Текст книги "Ворон Бури (ЛП)"

Автор книги: Бен Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Ворон Бури

Бен Кейн

ВСТУПЛЕНИЕ

Для меня стало привычкой предварять свои романы авторским словом. Как и в «Шпионе Наполеона», я с самого начала считаю нужным разъяснить некоторые детали повествования, которые могут оказаться незнакомы читателю.

Краткое пояснение: норманны – это народ, населявший земли современных Дании, Швеции и Норвегии с VIII по начало XI века нашей эры. Они были мореходами, торговцами, поселенцами и земледельцами. Викингами же называли лишь определенную часть норманнов – воинов, служивших ярлам и временами отправлявшихся в набеги. Иными словами, все викинги были норманнами, но далеко не все норманны были викингами.

В средневековой скандинавской культуре сейд – колдовство – практиковали в основном женщины. Мужчины же, практиковавшие его, считались женоподобными и, по словам профессора Нила Прайса, автора книги «Путь викинга», пребывали в «сексуально окрашенном состоянии бесчестия». Их почитали немужественными и, следовательно, отводили им пассивную роль в сексуальных отношениях. Любопытно, что у ирландцев гомосексуальные связи не считались чем-то предосудительным.

В 2017 году повторное исследование захоронения из шведской Бирки навсегда изменило наше представление о культуре норманнов. Скелет, погребенный с полным набором воинского снаряжения – топором, колчаном стрел, копьями и мечом, – изначально сочли мужским. Однако, когда археолог Анна Кьельстрём изучила останки заново, оказалось, что они, к всеобщему изумлению, принадлежат женщине. Женщина, погребенная с оружием. Споры с тех пор не утихают, но одно очевидно: эта женщина была воительницей.

Находка эта, возможно, не так уникальна, как может показаться на первый взгляд. Задокументированы случаи, когда женщины служили в Королевском флоте во времена Наполеоновских войн, а также в армиях в период Гражданской войны в США. Их мотивы остаются неясны, но можно предположить несколько причин. Возможно, они отправлялись на военную службу вслед за мужьями или возлюбленными. Возможно, просто искали приключений. Или спасались от домашнего насилия. А может, были трансгендерами.

В X и XI веках в Дублине находился один из крупнейших невольничьих рынков в Европе. Продажа там чернокожих рабов также подтверждена историческими источниками. Расизм, возможно, существовал и тогда, как существует сейчас, но в культуре норманнов нет свидетельств негативного отношения к людям другого цвета кожи.

Таковы исторические основания для некоторых персонажей, с которыми вы встретитесь на страницах «Ворона Бури». Это не безумные плоды моего «прогрессивного» воображения, а люди, которые вполне могли существовать в действительности.

ПРОЛОГ

Линн Дуахайлл, восточное побережье Эриу, весна 990 года

Завороженный, я смотрел на темный силуэт на илистом песке.

Мать велела мне поглядеть, что ночной шторм выбросил на берег. Недовольно дохлебав ячменную кашу, я накинул плащ и вышел из длинного дома. Будут водоросли, решил я, целые горы, и придется потрудиться, чтобы отыскать среди них что-нибудь стоящее. На камнях – ракушки. Если повезет, найдутся бревна. А порой море выносило и корабельный груз – вот уж была бы радость.

Но в это ветреное весеннее утро я никак не ожидал наткнуться на труп.

Он лежал на спине шагах в пятидесяти от меня, брошенный отхлынувшим приливом. Я пошел к нему, выбирая места посуше, и не сводил с тела глаз. Кожа, где ее было видно, сморщилась и побелела от долгого пребывания в воде. Бородач в тунике и штанах – он походил на норманна, как мой отец Торгиль.

Но это не мог быть мой отец, ведь я уже видел его сегодня – перепачканного сажей, за работой в кузнице. Это не мог быть мой отец, потому что на руке у этого человека был серебряный браслет, а к поясу пристегнут меч в ножнах. Лишь богачи могли позволить себе такие украшения и оружие.

Мне никогда не давали в руки те редкие мечи, что ковал отец, и я, заинтригованный, подошел ближе. Страшно мне было лишь самую малость. Смерть – и зверей, и людей – была делом обычным. Не каждый ягненок доживал до весны, а каждую осень мы резали свинью. Умирали и люди: два года назад Родрек, наш тралл, сгорел от лихорадки, а несколько месяцев назад я нашел в постели мертвой нашу соседку, старую Ингу. Но этот мертвец был совсем другим. У него снесло полчерепа – будто одним ударом. Он не утонул, подумал я. Его убили.

Встревожившись, я посмотрел в сторону моря. Вода была неспокойной, до самого горизонта волны пенились белыми барашками, но драккаров не было и в помине. Я вздохнул с облегчением. Для набегов еще не время, хотя всякое бывало. Меня охватило беспокойство: а вдруг кто-то придет за этим мертвецом? Вряд ли, решил я. Его товарищи и не догадываются, что тело выбросило на берег у Линн Дуахайлла.

Кар-р-р. Шелест черных крыльев – и в дюжине шагов от меня приземлился ворон. Он покосился на меня блестящим глазом-бусинкой и поскакал к трупу.

Меня пробрал холод, и дело было не в ветре.

Вороны – священные птицы бога Одина. У него их двое: Хугин и Мунин, Мысль и Память. Они облетают весь мир и каждый вечер возвращаются, чтобы сесть ему на плечи и принести вести.

Лишь теперь я заметил, что нет чаек. Уж они-то, искусные падальщики, должны были слететься сюда стаей и пировать плотью мертвеца. Но их не было.

– Потому что здесь птица Одина, – прошептал я.

Услышь меня мать, она бы оттаскала меня за уши. Ирландка и ревностная христианка, она презирала богов норманнов. Отец же хранил верность вере предков. И я тоже – в поведении поклонников Белого Христа, готовых подставить другую щеку, я не видел ничего достойного восхищения.

Кар-р-р. Ворон вспрыгнул мертвецу на живот. К моему изумлению, он потянулся не к лицу, а к рукояти меча. «Мое», – словно говорил его жест. Это было совершенно очевидно, даже для меня, тринадцатилетнего мальчишки.

– Финн!

Соседей у нас было мало, так что выбор невелик, но голос Векеля я бы узнал из тысячи. Почти мой ровесник, он был единственным мальчишкой в округе. Высокий, долговязый, по-девичьи изящный, он был моим лучшим другом.

– Финн!

– Чего тебе? – не поворачивая головы, отозвался я, не сводя глаз с ворона. Переставая клевать желтовато-белую рукоять, он, казалось, изучал меня. Не знаю, откуда у меня взялась храбрость, но я выдержал его взгляд.

– Он утонул?

– Нет. Ему снесли полчерепа.

– И теперь на нем ворон Одина? Финн, уходи оттуда! – В голосе Векеля послышались непривычные тревожные нотки.

«Я увидел меч первым», – упрямо подумал я и шагнул к мертвецу.

– Финн! Финн!

Я замер. У меня всегда был крутой нрав, я обожал потасовки и грубые игры. Если выпадал случай подраться с другим мальчишкой, я никогда его не упускал. Драка была у меня в крови, сам не знаю почему. Мне часто снилось, будто я воин, проливающий кровь. Хотя, по всей вероятности, мне суждено было стать кузнецом, как отец. Векель был совсем другим. Он жил с бабушкой – родители его умерли, – и все сходились на том, что ему уготована стезя сейда, жизнь, неразрывно связанная с магией. Дело было не только в его сверхъестественном умении ладить с лошадьми или в его женственном поведении; он любил тьму, сказания о Рагнарёке, все, что связано с миром духов. Когда его отец умер, он тайком выбрался из постели и просидел всю ночь у могилы, чтобы, как он потом с гордостью признался, лучше побеседовать с духом усопшего.

От одной этой мысли у меня сводило живот. Почему же, – удивился я, – сейчас я не чувствую такого же страха, собираясь отнять добычу у птицы, избранной самим богом?

Еще два шага. Теперь я пожирал меч глазами с неприкрытой жадностью. Он был великолепен. Рукоять, похоже, из слоновой кости, а ножны с серебряной чеканкой заканчивались искусно вырезанным наконечником. Я возжелал его так, как никогда ничего не желал в своей жизни.

Еще шаг.

Ворон каркнул и остался на месте.

– Финн! Ты спятил?

– Я увидел меч первым, – сказал я ворону.

– Что ты сказал? – крикнул Векель.

Птица повертела головой. Ее клюв щелкнул.

«Ворон не унесет меч, – подумал я. – Может, за ним явится сам Один, но вряд ли. Боги показываются людям нечасто. Ворон насытится, улетит, и тогда первый, кто наткнется на тело, заберет этот княжеский клинок. Так пусть им буду я», – решил я.

Еще два шага – и до трупа с вороном было рукой подать.

Невероятно, но ворон не шелохнулся.

– Дай мне этот меч, – произнес я, и слова сами сорвались с моих губ, – и я клянусь служить Одину до конца моих дней.

Время замедлило свой бег. Крики и вопросы Векеля стихли. Весь мир сузился. Я видел лишь лоснящуюся черную голову ворона со слегка приоткрытым клювом. Его черные, как кремень, глаза буравили меня.

Во рту пересохло. В горле забилась жилка.

«Истинна ли твоя клятва?» – казалось, спрашивал ворон.

– Порази меня, если я лгу. – Мой еще не сломавшийся голос дрогнул на последнем слове. – С этой минуты я – слуга Одина.

Кар-р-р. Кар-р-р. Ворон спрыгнул с трупа, словно уступая мне дорогу. Он кивал, но не улетал.

Что-то заставило меня оглянуться. Неподалеку стоял Векель с отвисшей челюстью. Такая реакция моего одержимого магией друга развеяла последние мои сомнения.

– С твоего позволения, – торжественно произнес я, обращаясь к ворону, и потянулся, чтобы снять с мертвеца перевязь.

Немного погодя я уже брел по берегу. Перевязь нельзя было отрегулировать, и меч, висевший у бока, доставал почти до левой ступни. Но мне было все равно. Беглый осмотр показал, что клинок ничуть не уступает в великолепии ножнам. Я чувствовал себя великаном. Однако я не знал, долго ли продлится мое ликование. Я подозревал, что отец, едва я вернусь, отберет у меня меч. А потому решил не торопиться с поисками.

Векель, в отличие от меня, не стал испытывать судьбу с вороном. Опасливо покосившись на труп и спросив, действительно ли мне нужен клинок – на что я яростно ответил «да», – он пошел со мной. Он потребовал рассказать все в мельчайших подробностях. Рассказывать было особо нечего, но, повторив клятву Одину, я в полной мере осознал свой поступок.

– Ты что сделал? – Лицо Векеля снова надо было видеть.

– В обмен на меч я посвятил себя Одину. – Мои щеки запылали; теперь, произнесенное вслух, это звучало по-детски. Глупо.

Векель молча шел рядом.

Я искоса поглядывал на друга, ожидая, что он начнет упрекать или даже смеяться надо мной, но он глубоко задумался. Я сосредоточился на поисках бревен или чего-нибудь ценного, что могло прибить приливом. И все же не удержался и оглянулся. Ворон исчез. Над трупом с криками дрались чайки. Другие кружили в небе. Таинственность развеялась.

– Ну конечно!

– Что? – про себя я взмолился: только бы он не сказал, что Один проклянет меня, если я не верну меч на место.

– Это так очевидно, что я сразу и не понял. – Худое лицо Векеля просветлело.

– Говори же!

– Ворон знал, что ты там будешь.

– Знал?

Он хлопнул меня по плечу.

– Ему сказал Один!

Я мог лишь смотреть на него во все глаза. В последних его словах чувствовалась какая-то недосказанность, словно он утаил часть информации, но надежда оставить клинок себе взмыла так высоко, что я не обратил на это внимания.

– Один хотел, чтобы меч достался тебе, вот и послал ворона, – сказал Векель. – Это был Хугин.

Как он постиг замысел бога, я понятия не имел, и уж тем более не знал, откуда ему известно, какой именно это был ворон. Но слова Векеля звучали убежденно, и я ему поверил. Поверит и мой отец. Из-за своих повадок и поведения многие считали Векеля отмеченным духами. Думаю, помогало и то, что в округе не было ни одного витки, никого, кто был бы связан с сейдом. Мало у кого хватило бы духу оспаривать слова Векеля.

– Смотри. – Рука Векеля указывала в сторону свежего бриза.

Далеко в море сгрудились огромные тучи, черные и грозовые.

– Еще одна буря надвигается, – сказал я.

– Снова Один. Он попросил Тора отметить это событие.

Я одарил его неуверенной улыбкой. Одно дело, когда бог дает тебе меч, – в это еще можно поверить. Совсем другое – когда в деле замешаны сразу два божества.

– Теперь у тебя может быть только одно имя. – Лицо Векеля стало торжественным.

Я не осмелился произнести вслух то, что вертелось у меня на языке: «Мечекрад. Труподер».

– Ворон Бури.

Часть первая
994 год от Рождества Христова

Глава первая

Никто так и не явился ни за мертвецом, ни за его мечом, а за следующие четыре года случилось многое. Первым и самым значительным событием стала смерть моей матери: она умерла в родах, пытаясь произвести на свет третьего ребенка, которого ей, узкобедрой, не следовало и вынашивать. Было милостью, что девочка не прожила и дня. Семья наша уменьшилась: остались только я, моя младшая сестра Асхильд и отец. Асхильд, волевая и умелая, взяла на себя все хозяйство. И хорошо, потому что сердце отца было разбито. Несмотря на то что он был норманном, а мать ирландкой, они составили хорошую пару и жили в основном в согласии.

За это время я вырос – в основном ввысь, но и в плечах раздался. К семнадцати годам я стал коренастым, широкогрудым и одного роста с отцом, который был выше большинства мужчин. Я заважничал, не в последнюю очередь потому, что от ежедневной работы в кузнице мои мышцы стали как у быка. Благодаря отцу я научился владеть топором и щитом. Он давно оставил войну, но в молодости ходил в походы с норманнами из Дюфлина, своей родней, совершая набеги вдоль побережья вплоть до королевства Мунстер. Он редко говорил об этом и поначалу не хотел учить меня ратному делу.

– Лучше обрабатывать железо, – рычал он. – Это безопаснее.

Но я все же сломил его упорство, пуская в ход и лесть, и откровенные мольбы.

Однако он был слишком занят, чтобы тренировать меня столько, сколько мне хотелось.

– Война – дело грязное, – говаривал он порой под хмельком. – Пусть лучше руки будут в саже, чем в крови.

Воображая себя героем какой-нибудь саги, я не слушал. После наших нечастых занятий я подолгу отрабатывал выученные приемы у нашего длинного дома. Хорошо бы иметь партнера для тренировок, но единственными мальчишками моего возраста в поселении были сын соседа Бергхард, слабоумный после того, как его в детстве лягнул бык, да Векель. Последний питал к оружию отвращение. Мне редко удавалось уговорить его взять топор и щит и встать против меня.

Несмотря на мои мечты, я не был готовым к бою воином, но отец, по крайней мере, не отнял у меня меч, чего я поначалу боялся. Думаю, он бы так и сделал, если бы не рассказ Векеля о том, как я его нашел. Учить меня владеть клинком отец отказался. «Этому лучше учиться у мастера, или не учиться вовсе, – сказал он и добавил: – Особенно когда клинок получен от бога». Довод был веский, и я с ним согласился. Я жил надеждой, что Векель не ошибся насчет ворона и что однажды мой час настанет. Быть может, из-за этих надежд, а может, из-за врожденной тяги к странствиям, я давно уже рвался расправить крылья и покинуть Линн Дуахайлл.

«Вороном Бури» меня называли немногие, кроме Векеля, но историю о мече слышали все. С годами она обросла подробностями. Будто бы воронов было двое: один привел меня к мечу, а другой поднял и протянул мне часть перевязи. А когда я взялся за оружие, над головой прогремел гром. Мне эти выдумки нравились, и я не спешил их развеивать.

Векель был моим постоянным спутником в те годы, но один случай, когда его не было рядом, стоит упоминания. Это случилось примерно через год после того, как я нашел меч, в один из тех весенних дней, когда солнце впервые за долгое время кажется по-настоящему теплым. Когда все растет, каждая ветка на дереве покрывается почками и зеленью. Когда в пении птиц слышится ликование, понятное каждому, а зайцы-самцы дерутся за первенство на лугах.

Линн Дуахайлл гудел от возбуждения. Многого для этого и не требовалось. Норвежский торговец Эгиль Толстый зашел к нам по пути на север. Это было ежегодное, долгожданное событие. Как только широкий кнорр Эгиля был надежно пришвартован в лучшем месте для высадки, за первыми двумя изгибами реки, его траллы начали выгружать товар. Поглазеть на это собралась большая часть поселения, и я в том числе. Я надеялся, что скоро придет и Векель, который ушел один на прогулку.

С Эгилем приплыл и его сын Ольвир, дородный и угрюмый юноша, года на полтора старше нас с Векелем. Он был полной противоположностью своему жизнерадостному отцу и никогда с нами не здоровался. Пока Эгиль живописал экзотическое происхождение своих товаров – Валланд, Миклагард, Серкланд и Грёнланд, – Ольвир, который, вероятно, слышал это уже сотню раз, лишь закатил глаза и куда-то убрел. Мне было все равно.

Кроме дорогих и необычных вещей, у Эгиля были и товары, нужные всякому. Женщины толпились у тюков с цветной шерстью и рулонов беловатого льна, щупали ткань и перешептывались о ценах. Были здесь и стеклянные бусы, и фибулы с кольцевидным навершием из Йорвика, и гагат, и янтарь из Лохланна. Я никогда не видел такого женского головного убора, сшитого из удивительно гладкой ткани под названием шелк. У торговца имелись пряслица, ткацкие грузила, стеклянные гладильные камни, тонкие костяные иглы и коньки из свиных костей. Точильные камни из Хьяльтланда лежали рядом с глиняной посудой и тиглями для плавки металла из северной Британии, а еще жернова из пористой, ячеистой породы, которая, по словам Эгиля, была с огненной горы.

Меня же тянуло к самым дорогим и редким вещам. Над ними Эгиль стоял, не спуская зорких глаз то с товара, то с любопытной толпы. Здесь были медвежьи когти и даже целая шкура, фигуры для тафла из слоновой кости и китового уса и бивень диковинного, но настоящего зверя, которого звали хроссвальр. Он, по словам Эгиля, был куда крупнее тюленя и очень опасен, а обитал в Грёнланде. Я заметил серебряную дисковидную брошь, похожую на большую монету и покрытую таинственными письменами, и подумал, понравится ли она Асхильд. Я осмелился спросить цену и ахнул, услышав ее. Эгиль, этот мастер своего дела, тут же сбавил ее вдвое и предложил забрать брошь с рук. Я покраснел и ответил, что и это мне не по карману.

Эгиль, который, скорее всего, и так это знал, добродушно принял мой ответ.

И тут мой взгляд упал на другую вещь, и я снова перенесся на тот берег, к мертвецу, мечу и ворону. Протянув руку, я удивился, как не заметил его раньше. Серебряный амулет, длиной с мой большой палец от кончика до первого сустава и вдвое уже. Замысловатое переплетение линий образовывало крылья, тело, хвост и голову птицы. У меня перехватило дыхание. Это был ворон, без сомнения, один из воронов Одина.

Эгиль заметил мой интерес.

– Хорошая вещица, не правда ли?

– Финн!

Я с улыбкой обернулся.

– Иди посмотри, Асхильд.

– Не сейчас, Финн! – Лицо ее было напряженным и совсем не радостным.

Забыв об амулете, я отошел от зевак, чувствуя, как зарождается тревога.

– Что случилось?

– Векеля ранили.

– Во время прогулки? – «Странно», – подумал я. В ровной местности вокруг Линн Дуахайлла опасностей было немного.

Она понизила голос.

– Нет, это Ольвир. Он избивает Векеля ни за что.

Мы побежали, сестра вела меня за собой.

– Я услышала крики, – говорила Асхильд, – а когда прибежала, велела Ольвиру остановиться. Он рассмеялся и сказал, что я соломенная неряха, годная лишь на то, чтобы плодить отродье.

Я разозлился еще больше.

– Где он?

– Прямо за валом.

«Там, где никто не увидит и не услышит», – подумал я, и свежий прилив ярости погнал меня вперед.

Я обогнал Асхильд и на полной скорости влетел в широкий проход для телег. Ольвир стоял над лежащим Векелем. Я услышал, как он сказал:

– Что такое, нидинг ты рагрский? Эрги! – Он пнул моего друга, и тот вскрикнул.

Глаза застила ярость – слова, которые он употребил, были крайним оскорблением. В отчаянном желании помочь Векелю я не думал о том, что Ольвир был и выше, и тяжелее меня. Он услышал мои шаги, но среагировать не успел. Я врезался ему плечом в спину, и он полетел вперед. Он рухнул, раскинув руки и ноги, едва успев уберечь лицо от удара о землю. Я тут же подскочил и пнул его в живот. Он охнул, но не сдался. Мясистая рука схватила меня за ногу. Затем он вскочил, обхватил меня и повалил нас обоих на землю. Он оказался сверху – выигрышная позиция в драке, – и в голове у меня взорвались звезды, когда он саданул меня раз, другой.

Но мысль о том, что он напал на моего друга, приводила меня в бешенство. Боль лишь подстегнула меня, я ударил его в солнечное сплетение, а когда он ахнул, ударил снова. Он завалился набок, а я, извернувшись угрем, освободился и вскочил на ноги. Тут, словно валькирия, налетела Асхильд. Вооружившись суком, она принялась колотить Ольвира. Он пытался выхватить у нее ветку, схватить ее саму, но она была слишком быстрой и слишком злой. Она остановилась, лишь когда сук сломался. К тому времени лицо и руки Ольвира, которыми он пытался защититься, были в порезах и крови.

Тяжело дыша, она взглянула на Векеля, который смотрел на все это с изумлением.

– Ты в порядке?

– В порядке. – Утирая мокрые от слез щеки, он подошел к съежившемуся Ольвиру. – «Нет» значит «нет», – сказал Векель.

– Что он сделал? – потребовал я ответа.

– Он хотел лечь с тобой, – по-женски проницательно ответила Асхильд.

– Что-то вроде того, – подтвердил Векель, обводя губы длинным ногтем.

Меня захлестнули понимание и отвращение.

– И когда ты отказал, он напал на тебя?

Кивок.

Недоумевая, как мужчина, предпочитающий мужчин, мог напасть на своего же, я пнул Ольвира еще несколько раз. Он не защищался.

– Еще раз тронешь моего друга, – сказал я ему, – и я перережу тебе глотку.

Кровожадные слова для юнца, который ни разу не проливал крови, но я был серьезен как никогда.

– А до этого, – сказала Асхильд, сама пнув его, – я отрежу твой член и засуну тебе в глотку.

Мы оставили его там, этого нидинга. Он не посмел пойти за нами, по крайней мере, пока мы не вернулись в поселение.

– Он наврет отцу, – сказал Векель. – Скажет, что это я его соблазнял.

– Неважно, – твердо ответил я. – Мы застали его, когда он избивал тебя до полусмерти. Ты ему и в подметки не годишься. Он получил по заслугам.

– Отец нас поддержит, – сказала Асхильд.

Векель поочередно посмотрел на каждого из нас.

– Вы хорошие друзья. Спасибо вам.

Когда я вернулся к месту, где торговал Эгиль, Ольвира и след простыл. Я яростно сторговался и купил амулет с вороном. Я продел его в кожаный шнурок и повесил на шею. Всеми богами клянусь, это было прекрасное чувство. Я ощутил прилив сил, словно сам Один смотрел на меня.

Больше неприятностей не было, и в тот же день Эгиль отбыл, не сказав ни слова жалобы. Я считал, и остальные со мной согласились, что Ольвир ничего не рассказал, вероятно, из страха, что Векель поведает правду. Как говорится, брось дерьмом в стену – что-нибудь да прилипнет. Ольвир не хотел даже намека на то, что у него есть наклонности рагра. Среди ирландцев это было приемлемо, но не среди норманнов.

Векель всегда интересовался миром духов и всем таинственным, но я думаю, что случай с Ольвиром помог ему выбрать свой жизненный путь. Он не говорил мне об этом, но вскоре после этого ушел с витки, который время от времени бывал в Линн Дуахайлле. Он вернулся три года спустя, совершенно другим человеком. Если раньше он был просто непохожим на других, то теперь стал странным. Его женственность стала еще более явной: он подводил глаза, носил женские ожерелья и серебряный браслет, с которого свисали крошечные серебряные стульчики; говорил он высоким, певучим голосом. Показательно, что мало кто отпускал насмешки или шутил по поводу его внешности. Одного взгляда на его железный посох, знак провидца, было достаточно, чтобы напугать большинство. И в следующий раз, когда Ольвир вернулся с Эгилем, он обходил Векеля за версту.

Я относился к Векелю с некоторой настороженностью, но он по-прежнему был моим другом. В конце концов, я знал его с тех пор, как мы были сопливыми мальчишками. Мы все делали вместе: воровали свежеиспеченный хлеб, рыли в песке ловушки, чтобы поймать рыбу в отлив, объедались ежевикой и яблоками. Правда, были времена, когда наши пути расходились – например, когда он хотел сидеть у могил, чтобы общаться с мертвыми, или когда я бегал за девчонками, – но это не мешало нам быть ближе, чем родня. Я сильно по нему скучал, когда его не было, и теперь, когда он вернулся, его странности не могли встать между нами. Векель не признавался ни в каких сожалениях, но даже он не мог скрыть радости в глазах при нашей первой встрече. Он и потом искал со мной встречи каждый день, что еще больше радовало мое сердце.

Еще одно событие, ярко выделявшееся на фоне серой повседневности, произошло одной осенью, когда вечера стали совсем короткими. Последние ягоды ежевики поблескивали росой в колючих зарослях, скот обрастал зимней шерстью, а грачи болтали и сплетничали друг с другом на еще покрытых листвой верхушках деревьев. Я прогулялся по берегу и, ничего не найдя, замерзший, возвращался в поселение. Мечтая о жаре кузницы, я направился туда, а не в длинный дом. Но вместо того, чтобы застать отца за работой, как я ожидал, я увидел его тихо сидящим на своем старом трехногом табурете.

Он молчал.

Я подошел к горну и протянул руки к огню, наслаждаясь теплом.

– Ты ударил по пальцу?

Я едва заметил, как он раз качнул головой.

«Что-то не так», – подумал я.

– Отец, ты не заболел?

Он снова медленно покачал головой.

Я вгляделся и с ужасом понял, что его плечи содрогаются: он плакал. Крепкий, немногословный, он плакал на моей памяти лишь однажды – когда мы хоронили мать. Забыв о пробиравшем до костей холоде, я пересек разделявшее нас пространство. Оставалось лишь протянуть руку и дотронуться до него.

Но это расстояние казалось бескрайним, как до звезд.

– Финн? – донесся сдавленный горем хрип.

– Я здесь, отец. – Моя рука поднялась, замерла над его плечом, но я так и не смог ее опустить. Отец всегда был сильным, оплотом, на котором держалась наша семья. Эта слабость выбила меня из колеи, потрясла до глубины души. – Я здесь, – только и смог выговорить я.

– Отец? – донесся из длинного дома голос Асхильд.

Он не ответил.

Моя рука опустилась, но я все еще стоял рядом, когда вошла сестра. Одного взгляда ей хватило: она опустилась на колени перед отцом, положила одну руку ему на колено, а другой коснулась лица.

– Ты болен?

– Нет, – прошептал он.

– Ты плачешь. – И резче добавила: – И ты пил.

Молчание.

Я посмотрел на Асхильд и в ответ на ее вопросительный взгляд лишь пожал плечами, мол, понятия не имею.

Она погладила отца по плечу.

– Мы здесь.

Снова наступила тишина, долгая, как бесконечная зима. Я не проронил ни слова. Не мог. Я хотел, чтобы заговорила Асхильд, чтобы она все исправила, как всегда умела мать, когда случалось что-то плохое.

– Мать начала рожать в такой же осенний день, – в голосе Асхильд звучала скорбь.

Отец снова беззвучно заплакал.

Все было так очевидно, что мне захотелось себя ударить.

– Если бы я только мог что-то сделать… – голос отца затих.

– И повитуха ничего бы не сделала. Младенец застрял, – твердо, по-взрослому сказала Асхильд.

Я вспомнил, как заглянул в длинный дом и увидел за широкой спиной помогавшей Рагнфрид, нашей соседки, искаженное, мокрое от пота лицо матери. Это было до того, как Асхильд, отругав меня, захлопнула дверь у меня перед носом. Больше я не видел мать живой. Старая рана скорби вскрылась вновь. Глаза защипало от слез, но я не мог справиться ни с этим, ни с состоянием отца.

Асхильд все увидела. Все поняла.

– Похлебку надо помешать, Финн.

Я бросил на нее благодарный взгляд и, спотыкаясь, вышел из кузницы.

Она с отцом вошла в дом чуть позже; он, казалось, немного успокоился.

Мы ели в тишине, и больше об этом случае никогда не упоминали.