Текст книги "Столетняя война (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 123 страниц)

* * *

Когда спутники приближались к Эвеку, прозвучал одинокий раскат грома. Собственно говоря, далеко ли усадьба, они не знали, но поскольку местность, по которой они теперь ехали, носила все следы разорения, было нетрудно заключить, что это владения мессира Гийома.

Робби, заслышав грохот, был озадачен, ибо небо у них над головой оказалось ясным, хотя к югу и собирались темные тучи.

– Слишком холодно для грозы, – сказал он.

– Может быть, во Франции такое бывает?

Они съехали с дороги и поскакали по фермерской тропе, которая, попетляв по лесам, сошла на нет рядом с каким-то недавно сожженным, еще слегка дымившимся строением. Жечь такие халупы не имело смысла, и Томас сомневался, чтобы приказ об этом был отдан самим графом, но упрямство мессира Гийома донельзя обозлило осаждавших, что делало поджоги и грабежи неизбежными. Томас и сам так поступал в Бретани. Ему не раз доводилось слышать истошные крики людей, чьи дома были обречены на сожжение, а потом подносить факел к кровле. Они на войне. Шотландцы поступали так с англичанами, англичане – с шотландцами, а здесь граф де Кутанс обошелся так со своим собственным вассалом.

Громыхнуло во второй раз, и, едва раскат смолк, Томас увидел на востоке завесу дыма. Он указал в ту сторону, и Робби, мигом признавший этот чад и сообразивший, что нужно соблюдать тишину, понимающе кивнул. Они оставили своих лошадей в зарослях орешника, а сами поднялись на длинный лесистый холм. Садившееся позади них солнце отбрасывало на мертвую листву длинные тени. Красноголовый дятел с белыми полосками на крыльях кружил над головами юношей, когда они взобрались на гребень, чтобы взглянуть на лежавшую внизу деревню и усадьбу.

Поскольку Томас никогда прежде не видел манора мессира Гийома, он представлял себе его чем-то вроде дома сэра Джайлза Марриотта – просторного строения под соломенной крышей, с большим холлом посередине, несколькими помещениями за перегородками, да парой кособоких, тоже с соломенной кровлей пристроек. Однако оказалось, что Эвек гораздо больше походил на маленький замок. На ближайшем к Томасу углу даже имелась башня – квадратная и не очень высокая, но самая настоящая зубчатая башня, над которой реяло знамя с тремя ястребами. Явное свидетельство того, что мессир Гийом пока не побежден.

Этому, надо полагать, немало способствовал окружавший манор широкий, подернутый ряской ров. Высокие стены, поднимавшиеся от самой воды, прорезали узкие, как бойницы, оконца. Крытая соломой крыша спускалась к маленькому внутреннему дворику. Должно быть, осаждающим, палатки и землянки которых находились в деревушке к северу от манора, удалось поджечь кровлю зажигательными стрелами, но немногочисленные воины мессира Гийома справились с пожаром, так что солома почернела или прогорела лишь на отдельных участках. Никого из этих защитников сейчас не было видно. Единственным заметным ущербом, нанесенным манору, были несколько выбоин на каменной кладке башни. Казалось, будто в этом месте ее слегка изгрыз какой-то исполинский зверь. Надо полагать, то были следы разрушительного действия упоминавшейся отцом Паскалем машины, но, похоже, огромный арбалет снова вышел из строя и уже не подлежал восстановлению. Во всяком случае, сейчас эта разобранная на части штуковина лежала на открытой площадке, рядом с крохотной каменной церквушкой. Похоже, она не успела причинить серьезного ущерба, однако можно было предположить, что с восточной, не видимой отсюда стороны, здание пострадало больше. С того конца должны были находиться ворота, и Томас предположил, что основные осадные действия ведутся именно там.

Осаждающих они заметили десятка два от силы, причем большинство этих вояк просто сидели возле крестьянских хижин, не предпринимая ничего даже отдаленно напоминавшего боевые действия. С полудюжины из них собрались на церковном дворе вокруг чего-то, издали походившего на небольшой стол. Никто из графского воинства не подходил к манору ближе чем на сто пятьдесят шагов, из чего можно было заключить, что защитники приучили осаждающих держаться на почтительном расстоянии, подстрелив нескольких из арбалета. Сама деревушка оказалась маленькой, не больше Мэпперли, и в ней тоже имелась водяная мельница. К югу от хижин друзья увидели около дюжины палаток и вдвое больше землянок. Прикинув, сколько народу может разместиться в крестьянских лачугах, палатках и землянках, Томас решил, что в распоряжении графа должно быть человек сто тридцать.

– Что будем делать? – спросил Робби.

– Пока ничего. Просто понаблюдаем.

Это оказалось чертовски скучным занятием, потому как наблюдать было не за чем. Разве что за женщинами, таскавшими воду, готовившими на кострах пищу или собиравшими развешанную на кустах по краям поля для просушки одежду.

Знамя графа де Кутанса – белое полотнище с голубыми цветами и черным свирепым вепрем – реяло на шесте над самым большим домом в деревне. Над соломенными кровлями других лачуг свешивались с флагштоков еще шесть штандартов, свидетельствовавших о том, что граф был не единственным благородным сеньором, решившим принять участие в этом грабительском походе. Полдюжины оруженосцев или пажей упражнялись на лугу позади лагеря с боевыми скакунами, но в подавляющем большинстве осаждавшее Эвек воинство бездельничало, пребывая в ожидании. Осада – занятие утомительное. Томас невольно вспомнил вынужденное безделье под стенами Ла-Рош-Дерьена, хотя там изматывающая тоска частенько сменялась кровавым кошмаром очередного штурма. Штурмовать стены Эвека здесь не позволял ров, и осаждающим оставалось только ждать, когда голод вынудит гарнизон или сдаться, или сделать вылазку. Если, конечно, не удастся спровоцировать осажденных, сжигая крестьянские дома. А может быть, люди графа ждали, когда подвезут подходящий по длине кусок высушенного дерева, чтобы починить сломанный рычаг баллисты. И в тот самый момент, когда Томас, казалось, увидел вполне достаточно, группа людей, толпившихся вокруг, как он думал, низенького стола рядом с живой изгородью, вдруг разом припустила к церкви.

– Во имя Господне, что это за штуковина? – спросил Робби.

Тут только Томас понял: то, что он принял за стол, было на самом деле огромной трубой, закрепленной на тяжелой деревянной раме.

– Это пушка, – с нескрываемой тревогой в голосе сказал он.

И в это мгновение пушка выстрелила. Металлическая труба и огромная деревянная станина исчезли во вспучившейся туче грязного порохового дыма. Краешком глаза Томас приметил, как от стены манора откололся кусок камня. Тучи птиц взлетели с живых изгородей, кровель и деревьев, когда оглушительный грохот орудия прокатился вверх по склону холма. Именно эти звуки, звуки выстрелов, они ранее и приняли за небесный гром. Граф де Кутанс ухитрился раздобыть пушку и теперь пытался разбить стену манора ядрами. Прошлым летом англичане пустили в ход пушки в Кане, хотя все их орудия, вместе взятые, даже при том, что стреляли из них лучшие итальянские пушкари, не причинили тамошнему замку серьезного ущерба. Когда дым над лагерем рассеялся, Томас увидел, что и манору орудийный обстрел особо не повредил. Шум казался куда более грозным, чем снаряд, однако существовала опасность того, что если графские пушкари будут бомбардировать башню достаточно долго, кладка не выдержит и камни осыплются в ров. Таким образом, осажденные лишатся защиты, а осаждающие получат из рухнувших стен что-то вроде моста, по которому можно перебраться в Эвек.

Какой-то человек выкатил из церкви небольшой бочонок, но другой махнул рукой, и бочонок укатили назад. «Не иначе как они устроили в церкви пороховой склад, – подумал Томас, – а бочонок им больше пока не нужен, потому что на сегодня обстрел закончен и заряжать пушку до утра не будут».

Это наводило юношу на одну мысль, но он отбросил ее, решив не забивать себе голову глупостями.

– Ну что, понравилось? – спросил он Робби.

– Я никогда раньше не видел пушки, – признался шотландец, глядя на металлическую трубу в явном ожидании очередного выстрела.

Томас, однако, знал, что сегодня вечером этого, скорее всего, уже не произойдет. Зарядка пушки требует длительного времени, ибо, после того как в нее заложат черный порох и закатят ядро, орудие необходимо запечатать влажной глиной, которая не позволит пороховым газам распространяться по другим направлениям и вытолкнет ядро. Но перед тем как стрелять, глину необходимо высушить, а стало быть, маловероятно, что сегодня будет произведен хотя бы еще один выстрел.

– Судя по всему, хлопот от этой пушки больше, чем пользы, – буркнул Робби, выслушав объяснения Томаса. – Думаешь, больше они сегодня палить не станут?

– Они подождут до утра.

– Тогда я увидел достаточно, – решил Робби.

Они поползли назад между буковыми стволами, пока не перевалили через кряж, где спустились к лошадям, отвязали их и поехали прочь, в сгущавшуюся тьму. С неба светил яркий, высокий и холодный месяц, а ночь выдалась такой морозной, что друзья, укрывшись в глубоком ущелье, настелив сверху ветвей и покрыв их дерном, рискнули развести костер. Огонь просвечивал через дыры в крыше, бросая на каменные стены красные отблески, но Томас сомневался, чтобы кому-либо из осаждавших пришло в голову патрулировать леса в темноте. Никто по доброй воле не отправится в глубь леса ночью, ибо в ночной чаще властвуют дикие звери, а также призраки и чудовища. Томас вспомнил, как прошлым летом путешествовал с Жанеттой, тогда они провели в лесу не одну ночь. Это было счастливое время, и воспоминание о нем пробудило в юноше жалость к себе, смешанную, как всегда, с чувством вины перед Элеонорой.

Он подержал руки над маленьким костром и спросил Робби:

– А водятся еще в Шотландии зеленые человечки?

– В лесах, ты имеешь в виду? Водятся гоблины. Мелкие твари, но злобные. – Робби перекрестился и, на тот случай, если этого недостаточно, наклонился и коснулся железной рукояти дядюшкиного меча.

Томас задумался о гоблинах и других существах, которые таятся в ночных лесах. Интересно, где сегодня ночью опаснее: здесь, в чаще, или там, в Эвеке?

– А ты заметил, – обратился он к Робби, – что никто в лагере де Кутанса, похоже, не обеспокоен тем, что те четыре всадника не вернулись? Мы ведь не видели, чтобы кто-то отправился на их поиски, верно?

Робби подумал, потом пожал плечами.

– Может быть, те всадники были из другого лагеря?

– Из этого, – произнес Томас с показной уверенностью. Он почувствовал внезапный укол вины, ибо ему пришло в голову, что эти всадники могли вообще не иметь никакого отношения к Эвеку. Хотя у них с Робби было оправдание: французы сами затеяли стычку. – Они наверняка из Эвека, и к этому времени их, надо думать, уже хватились.

– И что?

– А то: усилит ли граф на эту ночь караулы?

Робби пожал плечами.

– Да нам-то что до этого?

– Ну как же, мне ведь необходимо дать знать мессиру Гийому о своем прибытии. И по-моему, лучший способ это сделать – поднять большой шум.

– Можно написать письмо, – предложил Робби, – и обернуть его вокруг стрелы.

Томас уставился на друга.

– У меня нет пергамента, – терпеливо сказал он, – и чернил тоже, да и вообще, ты когда-нибудь пробовал выпустить стрелу, обернутую в пергамент? Скорее всего, она полетит, как опавший лист с дерева. Мне пришлось бы встать у самого рва, а еще лучше – залезть в него.

Дуглас пожал плечами:

– Ну и что ты предлагаешь?

– Поднимем шум. Заявим о себе. – Томас помолчал и со вздохом добавил: – Боюсь, если мы ничего не предпримем, эта чертова пушка в конце концов разрушит башню.

– Пушка, говоришь? – Робби внимательно посмотрел на Томаса. – Боже милостивый, – пробормотал он, подумав об ожидавших их трудностях. – Что, прямо сегодня? Нынешней ночью?

– Боюсь, лучшей возможности у нас не будет. Когда граф узнает, что мы здесь, он удвоит караулы, но сегодня, готов биться об заклад, его часовые будут спокойно дрыхнуть.

– Ага, – подтвердил Робби, – причем, ежели у них есть хоть чуточку соображения, потеплее закутавшись. – Он нахмурился. – Но эта пушка, она же здоровенная и вся из металла. Как, черт возьми, ты собираешься ее сломать?

– В церкви есть черный порох, – сказал Томас.

– Хочешь поджечь его? Чем?

– И в деревне, и близ нее горит множество костров, – отозвался Хуктон.

При мысли о том, что будет, если их поймают враги, юноше стало малость не по себе, но что толку заранее портить себе настроение? Если уж пытаться вывести пушку из строя, удар необходимо нанести до того, как граф де Кутанс узнает, что у него появился противник и за стенами манора. Лучшей возможности, чем сегодня ночью, для этого не представится.

– Тебе не обязательно идти, – сказал Томас Робби, – ведь в маноре нет твоих друзей.

– Придержи язык, – презрительно буркнул Робби, но снова нахмурился. – А потом-то что?

– Потом? – задумался Томас. – Это будет зависеть от мессира Гийома. Если он не дождется ответа от короля, тогда ему придется искать способ вырваться из вражеского кольца. Вот что, он должен знать, что мы здесь.

– Зачем?

– На тот случай, если ему потребуется наша помощь. Сэр Гийом ведь посылал за нами, верно? Во всяком случае, за мной. Так что наше дело поднимать шум и чинить де Кутансу всевозможные помехи. Мы зададим ему жару!

– Мы вдвоем?

– Ты да я, – сказал Томас, внезапно осознав, что Робби стал ему настоящим другом. – Думаю, что мы с тобой сумеем доставить графу неприятности, – добавил он с улыбкой. – И начнутся эти неприятности с сегодняшней ночи. Да, именно в эту морозную лунную ночь, мы наколдуем неприятелю первый ночной кошмар.

* * *

В путь друзья двинулись пешком, и хотя месяц светил ярко, под деревьями царил мрак, так что Томас поневоле думал о гоблинах, демонах и прочей нечисти, населяющей леса Нормандии. Жанетта рассказывала ему, что в Бретани водятся нэны и горики[20]20
  Нэны и горики – злые духи, населявшие некогда Бретань (их изгнал св. Ренан).


[Закрыть], тогда как в Дорсете в зарослях позади Липпского холма обитает Зеленый Человек, а души утопленников, если верить рыбацким байкам, порой выходят на берег и со стонами взывают к оставшимся дома женам. В канун Дня Всех Святых дьявол и мертвецы танцуют в Мэйденском замке, а в остальные ночи кружат возле деревни, причем некоторые бесы поднимаются на холм и даже залезают на церковную колокольню. Вот почему никто не выходит из дома по ночам без куска железа, веточки омелы или, на самый худой конец, без тряпицы, омоченной в святой воде. Отец Томаса терпеть не мог эти предрассудки, но когда его прихожане протягивали за облатками руки с повязанными на запястье оберегами, он не отказывал им в причастии.

И у Томаса тоже были свои приметы. Он всегда брал лук только левой рукой, а если ему предстояло выпустить стрелу с помощью новой тетивы, ею следовало сперва трижды постучать о лук – один раз за Отца, второй – за Сына и третий – за Святого Духа. Еще Томас не надевал белых одежд и начинал идти с левой ноги. Долгое время он носил на шее собачью лапу, но потом выбросил его, убедившись, что от него одни неприятности, хотя теперь, после смерти Элеоноры, и призадумался, не было ли это ошибкой. Стоило юноше вспомнить Элеонору, как мысли тут же его уводили в более давнее прошлое, к более порочной красоте Жанетты. Помнит ли она о нем?

Томас попытался избавиться от этой мысли, ибо подобные воспоминания способны накликать беду, а потому, проходя мимо дерева, постучал по стволу.

Молодой англичанин высматривал красные отблески затухающего лагерного костра: это сказало бы ему, что они находятся поблизости от Эвека, но пока видел лишь серебро запутавшейся в высоких ветвях луны. Нэны, горики – какие они? Жанетта никогда не расписывала их подробно, просто сказала, что это духи, которые населяют ее страну. Наверняка в Нормандии тоже есть подобная нечисть. А может быть, здесь водятся ведьмы? Томас опять постучал по дереву. Его мать твердо верила в ведьм, а отец объяснял сыну, что, если заблудишься, следует прочитать «Отче наш». Сам священник верил в то, что ведьмы охотятся за потерявшимися детьми, а позже, гораздо позже, рассказал Томасу, что ведьмы вызывают дьявола, читая «Отче наш» наоборот. Томас с мальчишеской дерзостью попытался тогда повторить это заклинание, хотя, по правде говоря, так и не осмелился прочесть молитву полностью, от начала до конца. Точнее, от конца до начала. Однако навык сохранился... «Olam a son arebil des» – так начиналась молитва «Отче наш» наоборот, разумеется, на церковной латыни, и Хуктону до сих пор удавалось выговорить всю эту тарабарщину, включая такие словечки, как «temptationem» и «supersubstantialem». Разумеется, не полностью: а вдруг стоит ее договорить, и в клубах дыма, с запахом серы, полыхая пламенем очей, явится на черных крыл ах ночи сам дьявол.

– Что ты там бормочешь? – спросил Робби.

– Пытаюсь произнести supersubstantialem задом наперед, – сказал Томас.

Шотландец хихикнул.

– Ну и странный ты малый, Томас.

– Melait nats bus repus, – сказал Томас.

– Это по-французски? – осведомился Дуглас. – Давно собирался выучить этот язык.

– Обязательно выучишь, – заверил его Томас.

И тут, углядев наконец между деревьев огни, они умолкли и стали осторожно подниматься по длинному, поросшему буками склону к высившемуся над Эвеком гребню.

Из узких бойниц манора не пробивалось ни огонька. Ясный холодный свет луны поблескивал на затянутой зеленой ряской поверхности рва, блестевшей как лед. Хотя кто знает, возможно, это и был лед. Бледная луна отбрасывала черную тень на поврежденный угол башни, тогда как отблеск костра падал на дальнюю сторону манора, подтверждая догадку Томаса насчет того, что основное внимание осаждающих приковано к противоположной стороне здания, где находится вход. Он предположил, что люди графа выкопали траншеи и держали ворота под прицелом арбалетов, не позволяя осажденным вырваться из ловушки там, где имелся мост. Вспомнив, как били арбалеты со стен Ла-Рош-Дерьена, Томас поежился. Холод пробирал их до костей. «Скоро, – подумал Хуктон, – роса превратится в иней, высеребрив весь мир». Как и Робби, он надел под кольчугу и кожаный подкольчужник шерстяную рубашку, а сверху накинул плащ, но все равно дрожал от холода, с тоской вспоминая покинутое ущелье, где горел костер.

– Я никого не вижу, – сказал Дуглас.

Томас упорно продолжал высматривать часовых. Может быть, холод держит всех под крышей? Он внимательно изучил тени рядом с затухающими кострами, проследил, нет ли движения в темноте вокруг церкви, но так никого и не увидел. Несомненно, часовые находятся на осадных позициях напротив входа в манор, но ведь они, наверное, следят и за тем, не попытается ли кто из защитников выскользнуть тайком из осажденной крепостишки через окошко. Только вот кто решится переплыть ров в такую холодную ночь? А осаждающие наверняка уже устали, и их бдительность притупилась.

Томас заметил, что облако с посеребренным краем подплывает все ближе к луне.

– Когда облако накроет луну, – сказал он Робби, – мы пойдем.

– И да благословит Господь нас обоих, – горячо произнес Дуглас, перекрестившись.

Облако, словно нарочно, еле ползло, но наконец прикрыло луну, погрузив только что мерцавшие серебром окрестности в серый сумрак. Правда, свет, пусть скудный и слабый, еще сохранялся, но на то, что ночь станет еще темнее, Томас не надеялся. Он встал, отряхнул с плаща веточки и направился к деревне по тропке, протоптанной по восточному склону, как полагал молодой человек, свиньями, нагуливавшими в лесах жир на плодах бука. Ему вспомнилось, как в Хуктоне свиньи рыскали по прибрежной гальке, пожирая рыбьи головы. Его матушка всегда утверждала, что свинина от этого приобретает рыбный привкус. Она называла такую свинину рыбным беконом и всегда говорила, что вот в ее родном Уилде, что в графстве Кент, свинина что надо, потому как свиньи жрут там не рыбью требуху, а буковые желуди.

Томас споткнулся о травянистую кочку и чуть не выругался. Стало темнее, возможно оттого, что они спустились ниже по склону. Вот так, с мыслями о свинине, они приблизились к деревне, и тут на Томаса нежданно-негаданно накатил страх. Да, часовых не видно, но вот как насчет собак? Стоит одной суке залаять в ночи, и пиши пропало. Им с Робби конец. Лука он с собой не захватил, хотя, если вдуматься, чем он ему поможет? Велика ли радость – пристрелить перед смертью чертову псину? Хорошо еще, что опять стало посветлее. Теперь тропу освещали лагерные костры, что позволяло друзьям идти уверенно, словно они были из этой деревни.

– Вот так ты и должен вести себя все время, – тихонько шепнул Томас своему спутнику.

– Как? – не понял Робби.

– Как в тех случаях, когда совершаешь набеги за границу.

– Черт, это ведь совсем другое. Мы захватываем скот, лошадей и уносим ноги.

Оказавшись среди землянок, они умолкли. Из одной халупы доносился звучный храп, потом где-то рядом заскулила собака. Но, слава богу, не залаяла. Какой-то малый, не иначе как часовой, охранявший находившихся внутри, сидел на пороге хижины, но при этом спал так же крепко, как и его товарищи. Легкий ветерок колыхал ветки в саду у церкви, вода в речушке с плюханьем переливалась через маленькую запруду рядом с мельницей. В одном из домов послышался тихий женский смех, а потом несколько голосов затянули песню. Мелодия была Томасу незнакома, но сама песня пришлась кстати, ибо заглушила скрип калитки, ведущей на церковный двор. У церквушки имелась маленькая деревянная колоколенка, и Томас слышал вздохи обдувавшего колокол ветра.

– Это ты, Жорж? – послышалось с церковного крыльца.

– Non, – произнес Томас более отрывисто, чем хотел, и это заставило воина выступить из черной тени арки.

Решив, что нарвался на неприятности, Хуктон заложил руку за спину, нащупывая рукоять кинжала.

– Прошу прощения, мсье. – Караульный принял Томаса за командира, может быть, даже за дворянина. – Я ожидал сменщика, мсье.

– Он, наверное, еще спит, – сказал Томас.

Боец потянулся и широко зевнул.

– Этим ублюдкам только бы дрыхнуть.

Во мраке часовой казался всего лишь тенью, но Томас чувствовал, что это здоровенный детина.

– А здесь холодно, – продолжил часовой. – Господи, ну и мороз сегодня. А Ги и его люди вернулись?

– Одна из их лошадей потеряла подкову, – сказал Хуктон.

– Так вот оно что! А я-то думал, что они застряли в той таверне, Сен-Жермене. Христос и его ангелы, там подает такая девица! Одноглазая чертовка. Ты видел ее?

– Пока нет.

Томас все еще сжимал рукоять миреркорда – «кинжала милосердия», прозванного так за то, что с помощью этого оружия выбитых из седла рыцарей и ратников избавляли от последних страданий. Клинок был тонким и достаточно гибким, чтобы скользнуть между сочленениями доспехов и пронзить плоть под ними, но Хуктону не хотелось пускать его в ход. Этот часовой ничего не заподозрил, и единственная его вина состояла в том, что парню хотелось подольше поговорить.

– А церковь открыта? – спросил Томас часового.

– Конечно. Почему бы и нет?

– Нам нужно помолиться.

– Должно быть, нечистая совесть заставляет людей молиться ночью, а? – дружелюбно заметил француз.

– Слишком много развелось одноглазых девиц, – сказал Томас.

Робби, не знавший французского, стоял, отвернувшись в сторону, и пялился на большую черную тень, отбрасываемую пушкой.

– Грех, стоящий покаяния, – хихикнул ратник, а потом вытянулся. – Вы не подождете здесь, пока я разбужу Жоржа? Я мигом.

– Можешь не торопиться, – великодушно сказал Томас, – мы пробудем здесь до рассвета. Пусть Жорж поспит, мы с приятелем покараулим.

– Да ты настоящий святой, – заявил караульный, забрал с крыльца свое одеяло и, от души пожелав им доброй ночи, ушел.

Томас, спешивший к крыльцу, задел по дороге пушку, и она громко звякнула. Юноша замер, ожидая оклика, но все было спокойно. Шум никого не переполошил.

Робби, пригнувшись, следовал за другом. Тьма на крыльце была просто кромешная, но, пошарив руками, они обнаружили полдюжины пустых бочонков. От них разило тухлыми яйцами, и Томас догадался, что раньше там находился черный порох. Он шепотом пересказал Робби суть разговора с часовым.

– Но вот чего я не знаю, – сказал лучник, – так это станет он будить Жоржа или нет. Мне думается, что нет, но я могу и ошибиться.

– И за кого он нас принял?

– За двух ратников, наверное, – ответил Томас.

Он отпихнул пустые бочонки в сторону, потом встал и нашарил веревку, поднимавшую засов церковной двери. Открыв ее, Хуктон поморщился от скрипа давно не смазывавшихся петель. По-прежнему ничего видно не было, но в церкви царил тот же кислый едкий дух, что исходил от пустых бочонков.

– Нам нужен какой-нибудь свет, – прошептал Томас.

Постепенно его глаза приспособились к мраку, и он увидел слабый, едва уловимый проблеск света из большого восточного окна над алтарем. Даже маленькая свечка, всегда горящая у святилища, где хранят облатки, была погашена, ибо держать открытый огонь в одном помещении с порохом слишком опасно. Сам порох Томас нашел достаточно легко, наткнувшись сразу за дверью на сложенные пирамидой бочонки. Их было никак не меньше четырех десятков, каждый величиной примерно с ведро для воды, и Томас догадался, что для одного выстрела из пушки требуется пара таких бочонков. Скажем, три или четыре выстрела в день? Если так, то здесь хранится запас пороха на две недели.

– Нам нужен свет, – сказал он снова, повернувшись, но Робби не отозвался. – Где ты? – прошипел Томас и снова не дождался ответа.

Тут он услышал глухой звук задетого сапогом пустого бочонка и увидел, как тень Робби мелькает в неверном лунном свете. Рядом было кладбище.

Томас ждал. Лагерный костер тлел недалеко от живой терновой изгороди, не подпускавшей скот к деревенскому погосту, и лучник углядел скорчившуюся над этим огнем тень. Неожиданная вспышка, яркая, как летняя молния, заставила Робби отпрянуть, и даже Томас, находившийся гораздо дальше, ненадолго ослеп. Сердце его замерло, ибо юноша ожидал услышать вслед за этим сигнал тревоги, но услышал лишь скрип церковной калитки да шаги возвращавшегося шотландца.

– Я воспользовался пустым бочонком, – сказал Робби, – только вот он оказался не таким пустым, как мне думалось. Наверное, этот чертов порох въелся в древесину.

Он стоял на крыльце, держа в руках пустой бочонок, которым зачерпнул угольки. Остаток пороха вспыхнул, обжег ему брови, и теперь пламя прыгало внутри.

– Что мне с ним делать? – спросил шотландец.

– Христос! – Томас представил себе, как взорвется церковь. – Отдай его мне! – крикнул он, выхватил из рук товарища уже горящий бочонок и швырнул его в просвет между двумя штабелями таких же, только полных пороха. – А теперь бегом отсюда! Скорее!

– Ты не видел церковную кружку? – спросил Робби. – Раз уж мы собрались разнести эту церковь в пух и прах, то почему бы не прихватить заодно и церковную кружку?

– Идем! – заорал Томас и за рукав потащил друга к выходу.

– Ну не глупо ли это, добру пропадать! – протестовал шотландец.

– Какая, к черту, церковная кружка? – взревел лучник. – В деревне полно солдат, идиот!

Они побежали, петляя между могилами, промчались мимо покоившейся на деревянной станине пушки, перемахнули забор, заполнявший разрыв живой терновой изгороди, и, уже не заботясь о том, что производят шум, рванули мимо разобранной баллисты. Залаяли разом две собаки, к ним присоединилась третья. Перед входом в одну из больших палаток появился встревоженный человек.

– Qui va la?[21]21
  Кто идет? (фр.)


[Закрыть] – крикнул он и взялся за рычаг своего арбалета, но Томас и Робби уже промчались мимо него и выбежали в поле, спотыкаясь о комковатый дерн. Луна вышла из-за облака, и в ее свете Томас увидел, что выдыхает облачка пара.

– Halte![22]22
  Стой! (фр.)


[Закрыть] – крикнул воин.

Томас и Робби остановились. Не потому, что человек отдал им этот приказ, но потому, что все вокруг озарило красное сияние. Друзья повернулись и вытаращили глаза, а окликнувший их часовой тут же забыл и о них, и обо всем на свете. Ибо ночь стала багровой.

Томас сам не знал, чего ожидал. Выброса пламени, который достигнет небес? Громового удара, который сотрясет землю? Шум, однако, оказался хоть и мощным, но не оглушительным, словно вздох великана, и тихо расцветающее пламя брызнуло из окон церкви, как будто внутри отворились врата ада и неф наполнился потусторонним огнем. Однако это багровое зарево светилось один лишь миг: потом крыша церкви приподнялась, съехала в сторону, и Томас отчетливо увидел, как расходятся, точно под ножом мясника, черные стропила.

– Господи Иисусе! – выдохнул он.

– Силы небесные, – прошептал Робби, вытаращив глаза.

Пламя, дым и раскаленный воздух бушевали над котлом оставшейся без крыши церкви, а бочки продолжали взрываться одна за другой, причем каждая выбрасывала новую яростную волну пара и огня. Томас с Робби, не будучи пушкарями, понятия не имели о том, что порох нуждается в перемешивании, потому что при перевозке смесь расслаивается: более тяжелая селитра опускается на дно бочонка, а толченый древесный уголь, будучи полегче, остается наверху. Из-за этого большая часть пороха загоралась постепенно, но с каждым взрывом оставшийся порох перемешивался все сильнее, отчего следующий взрыв был еще яростней и ужасней.

Все до единой собаки в Эвеке лаяли или выли, все до единого люди: мужчины, женщины и дети – повскакали с постелей и уставились на адское зарево.

Грохот взрывов прокатился по полям, отдался эхом от стен манора и переполошил сотни птиц, взлетевших со своих насестов. Обломки плюхнулись в ров, взметнув осколки тонкого льда с острыми краями, которые отражали огонь, так что казалось, будто манор окружен озером вспыхивающего пламени.

– Иисус, – с трепетом пробормотал Робби, а потом оба друга припустили к поросшему буками склону.

Уже когда они поднимались по тропе вверх, к гребню, Томаса вдруг разобрал смех.

– Я отправлюсь за это в ад, – с трудом выговорил он, сотрясаясь от хохота и одновременно пытаясь перекреститься.

– За сожжение церкви? – ухмыльнулся Робби, в глазах его отражались полыхающие огни. – Да видел бы ты, что мы сделали с обителью Черных Каноников в Хексэме! Боже правый, уже за одно это половине Шотландии гореть в аду!

Они еще немного понаблюдали за заревом, а потом повернулись и скрылись под темным пологом леса. Близилось утро, и бледный, словно смерть, свет уже окрашивал кайму восточного горизонта.

– Нам нужно забиться поглубже в лес, – сказал Томас. – Забиться поглубже и как следует спрятаться.

Едва занялась заря, началась охота. Эвек все еще накрывала дымовая завеса, но граф Кутанс уже послал двадцать всадников со сворой гончих на поиски людей, уничтоживших его пороховой запас. К счастью для беглецов, день выдался холодный, земля промерзла, так что все запахи быстро улетучивались.