Текст книги "Столетняя война (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 123 страниц)

Томас открыл было рот, чтобы переспросить , что он имел в виду, но ему хватило ума просто кивнуть.

– Так и есть.

– Они прибыли час назад и будут рады защите, поскольку думают, что англичане неподалеку.

– Мы их не видели.

– Они все равно будут рады видеть тебя, – произнес монах. – Для паломничества время сейчас опасное.

– Время всегда опасное, – сказал Томас, и провел своих спутников под высоким арочным проемом. Когда стих колокольный звон, цоканье копыт отзывалось эхом от каменных стен.

– Где они? – крикнул Томас, обернувшись.

– В аббатстве! – прокричал монах в ответ.

– Нас кто-то ожидает? – спросила Женевьева.

– Ожидает, но не нас.

– Кто? – поспешно спросила она.

– Всего лишь паломники.

– Пошли кого-нибудь за лучниками.

Томас взглянул на трех гасконцев, Робби и сира Роланда.

– Думаю, группа паломников нам не помеха, – сухо ответил он.

Лошади столпились в небольшом пространстве между стенами и церковью аббатства. Томас откинулся в седле и инстинктивно проверил, что его меч легко выходит из ножен.

Он услышал, как монастырские ворота с грохотом захлопнулись, а затем с глухим стуком на свое место встала задвижка. Почти стемнело, и монастырские постройки чернели на фоне слегка освещенного неба, на котором загорались первые звезды.

На крюке между двумя каменными домами, в которых, возможно, спали, монахи, горел факел, а еще два ярко светили у главной лестницы.

Мощеная улица шла через все аббатство, а в дальнем его конце, где в высокой стене находились другие ворота, всё ещё открытые, Томас заметил группу оседланных лошадей и четырех вьючных пони, которых держали слуги.

Он спешился и повернул в сторону лестницы аббатства, где искрили и мерцали фекелы, к открытой двери, через которую доносилось пение монахов, низкие и прекрасные звуки, глубокие и ритмичные, как приливы и отливы морских волн.

Он медленно поднимался по ступеням, его взору постепенно представало внутреннее убранство здания, величие ярких свечей и фресок на каменных стенах, резных колонн и сияющих алтарей.

Так много свечей! И длинный неф, заполненный поющими коленопреклоненными монахами в черных сутанах с капюшонами, и теперь звук внезапно показался Томасу угрожающим, как будто нарастающий прилив вдруг превратился в высокую и опасную волну.

Он смог различить слова, когда вступил в освещенное свечами пространство, и узнал псалом.

– Quoniam propter te mortificamur tota die, – пели мужские голоса, вытягивая длинные слоги, – ‘aestimati sumus sicut oves occisionis.

– Что это такое? – прошептала Женевьева.

– "За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание", – тихо перевел Томас.

– Мне это не нравится, – нервно сказала она.

– Мне только нужно поговорить с аббатом, – ободрил ее Томас. – Подождем, пока закончится служба.

Он взглянул на высокие хоры, где смог лишь разглядеть высокую стену с изображением Христа в Судный день. С одной стороны от него грешники падали в пламя ада, их ряды, к удивлению Томаса, состояли из священников в сутанах и монахах в рясах.

Чуть ближе, в нефе, находилось изображение Ионы и кита, которое потрясло Томаса, уж больно необычным оно было для такого далекого от моря монастыря, и напомнило о том, как отец рассказывал ему это притчу и как мальчишкой он спустился на галечный пляж в Хуктоне и всматривался вдаль в надежде увидеть кита, способного проглотить человека.

Напротив Ионы, наполовину в тени колонн, была еще одна фреска, и Томас понял, что она изображала Святого Жуньена. На ней был нарисован монах, преклонивший колена на кусочке свободной от снега земли и смотрящий вверх, на руку с мечом, протянутую к нему с небес.

– Вот оно! – произнес он зачарованно.

Монахи, стоящие в глубине нефа, услышали его и большинство обернулось, увидев Женевьеву и Бертийю.

– Женщины! – встревоженно прошипел один из монахов.

Второй поспешил в сторону Томаса.

– Пилигримы могут входит в церковь лишь между утренней молитвой и полуденной, – воскликнул он с негодованием, – но не сейчас! Уходите, все вы!

Робби, Кин, сир Роланд и три гасконца последовали за Томасом в церковь, и негодующий монах простер свои руки, как будто пытаясь выгнать их всех.

– У вас мечи! – запротестовал монах.

– Вы должны уйти! – еще несколько монахов обернулись, и пение было прервано недовольным ворчанием, а Томас вспомнил слова своего отца о том, что группа монахов может быть более пугающей, чем банда разбойников.

– Люди думают, что они лишь кастраты и слабаки, – сказал тогда отец Ральф, – но это не так, Богом клянусь! Они могут яростно драться!

Эти монахи были готовы сражаться, и там их насчитывалось по меньшей мере две сотни. Должно быть, они рассчитывали, что ни один воин не посмеет вытащить меч в монастыре, и ближайший к Томасу монах, по-видимому, верил в это, потому что пихнул Томаса в грудь своей мускулистой рукой как раз в тот момент, когда на высоком алтаре зазвонил колокол.

Он звонил яростно, звук был подкреплен ударами посохов по каменному полу.

– Пусть они останутся, – прорычал властный голос. – Я приказываю им остаться!

Последние слова песни унеслись вдаль и затихли. Монах по-прежнему держал руку на груди Томаса.

– Убери ее, – тихо произнес Томас. Монах враждебно посмотрел на него, и Томас схватил руку. Он отвел ее назад с силой, которую получил, оттягивая тетиву боевого лука.

Монах сопротивлялся, его глаза расширились от страха, когда он почувствовал силу лучника. Он попытался выдернуть руку, и Томас согнул ее сильнее, пока не почувствовал, как ломаются кости запястья.

– Я велел тебе убрать ее, – сказал он.

– Томас! – ахнула Женевьева.

Томас посмотрел на высокий алтарь и увидел стоящую там фигуру, крупного человека, закутанного в красное, высокого, тучного и повелевающего. Пилигримов привел сюда кардинал Бессьер. И он был не один. На краю нефа находились арбалетчики, и Томас услышал, как щелкает взведенная тетива. Там была по меньшей мере дюжина лучников, все в ливреях с зеленым конем на белом поле, а с ними и латники, а рядом с кардиналом, на верхних ступенях алтаря, стоял граф Лабруйяд.

– Ты была права, – тихо произнес Томас. – Мне следовало взять с собой лучников.

– Приведите их сюда! – приказал Бессьер. Кардинал улыбался, и это было неудивительно, ведь враги сами пришли прямо в его руки и теперь полагались на его милость, а у кардинала Бессьера, архиепископа Ливорно и папского легата при французском престоле, не было милости.

Отец Маршан, высокий и мрачный, стоял чуть позади кардинала, и Томас, протиснувшийся к нефу между монахами, расступившимися, чтобы позволить им пройти, различил еще больше латников в затененных углах.

– Добро пожаловать, – заявил кардинал, – Гийом д'Эвек.

– Томас из Хуктона, – сказал Томас вызывающе.

– Бастард, – уточнил отец Маршан.

– И его еретическая шлюха жена! – добавил кардинал.

– И моя жена тоже, – пробормотал Лабруйяд.

– Две шлюхи! – произнес кардинал, ка будто развеселившись. – Держите их там! – прорычал он арбалетчикам, охранявшим Томаса. – Томас из Хуктона, – продолжал он, – Бастард. Так зачем ты явился в это место для молитв?

– Мне дали задание, – сказал Томас.

– Задание! И какое же? – кардинал говорил с притворной добротой, как будто потакал маленькому ребёнку.

– Предотвратить попадание священной реликвии в злые руки.

Рот кардинала расплылся в полуулыбке.

– Какой реликвии, сын мой?

– Злобы.

– Ага! И в чьи же руки?

– В ваши, – сказал Томас.

– Вот видите, на что способен этот бесчестный Бастард! – теперь кардинал разговаривал со всеми присутствующими. – Он взял на себя смелость лишить святую матерь церковь одной из самых священных реликвий! Он уже отлучен от церкви!

Ему отказано в спасении, но он все равно осмелился прийти сюда и привести своих шлюх в это священное место, чтобы украсть то, чем Господь наградил своих верных слуг.

Он поднял руку и указал на Томаса.

– Ты отрицаешь то, что отлучен от церкви?

– Я себя только в одном признаю виновным, – сказал Томас.

Кардинал нахмурился.

– В чём именно?

– Что у тебя был брат, – ответил Томас. Лицо кардинала потемнело и вытянутый палец задрожал, а потом опустился. – У тебя был брат, – сказал Томас, – и он мертв.

– Что ты об этом знаешь? – спросил кардинал угрожающим тоном.

– Я знаю, что он был убит стрелой, выпущенной дьявольским отродьем, – ответил Томас. Он мог бы попросить, чтобы его оставили в живых, но знал, что ничего этим не добьется.

Его загнали в ловушку, окружили латниками и арбалетчиками со взведенным оружием, и всё, что ему оставалось – это бросить вызов.

– Я знаю, что его убили ясеневой стрелой на закате, – продолжал он, – стрелой, очищенной от коры женщиной, оснащенной стальным наконечником, выкованным беззвездной ночью, и оперенной перьями гуся, зарезанного белым волком. И я знаю, что та стрела была выпущена из лука, пролежавшего неделю в церкви.

– Колдовство, – прошептал кардинал.

– Все они должны умереть, ваше преосвященство, – в первый раз заговорил отец Маршан, – и не только шлюхи и отлученные от церкви, но и эти люди тоже! – он указал на Робби и сира Роланда. – Они нарушили свои клятвы!

– Клятвы человеку, пытающему женщин? – язвительно усмехнулся Томас. Он слышал, как стучат копыта лошадей по мостовой за дверью аббатства. Там раздавались гневные голоса.

Кардинал тоже услышал голоса и взглянул на дверь, но не заметил ничего угрожающего.

– Они должны умереть, – сказал он, переведя взгляд обратно на Томаса. – Их убьет Злоба, – он щелкнул пальцами.

Позади высокого алтаря столпилась дюжина монахов, но теперь они отошли в сторону, и Томас заметил там еще одного монаха. Это был старик, и его явно избивали, белая ряса была забрызгана кровью, капающей с разбитой губы и носа.

А за ним, в тени позади алтаря, находилась усыпальница. Она представляла собой резной и разукрашенный каменный гроб, покоящийся на двух каменных постаментах в нише апсиды[59]59
  Апсида – выступ здания, полукруглый, гранёный или прямоугольный в плане, перекрытый полукуполом (конхой) или сомкнутым полусводом. Впервые апсиды появились в древнеримских базиликах. В христианских храмах апсида как правило представляет собой алтарный выступ, ориентированный на восток. Вместе с тем, назначение апсид может быть и иным, утилитарным или декоративным. Так, собор Петра Митрополита Высоко-Петровского монастыря окружен апсидами со всех сторон. В католических храмах в апсидах могли размещаться капеллы.


[Закрыть].

Крышка гроба была отодвинута в сторону, и теперь знакомая фигура выступила из тени. Это был шотландец Скалли, вплетенные в длинные волосы кости звякнули, когда он подошел к склепу и протянул внутрь руку. Теперь кости появились и в его бороде, и они стучали по кирасе, которую он носил поверх кольчуги.

– Ты солгал мне, – сказал он Робби, – заставил меня драться за проклятых англичан, а твой дядя говорит, что ты должен умереть, что ты просто выпердыш, а не мужчина. Ты не достоин имени Дугласов. Ты просто собачье дерьмо, вот кто ты.

И он вытащил меч из гроба. Он был совершенно не похож на меч на фресках. Этот выглядел как фальшион, один из тех дешевых клинков, что могли служить и косой, и оружием.

У него было толстое изогнутое лезвие, расширяющееся к острию – оружие, предназначенное скорее для того чтобы грубо рубить, чем колоть. Сам клинок выглядел старым и был в запущенном состоянии – потемневший, покрытый пятнами и ржавчиной, но его вид все равно заставил Томаса упасть на колени.

Сам Христос смотрел на этот клинок, возможно, дотрагивался до него, и в ночь перед своим концом отказался от того, чтобы это оружие спасло ему жизнь. Это был меч рыбака.

– Убей их, – приказал кардинал.

– Нельзя проливать кровь, – запротестовал седобородый монах. Должно быть, это был аббат.

– Убейте их, – повторил кардинал, и арбалетчики подняли оружие. – Не с помощью стрел! – призвал Бессьер. – Пусть Злоба исполнит свой долг и послужит церкви, как и должна была служить. Пусть она сделает свою великолепную работу!

И тут лучник спустил тетиву, и вылетела стрела.

Глава двенадцатая

 Стрела ударила Скалли прямо в кирасу. Она была оснащена шилом – стальным наконечником для пробивания доспехов.

Наконечники были длинными, тонкими, хорошо наточенными и без зазубрин, а начальный отрезок ясеневого древка заменен на более тяжелый дубовый.

Если какая-нибудь стрела и могла пройти сквозь сталь, то именно с тяжелым наконечником-шилом, в тонком острие которого сосредотачивался весь ее вес и сила, но сейчас этот наконечник смялся, как дешевое железо.

Лишь немногие кузнецы умели делать хорошую сталь, а некоторые обманывали, посылая железные наконечники вместо стальных, но хотя стрела и не смогла проткнуть кирасу Скалли, сила удара была достаточна для того, чтобы отбросить его на три шага назад, так что он приземлился и тяжело осел на ступенях алтаря.

Он подобрал попавшую в него стрелу, осмотрел погнутый наконечник и ухмыльнулся.

– Если кто-нибудь и свершит убийство в этой проклятой церкви, – донесся голос из глубины аббатства, – то это буду я. Что, черт возьми, здесь происходит?

Томас обернулся. Аббатство заполнили латники и лучники, все с одинаковой эмблемой – стоящий на задних лапах лев и золотые лилии на голубом поле.

Та же самая эмблема, что носил Бенджамин Раймер, ливрея графа Уорика, и этот громогласный голос и уверенность вновь прибывшего предполагали, что по нефу ступает граф собственной персоной.

Он был одет в дорогие и запачканные в грязи доспехи, звенящие при ходьбе, и сапоги с подбитыми сталью каблуками, которые оглушительно стучали по камням нефа.

Он не носил жиппон, так что на нем не было никакой эмблемы, хотя его статус обозначался короткой толстой золотой цепью, свисающей поверх голубого шелкового шарфа.

Он был несколькими годами старше Томаса, с тонкими чертами лица, небрит и с буйной каштановой шевелюрой, сплюснутой шлемом, который теперь находился в руках оруженосца.

Он бросил сердитый взгляд и обежал глазами аббатство. Казалось, все, что он увидел, вызывало презрение. Второй человек, чуть старше, с седыми волосами и короткой бородой в видавших виды доспехах, последовал за ним, и что-то в его грубом загорелом лице показалось Томасу знакомым.

Кардинал ударил посохом по ступеням алтаря.

– Кто ты такой? – потребовал он ответа.

Граф, если это был он, не обратил на него внимания.

– Кто кого, черт возьми, здесь убивает? – спросил он.

– Это дела церкви, – высокомерно заявил кардинал, – а ты должен уйти.

– Я уйду, когда буду готов, черт возьми, – отозвался вновь прибывший и быстро повернулся на шум в глубине аббатства.

– Если здесь будут какие-нибудь чертовы проблемы, я прикажу своим людям очистить проклятое место ото всех вас и весь монастырь тоже. Вы хотите провести ночь в чертовом поле? Ты кто такой?

Этот вопрос он задал Томасу, который, предполагая, что это граф, встал на одно колено.

– Сэр Томас из Хуктона, сир, вассал графа Нортгемптона.

– Сэр Томас дрался при Креси, милорд, – тихо произнес седовласый воин, – один из людей Уилла Скита.

– Ты лучник? – спросил граф.

– Да, милорд.

– И посвящен в рыцари? – его голос звучал одновременно удивленно и неодобрительно.

– Да, милорд.

– Заслуженно посвящен в рыцари, милорд, – твердо произнес второй, и Томас вспомнил его. Это был сир Реджинальд Кобэм, прославленный воин.

– Мы вместе были у брода, сир Реджинальд, – сказал Томас.

– Бланштак! – произнес Кобэм, вспомнив название брода. – Боже ты мой, ну и битва там была! – он усмехнулся. – Вместе с тобой дрался священник, так ведь? Ублюдок рассекал французам головы топором.

– Отец Хобб, – сказал Томас.

– Вы закончили? – рявкнул граф.

– И близко нет, милорд, – радостно заявил Кобэм, – мы можем вспоминать еще несколько часов.

– Да чтоб вы провалились, – сказал граф, хотя и беззлобно. Может, он и был английским графом, но прекрасно знал, что лучше прислушиваться к советам людей вроде сира Реджинальда Кобэма.

Таких людей, назначенных королем советниками, посылали к крупным лордам. Человек мог быть рожден в богатстве, с титулом и привилегиями, но это не делало его солдатом, так что король должен был убедиться, что знать получает советы от тех немногих знающих.

Граф мог командовать, но если он был достаточно мудр, то отдавал приказы по решению сира Реджинальда. Граф Уорик был опытен, он сражался при Креси, но был и достаточно мудр, чтобы прислушиваться к советам.

Хотя в этот момент он выглядел слишком рассерженным, чтобы соблюдать благоразумие, и его гнев еще больше распалился, когда он увидел красное сердце на поношенном жиппоне Скалли.

– Это крест Дугласов? – спросил он угрожающе.

– Это священное сердце Христа, – ответил кардинал, прежде чем Скалли успел открыть рот. И дело было не в том, что Скалли не понял вопроса, заданного по-французски.

Шотландец встал на ноги и теперь так злобно смотрел на Уорика, что кардинал, подумав, что увешанный костями Скалли может начать драку, оттолкнул его к толпе монахов, стоящих у алтаря.

– Эти люди, – Бессьер махнул в сторону арбалетчиков и латников в ливреях Лабруйяда, – служат церкви. Мы выполняем миссию, порученную его святейшеством Папой, а вы, – он поднял угрожающий палец в сторону графа, – мешаете нам выпонять наш долг.

– Я ничему не мешаю, черт побери!

– Тогда покиньте это помещение и позвольте нам продолжить богослужение, – потребовал кардинал.

– Богослужение? – спросил граф, посмотрев на Томаса.

– Убийство, милорд.

– Справедливое наказание! – прогремел голос кардинала. Его дрожащий палец указал на Томаса. – Этот человек отлучен от церкви. Он ненавистен Господу и вызывает отвращение у людей, и он враг церкви!

Граф перевел взгляд на Томаса.

– Это правда? – спросил он я явным недовольством.

– Он так говорит, милорд.

– Еретик! – кардинал, учуяв свое преимущество, продолжал нажимать. – Он проклят! Как и эта шлюха, его жена, и та шлюха, прелюбодейка! – он указал на Бертийю.

Граф посмотрел на Бертийю, вид которой, по-видимому, поднял его настроение.

– Ты и этих женщин собираешься убить?

– Правосудие Господа справедливо, уверенно и милосердно, – заявил кардинал.

– Только не в моем присутствии, нет, – воинственно ответил граф. – Эти женщины находятся под твоей защитой? – спросил он Томаса.

– Да, милорд.

– Встань, – велел ему граф. Томас все еще стоял на коленях. – Ты англичанин?

– Да, милорд.

– Он грешник, – заявил кардинал, – и приговорен церковью. Он вне закона людского и подвластен только законам Божьим.

– Он англичанин, – подчеркнул граф, – как и я. А церковь не убивает! Она предает людей гражданским властям, а сейчас я здесь представляю эти власти! Я граф Уорик и не буду убивать англичанина ради церкви, пока мне не прикажет того архиепископ Кентерберийский.

– Но он отлучен от церкви!

Граф рассмеялся на это замечание.

– Два года назад, – сказал он, – ваши проклятые священники отлучили от церкви двух коров, гусеницу и жабу, все это в Уорике! Вы используете отлучение, как мать – березовый прут для воспитания ребенка. Вы его не получите, он мой, он англичанин.

– А теперь, – тихо добавил сир Реджинальд Кобэм по-английски, – нам пригодится каждый английский лучник, что сможем найти.

– Так почему вы здесь, – спросил граф кардинала и после обдуманно оскорбительной паузы добавил, – ваше преосвященство?

Лицо кардинала исказила злоба из-за того, что его лишили предвкушаемой мести, но он совладал с собой.

– Его святейшество Папа, – произнес он, – послал нас, чтобы молить вашего принца и короля Франции заключить мир.

Мы путешествуем под Божьей защитой и признаны посредниками вашим королем, принцем и церковью.

– Мир? – граф будто выплюнул это слово. – Вели узурпатору Иоанну передать французский трон законному владельцу, Эдуарду Английскому, тогда ты получишь свой мир.

– Его святейшество полагает, что уже достаточно убийств, – благочестиво заявил кардинал.

– А ты был готов добавить еще, – возразил граф. – Ты не достигнешь мира, убивая женщин в монастырской церкви, так что отправляйся! Ты найдешь принца там, – он указал на север. – Кто здесь аббат?

– Я, сир, – из тени апсиды выступил высокий лысый человек с длинной седой бородой.

– Мне нужно зерно, бобы, хлеб, вино, вяленая рыба, мне нужно всё, что смогли бы съесть и выпить люди и лошади.

– У нас очень мало запасов, – нервно произнес аббат.

– Тогда мы заберем то немногое, что у вас есть, – сказал граф, а потом опять взглянул на кардинала. – Вы еще здесь, ваше преосвященство, а я велел вам уйти. Так что отправляйтесь. Теперь монастырь в руках англичан.

– Вы не можете отдавать мне приказы, – заметил Бессьер.

– Я только что это сделал. И у меня больше лучников, больше мечей и больше людей, чем у вас. Так что уходите, пока я не вышел из себя и не вывел вас силой.

Кардинал поколебался, но потом решил, что благоразумие лучше неповиновения.

– Мы уйдем, – провозгласил он. Он сделал знак своим людям и спустился в неф. Томас сдвинулся с места, чтобы преградить путь Скалли, но шотландец исчез.

– Скалли, – сказал он. – Куда он делся?

Аббат махнул рукой в сторону арочного прохода за апсидой. Томас побежал в ту сторону, распахнул дверь, но снаружи не было ничего, кроме полоски залитых светом булыжников мостовой и внешней стены монастыря. Меч рыбака исчез.

Мерцающая луна скользила сквозь высокие облака и вместе с факелами давала достаточно света, чтобы увидеть, что двор позади церкви был пуст.

У Томаса зашевелились волосы на затылке от страха, что шотландец поджидал его, затаившись где-то в тени, и он вытащил меч. Длинный клинок со скрежетом вышел из ножен.

– Кем он был? – раздался голос, и Томас быстро повернулся, его сердце колотилось, и увидел, что этот вопрос задал окровавленный черный монах.

– Шотландцем, – объяснил Томас. Он вновь уставился в темноту. – Опасным шотландцем.

– У него Злоба, – уныло заметил монах.

Шум в кустах заставил Томаса повернуться, но это была просто кошка, спрыгнувшая с низко нависающих ветвей и побежавшая в сторону дальних строений.

– Кто ты? – спросил он монаха.

– Меня зовут брат Фердинанд, – ответил монах.

Томас рассмотрел его и увидел старика с кровоточащим обветренным лицом.

– Каким образом ты поранил нос и губу?

– Я отказался отвечать, где находится Злоба, – ответил монах.

– Так это они тебя ударили?

– Шотландец, по приказу кардинала. Потом аббат сказал им, где она спрятана.

– В гробнице?

– В гробнице, – подтвердил брат Фердинанд.

– Ты был в Мутуме, – обвиняюще произнес Томас.

– Лорд Мутуме был моим другом, – ответил монах, – он был добр ко мне.

– И лорд Мутуме был Планшаром, – сказал Томас, а семья Планшаров – еретики.

– Он не был еретиком, – с жаром заметил брат Фердинанд. – Может, он и был грешником, но кто из на не грешен? Он не был еретиком.

– Последний из Темных рыцарей? – спросил Томас.

– Говорят, один еще жив, – сказал монах и перекрестился.

– Жив, – подтвердил Томас, – и его имя Вексий.

– Вексийи были худшими из семи, – произнес брат Фердинанд. – Не знали ни жалости, ни сострадания и несли на себе проклятие Христа.

– Моего отца звали Вексий, – сказал Томас. – Он не пользовался этим именем, как и я, но я Вексий. Лорд Бог знает каких земель и граф чего-то там.

Брат Фердинанд нахмурился, взглянув на Томаса так, как будто тот был опасным зверем.

– Так кардинал прав? Ты еретик?

– Я не еретик, – яростно отозвался Томас, – просто человек, который перешел дорогу кардиналу Бессьеру, – он засунул меч обратно в ножны. Он только что услышал, как захлопнулись ворота и была задвинута щеколда, и понял, что кардинал и Скалли ушли. – Так расскажи мне о Злобе, – попросил он.

– Злоба – это меч Святого Петра, – сказал монах, – тот, что он использовал в Гефсиманских садах, чтобы защитить Господа нашего. Он отдал его Святому Жуньену, но Темные рыцари нашли меч и, когда их ересь выжгли с лица земли, и спрятали, чтобы их враги не могли его найти.

– Спрятали его здесь?

Брат Фердинанд покачал головой.

– Он был спрятан в могиле Планшара в Каркассоне. Сир Мутуме попросил меня найти его, чтобы он не достался англичанам.

– И ты принес его сюда?

– Сир был мертв, когда я вернулся из Каркассона, – объяснил монах, – и я не знал, куда еще его отнести. Я подумал, что безопаснее всего спрятать его здесь, – он пожал плечами. – Меч принадлежит этому месту.

– Он никогда не найдет здесь покой, – сказал Томас.

– Потому что больше не спрятан?

Томас кивнул.

– А ты хочешь именно этого? – с подозрением спросил брат Фердинанд. – Чтобы он нашел покой?

Томас бросил последний взгляд на монастырский двор и пошел обратно к аббатству.

– Я не Темный рыцарь, – сказал он. – Мои предки, может, и были катарами, но не я. Но я все равно исполняю их обязанности. Я должен убедиться, что их враги не смогут воспользоваться мечом.

– Как?

– Забрав его у ублюдка Скалли, конечно же, – объяснил Томас. Он вернулся в монастырскую церковь. Монахи ушли, а свечи догорали, но света осталось достаточно, чтобы рассмотреть полуоткрытый каменный гроб, стоящий на почетном месте у алтаря.

Там со скрещенными руками лежал Святой Жуньен, желто-коричневая кожа на его лице была плотно натянута на череп. Глазницы были пусты, а губы запали, обнажив пять желтых зубов.

Он был в рясе бенедиктинца, а в руках держал простой деревянный крест.

– Покойся с миром, – произнес над телом брат Фердинанд, дотронувшись до рук святого. – А как ты убедишься, что твои враги не смогут использовать Злобу? – спросил он Томаса.

– Сделав то, что хотел сделать ты, – ответил тот. – Я спрячу ее.

– Где?

– Там, где никто ее не найдет, конечно.

– Сир Томас, – позвал сир Реджинальд Кобэм из дальнего конца нефа, – ты идешь с нами!

Брат Фердинанд дотронулся до руки Томаса, задержав его.

– Ты обещаешь?

– Что тебе обещать?

– Что ты спрячешь ее?

– Клянусь Святым Жуньеном, – сказал Томас. Он повернулся и положил правую руку на лоб святого. Кожа под его пальцами была гладкая, как пергамент.

– Клянусь, что Злоба исчезнет навеки, – произнес он, – клянусь Святым Жуньеном, и пусть он попросит Бога обречь меня на вечные муки ада, если я нарушу это торжественное обещание.

Монах удовлетворенно кивнул.

– Тогда я помогу тебе.

– Молитвой?

Черный монах улыбнулся.

– Молитвой, – сказал он. – И если ты сдержишь клятву, моя задача выполнена. Я возвращусь в Мутуме. Это хорошее место, чтобы умереть, не хуже других, – от дотронулся до плеча Томаса. – Благословляю тебя.

– Сир Томас!

– Иду, сир Реджинальд!

Сир Реджинальд быстро повел Томаса вниз по ступеням аббатства на мощеную улицу, где стояли две повозки, нагруженные бобами, зерном, сыром и вяленой рыбой из монастырских запасов.

– Мы в арьергарде, – объяснил сир Реджинальд, – что ни черта не значит, потому что сейчас мы впереди армии принца. Но он на холме.

Он указал на север, где Томас различил очертания лесистого холма, чернеющего в бледном лунном свете.

– Французы где-то позади. Бог знает где, но недалеко.

– Мы будем с ними драться?

– Только Господь знает. Думаю, что принц предпочел бы подобраться поближе к Гаскони. У нас мало припасов. Если останемся здесь больше чем на пару дней, мы вытрясем из этой местности абсолютно все, но если продолжим двигаться на юг, французы могут нас обогнать. Они двигаются быстро.

Все это он произнес, шагая рядом с повозками, которые нагружали лучники.

– Но выбраться отсюда будет дьявольски трудной задачей. Они близко, а нам нужно перевезти повозки и вьючных лошадей через реку, чтобы ублюдки нас не атаковали. Посмотрим, что принесет утро. Это вино? Он задал вопрос лучнику, загружающему в телегу бочку.

– Да, сир Реджинальд!

– Сколько тут?

– Шесть бочек вроде этой.

– Держите свои загребущие ручонки подальше от них!

– Да, сир Реджинальд!

– Конечно, они не послушаются, – сказал сир Реджинальд Томасу, – но нам оно нужно для лошадей.

– Для лошадей?

– На холме нет воды, бедные животные мучаются от жажды. Вместо воды мы даем им вино. По утрам их шатает от похмелья, но мы деремся пешими, так что это не имеет значения, – внезапно он замолчал. – Боже, до чего же прелестная женщина.

Томас подумал, что он говорит о Бертийе, стоящей подле Женевьевы, но сир Реджинальд нахмурился. – Что случилось с ее глазом?

– Один из священников кардинала пытался ее ослепить.

– Боже ты мой! В церкви есть и такие злобные ублюдки. И его послали заключить мир?

– Думаю, Папа скорее предпочтет, чтобы принц сдался, – сказал Томас.

– Ха! Надеюсь, мы будем сражаться, – произнес он мрачно. – И думаю, что так и будет, думаю, они заставят нас сражаться, и думаю, что мы победим. Хочу посмотреть, как наши лучники кладут этих ублюдков.

И Томас вспомнил, как наконечник-шило ударил в кирасу Скалли. В Англии изготавливали сотни тысяч стрел, но были ли они сделаны хорошо? Он слишком часто видел, как они сминались. А сир Реджинальд считает, что будет битва.

А сталь в наконечниках была слабой.

Король не мог заснуть.

Он поужинал со старшим сыном, дофином, и с младшим, Филиппом, и они слушали менестрелей, поющих о древних битвах, полных славы, а король стал еще мрачнее, когда задумался о том, что ему предстоит.

Теперь, ожидая, пока он окажется один и у него будет время поразмышлять, он шел по обнесенному стенами фруктовому саду около прекрасного каменного дома, выделенного под его жилище.

Вокруг него по деревушке, названия которой он не знал, сияли в темноте костры его армии. Он слышал, как люди смеются или вскрикивают от радости, когда им выпадает хорошая карта или кости.

Он слышал, что Эдуард, принц Уэльский, был игроком, но во что принц играет сейчас? Сопутствует ли ему удача?

Король подошел к северной стене сада, где, встав на скамейку, мог различить красный отсвет костров англичан. Казалось, что они рассеяны по ночному небу, но ярчайшее сияние очерчивало высокий пологий холм.

Сколько там было человек? И были ли они там вообще? Возможно, они зажгли костры, чтобы убедить его, что встали лагерем, а сами ушли на юг, унося с собой награбленное.

А если они остались, стоит ли ему с ними драться? Это решение нужно было принять, а он не знал, что делать. Некоторые из лордов советовали ему избегать битвы, говоря, что английские лучники слишком смертоносны, а их латники слишком беспощадны, но другие были уверены, что этого принца-игрока можно легко победить.

Он что-то пробурчал себе под нос. Хотелось бы ему быть снова в Париже, где его будут развлекать музыканты и окружать танцоры, а вместо этого он был Бог знает где в своей собственной стране и не знал, что делать.

Он сел на скамью.

– Вина, ваше величество? – произнес из тени слуга.

– Спасибо, Люк, не нужно.

– Здесь лорд Дуглас, сир. Он желает поговорить с вами.

Король устало кивнул.

– Принеси фонарь, Люк.

– Вы поговорите с ним, сир?

– Поговорю, – ответил король, гадая, скажет ли шотландец что-нибудь новое. Он полагал, что нет. Дуглас будет побуждать его атаковать. Драться прямо сейчас.

Убить ублюдков. Атаковать. Перерезать их. Шотландец говорит одно и то же неделями. Он просто хочет битву. Хочет убивать англичан, и король поддерживал это желание, но его также преследовал страх неудачи.

И теперь Дуглас опять будет разглагольствовать об этом, и король Иоанн вздохнул. Дуглас его пугал, и хотя тот всегда был почтителен, король подозревал, что шотландец его презирает. Но у Дугласа нет такой ответственности.