужчина лет 30 спортивного телосложения с умным выражением лица. Он первым поднялся по трапу и Михайлов догадался, что он приставлен к нему от ЦРУ.

– Господин Михайлов?! – то ли спросил, то ли сказал он по-русски с небольшим акцентом.

– Да, с кем имею честь…

– Билл Стокфорд, назначен к вам в качестве гида и секретаря. Очень рад приветствовать столь выдающегося ученого на американской земле. Небольшие формальности, господин Михайлов, не могли бы вы передать мне ваши паспорта, декларации и талончики на багаж.

Михайлов кивнул и Зеленский передал все документы Стокфорду, он, не глядя, отдал их стоявшему за спиной мужчине. Тот сразу же вышел из салона – пошел исполнить формальности, как выразился Стокфорд.

– Госпожа Михайлова, – безошибочно обратился Стокфорд, Вика кивнула, – госпожа Петрова, – Алла тоже кивнула в ответ, – господин Михайлов младший…

– Витя, – ответил он и протянул Стокфорду руку.

– О-о! – воскликнул Стокфорд, пожимая ему руку, – госпожа Михайлова младшая…

– Юля, – она протянула ему руку ладонью вниз.

– Для вас просто Билл, мадам, – улыбнулся он и, невероятно изогнувшись, поцеловал ей ручку.

– Хорошо, Билл, ты еще долго будешь нас держать в самолете? – спросила Юля на чистом американском наречии.

Взрыв смеха и аплодисментов в салоне заставил покраснеть Стокфорда.

– О, нет, прошу к выходу.

Николай Петрович с Викой ступили на трап, за ними, держа детей за руки, появилась Алла Борисовна, за ними следовали Зеленский и Стокфорд. Защелкали фотоаппараты, заблестели красными глазками кинокамеры, закрывая лица операторов…

Пока Михайловы знакомились и обменивались любезностями со Стоуном, давали интервью журналистам, Зеленский завел разговор со Стокфордом.

– Какая на сегодня программа дня? – спросил он.

– Сейчас едем к Стоуну, это вон тот, наполовину лысоватый мужчина, чуть правее господина Михайлова. С дороги необходимо отдохнуть, программу на следующие дни согласуем вечером, – ответил Стокфорд.

– Господин Михайлов желал бы остановиться вначале в здании аэровокзала, выпить пива. Женщинам необходимо посетить дамские комнаты. Вы можете это организовать? – спросил Зеленский.

Михайлов, конечно, мог обойтись и без пива, женщины без дамских комнат, но Зеленский беспокоился за документы – вдруг Стокфорд придумает какую-нибудь ерунду и паспорта им не отдадут. А так он все заберет прямо в аэропорту, эта его предусмотрительность даст в будущем семье Михайлова свободу передвижения…

Глядя на Стокфорда, он безошибочно определил накаченное, тренированное тело сотрудника ЦРУ. Полиция отпадала сразу, ФБР?.. ФБР не занималось разведкой и доступа к секретам ЦРУ не имело. Шестым чувством Зеленский понял, что у Стокфорда были другие планы, он не собирался заезжать в аэропорт. И, видимо, действительно хотел проехать прямо к Стоуну, а потом объявить, что паспорта привезут позже. Он не мог отказать женщинам в посещении дамских комнат и наверняка злился, не показывая вида, Зеленский чувствовал это.

– Да, я как-то не подумал об этом, – ответил Стокфорд, – но вы даже не согласовали поездку со своим шефом, – решился на последнее он, – вдруг господин Михайлов решит проехать прямо к Стоуну, я уточню этот вопрос у него.

«Тоже мне, умник выискался, видали мы таких, – подумал Зеленский. – Конечно, ты спросишь: едем прямо к Стоуну и получишь положительный ответ».

– Я не первый день служу у господина Михайлова и такие вопросы не согласовываю, – отрезал он.

– О, да, конечно, – заулыбался Стокфорд, – Билл, зовите меня просто Билл, – он протянул руку.

– Михаил, – ответил Зеленский.

Пальчики у Стокфорда не пластилиновые, но до Зеленских им было далеко, оба это поняли сразу.

– Если не секрет, – с улыбкой поинтересовался Стокфорд, – где раньше служили?

– ВДВ – это что-то типа ваших зеленых беретов или морских котиков, не ФСБ, – Зеленский первый раз улыбнулся, – а вы?

– Не буду скрывать, – ухмыльнулся Стокфорд, – я специальный агент ФБР, в мою задачу входит обеспечение безопасности академика, думаю, что вы должны это знать. У Стоуна нет личной охраны, и когда он узнал, что вы тоже приезжаете, он обратился к нам.

– А почему не в полицию? – наивно спросил Зеленский.

– А он и обратился в полицию – с улыбкой ответил Стокфорд, – но господин Михайлов очень известный ученый и непредвиденные ситуации, связанные с его безопасностью, могут затронуть жизненные интересы США, поэтому этот вопрос поручили мне.

«Вот ведь гнида, врет, даже не запнется», – подумал Зеленский, но ответил с улыбкой:

– Это приятно слышать, Билл.

Михайлов закончил отвечать на вопросы журналистов и с семьей усаживался в лимузин. Михаил поехал с Биллом и его помощником в другой машине. После аэропорта, где Зеленский забрал у Стокфорда паспорта и декларации, они прямиком отправились к Стоуну.

По размеру дом Стоуна был примерно такой же, как и Михайловский, может чуточку больше, но шикарная обстановка бросалась в глаза. И все же, как отметил Михайлов, у Стоуна не было бассейна и тренажерного зала, что существенно уменьшало его ценность. Николая и Вику проводили в их комнату, Алла с детьми поселилась рядом, она отказалась от отдельной спальни и настояла на своем.

Михайлов сразу же заметил в спальне скрытую видеокамеру и не одну. «Это уже наглость», – подумал он. Вначале он хотел, как бы случайно, смахнуть одну из них на пол, задев ее пиджаком, но потом передумал. Лучше отключить их все…

После водных процедур Михайловы спустились в холл, уложив детей спать – после длительного перелета им требовался отдых. Стоун сидел, развалившись в кресле, но при появлении гостей резко вскочил. Казалось бы, откуда взялась энергия у этого невысокого толстячка, походившего на колобок с блестящей лысиной на макушке. Мясистый нос и оттопыренные уши, прикрытые сзади пучками волос, придавали его озабоченному лицу немного смешной вид. Но прежде всего привлекали внимание его глаза, цвет которых с первого раза определить сложно, еще и потому, что, казалось, они обладали какой-то таинственной силой, заставляющей сразу отводить взгляд.

В холл вошла расхлябанной походкой крашеная блондинка лет 30 в мини юбке и с полуоткрытыми грудями, словно только что закончила работу на панели. Весь ее вид выдавал бывшую профессионалку с хорошей фигуркой и смазливым личиком, знающим себе цену. Михайлов заметил, что Стоуну не понравился ее вид, и он понял, что Стоун наставлял ее перед этим по форме одежды и поведения.

– Разрешите представить вам мою супругу, – стараясь скрыть раздражение, сказал Стоун.

– Эмилия Стоун, – чуть выпятив бедро и протягивая руку ладонью вниз, произнесла она, откровенно рассматривая и оценивая Михайлова.

– Доктор Михайлов, – ответил он, поворачивая и пожимая ей руку, рассчитанную на поцелуй.

Эмилия сухо поздоровалась, познакомилась со всеми и предложила Вике и Алле:

– До обеда еще есть время, пойдемте ко мне, поболтаем, я покажу вам дом. Пусть мужчины поскучают без нас одни, к обеду соберемся все здесь.

Женщины ушли, оставив Стоуна и Михайлова одних, Зеленский, сидевший в стороне за столиком, собрался было пойти за ними, но Михайлов подал знак рукой и он остался на месте.

– Что будете пить, коллега? – спросил Стоун.

– Пиво, я вообще люблю пиво.

Стоун достал несколько бутылок.

– А я, с вашего позволения, выпью виски с содовой.

Он плеснул себе в бокал немного виски, разбавил содовой и поудобнее устроился в кресле.

– Я очень рад, господин Михайлов, что вы приняли мое приглашение и посетили мой дом. Встреча и знакомство со знаменитым русским доктором тем более приятна, что вы приехали всей семьей. У вас очень красивая жена, замечательная теща и славные дети, которые, не смотря на малый возраст, поразили Стокфорда своим остроумием. Он успел рассказать мне, как Юлия поторопила его в самолете, – Стоун рассмеялся.

– Я тоже рад, господин Стоун, познакомиться с известным онкологом Америки.

– Просто Джек, – перебил его Стоун.

– Хорошо Джек, зовите меня Николай, – ответил Михайлов, – или лучше Ник, так вам будет удобнее, – он улыбнулся.

Стоун рассказал, что впервые увидел Михайлова по телевизору на Парижской конференции и поразился результатами лечения. Фантастическое излечение больных не укладывалось ни в какие рамки научных открытий и практического мирового опыта. Стоун не поверил и позвонил в Париж своим коллегам онкологам, и они подтвердили факты, рассказывая с восторгом, взахлеб о Михайловских чудесах исцеления. И до сих пор не верилось Стоуну, что человек с переломанными костями может встать на ноги и пойти, неоперабельный больной – стать вмиг здоровым.

– В свое время я читал Оккама, – продолжил Стоун, – он говорил, что «ничто не должно приниматься без основания, если оно неизвестно или как самоочевидное, или по опыту».

Михайлов усмехнулся, подумав: «Глупые мысли бывают у каждого, только умный их не высказывает».

– Джек, мозг человека необъятен и «придет время, когда наука опередит фантазию». Это сказал Жюль Верн и оказался абсолютно прав – полеты на Луну, подводные лодки, разве это не быль сейчас? Я уверен, настанет время, когда наши потомки удивятся тому, что я лечил людей в свое время такими устаревшими методами, но сейчас вам трудно в них поверить. Но своим глазам вы поверите, возможно, вряд ли поймете – понимание рождается на взрыхленной и удобренной почве.

Все слова казались Стоуну правильными и не лишенными смысла и достоверности, но все же трудно представить и понять непонятное. Он решил не продолжать разговор на эту тему, тем более, что имел возможность вскоре увидеть операции, которые проведет Михайлов в его клинике. Уже сейчас рейтинг клиники и его лично подскочил до невероятных высот, и только элитные больные могли попасть под Михайловский нож, больные, у которых имелись огромные деньги и положение. Он подбирал их целый месяц, они станут катализатором его успеха и процветания. Стоун вспомнил, как звонил в Москву доктору, онкологу Стрельцову, с которым не единожды встречался на международных конференциях и форумах. Он ответил: «Вы сомневаетесь в малом, но Михайлов может гораздо больше»… и Стоун хорошо запомнил эти слова.

Он снова плеснул в бокал виски и содовую.

– Может, выпьете что-нибудь покрепче?

– Можно и покрепче, – сквозь улыбку ответил Михайлов и кивнул Зеленскому, – я привез с собой русской водки немного.

Взяв принесенную Михаилом бутылку, плеснул в бокалы, глядя Стоуну прямо в глаза. Джек, не выдержав, отвел взгляд, удивляясь Михайловскому самообладанию – обычно взгляд отводили другие, не он. Так уж были устроены его глаза, наполненные силой внутренней энергии, противостоять которой практически могло очень малое число более сильных людей.

Отпив водки, он заговорил:

– Ник, я не планировал обсуждать этот вопрос сегодня, необходимо отдохнуть с дороги, но немного введу вас в курс дела. Я, как вы и просили, подобрал 25 больных. 20 из них онкологические и практически неоперабельные, смерть уже стоит у них за спиной. 5 пациентов страдают заболеваниями сердца, кардиохирурги говорят, что возможно и есть шанс, но оперировать не решаются – больные достаточно солидные люди. Никто не хочет взять на себя непосильную ответственность, боятся, болезнь зашла слишком далеко. С историями болезней и больными вы можете ознакомиться в любое время. Я не назначал конкретных дат операций, как и не обговаривал их стоимость, вы это сделаете сами. В свободные дни я бы хотел пригласить вас на свою виллу на побережье – надеюсь, это будет хороший отдых.

Стоун рассматривал Михайлова, и Николай не стал огорчать его, отводя глаза в сторону. Он почувствовал, как это обрадовало Джека.

– Спасибо, Джек, вы все сделали, как я просил. Но у меня есть некоторые предложения и условия. Мой приезд – это частная, неофициальная поездка, поэтому ни с кем из коллег, кроме вас естественно, я в клинике общаться не намерен. Но это не означает, что вы не можете познакомить меня со своими коллегами – друзьями. На операциях могут присутствовать только вы и одна из операционных сестер по вашему выбору, для других доступ в операционную закрыт полностью. При проведении операций на сердце можете пригласить кого-нибудь из кардиохирургов, одного. Видеозапись операций исключается полностью. И еще – я не знаю ваших расценок, поэтому прошу этим вопросом заняться вам и определить, сколько бы вы взяли за проведение таких операций. Завтра с утра едем в клинику, и я делаю первых 5 операций до обеда. После обеда хотелось бы осмотреть Нью-Йорк, его достопримечательности, побывать в магазинах… Через 5 дней можно поехать на виллу. Вот, практически, все.

Ошарашенный Стоун не находил, что ответить, но, немного погодя, пришел в себя.

– Извините, Ник, но это физически невозможно… и потом – как проводить операции без анестезиологов, вы, вероятно, забыли о них?

– Джек, – рассмеялся Михайлов, – у русских есть поговорка: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Длительность операции не более 10 минут, наркоз не потребуется, боли никто не почувствует. – Он снова улыбнулся, – и давайте, не станем обсуждать более эту тему.

– Хорошо, но все-таки позвольте несколько слов, я доктор медицины, но не могу представить себе операции такого уровня – 10 минут, без анестезиологов и боли… Я принимаю все ваши условия и более об этом не говорим.

Стоун спал плохо, практически он дремал, забываясь на некоторое время, но в голову постоянно возвращалась одна и та же мысль – он старался предугадать ход операций, строил всевозможные версии и не находил ответа. Под утро уснул, но будильник не дал ему выспаться. Стоун повернулся на другой бок, отмахнувшись от звонка, как от назойливой мухи и резко вскочил, вспомнив об операциях. Вчерашнее непонимание сменилось волнением, которое не уходило со временем, он курил сигарету за сигаретой, думая о пятерых больных, кого первыми взять на стол.

У себя в клинике, в своем кабинете, он чуточку успокоился и подал Михайлову 5 историй болезни – 5 человек, родственники которых в будущем могли причинить ему меньший вред при неудачном исходе.

Наблюдая, как Михайлов перелистывает листок за листком и, понимая, что за это время невозможно прочитать и строчки, все больше склонялся к мысли, что прибывший русский доктор – шарлатан от медицины. Но Михайлов опять ошарашил его, он заговорил о больных, словно досконально изучил истории болезни и мысли о шарлатанстве исчезли из головы Стоуна. «Видимо, он действительно гениален», – подумал он.

– Доктор Стоун, – официально обратился к нему Михайлов, – я бы хотел познакомиться с операционной медсестрой, вы можете ее пригласить сюда?

– Да, конечно, но она уже, наверное, в операционной, помылась и готовит инструменты.

– Это ничего, – ответил Михайлов, – все-таки я хочу с ней переговорить.

Стоун позвонил, и вскоре в кабинет вошла сестра, он представил ее, как Катрин Джексон, одну из лучших операционных сестер клиники. Высокая и молодая сестра, наверное, не подошла бы под стандарты манекенщицы и фотомодели из-за слишком узкой талии и широких бедер, все другое соответствовало идеалу. Хотя мужчинам такие нравились больше, чем сухие модельные телки из рекламного бизнеса. Михайлов спросил себя: «Где же она лучше – в операционной или постели. Впрочем, мне все равно»… Маленькие недостатки профессионализма компенсировались красотой и покладистостью, что в обычных случаях составляло основу большинства секретарш и некоторых медицинских сестер. Но Катрин не подходила под стандарт из-за гипертрофированной застенчивости и частенько вместо слов она отвечала на вопросы краской лица.

Вот и сейчас она стояла перед Михайловым с пунцовым лицом, придающим ее облику необычную привлекательность. Ей хотелось получше разглядеть выдающегося врача, но она еще ниже опускала глаза при таких мыслях.

– Катрин, – обратился к ней Михайлов, протягивая историю болезни, – вот этот больной пойдет первым, остальные по вашему выбору. В предоперационную проводите охрану Стокфорда, они уже проинструктированы и кроме вас и господина Стоуна туда никто не войдет. Стерильные халаты и инструменты не нужны, только перчатки, больным не нужно делать премедикацию. Голый больной должен лежать на столе, накрытый простынью до пояса. Будете готовы – сообщите.

Озадаченная Катрин вышла из кабинета Стоуна в недоумении – почему не нужны стерильные халаты и инструменты, как он будет давать наркоз? Но она выполнила все пожелания Михайлова и вскоре они уже были в операционной.

Больной лежал на столе, прикрытый до пояса простынью, Михайлов подошел к нему.

– Я доктор Михайлов, – представился он. – Операция продлиться 10 минут и вы будете здоровы. После операции вы должны соблюдать дозированную нагрузку, ваши мышцы отвыкли от физической работы, через две – три недели можете заниматься любым видом спорта, если хотите, и чувствуйте себя вполне полноценным человеком.

– Спасибо доктор, я очень рад и благодарен, что вы приехали сюда, даже не вериться, что столь сложная операция длиться 10 минут. А когда я смогу ходить, вставать после операции?

– Через 10 минут, – ответил Михайлов и приказал: – Спать.

Больной закрыл глаза, и Михайлов решил пояснять все свои действия.

– Пациент находится в глубоком сне, достаточном для проведения безболезненных манипуляций. Рак правого легкого, операция проводится обычным переднебоковым доступом. Катрин, пожалуйста, перчатки…

Надев их, он начал операцию, снова комментируя вслух:

– В операционной мною создано определенное поле, в котором не могут выжить болезнетворные микробы и вирусы, в настоящее время здесь все абсолютно стерильно. Разрез проводится не скальпелем, а силой внутренней энергии, – пояснял он Стоуну и Катрин свои действия, – разрез от III ребра до соска по парастернальной линии, огибаем сосок снизу и по верхнему краю IV ребра, кзади до подмышечной области.

Михайлов провел рукой над обозначенной им линией, кожа и подкожно жировая клетчатка расслоились, обнажая фасцию. Разрезанные ткани нигде не кровили, Катрин от удивления всхлипнула:

– Боже!..

Михайлов улыбнулся и посмотрел на округлившиеся глаза Стоуна.

– Кровить не будет, все сосуды, которые нельзя отодвинуть в сторону, пережаты. Далее рассекаем фасцию, большую и малую грудные мышцы, передние зубчатые мышцы. Грудную полость вскрываем по IV межреберью. Вот, пожалуйста, легкое перед вами…

Стоун, проделавший за свою жизнь не одну тысячу операций, подобного не видел. Его поразил цвет некровящих тканей, разрезанных невидимым «скальпелем». В грязно-сером легком, словно паук с множеством щупалец, застряла беловатого цвета опухоль, высасывающая последние силы, разрушая ткани и кровеносные сосуды. Стоуну стало дурно.

– Не стесняйтесь, наклоните голову вниз, – посоветовал ему Михайлов, – я подожду, пусть кровь прильет к голове.

Бледный, как полотно, Стоун опустился на табурет, пододвинутый заботливой Катрин, наклонил голову между колен и, подождав немного, выпрямился.

– Прошу прощения, все нормально, – с трудом произнес он пересохшим горлом, – продолжайте доктор.

Михайлов повернул руку ладонью вниз и поднес ее к опухоли, она приподнялась слегка вверх, зацепившись своими многочисленными щупальцами за ткани легкого, и замерла на мгновение. Потом щупальцы стали отрываться от здоровых тканей, отклеиваться по очереди и прилипать к перчатке Михайлова. Наконец опухоль оторвалась вся и зависла на руке, извиваясь белыми нитями, казалось, она прыгнет сейчас и вцепится в горло, как в фильмах – ужасах, проникнет внутрь, разрывая тело…

Стоун зашатался, и Михайлов успел крикнуть:

– Держи его, Катрин!

Она подхватила оседающего Стоуна и выволокла его в предоперационную, уложив на кушетке, вернулась к Михайлову. Он уже выбросил опухоль в тазик вместе с перчатками, и она одела ему новые.