Текст книги "Гайдар"

Автор книги: Борис Камов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Терпеть не мог, когда редакторы самовольничали на страницах его рукописей. Но Ивантер – это было совсем другое дело.

Теперь не оставалось ничего иного, как сидеть и ждать. Ион дождался.

То был удивительный номер…

Маршак прислал «Песни английских детей». Пришвин дал рассказ «Антипыч», Лоскутов – «Рассказ о говорящей собаке». Здесь же можно было прочесть: «Правда ли?» – ответ писателя Бориса Житкова на вопрос о том, как пишутся рассказы; «Обжигающее слово» – Очерк А. Югова об академике Павлове, его открытиях и лабораториях в Колтушах и сенсационное сообщение о том, как у нас в стране впервые в мире, в присутствии многочисленных зарубежных ученых «через десять минут после смерти оживили собаку. «Сейчас даже трудно представить себе, – писал журнал, – что будет означать такая победа науки над смертью».

«Пионер» публиковал рецензию на фантастическую кинокартину «Космический рейс», поставленную режиссером В. Журавлевым. События фильма происходили в Москве в 1941 году, когда академик Седых с помощью созданной им ракеты совершал полет на Луну и обратно.

Одним словом, хотя от первого «толстого» номера многого ждали, журнал буквально ошеломил.

И открывался этот номер, знаменовавший взлет не только «Пионера», но и всей нашей литературы для детей, немного грустной, немного смешной историей о кем-то разбитой голубой чашке…

УТРАЧЕННЫЙ «ТАЛИСМАН»

« Шел солдат с похода»

«Книгу я одну – «Талисман» – все-таки еще, вероятно, напишу, потому что было взялся за нее крепко – но когда напишу, где напишу и чего она мне, будет стоить – это все для меня сейчас сплошной туман» , – писал он весной тридцать шестого, хотя начало года никакого особенного «тумана» не предвещало.

«Голубая чашка», напечатанная в «Пионере», почти сразу вышла отдельной книжкой в Детиздате. У нее тут же, разумеется, появились противники. И на этот раз полемика затянулась почти на два года. Но он был закален уже и в литературных битвах и к новой дискуссии отнесся почти спокойно.

Его корили, что «настроения ревности, которые проскальзывают по всей книге, совсем недопустимы в детской книжке», заодно объясняя, что «этот психологизм не нужен детям».

Его вразумляли: «Эта книга для взрослых. Возмутительно преподносить такую вещь ребятам…»

Но «у нас, – разумно отвечали «блюстителям нравственности», – совсем нет книг о быте, о семье. Ребята участвуют в семейных неурядицах, видят дома часто очень неприглядные картины». А «Гайдар правильно рисует семью. Семейные неполадки даны им так мягко, овеяны настроением нежной грусти и получают разрешение в глубокой радости».

Насколько он понимал, «Голубая чашка» вышла примерно такой, какой они хотел ее написать. И он мог быть доволен.

А до всей этой полемики произошло еще вот что. В январе все того же тридцать шестого по предложению Сталина издание всей детской литературы «из сферы ОГИЗа» было передано Центральному Комитету комсомола. ЦК ВЛКСМ по этому случаю созвал Первое совещание по детской литературе. От ЦК партии на совещании выступил А. А. Андреев. От ЦК комсомола – А. В. Косарев. «Правда» публиковала большие выдержки из выступлений А. Толстого, М. Ильина, К. Чуковского, С. Маршака, А. Барто, Л. Квитко.

Там же с большим рабочим докладом выступил Боб Ивантер. К его удивлению, немалая часть доклада была посвящена ему. Говоря, например, о том, что среди ребят еще очень заметно влияние Ната Пинкертона и романов Чарской, которые сильны «нашей слабостью», Ивантер отмечал, что «такая книга, как «Школа» Гайдара, конечно, оставляет далеко за собой любую «Княжну Джаваху».

Ивантер напомнил: повесть о Борисе Горикове «написани добровольцем Красной Армии, человеком, который в 17 лет был командиром полка; она так горяча, что кажется, автор, слезши с коня, сразу сел за письменный стол и одним духом ее написал. А эта книга – плод настоящей биографии и большого труда».

Но выступление Ивантера было замечательно еще и тем, что Боб коснулся наболевших нужд тогдашней детской литературы, в частности, отметив, что жилищные условия двадцати из тридцати пяти детских писателей Москвы «не дают им возможности продуктивно работать… Я могу, – продолжал Ивантер, – назвать фамилии товарищей: это тов. Житков… Это – Гайдар, Кассиль, Смирнова…».

После совещания у него появилась вполне реальная надежда получить квартиру, в которой, возможно, будет и маленькая комната для работы. А пока что, прежде чем сесть за работу, приходилось каждый раз искать подходящее место.

Перед самым маем в расчете пописать в тиши приехал в Дом творчества в Голицыне И ужаснулся той издевательской неустроенности, с которой его встретили. О том, чтобы сесть за стол, нечего было и думать. Хотел «зашвырнуть ключ и уехать… в Москву или… куда-нибудь… Но куда уедешь? – спрашивал он в письме к Трофимовой. – А главное – что напишешь? А написать за это лето книгу мне совершенно необходимо…»

Он замыслил «солдатскую книгу». На улице, у друзей, дома всегда напевал теперь старинную солдатскую песню:

Шел солдат с похода,

Зашел солдат в кабак,

Сел солдат на лавку,

Давай курить табак…

Новая повесть, как все его книги, была навеяна собственными, «сиюминуточными» обстоятельствами, осмысленными, разумеется, совсем по-иному.

Он задумал повесть о переменчивости солдатского счастья и человеческой судьбы, которая порой зависит от мелочей и непредвидимых случайностей.

…Перед самой войной Семен Бумбараш начал строиться. Уходя в солдаты, наказал старшему брату забить окна, двери, сохранить гвозди. В том же селе осталась у Семена невеста, Варя Гордеева, которая обещала ждать. И может, вернулся бы Семен как ни в чем не бывало в свой пятистенок и к Варе, не случись нелепости.

Дали Бумбарашу пакет. «Иди до околицы, – сказал офицер, – там свернешь вон на эти три звезды: две рядом, одна ниже. Дальше иди прямо, пока не наткнешься на саперный взвод у переправы».

А Семен потерял «путеводные звезды». «Он пошел назад и через час нарвался в упор на головную заставу австрийской колонны».

Трудно счесть, сколько раз и потом, после плена, повисала на тонком волоске жизнь отставного солдата Семена Бумбараша, пока не отыскался для него особый «талисман», с помощью которого он всегда и всюду видел над головой свои три путеводные звезды.

В повести действовал и мальчишка Ванька, тот самый, что придумал себе новое, не попом данное имя – Иртыш – Веселая голова. И роль Иртыша в книге была особой.

Новое поколение ребят, наглядевшись фильмов вроде «Красных дьяволят», начитавшись книг, среди которых были «Школа» и «РВС», наивно полагало: участвовать в гражданской войне, записаться в Красную Армию мог любой мальчишка побойчее.

На самом деле все было не так просто. Это ему и хотелось объяснить на примере Иртыша. Неугомонный Иртыш получался, правда, развитее деревенских ребят той, уже давней поры, но он писал повесть, а не историческое исследование.

…Едет в Ялту, в Дом творчества. И пишет там неторопливо, по страничке в день, но впервые – уже вполне готовые странички. Все четко, стремительно, емко, ни одного случайного слова.

Он помнил последний урок Маршака. Много дала и правка сценариев, которой занимался в последнее время. В Доме творчества почти ежедневно действовала заведенная Роскиным «американка». Каждый нес на суд дневной свой «урок». Он носил тоже. И видел, что даже на фоне отличных вещей «Талисман» выглядит неплохо.

Писал он плотно: гражданская война. Белые. Зеленые. Красные. И такие вот, как Бумбараш, который устал еще на мировой. И хочет жить просто так. Сам по себе: «А плевал я на красных, белых и зеленых!» – думал Бумбараш.

Раньше бы ему, чтобы ввести в курс тех или иных событий, понадобилась бы глава. В лучшем случае страничка. А теперь достаточно было двух-трех коротких, почти рубленых фраз.

С Детиздатом на повесть «Талисман» заключил договор. Рукопись следовало представить к 1 апреля будущего, тридцать седьмого года. Время, думал, есть. Можно особенно не торопиться, хотя не стоит и затягивать.

«Военную тайну» он начал писать четыре года назад. «Синие звезды» не дописал. «Голубая чашка» – счастливый, однако все же эпизод. «Талисман» поспевает как раз вовремя…

И все же работу над повестью он сам внезапно прервал.

«И мы бы хотели в те грозные дали»

В начале тридцать седьмого неожиданно предложили сделать сценарий детского фильма. О чем будет фильм, предоставили решать самому. Условие было только одно: в кинокартине должна прозвучать тема интернационализма. И обязательно, пусть даже вскользь, – «испанская тема», то есть борьба республиканцев и помощь им советского народа.

Он сразу же отказался. О том, что происходило в Испании, знал лишь по газетам. Вот если б его самого послали в Испанию, как других! Но его не посылали. А «Талисман» был сделан почти наполовину. Выйдет ли сценарий, еще неизвестно, а что повесть получается, и, по отзывам, получается хорошо, знал точно и не собирался бросать ее.

Но случилось такое, чего он меньше всего ожидал. Воображение и память, как бы помимо его желания, начали работать на будущий сценарий. Он еще не имел ни малейшего понятия о том, что это будет, но чувствовал: идея совсем рядом. И не очень удивился, когда понял, что ведь это может быть «Военная тайна», только сделанная по-другому.

Когда повесть вышла, испытывал острое недовольство тем, что книга получилась бледнее замысла. Кое-что подправил во втором издании, но в принципе это ничего не меняло. Да, наверное, уже ничего и нельзя было изменить. А сценарий позволял, возвратись к прежним героям, написать новую вещь, в чем-то исправляя и в то же время, не трогая книгу.

Можно оставить прежнее место действия – Крым, прежних персонажей: Натку, Альку, Владика, Сергея. Но за время после выхода повести мальчишки подросли, Натка чуть больше повзрослела, Сергей еще сильнее возмужал. Это те и уже не те герои. С ними могут происходить те же и другие события.

Пионервожатая Натка. Ей мало одной только вожатской работы. Хочет прыгать с парашютом, но в последнюю минуту, на вышке, пугается, не прыгает. И сознание своего слабодушия потом ее мучает…

Сергей Ганин. Инженер. Но теперь уже отчетливо – военный инженер.

Алька. В сценарии ему не четыре с половиной, как в повести. Ему уже одиннадцатый год. Он многое может. Владик. Характер тот же, но проявляется по-иному. Целенаправленный.

Существенную перемену в общий строй вещи внесет Шегалов, Наткин дядя. Шегалов по-прежнему бывший командир Сергея, но не сотрудник Генерального штаба – капитан дальнего плавания. Действия Владика должны быть как-то связаны с этим новым обстоятельством.

Сценарий увлек. Он все охотнее отрывался от «Талисмана», но это его не пугало. Сценарий не книга. Времени много не займет. К тому же материал весь «размят». Характеры хорошо и давно известны.

Но прежде чем целиком уйти в работу над сценарием, отдиктовал машинистке готовые главы «Талисмана» – подвел черту под первым, самым трудным этапом работы. Теперь им уже точно был найден стиль. И еще, между прочим, заметил, что из «Талисмана» легко будет сделать сценарий.

Итак, события в будущем фильме, как и раньше, произойдут в Артеке. И схематически в картине проступят три линии.

Алька. Он становится не только одним из главных персонажей – он становится героем.

По– прежнему трагична судьба Марицы Маргулис. Для Альки напоминанием о подвиге матери служит песня, которую поют в лагере (и которую он написал специально для фильма):

Ты в плену. Окончен бой

Под тюремною стеной

Ходит мрачный часовой.

Стой! Стой! Стой!

Стиснув губы, милый брат,

Ты не выдашь свой отряд.

Кто с тобой плечом к плечу

Шел, – не скажешь палачу.

Крикнешь ты, глядя в упор,

Что ни пытка, ни топор,

Ни железо и ни кнут

Нас не сломят, не согнут…

Алька с другими ребятами тайно строит к празднику в полуобвалившейся крепости танк. Взрыв в горах (Сергей дает лагерю воду!), обвал в крепости. Ребята в ловушке. Вылезти в узкий лаз может только самый маленький из них, Алька.

Алька боится: лаз выходит прямо к пропасти. Но мать, которая ему снится, слова песни:

Стиснув губы, милый брат,

Ты не выдашь свой отряд… -

подсказывают Альке, что делать.

Тема мужества и трусости, вернее чисто психологическая тема: как победить трусость в себе, становится в сценарии одной из главных.

Натка мучается оттого, что побоялась прыгнуть с парашютной вышки, но когда понадобилось прыгнуть с высокой скалы в море на помощь Альке – прыгнула она. Эпизод этот переломный в ее характере. Натка умеет переступить через страх.

Владик. Он по-прежнему ждет письма, но уже не от сестры – от отца, который находится в Интернациональном батальоне в Испании.

Вообще, испанская тема входит в сценарий так: Шегалов встречает племянницу в лагере. «Мое судно, – говорит он, – стоит в порту. Разгрузимся. Быстро погрузимся – ив Испанию».

Натка (жалостно): «Дядя, дядя, как мне хочется с тобой в Испанию».

Капитан: «Ну, дорогая… Это не тебе одной хочется. Сейчас всем хочется».

Но если другие только «хотели», Владик сделал все возможное, чтобы на пароход попасть. Владик столкнулся со всем тем множеством препятствий, которые ждали бы любого мальчишку на его месте. И в каждой неожиданной ситуации обнаруживал мужество, находчивость и дерзость.

Сценарий получался. Но было одно обстоятельство, которое его смущало: у фильма в сравнении с книгой, он видел, будет другой конец.

Когда он задумал повесть «Военная тайна», мир жил еще в напряженном ожидании войны.

Когда завершал сценарий, война уже шла. В Испании дрались интернационалисты и фашисты многих стран. В наши дома неизвестно откуда поступали официальные уведомления о том, что «ваш сын» или – «-ваш муж» героически погиб «при исполнении служебного долга…». Люди догадывались, на какой далекой земле исполнялся этот великий «служебный долг». И было бы нелепо, если б Алька в фильме погибал от удара камнем.

И он нашел выход: сценарий оборвется задолго до того, как обрывались события книги. Натка, Сергей и Алька еще останутся в лагере. Сергей еще ничего не успеет сказать Натке. Еще не придет срочный вызов военному инженеру Ганину. Книжного конца в сценарии не будет, но все еще за кадрами фильма сможет произойти…

Он всегда невольно обманывался относительно сроков задуманной работы. Всегда казалось: если план сложился, то вещь ничего не стоит написать. Так вышло и теперь. Работа над сценарием затянулась, захватив немалую часть лета, но он не жалел: только хотелось кому-нибудь сценарий показать.

И он отправился на дачу к Борису Заксу. Когда-то Закс и Титов в холостяцком их общежитии в Хабаровске слушали отрывки из повести «Военная тайна». И сейчас ему было важно выслушать дружеское мнение человека, знающего книгу.

Закса сразу удивило, как легко он схватил самую «суть работы для кино» и что даже «сама система образного мышления стала иной». Характеры Альки и Владика здесь проявились неожиданно и сильно. Если б переделать сценарий обратно в повесть" предложил внезапно Закс, «то получилась бы, пожалуй, книга весьма мало сходная с первой».

– Вообще, – заметил Закс, – ты, Аркадий, далеко ушел вперед.

По– видимому, наступала зрелость.

«Шел солдат с фронта»

Сдав сценарий, уехал в Солотчу. Пора было возвращаться к «Талисману». А когда приехал осенью в Москву, узнал, что в журнале «Красная новь» опубликована повесть Валентина Катаева «Шел солдат с фронта».

Конечно, два писателя порознь не могут написать две одинаковые книги. Тем не менее у него с Катаевым получилось много совпадений.

У него был Семен Бумбараш, у Катаева – Семен Котко. Бумбараш в начале революции возвращался домой из плена, Котко – с позиций. Бумбараш, уходя на войну, оставил невесту Варю. Котко, уходя, оставил невесту Софью. Бумбарашу, когда вернулся, пришлось бежать из села: его предупредила об опасности Варя. Котко тоже пришлось бежать из села: его предупредила Соня. Бумбараш поначалу думал: «А плевал я на красных, зеленых и белых». И Котко, когда ему предложили остаться в Красной Армии: «Домой надо. Сеять».

Бумбараш после долгих мытарств должен был прийти в Красную Армию. И Котко возвращался на батарею в аккурат к своему четвертому орудию.

Такое не приснится и в тяжелом сне. А сны он перевидал всякие…

Напрасно Паустовский и Фраерман уверяли, что «Талисман» написан ярче и крепче, что проблемы им поставлены глубже, что немалого стоит один только Иртыш – Веселая голова. О н слушал. Со многими соглашался. А вернуться к «Талисману» не мог. Не писала рука.

Сценарий «Военная тайна» вдруг тоже не пошел. Гражданская война в Испании продолжалась, но поражение республиканцев было очевидно. «К сожалению, – объяснили ему, – сценарий не соответствует историческому моменту».

Он оставил, почти бросил на студии сценарий^[14]. Не прикасался к «Талисману» – ждал, пока пройдет боль, пока при упоминании, при мысли об этой повести внутри перестанет каждый раз что-то обрываться.

* * *

Шли годы. Он все еще надеялся к «Талисману» вернуться.

«Детский писатель, орденоносец А. Гайдар, – говорилось в одной газетной заметке, – автор повестей «Дальние страны», «Школа», «Военная тайна», только что закончил сценарий детского фильма «Дункан и его команда» и заканчивает книгу «Счастье Семена Бумбараша».

…Тоже не успел.

СУДЬБА БАРАБАНЩИКА

Когда киностудия отвергла сценарий, а повесть Катаева «торпедировала» его «Талисман», он бы скорей всего опять заболел, если б к тому моменту не была почти готова еще одна книга – повесть «Судьба барабанщика».

Он задумал ее в мае тридцать шестого под Москвой, в Голицыне, когда со всех сторон поступали тревожные сведения: хулиганили ребята. Хулиганские действия подростков начались сперва на окраине Москвы, а затем и на центральных улицах. В разговорах замелькало слово «безотцовщина».

А о н думал о том, что ведь ребенок, пока растет, непременно должен чем-нибудь гордиться: заводной игрушкой, книжкой с картинками, из лучинок склеенной моделью самолета, но больше всего ребенок гордится родителями: должностью матери, профессией отца, именным пистолетом деда, фотографией, где отец верхом на коне с саблей наголо, большим, первого выпуска орденом с чуть треснувшей эмалью на праздничном пиджаке в гардеробе или снимком в газете: где-нибудь сбоку (с трудом-то и разглядишь) родное, до слез знакомое лицо, а в первом ряду – на весь мир прославленные люди…

И он задумывает повесть о внезапно осиротевших детях, на которых падает позор ни в чем не повинных отцов. Он говорит о своем замысле Льву Кассилю, когда они встречаются возле издательства и после долго сидят за кружкой пива в каком-то заведении общепита. Он говорит об этом Рувиму и Вале Фраерман осенью все того же тридцать шестого. Валя тогда работала заместителем Ивантера и предложила прийти утром прямо в редакцию. Все будут на месте. И они спокойно все обсудят.

О н пришел. В кабинете Ивантера, кроме Вали Фраерман, сидели Миша Лоскутов и художественный редактор «Пионера» Моля Аскенази.

– Вот Аркадий хочет посоветоваться относительно новой своей книжки, – сказала Валя.

– Какой? – живо спросил Ивантер.

Тогда, не объясняя, стал читать. У него на бумаге не было записано еще ни строки, но все сложилось в голове. Начало было почти таким же, каким потом и осталось:

«Когда– то мой отец воевал с белыми, был ранен, бежал из плена, потом по должности командира саперной роты ушел в запас. Мать моя утонула, купаясь на реке Волге… От большого горя мы переехали в Москву. И здесь через два года отец женился на красивой девушке Валентине Долгунцовой…»

В дом к ним начали приходить гости. Они пили чай. Иногда вино. Подолгу засиживались, и было в словах, движениях, смехе этих людей такое, что настораживало Сережу. Был во всем этом какой-то «смысл, до которого я не доискивался. А доискаться, как теперь вижу, было совсем нетрудно».

Но уже тогда у мальчика появилось ощущение, что люди эти опасные для отца, хотя отец был большой и сильный, а эти люди какие-то суетливые и мелкие. И с той поры «тревога – неясная, непонятная – прочно поселилась… в нашей квартире. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца.

И я эту тревогу видел и чувствовал, но мне говорили, что ничего нет, что просто отец устал. А вот придет весна, и мы все втроем поедем на Кавказ – на курорт».

Пришла весна – и отца забрали. Валентина скоро опять вышла замуж. И в «наставники» Сереже на смену отцу, который был «старшим другом, частенько выручал из беды и пел хорошие песни», отцу, который «носил высокие сапоги, серую рубашку… сам колол дрова… и даже зимой распахивал окно, когда мимо нашего дома с песнями проходила Красная Армия», пришел сосед по двору, прощелыга и бездельник Юрка, который, как бы в насмешку, тоже делал вид, что любит Красную Армию, особенно авиацию.

И беззащитный Сережа, который мог теперь только вспоминать, как «на этой земле мы были (с отцом) людьми самыми дружными и счастливыми», покатился по лесенке: от «мелкого мошенника» Юрки к «крупному наводчику», «брату Шаляпина»; от «брата Шаляпина» – в общество «старого бандита» дяди Якова и профессионального шпиона «брата Валентины», который был настоящим врагом народа еще тогда, когда отец в гражданскую командовал ротой саперов.

На всех, кто был в кабинете Ивантера, прочитанные отрывки произвели большое впечатление. Долго молчали. Наконец Ивантер сказал:

«Я тут подумаю, посоветуюсь».

…В законченном варианте «Судьбы барабанщика» оставалось ощущение тревожного и драматичного времени.

«Прощай! – думал я об отце. – Сейчас мне двенадцать, через пять – будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся…»

Тревожность чувствовалась и в той пустоте, которая образовалась вокруг Сережи, когда не стало рядом отца. Эту пустоту не могла заполнить равнодушная забота вожатого Павла Барышева, который передавал свои указания Сереже через дворника или, в лучшем случае, оставлял записки в почтовом ящике. Пустоту подчеркивала и отчужденность Платона Половцева, который дорожил «своим честным именем».

Сережа мужественно «ходил по пустым комнатам и пел песни. Ложился, вставал, пробовал играть с котенком и в страхе чувствовал, что дома… сегодня все равно не усидеть». Мальчик мчался в парк, в свою странную компанию: ведь без людей человек не может жить.

А вскоре Сережу начала преследовать уже иная мысль. Прочитав (после отъезда с «дядей» из дому) объявление в газете: «Разыскивается мальчик четырнадцати лет, Сергей Щербачов…», Сережа представлял, как его всюду ищут и как о нем говорят: он, «вероятно, будет плакать и оправдываться, что все вышло как-то нечаянно. Но вы ему не верьте, потому что не только он сам такой, но его отец осужден тоже».

Однако он не снимал ответственности и с самого Сережи. Мальчик был виноват в том, что сразу уступил нахальному напору Юрки Карякина, в том, что, зная, с кем имеет дело, купил у Юрки фотографический аппарат, который, конечно, оказался хламом, но стоил Сереже больших денег. Аппарат стал «капканом». В одиночку Сереже было уже не выпутаться. И возврат к тому, «как живут все», оказался для мальчика не прост. А мог бы не состояться и вовсе, если бы не отец, который дал Сереже силы вырваться из темного омута примером всей своей прежней, незабываемо и прекрасно прожитой жизни.

Когда Сережа увидел из укрытия, что «дядя» и Яков собираются бежать, с облегчением подумал: «Пусть уйдут!» И в то же мгновение «кто-то строго спросил Сережу изнутри»:

«А разве можно, чтобы бандиты и шпионы на твоих глазах уходили куда им угодно?… Выпрямляйся, барабанщик! – повторил… тот же голос. – Выпрямляйся, пока не поздно»…

– Хорошо! Я сейчас, я сию минуточку…

Но выпрямляться… не хотелось.

«Выпрямляйся, барабанщик! – уже тепло и ласково подсказал… все тот же голос. – Встань и не гнись! Пришла пора!»

Сережа Щербачов «сжал браунинг. Встал и выпрямился…».

«Барабанщик», как он его называл, писался быстро. Когда летом тридцать седьмого журнал «Детская литература» попросил его дать автобиографию, непременно указав, над чем работает, сообщил:

«Сейчас я заканчиваю повесть «Судьба барабанщика». Эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных…»

«Барабанщик» на время заслонил для него сценарий с «испанской темой» и отодвинул «Талисман» – «о войне».

Он пишет «Судьбу барабанщика» летом под Москвой. Потом, как ему кажется, наверняка уже «заканчивает» осенью в Солотче. Работает «каждый день регулярно».

«Жизнь здесь сейчас глухая, – сообщал он, – дачников нет. Летают огромные стаи птиц, осыпаются листья, и время для моей работы самое подходящее…»

Поэтому, возвратясь в Москву, тут же уехал дописывать «Барабанщика» в Головково.

«Живу тихо, глухо, одиноко, – жаловался Фраерману 9 января 1938 года. – Взялся за работу. Выйдет ли чего – не знаю! Вернусь, закончив повесть, к первому, из пяти листов оставлю, кажется, полтора-два. Остальное чушь, белиберда. Все плаваю поверху, а нырнуть поглубже нет ни сил, ни уменья…»

К счастью, печальное это настроение длилось недолго. Возвратясь в феврале в Москву, диктует и правит повесть, а затем отдает ее сразу в Детиздат и «Пионер». Отзывы о «Барабанщике» поступают одобрительные. Одесская студия предлагает, не откладывая, ставить по «Судьбе барабанщика» фильм. Едет в Одессу. Оттуда сообщает: «Я сижу. Крепко работаю. Меня хвалят».

Наступила осень. «Барабанщик» готовился к парадному своему шествию: готова была верстка в Детиздате и «Пионере». Ивантер не возражал, чтобы он дал отрывок в журнал «Колхозные ребята». В Одессе начинали съемки фильма, а «Пионерская правда» 26 октября поместила на первой странице:

«Ребята, на днях мы начинаем печатать большую новую повесть. Какую? Это вы скоро узнаете. Следите за газетой…»

Он сам следил за газетой нетерпеливее ребят, пока 2 ноября на первой странице все той же «Пионерки» не прочитал:

«Ребята! Сегодня мы начинаем печатать большую повесть А. Гайдара «Судьба барабанщика». Читайте начало повести на 4-й странице».

Под отрывком стояло: «Продолжение следует».

Продолжения не последовало.

В «Пионере» верстку сразу сняли. Отдельное издание, полностью подготовленное, приостановили.

Он пошел в Детиздат – главный редактор его не принял, тогда о н открыл двухкопеечной монетой французский замок и вошел в кабинет сам. Но и в кабинете главный редактор ничего толком объяснить не мог.

…А началось все, по разговорам, с того, что он оставил отрывок повести в журнале «Колхозные ребята». Журнал был маленький, поэтому отрывок, который принес, был тоже невелик. В редакции же сказали, что «по отрывку судить трудно и надо прочесть всю вещь». Этого оказалось достаточно, чтобы поползли слухи, «будто повесть запрещена».

Раза два по привычке зашел в библиотеки. Принимали его смущенно. Книг своих на полках уже не видел. Правда, ему объясняли, что все на руках.

Он передумал наново всю свою жизнь, начиная с мальчишеских лет. Кроме ошибок, совершенных по молодости и по глупости (за них расплатился сполна!), да еще вдобавок под влиянием болезни, он ни в чем ни перед кем не был виноват. И готов был это заявить кому и где угодно…

Награда

Первого февраля 1939 года, вынув утром из ящика газету, прочел на первой странице Указ: 172 писателя «за выдающиеся успехи в развитии советской литературы» награждались орденами. Орден Ленина получили Асеев, Вирта, Катаев, Твардовский, Фадеев, Шолохов, из детских писателей – Михалков, «Трудовое Красное Знамя» – Зощенко, Вс. Иванов, Макаренко, Паустовский, Федин, из детских – Л. Квитко.

Автограф на книге «Судьба барабанщика», Публикуется впервые.

Себя нашел в числе награжденных «Знаком Почета». Вместе с ним этот орден получили совсем еще молодые Барто и Кассиль.

На другой день с поздравлениями пришел Борис Закс. Заставил Борю нарисовать «Знак Почета». И вообще, все никак не мог поверить. Закс убеждал, что теперь для него многое переменится. Он отвечал в том смысле, что сломать его, конечно, нелегко. Он еще поработает.

И попал в больницу.

…Напечатать «Барабанщика» предложила «Красная новь». Детиздат сделал новый набор. В коротком интервью но поводу награждения он, между прочим, сравнил орден с волшебным талисманом, который многое дает, но и ко многому обязывает.

А в дневнике от 29 марта занес: «Очень тепло. Работать нельзя никак: мешают. Прошлый год в это время я уезжал в Одессу и пробыл на юге до 21 июня. С этого дня и начались все мои несчастья. Проклятая «Судьба барабанщика» крепко по мне ударила».

«ДУНКАН»

«…Я и Дора»

В июле тридцать восьмого приехал погостить к старому приятелю Семену Ниловичу в Клин. (Тот снимал комнату в доме на Большевистской). Увидел старшую дочку хозяев, Дору Чернышеву, крепкую, спокойную, с чуть широким, очень приветливым лицом. И сразу решил, что вот на ней они женится.

Пригласили с приятелем Дору к своему чисто мужскому столу. Она поблагодарила и отказалась: «Спасибо, но мне некогда…»

Ближе к вечеру, когда стирала Дора в корыте в саду, подошел, сел рядом на скамеечку, сказал негромко: «Дорочка, выходите за меня замуж…»

Она засмеялась, ничего не ответила. Выплеснула воду из корыта, налила свежей и продолжала стирать. Он немного подождал, тихо поднялся и ушел.

Когда же Дора назавтра появилась в саду опять, снова подошел и попросил:

«Дорочка, выходите за меня замуж».

Она снисходительно улыбнулась, как улыбаются не новой шутке.

Тогда он добавил: «Я не плохой человек… Верно, я не плохой…»

Она отшутилась в том смысле, что и шутить об этом не хочет. И тут же ушла.

Дня через три (Дора была в этот вечер свободной) усадил ее на лавочке и попросил: «Расскажите про себя».

Рассказала: и сколько классов кончила, и кем теперь работает. И что развелась с мужем. Дружили еще деть-ми. А теперь вот осталась с Женькой.

Он также поведал про себя, начиная с Арзамаса.

«А теперь, – подытожил, – живу в своей новой Комнате один… Выходите, Дорочка, за меня замуж».

Только тут она впервые поняла, что это всерьез.

– Как же так, – растерялась, – сразу?

– Если вам со мною будет плохо, оставлю комнату, и сам уйду.

– Но мне ведь не комната нужна. Мне и Женьке, вели серьезно говорить, человек нужен.

– Женьку я удочерю… А человек я не плохой.

Они поселились в его комнате на Большом Казенном, дом восемь. Обстановка – вешалка, круглый стол, кушетка и удачно купленный по случаю письменный стол, который он сразу очень полюбил.

С Дорой в его жизнь вошла маленькая белобрысая Женька. (В анкетах теперь писал: «Семья – жена, дочь… сын…») И наконец после многолетних скитаний понял, что такое, когда есть свой дом.