Текст книги "Столетняя война (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 110 (всего у книги 123 страниц)

– Он кот, а ты его мышь. Раненая, – добавил командующий, глянув на Никову забинтованную руку. – Стрелять можешь?

– Как обычно, сэр Джон.

– Тогда будешь винтенаром. Это значит, что я удваиваю тебе жалованье.

– Мне?.. – Хук удивленно воззрился на командующего.

Не ответив, сэр Джон взглянул на латников, которые, тренируя удар, лупили мечами по деревьям. Упражняться и упражняться – вот что неустанно твердил сэр Джон, приводя в пример самого себя: он набивал по тысяче ударов ежедневно и требовал того же от других.

– Сильнее, Ральф, сильнее! – крикнул он кому-то и повернулся обратно к Хуку: – Тогда, при виде французов, ты задумывался, что делаешь?

– Нет.

– Потому я тебя и назначаю старшим. Мне нужны не те, кто размышляет, а те, кто идет и делает. Том Эвелголд теперь сентенар, возьмешь его прежний отряд. Я передаю приказы ему, он тебе, ты – своим лучникам. Если они не выполняют что надо – ты их наказываешь. Если опять не выполняют – я наказываю тебя.

– Слушаюсь, сэр Джон.

Изрезанное шрамами лицо командующего оживилось улыбкой.

– Ты умен, юный Хук. Более того, ты удачлив. – Сэр Джон указал на забинтованную руку лучника. Помолчав, он достал из кошеля тонкую серебряную цепь и вложил ее Нику в ладонь. – Знак твоей должности. А завтра ты идешь строить укрытие.

– Что за укрытие, сэр Джон?

– Адская работа, Хук. Сам увидишь.

Той ночью начался дождь, который пригнало с моря холодным западным ветром. Вначале мелкие капли зашуршали по английским палаткам, затем под порывами ветра затрепетали знамена на самодельных древках, и усилившийся дождь полил косыми струями, превращая землю в грязное месиво. Схлынувшие было воды запруженной реки вновь стали подниматься, затапливая помойные ямы у лагеря. Пушкари с проклятиями возводили навесы над орудиями, лучники подальше прятали тетиву, чтобы уберечь от дождя.

Сейчас Нику лук не требовался – ему предстояло сооружать укрытие, и, как предупреждал сэр Джон, работа была адская. Для нее не требовалось ни особых умений, ни даже простейшего навыка – ничего, кроме физической силы, – зато приходилось все время торчать на виду у французов вместе с их пушками, стрелометами, катапультами и арбалетами.

Укрытие – защитный настил, формой напоминающий носок башмака, – должно было ограждать солдат от вражеских снарядов во время рытья траншеи, поэтому его приходилось делать прочным, чтобы оно могло выдержать постоянный обстрел каменными ядрами.

Работой руководил седой валлиец Давидд-ап-Трехерн.

– Я родился в Понтигвайте, – заявил он лучникам, – а в Понтигвайте знают о строительстве столько, что вам, жалким англичанишкам, и не снилось!

По его приказу на место стройки привезли две телеги камней и грунта, чтобы прикрыть лучников от обстрела, но из-за дождя земля раскисла, и телеги прочно увязли в грязи.

– Надо копать, – сообщил валлиец довольным тоном человека, которому не придется махать лопатой самому. – О том, как копать, в Понтигвайте знают больше вашего, вонючие англичанишки!

– Еще бы, вырыть столько могил для убитых нами валлийцев! – заметил Уилл из Дейла.

– Мы хоронили ваших, англичанин! – радостно отозвался Давидд-ап-Трехерн.

Позже, беседуя с Хуком, валлиец с удовольствием сообщил, что участвовал в бунте против английского короля пятнадцать лет назад.

– Оуэн Глендаур! – с чувством воскликнул он. – Каков человек!

– И что с ним сталось?

– Он еще жив, парень! Наверняка жив! – Полыхавшее десять лет восстание Глендаура принесло юному Генриху, принцу Уэльскому, ставшему теперь королем Англии, неоценимый военный опыт. Бунт подавили, кое-кого из зачинщиков перед казнью провезли в тюремных дрогах через весь Лондон, однако схватить самого Оуэна Глендаура так и не удалось. – В Уэльсе есть чародеи, – склонившись к Хуку, доверительным шепотом поведал Давидд-ап-Трехерн, – они могут обратить человека в невидимку!

– Поглядеть бы, – с завистью вздохнул Ник.

– Да как же? На то он и невидимка, чтоб его не видеть! Окажись Оуэн Глендаур прямо перед тобой, ты его даже не заметишь. Так он и живет! Богатства у него несметные, женщин и яблок вдоволь, а чуть только за милю покажется англичанин – Оуэн Глендаур становится невидимым!

– А что валлиец-бунтовщик делает в английской армии?

– Всем хочется жить, парень. Лучше есть вражий хлеб, чем глядеть в пустую печку. Людей Глендаура здесь несколько дюжин, и за Генриха мы станем биться так же бесстрашно, как бились за Оуэна, – усмехнулся валлиец. – Люди Глендаура есть и во Франции, они будут сражаться против нас.

– Лучники?

– Благодарение Богу, нет. Лучникам теперь не до Франции, верно? Сюда перебрались те из знати, кто лишился земель на родине. Ты когда-нибудь сражался против лучников?

– Благодарение Богу, нет.

– Твое счастье, – мрачно кивнул Давидд-ап-Трехерн. – Валлийцев не так легко напугать, но когда Генриховы стрелки встретили нас под Шрусбери, с неба обрушилась сама смерть! Будто град, нескончаемый град из стальных жал, под которым гибли все вокруг. И воплей столько, будто кто-то истязает чаек на черном берегу… Нет ничего страшнее лучников.

– Я лучник.

– Ты теперь землекоп, парень, – ухмыльнулся Давидд-ап-Трехерн. – Так что иди копай.

Траншею, начатую от орудийного окопа, вели в сторону городской стены, и защитники Гарфлёра, разгадав намерение, поливали лучников арбалетными стрелами вперемешку с ядрами. Хотя французские катапульты старались угодить камнем в новый ров, снаряды часто летели мимо, поднимая вокруг грязные брызги. Когда траншею вырыли на тридцать шагов, Давидд-ап-Трехерн объявил, что доволен, и приказал копать яму – большую и квадратную, глубиной до самого мелового слоя. Грунт здесь пропускал воду, и, пока возводили парапет с трех сторон ямы (неприкрытой оставили заднюю стену, обращенную к английскому лагерю), пришлось изрядно потоптаться по грязной жиже. Бревна клали на землю по четыре в ряд, сверху настилали следующие слои, и вскоре парапет вырос до уровня, когда в яме можно было выпрямиться во весь рост незаметно для тех, кто наблюдал с городской стены.

– Сегодня сделаем крышу – и готово, – распорядился валлиец.

Крышу настилали ночью, чтобы не подставляться под арбалетные стрелы, однако французы догадались о происходящем и, стреляя вслепую сквозь дождливый мрак, умудрились ранить троих. До самого утра лучники накатывали длинные бревна поверх ямы, засыпали их толстым слоем грунта и мелового щебня и вновь покрывали сверху бревнами.

– А теперь пойдет настоящая работа, – объявил Давидд-ап-Трехерн. – Для того и понадобятся валлийцы.

– Настоящая работа? – переспросил Хук.

– Будем рыть шахту, парень. Глубокую.

Дождь прекратился к рассвету. Налетевший с запада промозглый ветер погнал тучи дальше во Францию, неохотно выглянуло солнце. Вражеские пушкари заваливали ядрами свежевыстроенное укрытие, однако снаряды лишь отскакивали от толстого бревенчатого парапета, не причиняя ему вреда.

Лучники спали, разбредясь по грубым хижинам, сооруженным из веток, грунта и папоротников. Проснувшись, Хук обнаружил, что Мелисанда чистит его кольчугу песком и уксусом.

– Rouille, – объяснила она.

– Ржавчина?

– Я так и сказала.

– Может, и мою почистишь, детка? – пробормотал Уилл из Дейла, выбираясь из-под веток.

– Сам сумеешь, Уильям, – ответила Мелисанда. – Правда, кольчугу Тома я тоже почистила.

– Умница, – похвалил ее Хук.

Томас Скарлет, со смертью брата утерявший всю веселость и проводивший дни в мрачных думах, вызывал у стрелков неизменное сочувствие.

– Он только и мечтает встретиться еще раз с твоим отцом, – шепнул Хук.

– Тогда Томасу не жить, – невесело покачала головой Мелисанда.

– Он тебя любит, – заметил Хук.

– Ты об отце?

– Он оставил тебя в живых. Позволил быть со мной.

– Тебя он тоже не убил, – добавила Мелисанда чуть ли не с обидой.

– Да.

Девушка помолчала, устремив серые глаза на Гарфлёр, почти неразличимый в окутавшем его пушечном дыму, как утес в морском тумане. Костер, у которого Хук поставил сушиться сапоги, трещал и искрил, ивовые ветви горели неохотно.

– Наверное, он любил мою мать, – задумчиво предположила Мелисанда.

– Правда?

– Она была красивая. И его любила. Говорила, что он прекрасен.

– Красив, – признал Хук.

– Прекрасен, – не уступила Мелисанда.

– Когда ты его увидела там, в лесу, тебе хотелось с ним уехать?

Девушка мотнула головой.

– Нет. Он злой ангел. И сидит у меня в голове, как у тебя тот святой. – Она взглянула на Хука. – Мне от него тяжело.

– Потому что ты о нем думаешь?

– Я всегда хотела, чтобы он меня любил, – жестко бросила Мелисанда и вновь принялась за кольчугу.

– Так же, как любил мать?

– Нет! – вскипела девушка и надолго замолчала. Потом, смягчившись, продолжила: – Жизнь тяжела, Ник, тебе ли не знать. Работа, вечная работа, думы только о том, где достать еды, и опять работа. А господин, любой господин, может все прекратить одним взмахом руки, и будешь жить без трудов, без забот, facile.

– Легко? – перевел Хук.

– Мне так этого хотелось…

– Скажи ему.

– Он прекрасен, но доброты в нем точно нет. Уж я-то знаю. И еще я тебя люблю. Je t'aime[80]80
  Я тебя люблю (фр.).


[Закрыть].– От последних слов, прозвучавших очень просто и серьезно, у Ника перехватило дыхание.

Мелисанда, морщась от усилий, продолжала чистить песком кольчугу, лучники таскали в лагерь дрова для костра.

– Ты знаешь про сэра Роберта Ноллза? – внезапно спросила девушка.

– Конечно, – кивнул Хук. – Любой стрелок слыхал о сэре Роберте, умершем не так давно.

– Он тоже из лучников.

– Да, он начинал как стрелок, – подтвердил Ник. Интересно, откуда Мелисанде знать о легендарном сэре Роберте…

– Он потом стал рыцарем. И командовал целым войском! А сэр Джон сделал тебя винтенаром.

– Винтенар – не рыцарь, – улыбнулся Хук.

– Сэр Роберт тоже был винтенаром! – горячо возразила Мелисанда. – А потом стал сентенаром, латником и в конце концов рыцарем! Так говорит Алиса. То, что ему удалось, может удаться и тебе!

От такой перспективы Хук удивленно застыл на месте.

– Мне? Стать латником? – только и выговорил он.

– Почему бы нет?

– Рождением не вышел.

– Сэр Роберт тоже.

– Такое случается, – неуверенно признал Хук.

О стрелках, ставших командующими и наживших немалое богатство, ходили многочисленные рассказы, и сэр Роберт был лишь одним из героев, пусть и самым известным. Наряду с ним лучники почитали еще Томаса из Хуктона, умершего владельцем многих тысяч акров земли.

– Такие случаи – редкость, – добавил Хук. – И на это нужны деньги.

– А что вам, мужчинам, приносит война, если не деньги? Все вокруг только и говорят, что о пленных и выкупах! – Мелисанда шутливо ткнула щеткой ему в грудь. – Возьми в плен моего отца и потребуй выкуп. Вот и будут деньги!

– Ты вправду этого хочешь?

– Да, – мстительно выпалила девушка. – Хочу!

Хук попробовал представить, каково быть богатым… получить выкуп больше, чем заработок за всю жизнь… От мечтаний его отвлек Джон Флетчер – лучник из старших, встретивший повышение Хука без особого удовольствия. Теперь он, бледный и трясущийся, несся к помойной канаве.

– Флетч заболел, – удивился Хук.

– Бедной Алисе тоже было плохо сегодня утром. – Мелисанда поморщилась от отвращения. – La diarrhée[81]81
  Понос (фр.).


[Закрыть].

Хуку не так уж хотелось выслушивать подробности, поэтому прибытие сэра Джона Корнуолла он счел своевременным.

– Выспались? – взревел рыцарь. – Живы? Дышите?

– Точно так, сэр Джон, – ответил Хук за всех лучников.

– Тогда к траншеям! К траншеям! Не век же тянуться этой проклятой осаде!

Хук влез в сырые сапоги и недочищенную кольчугу, надел шлем и налатник и двинулся к траншеям. Осада продолжалась.

Глава шестая

Укрытие содрогалось при каждом ударе каменного ядра о наклонную крышу. Бревна, частью расщепленные и побитые, успели ощетиниться застрявшими в них стрелами, однако ни разбить, ни даже ослабить щит вражеским снарядам было не под силу. Защищенные перекрытием из бревен и грунта, валлийские строители приступили к работе.

С востока, где стояли войска герцога Кларенса, к Гарфлёру тянули еще один подкоп. С обеих сторон ревели пушки и грохотали о городскую стену ядра, от баллист и требушетов летели в город камни, поднимая на узких улочках клубы дыма и пыли, и все это время рытье не останавливалось, подземные ходы подбирались все ближе к городскому валу. Восточные подкопы шли под городскую стену: в меловой породе предстояло вырыть просторные пещеры и укрепить их по краям бревнами, а потом в нужное время поджечь деревянные подпорки и обрушить пещеры вместе с участком вала. Западный же подкоп, начинавшийся под выстроенным лучниками деревянным укрытием, вел к бастиону у Лёрских ворот, уже изрядно побитому снарядами. Если барбакан разрушить до конца, то можно штурмовать брешь у ворот, не опасаясь обстрела с фланга. Поэтому теперь валлийцы копали, лучники охраняли бревенчатое укрытие, а город изнывал от тягот осады.

Барбакан – две низкие круглые башни, соединенные куртиной, – был выстроен горожанами из крупных дубовых бревен, вкопанных в землю и скрепленных железными обручами. Изнутри его укрепили утрамбованным грунтом и щебнем, снаружи отгородили от англичан рвом с водой. Часть бревен уже размочалило снарядами, и грунт высыпался наружу, наполовину перегородив канаву и образовав крутой откос перед барбаканом. Однако бастион не сдавался: на развалинах то и дело показывались арбалетчики и латники, с уцелевших бревенчатых стен свисали боевые знамена.

Каждую ночь, как только стихали английские пушки, защитники бастиона начинали латать повреждения, и каждое утро открывало глазам осаждающих новый частокол, который англичане заново начинали разрушать с той же настойчивостью. Остальные орудия били по городу.

Гарфлёр, впервые увиденный Хуком сразу после высадки, показался ему сказочным: теснились друг к другу крыши, над ними торчали церковные колокольни, от остального мира их ограждала белоснежная стена с башенками, сияющая под ярким августовским солнцем. Картина тогда напомнила Хуку нарисованный городок с церковной росписи в Суассоне, изображавшей святых Криспина и Криспиниана, которым он так усердно молился.

Теперь же нарисованный городок превратился в мешанину из камней, грязи, дыма и разбитых домов. Стена в основном сохранилась, с нее по-прежнему свисали знамена с гербами командующих, изображениями святых и воззваниями к Богу, однако восемь башен уже обрушились в ров, а в городском валу у Лёрских ворот зияла длинная брешь. От тяжелых снарядов, забрасываемых в город катапультами, обваливались дома и возгорались пожары, над осажденным городом вечно стелилась дымная завеса, церковные шпили падали на землю под беспорядочный лязг колоколов, а каменные снаряды и пушечные ядра все продолжали разбивать в прах уже разбитый город.

Гарнизон еще сопротивлялся. Всякое утро, ведя свой отряд к окопам у английских пушек, Хук видел плоды усилий французов: позади разбитого вала росла вторая стена, оседающий барбакан обрастал новыми бревнами. Английские герольды в ярких накидках, подъезжающие к городской стене с предложениями сдаться, каждый раз возвращались ни с чем.

– Они надеются, что их король приведет войско на подмогу, – в одно сентябрьское утро сказал Хуку отец Кристофер.

– Разве у французов король не помешанный?

– Еще какой помешанный! Думает, что сделан из стекла! – ухмыльнулся отец Кристофер, по обыкновению не жалея для лучников благословений и шуток. – Правда-правда: боится упасть, чтобы не рассыпаться осколками. А еще грызет ковры и жалуется на жизнь самой луне.

– Значит, никакое войско он сюда не приведет, – улыбнулся Ник.

– У помешанного короля есть сыновья, Хук. Вот уж кто жаждет крови и мечтает растереть в прах наши кости!

– Неужели рискнут?

– То известно одному Господу, Хук, а Он мне не скажет. Знаю лишь, что в Руане собирается армия.

– Это далеко?

– Видишь дорогу? – кивнул священник на отходящую от Лёрских ворот еле заметную полосу, которая казалась грязным шрамом на фоне побитой снарядами земли. – Если у холма свернуть вправо и идти дальше, то через полсотни миль увидишь крепкий мост и большой город. Это и есть Руан. Полсотни миль – для войска три дня пути.

– Пусть приходят, – пожал плечами Хук. – Перебьем и их.

– Перед Гастингсом король Гарольд говорил то же самое, – тихо отозвался отец Кристофер.

– А у Гарольда были лучники?

– Нет, вроде бы только латники.

– Вот видите! – улыбнулся Хук.

Священник, подняв голову, вгляделся в Гарфлёр.

– Пора бы уже взять город, – пробормотал он в задумчивости. – Слишком долго здесь торчим.

Проходивший мимо латник весело поздоровался с отцом Кристофером, и тот обернулся его благословить.

– Знаешь, кто он? – кивнул священник вслед спешащей фигуре.

Ник проводил взглядом удаляющегося латника в красно-белой накидке.

– Нет, святой отец, понятия не имею.

– Сын Джеффри Чосера, – гордо объявил священник.

– Кого?

– Ты не слыхал о Джеффри Чосере? Поэте?

– А, какой-то бездельник, – отмахнулся Ник и вдруг хлопнул священника по плечу, пригнув к земле. Через миг арбалетная стрела ударила в раскисшую стену траншеи там, где только что стоял отец Кристофер.

– Это Хорек, – объяснил Хук. – Вот уж кто не бездельничает!

– Хорек?

– Один выродок на барбакане. Рожей похож на хорька. Опять арбалет нацеливает.

– Застрелить его можешь?

– Будь он шагов на двадцать ближе…

Хук выглянул в щель между набитыми землей ивовыми корзинами, ограждавшими укрытие, и помахал рукой. С барбакана ему помахали в ответ.

– Даю ему знать, что еще жив, – объяснил Хук.

– Хорек, – задумчиво повторил отец Кристофер. – Ты слыхал, что Роб Хоркинс болен?

– И еще Флетч. И жена Дика Годвайна.

– Алиса? И она тоже?

– Говорят, ей совсем плохо.

– Из Роба Хоркинса дерьмо так и хлещет – водянистая жижа пополам с кровью.

– Помоги нам Господи, – покачал головой Хук. – У Флетча то же самое.

– Пойду-ка я читать молитвы, – без тени усмешки сказал отец Кристофер. – Нельзя, чтобы людей косила болезнь. Ты-то сам здоров?

– Здоров.

– Благодарение Богу. А как рука?

– Временами ноет, – признался Ник, показав правую ладонь, которую Мелисанда забинтовала, смазав рану медом.

– Ноет – хороший признак. – Священник, наклонившись, понюхал повязку. – И пахнет хорошо. Ну то есть воняет, как мы все, – грязью, потом и дерьмом, зато, главное, не пахнет гнилью. А как моча? Мутная? Темная? Бесцветная?

– Обычная, святой отец.

– Прекрасно, Хук! Уж тебя-то надо беречь!

Ник удивился, однако священник, видимо, и не думал шутить. Да и сам Ник понимал, что обязанности винтенара он исполняет как надо. Поначалу он опасался ответственности и ожидал, что лучники постарше откажутся выполнять его приказы, однако недовольные его назначением, если такие и были, никак не выказывали обид и безропотно ему подчинялись. Серебряную цепь он носил с гордостью.

Вновь настала жара, обратив грязь в засохшую корку, которая под ногой рассыпалась в пыль. Рассыпался на глазах и Гарфлёр, и все же гарнизон пока не сложил оружия. Раза четыре в день к лучникам, по-прежнему не вылезающим из траншей, наведывался король с небольшой свитой и подолгу смотрел на городскую стену. Он уже не заговаривал со стрелками, как при начале осады, и каждый раз при появлении Генриха лучники старались отойти подальше. По его изможденному тонкогубому лицу было ясно, что он не очень-то надеется на успешный прорыв через внутренние стены. При атаке войско, перебирающееся через остатки сожженных домов, неминуемо обстреляют из арбалетов с барбакана, затем придется пересекать широкий городской ров и лезть через разрушенную пушками стену. И все это время арбалетчики будут сыпать стрелами с флангов, а за остатками стены англичане наткнутся на внутреннюю стену, сооруженную из корзин с землей, толстых брусьев и камней, вывороченных из разбитых городских зданий.

– Надо обрушить еще участок стены, – расслышал Хук слова короля. – И сразу штурмовать получившуюся брешь.

– Нельзя, государь, – хмуро возразил сэр Джон Корнуолл. – Сухих мест больше нет.

Река, поднявшаяся с наводнением, схлынула лишь частично, и земля вокруг Гарфлёра лежала затопленной. Сухими оставались лишь два участка, где англичане вели к городу подземные ходы.

– Значит, покончить с барбаканом, – настаивал король, – и ворота, что за ним, разнести в щепки!

Обратив мрачное длинноносое лицо к непокорному барбакану, Генрих вдруг вспомнил о стрелках и латниках, встревоженно его слушающих, и возвысил голос:

– Господь привел нас в дальнюю землю не для того, чтоб мы терпели поражение! Гарфлёр долго не продержится! Мы победим, тогда найдется пива и доброй еды на всех! Город будет наш!

Днями напролет из подкопа таскали наружу мел и грунт, а свод внутри подпирали бревнами длиной в лучное цевье. В начале сентября английские пушки по-прежнему обстреливали врага, заполняя окопы дымом, а воздух – нескончаемым грохотом.

– Как твои уши? – вместо приветствия бросил Хуку сэр Джон как-то утром.

– Уши, сэр Джон?

– Ну да, такие странные штуковины по бокам головы.

– С ними все в порядке, сэр Джон.

– Тогда пойдем со мной.

Командующий, чьи дорогие доспехи и налатник покрывала пыль, повел Хука по траншее к входу в подкоп, начинавшийся под укрытием. Первые шагов пятнадцать шахта резко шла вниз, а затем выравнивалась в пологий туннель высотой с лучное цевье и шириной в два шага. Тростниковые свечи, которые крепились на поддерживающих свод бревнах, горели все более тускло по мере того, как Хук вслед за сэром Джоном продвигался вглубь. Чуть не на каждом шагу приходилось останавливаться и вжиматься в стену, пропуская очередного рабочего, вытаскивающего наружу корзину вырубленной меловой породы. В воздухе висела пыль, под ногами хлюпала меловая жижа.

– Отдохните-ка пока, ребята, – распорядился сэр Джон, дойдя до тупика. – Молчите и не двигайтесь.

Двое рабочих, которые киркой рубили мел при свете роговых светильников, свисавших с дальнего бруса, с облегчением отложили инструменты и сели на пол. Давидд-ап-Трехерн, руководивший работой, приветственно кивнул Хуку и посторонился. Сэр Джон припал к стене и жестом велел Нику присесть на корточки.

– Слушай, – шепнул он.

Хук прислушался. Кто-то из рабочих кашлянул, сэр Джон велел ему не шуметь.

Бродя по обширным лесам лорда Слейтона, спускающимся к реке от господских пастбищ, Хук частенько останавливался и замирал, прислушиваясь к звукам леса – оленьим шагам, хрюканью кабана, перестуку дятла, шелесту ветра в листьях, – и малейшее нарушение стройности становилось ему сигналом, знаком того, что в заросли проник кто-то чужой. Теперь он точно так же вслушивался в шорохи туннеля, стараясь не замечать дыхания полудюжины человек рядом, отогнав мысли и настроившись на тишину – так, чтобы уловить любой лишний звук. Шли минуты.

– У меня все время звенит в ушах, – прошептал сэр Джон. – Наверное, от ударов мечом по шлему, и…

Хук нетерпеливо вскинул руку, не задумываясь о том, что осмеливается приказывать рыцарю ордена Подвязки. Сэр Джон, впрочем, повиновался, и Хук продолжал слушать. Вскоре он понял, что звуки повторяются.

– Кто-то копает.

– Вот же выродки, – шепнул командующий. – Точно?

Теперь Хук удивлялся, что никто другой не слышит ритмичного стука киркой по залежам мела. Французы явно вели подкоп в сторону английского лагеря, надеясь помешать англичанам прежде, чем те доберутся до цели.

– Может, туннелей даже два, – заметил Хук.

Звуки казались неравномерными, словно пересекались сразу два разных ритма.

– Я так и подозревал, – подтвердил Давидд-ап-Трехерн. – Лишь боялся ошибиться. Под землей часто слышишь то, чего нет…

– Нет, каковы мерзавцы эти французы, а? – мстительно прошипел сэр Джон и взглянул на валлийца. – Далеко еще копать?

– Двадцать шагов, сэр Джон, пару дней. И еще два дня – вырыть камеру. И день на то, чтобы заполнить ее горючим материалом.

– Они пока далеко. Может, на нас не наткнутся? – предположил командующий.

– Французы будут прислушиваться, как и мы, сэр Джон. Чем ближе подойдут – тем легче услышат.

– Мерзкие вонючие холощеные выродки, – шепотом выругался сэр Джон. – Я все равно ничего не слышу.

– Копают, – заверил его Хук, по-прежнему не повышая голоса в душной полутьме, еле оживляемой неверным светом тростниковых светильников.

Кто-то из рабочих заговорил по-валлийски. Давидд-ап-Трехерн, жестом велев ему замолчать, обратился к командующему:

– Он беспокоится: вдруг французы ворвутся в туннель, что тогда?

– Сделайте здесь камеру, – велел сэр Джон. – Большую, чтобы вместить шестерых-семерых. Поставим в караул латников и стрелков. А сами держите наготове оружие и пока продолжайте копать. Барбакан надо уничтожить.

Подкоп к непокорному бастиону вели так, чтобы северная башня, падая, обрушилась в ров, заполненный водой: если прямо под башней сделать пещеру и подпереть свод бревнами, то при пожаре обрушится и потолок пещеры, и вместе с ним башня.

– Молодцы, ребята! – напоследок похвалил сэр Джон валлийцев, похлопывая их по плечам. – Бог вам в помощь.

Командующий кивнул Хуку, и они вдвоем стали выбираться наружу.

– Хотелось бы надеяться, что Он нам помогает, – проворчал про себя сэр Джон и вдруг, остановившись, хмуро оглядел вход в туннель. – Поставим здесь часовых.

– В укрытии?

– Если французы прорвутся в туннель, они полезут наружу толпой, как крысы на готовое угощение. Надо выстроить стену и поставить к ней лучников.

Хук поглядел на двоих рабочих, которые тащили в туннель бревенчатые подпорки.

– Стена замедлит работу, сэр Джон.

– А то я не знаю! – бросил командующий и вновь оглядел туннель. – Пора заканчивать осаду. Сколько можно! Болезнь косит людей, из этих гнилых мест надо уходить!

– Бочки? – предложил Хук.

– Бочки? – рявкнул сэр Джон.

– Наполнить три-четыре бочки землей и камнями, – терпеливо объяснил Хук. – Если французы прорвутся в туннель – вкатить бочки и поставить стоймя у выхода. Тогда полдюжины лучников удержат тут кого угодно.

Сэр Джон помолчал несколько мгновений, затем кивнул:

– Твоя мать знала, что делала, когда ложилась под твоего отца. Проследи, чтоб бочки были в укрытии еще до заката.

Бочки стояли на месте уже к сумеркам. Ожидая, когда можно будет уйти на покой, Хук прохаживался по траншее рядом с укрытием и поглядывал на побитые городские стены – алые в лучах закатного солнца, садящегося за безлесые холмы. Позади, в английском лагере, кто-то жалобно выпевал на флейте одну и ту же фразу, словно разучивая новую мелодию. Хуку, уставшему за день, хотелось только есть и спать, и когда рядом с ним у парапета остановился латник, Хук на него едва взглянул, заметив лишь кожаную куртку и плотно сидящий шлем, затеняющий лицо, да сапоги из хорошей кожи. На плечах у латника лежала золотая цепь – знак того, что он не из рядовых.

– Что там? Дохлый пес? – кивнул латник на середину поля между французским барбаканом и ближним к городу английским рвом, где валялась косматая тушка, к которой уже слетелись трое воронов.

– Их убивают французы, – ответил Хук. – Если собака выскочит на поле, ее подстреливают из арбалета. А потом ночью забирают.

– Собаку?

– Для французов это еда, – коротко пояснил Хук. – Свежее мясо.

– Вот оно что. – Латник следил взглядом за воронами. – Никогда не ел собак.

– Мясо как у зайца, только жестче. – Взглянув на латника, Хук наконец заметил глубокий шрам у длинного носа и поспешил опуститься на одно колено, торопливо добавив: – Государь…

– Встань, встань, – поморщился король.

Генрих не отводил глаз от барбакана, который теперь выглядел лишь беспорядочной кучей земли, возвышающейся над частоколом разбитых бревен.

– Барбакан надо взять, – пробормотал король, обращаясь к самому себе.

Хук теперь напряженно оглядывал бастион, стараясь не упустить из виду даже мельчайшее движение, которое выдало бы арбалетчика. Впрочем, к закату французы притихли, как обычно в последнее время, пушки и катапульты стояли без движения, и королю вряд ли что-то грозило.

– Помню, как в первый день осады звонили все церковные колокола, – произнес Генрих задумчиво, словно пытался разрешить загадку. – Я подумал тогда, что Гарфлёр заявляет о неповиновении, а потом оказалось, что в городе хоронят павших. Теперь колокола молчат.

– Слишком много убитых, государь, – неловко поддержал разговор Хук. В присутствии короля мысли почему-то путались. – А может, колоколов больше нет.

– Нужно скорее заканчивать осаду, – твердо произнес Генрих, отступая от парапета. – Твой святой по-прежнему с тобой разговаривает?

Король его не забыл!.. Хук от изумления не вымолвил ни слова, лишь кивнул.

– Хорошо. Если Господь за нас, мы непобедимы. Запомни! – Генрих улыбнулся краем губ. – Значит, мы их одолеем!

Последние слова король произнес тихо, словно самому себе, и тут же, повернувшись, пошел вдоль траншеи к укрытию, где его ждала стража.

Хук отправился спать.

* * *

На следующее утро от пушечного выстрела задрожала земля.

В дальнем конце подземного хода – куда сэр Джон вновь привел Хука послушать, близко ли подобрались французы, – содрогнулся грунт и замигали неверные огоньки тростниковых свечей. Сжавшись в полутьме, все напряженно слушали. Кто-то из рабочих закашлялся, и Хук замер, пережидая гулкое эхо, чтобы вновь припасть ухом к земле.

Загрохотал второй выстрел, вновь заметались языки свечей, в жижу под ногами посыпались комья грунта и меловая пыль. Вслед пушечному рокоту раздался странный гул и треск, словно дубовые бревна, подпирающие свод, прогибались под весом давящей на них земли.

– Хук, что там? – окликнул лучника сэр Джон.

До слуха Ника донесся едва слышный скрежет – настолько тихий, что Хук даже засомневался, не мерещится ли ему, – однако затем что-то приглушенно треснуло, и наступила тишина, которую через миг нарушил тот же скрежет – на этот раз ясно различимый. Под беспокойными взглядами рабочих Хук шагнул к дальнему концу туннеля и прижал ухо к меловой стене.

Скрежет.

Хук взглянул на Давидда-ап-Трехерна.

– Как вы сейчас работаете?

– Как обычно, – ответил озадаченный валлиец.

– Покажите.

Валлиец, подхватив кирку, подошел к стене и, вместо того чтобы размахнуться и рубануть острой лопастью по толще мягкой породы, провел киркой по узкой трещине, углубляя разлом, а затем вставил лопасть в образовавшуюся щель и попытался, действуя киркой как рычагом, выломать кусок покрупнее. Однако разлом оказался неглубоким, и мастер вновь принялся царапать породу острым краем кирки, расширяя щель. Он работал тихо, чтобы не спугнуть французов – ведь туннель подошел уже к самым стенам города, – и Хук понял, что доносящийся издалека звук был точно таким же. Французы, роющие встречный туннель, тоже старались не шуметь.

– Они близко, – сказал Хук.

– Cymorth ni, O Arglwydd[82]82
  Помоги нам, о Господи (валлийск.).


[Закрыть],– пробормотал рабочий-валлиец и перекрестился.

– Насколько близко? – требовательно спросил сэр Джон, оставив без внимания молитву о Божьей помощи.