Текст книги "Осень"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

дом, очевидно, будут продавать, и если я не порезвлюсь еще несколько дней в саду, то потом поздно будет жалеть.

– Продавать? От кого ты слышала? – забеспокоился Цзюе-минь.

Вместо Шу-хуа ему ответил Цзюе-синь:

– Дядя Кэ-ань и дядя Кэ-дин говорили об этом с дядей Кэ-мином. Правда, он не согласен, но говорят, – с горечью добавил Цзюе-синь, – что они теперь ищут повод к ссоре. Они утверждают, что прошлый раздел не был доведен до конца, что дядя Кэ-мин якобы действовал в своих интересах.

– Конечно, им ни к чему этот дом, если у них квартиры есть, – возмутился Цзюе-минь. – Как ни говори, а дело не иначе, как в деньгах. Что ж, пусть, продают – ведь в свое время этот дом был куплен за несколько грошей, принесших нам несчастье…

– Нет, тут речь не о нескольких грошах. Каждая семья получит как минимум больше десяти тысяч. Только что пользы от этих денег? Ведь этот дом – детище нашего деда. Старик всю жизнь трудился, чтобы мы все жили в счастье и довольстве, а они даже не могут сохранить дома, который он спланировал и построил. Это же, вопиющая несправедливость. – На лбу у Цзюе-синя от волнения легли глубокие складки. Этот дом вызывал у него так много горьких воспоминаний, а он все же любил его больше, чем кто-либо из находившихся сейчас в комнате.

Снаружи тихонько позвали: «Цзюе-синь!» – Но они не слышали. Неожиданно раздвинулись занавеси и вошла госпожа Шэнь: бледная, губы посинели, в руке – инкрустированный серебром чубук. Видя, что все ее приветствуют, она через силу улыбнулась и сказала тихим, извиняющимся голосом:

– Мне нечего делать, а дома одной невыносимо тоскливо. Вот я и пришла поболтать с вами.

– Садитесь, тетя. Вы ведь сегодня тоже устали, и вам неплохо бы отдохнуть, – сочувственно улыбнулся Цзюе-синь.

Госпожа Шэнь медленно опустилась на стул; все ее движения были какими-то вялыми. Отсутствующим взглядом посмотрев на Цзюе-синя, она, с трудом подбирая слова, ответила:

– На сердце у меня тяжело. Закрываю глаза и вижу Шу-чжэнь. Подумать только, как я виновата перед ней! Ведь она у меня единственная дочь была. А для дяди твоего я – ничто. – При этих словах из глаз ее побежали слезы.

– Все дело в том, тетя, что вам нужно немного забыться. Убиваться бесполезно – только испортите себе здоровье. Шу-чжэнь об этом теперь уж все равно знать не будет, – мягко, но с легкой иронией уговаривала тетку Цинь. Правда, убитое выражение на изможденном лице тетки расстроило и саму Цинь, но она все же не удержалась, чтобы не подумать с горечью: «Что же ты не была такой раньше?»

– Я ценю твое внимание, Цинь, но тебе не понять того, что я никак не могу забыться. Сама не знаю, почему я раньше так обращалась с Шу-чжэнь. Скажи-ка мне честно: есть ли такие матери, как я? Почему я совсем не думала об этом прежде? – Угрызения совести еще больше обезобразили ее бескровное лицо, и только полные слез маленькие глаза казались прекрасными из-за глубокого раздумья и чистой нежности, светившихся в них. Горе одинокой матери всегда вызывает самую искреннюю симпатию, и госпожа Шэнь могла больше не бояться ни брезгливого отвращения, ни холодного равнодушия, которыми ее обычно здесь встречали. Она почувствовала это и потому пришла к ним забыться в беседе. – Я уже написала брату, – продолжала она. – Собираюсь пожить у него некоторое время, может быть, настроение немного улучшится.

– Сейчас дорога на восток не очень спокойная, пожалуй, очень много неудобств будет, – заботливо сказал Цзюе-синь, у которого это известие, несмотря на всю его неожиданность, вызвало еще большее сочувствие к тетке.

– А мне все равно, – апатично отозвалась та. – К тому же я долго не выдержу, – нахмурилась она. – Не смогу забыть мою Чжэнь-эр, если останусь здесь. А тут еще Кэ-ань и Кэ-дин шумят, что нужно продать дом. Если, не дай бог, это случится и мне придется уехать отсюда вдвоем с Кэ-дином, вряд ли у меня жизнь хорошая будет. Я уж думала-думала – вижу, что лучше мне на время расстаться с этим местом.

И это была правда – просто не верилось, что это могла сказать госпожа Шэнь: так изменила эту глупую, недалекую, но честную женщину беда, неожиданно обрушившаяся на нее. Весь ее облик носил следы тяжких страданий. Она беспомощно раскрыла этой молодежи свою душу; ее бесхитростные чувства тронули их, пробудив в них чувство симпатии и жалости. Во взглядах их были прощение и сочувствие. Каждому хотелось хоть что-нибудь сказать ей, но никому не удалось сделать этого, так как в комнате, распахнув занавеси, неожиданно появился радостный и приглаженный Цзюе-ин.

– Цзюе-синь, папа велел мне вместе с тобой отправиться в переулок Чжу-шисян навестить дядю Кэ-аня, – обратился он к старшему брату, успев обежать своим быстрым взглядом всю комнату и остановив его на Юнь. Та отвернулась.

– Дядю Кэ-аня? А что случилось? – встревоженно спросил Цзюе-синь.

– Говорят, дядя заболел, и папа велел нам проведать его. Я уж заодно погляжу, какая у него квартира! – захихикал Цзюе-ин и скорчил гримасу Шу-хуа, – Цинь-гуй и Янь-сун ждут нас на улице.

– Какие еще Цинь-гуй и Янь-сун? – поморщилась Шу-хуа, не переносившая уличного жаргона младшего брата.

– Цинь-гуй да Янь-сун – вот и получается Цинь-сун, Немного переиначил, а ты уже не понимаешь? – ликовал Цзюе-ин.

– Фи! Кто поймет твой жаргон!

Пока Цзюе-ин разговаривал с Цзюе-синем и Шу-хуа, Цзюе-минь тихо сообщил Цинь важную новость:

– Сегодня получено срочное письмо из Чуньцина. Местные власти направили телеграмму в наш город; очень заинтересовались нашей редакцией. Юбилейный номер там запрещен. Нам велят быть осторожнее. Поэтому мы сегодня после обеда прятали кое-что.

Цинь изменилась в лице и, боясь, чтобы это не заметили, поспешно опустила голову.

– Все спрятали? – шепотом спросила она. – Я не знала, а то бы я пришла помочь.

– Все. Унесли все, хоть сколько-нибудь важное. Осталось только немного обычных книг да старых газет. Хорошо, что весь юбилейный тираж раздарили и распродали, – успокоил ее Цзюе-минь.

– Это хорошо, – обрадовалась Цинь. – Много вас было? Вы быстро управились?

– Шесть человек. Я кое-что принес домой, – спокойно сообщил Цзюе-минь.

– И оставил у себя в комнате? – ужаснулась Цинь, но тут же улыбнулась, взглянув на Цзюе-миня. Разговор их никем не был услышан.

Цзюе-синь больше не расспрашивал Цзюе-ина.

– Шу-хуа, – обратился он к сестре, – если тебе не трудно, позови, пожалуйста, Хэ-сао, – И прошел в свою спальню.

Шу-хуа не сделала и двух шагов, как занавеси раздвинулись и вошла Ци-ся. Шу-хуа тут же остановилась и приказала служанке:

– Ци-ся, позови к барину Цзюе-синю тетушку Хэ-сао. – Та кивнула и тут же вышла.

Цзюе-ин улыбнулся и не преминул привести поговорку, чтобы поддеть сестру:

– «Большой лентяй послал маленького, маленький лентяй дошел до порога, поручил порогу, порог поручил земле, а земля на месте осталась».

– Ты замолчишь, наконец? – покраснела Шу-хуа.

– Я бы сам тебя рад послушать, да вот мой подчиненный не соглашается, – шлепнул себя Цзюе-ин по губам и захихикал. – Ты лучше сама с ним договорись, ладно? – Но тут из своей спальни вышел одетый в парадную шерстяную куртку Цзюе-синь, и Цзюе-ин замолчал, хотя на лице его была торжествующая улыбка.

– Поболтай мне еще! Не то смотри, выдерут тебя! – раздраженно буркнула Шу-хуа и небрежно отвернулась в сторону, словно не желая даже глядеть на младшего брата.

41

Цзюе-синь и Цзюе-ин отправились в переулок Чжу-шисян в паланкинах, впереди с фонарем освещал дорогу Цинь-сун, Минут через пятнадцать паланкины очутились на небольшом дворике и остановились у первого здания. Цинь-сун через калитку провел их внутрь.

Прямо перед ними в небольшом внутреннем дворике, заросшем высокой травой, стоял небольшой домик из трех комнат, к которому с обеих сторон примыкали маленькие пристройки. В окнах домика горел свет, и оба брата направились туда. Едва они вошли в среднюю комнату, как сразу почувствовали запах опиума, доносившийся из правой комнаты. Цинь-сун первым прошел туда и доложил:

– Господин, пришли барин Цзюе-синь и барин Цзюе-ин.

– Ну? Так что же ты их не приглашаешь войти? – Услышав звонкий голос, принадлежавший Чжан Би-сю, братья быстро вошли в комнату.

На лежанке, в середине которой стоял подносик для курения опиума с горящим фитильком, с одной стороны расположился Кэ-ань, энергично посасывавший в этот момент мундштук трубки, а с другой – Чжан Би-сю. Руки актера были нежнорозового цвета; в одной он держал трубку, в другой – с двумя золотыми перстнями на пальцах – железную лопаточку, которой сейчас приминал чадивший шарик опиума, лежавший в маленькой чашечке на конце трубки. Кэ-ань слышал шаги племянников, но даже не пошевельнулся. Чжан Би-сю, зажигая Кэ-аню опиум, церемонно извинялся перед гостями:

– Вы подождите немного, Цзюе-синь, он сейчас докурит эту порцию. Садитесь, садитесь.

– Не стоит, мы пришли оправиться о здоровье дяди, – ответил Цзюе-синь. Цзюе-ин молчал и только ухмылялся в сторону Чжан Би-сю.

Заметив, что весь опиум в трубке Кэ-аня сгорел, Чжан Би-сю вытащил у него изо рта мундштук и положил трубку на подносик. Кэ-ань проглотил слюну и только теперь чуть-чуть повернул голову, чтобы взглянуть на стоявших около лежанки Цзюе-синя и Цзюе-ина. Племянники хором поздоровались с дядей, а Цзюе-ин добавил:

– Папа прислал нас узнать, как ваше здоровье, дядя.

И Цзюе-синь подхватил: – Сейчас лучше?

Сложив все принадлежности для курения, Чжан Би-сю встал и снова, улыбаясь до ушей, пригласил:

– Садитесь, Цзюе-синь. – Заметив стоявшего у дверей Цинь-суна, он обратился к нему: – Дружище Цинь, пойди скажи Сяо-чжэнь, чтобы подал две чашки чаю. – Слуга кивнул и вышел.

– Немного лучше, – ответил племянникам Кэ-ань. – Цзюе-ин, когда вернешься, передай отцу привет от меня и скажи, что мне теперь лучше. Только настроение неважное. Сели бы, Цзюе-синь, что стоите? – Дядя говорил добродушно и даже слегка улыбаясь, но «а его темном, изможденном, напоминавшем засохший лист дерева лице улыбка эта долго не задержалась и тут же бесследно исчезла, как исчезает в морской пучине упавший туда камень. Только глаза горели тусклым огнем, как выключенная, но еще светящаяся электрическая лампочка.

– Да, вид у вас, дядя, неважный. Что у вас болит? – старался держаться вежливо Цзюе-синь. «Они с Цзюе-ином уселись на стулья у левой стены.

Кэ-ань на некоторое время умолк. Чжан Би-сю, сидевший на краю лежанки, усмехнулся:

– У него чирей на з… вскочил. Даже ходить неловко, а сидеть – просто не может. – В его позе и жестах невольно сказывался актер, отчего его напудренное лицо казалось еще более симпатичным. Слова Чжан Би-сю рассмешили Цзюе-ина, он прыснул, но тут же умолк, жадно уставившись своими крысиными глазками на накрашенное лицо Чжан Би-сю. Тот заметил, но не подал вида. Сяо-чжэнь, подросток лет пятнадцати – шестнадцати, с тонкими бровями и ясными глазами, принес чай, поставил его на чайный столик перед Цзюе-синем и, отойдя в сторону, тихо встал у письменного стола.

– Да, теперь вы станете поправляться. А какой врач лечит вас? – спросил Цзюе-синь, опасавшийся, что смех Цзюе-ина может рассердить Кэ-аня. Но Кэ-ань сделал вид, что ничего не слышал.

– Да пригласили Чжан Пу-чэня. Делает примочки два раза в день. Теперь гораздо лучше, – ответил вместо Кэ-аня Чжан Би-сю и в свою очередь спросил Цзюе-синя: – Он уже три дня не был дома. Наверное, госпожа Ван волнуется?

– А когда ей волноваться? Она за целый день в мац-зян не успевает наиграться. А сегодня у ее родителей гости, – похвастался своей осведомленностью Цзюе-ин.

– Ну и хорошо. Можешь еще несколько дней пожить здесь в свое удовольствие. Видишь, жена не беспокоится, а тебе чего волноваться? – рассыпался, радостно улыбаясь, Чжан Би-сю.

Кэ-ань улыбнулся ему.

– Зажги-ка мне еще на затяжку, – попросил он и, прикрывшись рукой, во весь рот зевнул.

Чжан Би-сю с готовностью кивнул, улегся, поджал ноги, устраиваясь поудобнее, и, поддев лопаточкой из баночки немного опиума, зажег его от фитилька.

За его действиями следил довольный взгляд Кэ-аня и завистливый взор Цзюе-ина. Из всех находившихся в комнате только Цзюе-синю было грустно и тоскливо. Его глаза блуждали по всей комнате, ища на чем бы остановиться, но ничто здесь не могло привлечь его внимания. Заметив на письменном столе у окна с десяток книг в старинных переплетах, он понял, что это – сборники стихов, которые ему уже приходилось видеть в кабинете Кэ-аня. На противоположной стене, посередине, висел рисунок, обрамленный с обеих сторон парой дуйлянь[28]28
  Дуйлянь – парные полоски бумаги с надписями (обычно изречения, афоризмы, пожелания и т. д.).


[Закрыть]. Рисунок назывался «Лодки перед красной стеной», а дуйлянь принадлежали кисти Хэ Цзы-чжэня. История этих вещей была известна Цзюе-синю: когда-то они висели в спальне деда, затем были убраны и, наконец, при разделе попали к Кэ-аню.

– Цзюе-синь, говорят, через наш город собираются прокладывать шоссе? – неожиданно повернулся Кэ-ань к Цзюе-синю. – Не с той ли улицы начнут, где находится ваша контора? Ваш подъезд не заденут?

– Действительно, слухи ходят. Однако трасса еще не определена. Кое-кто говорит, что начнут с улицы Дундацзе. Наш управляющий мог бы принять кое-какие меры на стороне, чтобы на полгодика задержать строительство и не ломать подъезд. Но уже пришло распоряжение о сборе подворного налога.

– Ничего не случится, если даже и выложат немного денег. Когда это наши «отцы города» не думали о том, чтобы пощипать население. Только уж если деньги у людей собирают, пусть и порядок поддерживают. А то последние несколько месяцев солдатня все время бесчинствует: или театры громят, или за артистками гоняются. Дошло до того, что ему, – тут разошедшийся Кэ-ань повернулся и указал на Чжан Би-сю, – в театре петь нельзя. Хорошо еще, что у меня здесь живет, сюда никакой подлец не рискнет зайти. – Кэ-ань говорил с таким азартом, что весь раскраснелся и, кончив, был вынужден отдышаться. Цзюе-синь только вежливо поддакивал.

– Опять ты разволновался, – пожурил его Чжан Би-сю; он уже зажег опиум и вставил его в трубку. – Покури-ка лучше, – добавил он, поднося мундштук ко рту Кэ-аня.

Кэ-ань сделал подряд три глубоких затяжки и, выпустив дым, но все еще держа трубку, повернулся к Цзюе-синю:

– Меня беспокоит только наш дом, а на остальное – наплевать. Рано или поздно, а шоссе до нашего особняка дойдет. Придется тогда и главный подъезд ломать, да и сад переносить, – Услышав, что Чжан Би-сю снова предлагает ему затянуться, он неожиданно умолк, пристраивая мундштук, и снова повернулся к племяннику только тогда, когда докурил всю порцию: – Тогда придется выложить немалую сумму денег. Вот почему, по-моему, лучше пораньше продать дом. Надо пользоваться моментом, пока военные дают хорошую цену; тысяч сто возьмем, а восемьдесят – это уже непременно. Цзюе-ин, когда вернешься домой, скажи мое мнение своему отцу. – Кэ-ань явно приободрился. Его сморщенное, как сухой лист, лицо, теперь блестело, словно после дождя. Но истощенный вид нельзя было скрыть ничем.

Цзюе-ин радостно поддакивал, а Цзюе-синь, не одобрявший решение Кэ-аня, пробурчал что-то нечленораздельное.

– У меня еще есть дело, Цзюе-синь, – снова начал было Кэ-ань, но его остановил Чжан Би-сю, который старательно разжигал Кэ-аню трубку; услышав, что тот снова заговорил, он укоризненно поглядел на него:

– Кэ-ань, ты слишком много говоришь.

– Не лезь, это серьезное дело, – улыбнувшись, повернулся к нему Кэ-ань. – Слишком уж я тебя избаловал. Даже жена не вмешивается в мои дела. – Еще раз улыбнувшись Чжан Би-сю, он снова повернулся к Цзюе-синю и продолжал: – У меня на несколько тысяч акций вашей компании. В будущем месяце у меня не хватит наличных на праздники, и я хотел бы продать половину акций. Узнай, может кто хочет купить, и устрой это мне. Я с августа прошлого года – с нового урожая риса – до сих пор еще всю аренду не получил. Лю-шэн подсчитал, что, в лучшем случае, будет не больше половины того, что было за последние два года. А тут еще «молодцы с большой дороги» бесчинствуют, налоги на армию да на самооборону большие. Кое-где арендаторы уже собираются отказываться от аренды. А мы за счет нашей земли живем. Если так пойдет, что делать будем? Вот я и предлагаю побыстрее дом продать. Каждая семья получит тысяч по десять с лишним – можно будет на какое-нибудь дело использовать. Я думаю, и ты мое предложение одобришь.

Цзюе-синь отнюдь не одобрял этого предложения, но, помня о том, что пришел справиться о здоровье дяди, не мог спорить с ним и вежливо поддакивал. Когда же речь зашла об акциях, то он вспомнил, что положение на бирже неустойчиво и что акции нелегко будет продать даже с некоторой скидкой, и удивился, почему это дяде не хватает наличных денег. По его подсчетам, только проценты с текущего счета в банке и дивиденды с акций могли дать Кэ-аню возможность безбедно прожить несколько лет. Он видел лишь исключительную скупость Кэ-аня дома, но не знал, что на стороне дядя сорит деньгами направо и налево, тратя только на одного Чжан Би-сю громадные суммы (он знал, конечно, о том, как Кэ-ань покупал Чжан Би-сю материю, но сейчас забыл об этом). Он хотел было заговорить с Кэ-анем об акциях, но неожиданно вмешался Чжан Би-сю.

– Ты же знаешь, Кэ-ань, что я не люблю слушать, когда ты заводишь разговор о семье, – слегка нахмурился актер и состроил гримасу, придав своему лицу выражение недовольства.

– Больше не буду, – поспешил успокоить его Кэ-ань, заметив кислую мину Чжан Би-сю, и нежным шепотом добавил: – Опять вспомнил прошлое?

Чжан Би-сю, потупившись, кивнул. Тогда Кэ-ань обернулся к племянникам.

– Вы его не презирайте. Он ведь тоже из интеллигентной семьи, – пояснил он. – Специалист по каллиграфии. К тому же, он из нашего города, его семья и сейчас еще здесь.

– Кэ-ань, да ты… Ну, зачем ты говоришь все это? – тихо проговорил Чжан Би-сю, подняв на Кэ-аня полные слез глаза.

– Ничего, им можно сказать. – И Кэ-ань обратился к Цзюе-синю: – У него родня богатая, но его дядя испортил ему жизнь. Поэтому он не любит, когда речь заходит о семейных делах. Дядя его – известный шэньши в нашем городе…

– Покури-ка лучше, – и Чжан Би-сю прекратил словоизлияния Кэ-аня, сунув ему в рот мундштук трубки.

– Правда, Чжан Би-сю? А где же твоя родня, – заинтересовался Цзюе-ин. – Раз знаешь, что они так с тобой поступили, что же ты не вернешься и не устроишь скандала своему дяде?

– Не ожидал, не ожидал, – сочувственно произнес Цзюе-синь. – А ты еще поддерживаешь с ними отношения?

Искреннее участие Цзюе-синя тронуло Чжан Би-сю. Он решил рассказать все, как было. Зажигая опиум Кэ-аню, он невесело начал:

– А почему я просил не заводить речь о прошлом, Цзюе-синь? Думаешь, они захотят считать своей родней какого-то актёришку? Ты не поверишь, до чего коварны люди, если я расскажу тебе свою историю. Помню, было мне лет десять. Отец мой тогда уже умер, чужие люди обманом выманили меня из дому, украли и увезли в другой уезд. Видят, что я сложен неплохо, ну и продали меня в театральную труппу. Мой хозяин только уже перед смертью сказал мне, что это дядя погубил меня. Выучился я актерскому мастерству, пел несколько лет в чужих местах и опять попал в родной город. Кое-как разузнал, что не прошло и полгода после того, как меня украли, мать моя заболела и умерла. Ну, и ясно – все наше имущество попало в руки к дяде. Теперь это богатый шэньши. Он частенько приходит в театр послушать мое пение. Один раз я даже вместе с другими артистами пел у него дома. В тот день женился мой младший брат, было очень весело, шум, гам… Я все-таки помнил этот дом. А они меня не узнали. Пел я им в тот день «Осенний аромат коричных цветов». Да… Спел, а потом прямо в гриме сошел с подмостков и вместе с гостями пил вино. Мой младший брат, вне себя от радости, так и летал между гостями. А ведь не поступи дядя со мной так подло, был бы и я сейчас барином. Эх, да что там! Видно уж судьба мне быть артистом! – Рассказывая, Чжан Би-сю все больше и больше переживал, а под конец в его голосе даже послышались рыдающие нотки. Заметив, что Кэ-ань выкурил свою порцию опиума, он, не прерывая рассказа, взял из его рук трубку, да так и держал, забыв про нее. Глаза его покраснели, лицо выражало грусть и примирение с судьбой. Кончив рассказывать, он, словно не замечая окружающей его обстановки, продолжал тупо смотреть на огонек в курильнице, как будто видел в красном язычке пламени свое счастливое детство.

– Он вам правду рассказал – я сам об этом на стороне узнавал, – улыбнулся Кэ-ань племянникам.

– Ты должен найти дядю, переговорить с ним и вернуть обратно свое имущество. А не согласится – судись с ним! – вырвалось у Цзюе-ина. Он чувствовал, что судьба не должна быть такой жестокой к этому симпатичному человеку. Цзюе-синь же ничего не сказал и только несколько раз вздохнул.

– Добрая у тебя душа, Цзюе-ин. Но подумай – разве кто поверит хоть одному слову презираемого всеми актера? А доказательств у меня никаких нет. На их стороне деньги и влияние. Судиться! Да разве мне выиграть дело? – с горечью сказал Чжан Би-сю и, положив трубку, достал из-за пазухи платок, чтобы вытереть глаза. Многое хотелось бы ему сказать сейчас, излить недовольство и обиду, долгие годы копившиеся на сердце и сейчас рвущиеся наружу. – Нас всегда ругают нахальными вымогателями, торгующими своей внешностью, – продолжал он, отнимая платок от лица, – только и злословят на наш счет – как мы кокетничаем да капризничаем, как мы говорим да ходим. А ведь не знают, сколько ударов приходится вытерпеть, сколько слез пролить, прежде чем научишься всему этому! Знают только, как издеваться над нами. Но никто не понимает наших мучений! – Тут, не выдержав, он начал тихонько всхлипывать и поспешно приложил платок к глазам.

– Ну, зачем так, Фан-вэнь? Говорил, говорил – и расплакался, – мягко уговаривал его расстроившийся Кэ-ань, пытаясь отнять от его лица руку, чтобы вытереть слезы.

– Я не буду вас ругать, – возбужденно сказал Цзюе-ин, – вы мне нравитесь.

Видя настроение Кэ-аня, Цзюе-синь понял, что оставаться им здесь уже не совсем удобно; к тому же ему самому хотелось пораньше вернуться домой. Поэтому он начал прощаться. Кэ-ань не удерживал их. Чжан Би-сю, услышав, что они собираются уходить, поднялся и приказал Сяо-чжэню принести фонарь. Тот поспешно выбежал.

Цзюе-ину уходить не хотелось, но пришлось вслед за Цзюе-синем попрощаться с дядей. Прежде чем уйти, они обменялись вежливыми фразами с Чжан Би-сю, а Цзюе-синь сказал дяде несколько успокоительных слов. Чжан Би-сю провожал их.

– Вот моя комната. Хочешь посмотреть, Цзюе-синь? – спросил он, указывая рукой, когда они вошли в среднюю комнату.

Цзюе-синь не успел ответить, как Цзюе-ин уже поспешил вставить:

– Конечно, посмотрим. – И первым прошел туда, не ожидая, что скажет Цзюе-синь. Тому пришлось последовать за ним. У дверей их ждал Сяо-чжэнь с зажженным фонарем в руке.

Комната была изящно обставлена: всюду – чистота и порядок. Только слишком сильно пахло косметикой – не было похоже на то, что здесь живет мужчина. Красочный рисунок на холсте, висевший на стене, был из дома Кэ-аня – это Цзюе-синь определил с первого взгляда. Памятуя только что имевший место разговор и видя, как любезен с ними Чжан Би-сю, Цзюе-синь почувствовал к нему нечто вроде симпатии и на прощанье сказал ему несколько одобрительных слов.

Серый попугай, сидевший на жердочке под потолком, неожиданно захлопал крыльями и закричал, встревоженный шумом шагов, разговором и светом фонаря. Чжан Би-сю поднял голову и указал на попугая:

– А он здесь еще больше научился болтать. Когда делать нечего, я с ним целый день вожусь.

Цзюе-синь что-то пробормотал и направился к выходу, лишив Цзюе-ина возможности поговорить еще.

Чжан Би-сю проводил братьев до паланкина и даже усадил.

Когда они вернулись домой и, выйдя из паланкина, направлялись к калитке, Цзюе-ин вдруг сказал с завистью:

– А у дяди губа не дура. На такую квартирку и денег не жалко.

В темноте Цзюе-синь бросил пытливый взгляд на брата, но ничего не сказал. Сейчас им владела одна мысль – обо всем рассказать Цзюе-миню.