Текст книги "Осень"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

– Не будем говорить сегодня о ненависти, Цзюе-минь, не будем вспоминать об этих делах, – мягко прервала она его. – Любовь сильнее ненависти, – сказала она, словно обращаясь к самой себе, и улыбнулась ему. – То, что у меня есть сегодня, все это результат твоих трудов. Без тебя я, наверное, была бы такой, как Шу-чжэнь, как другие девушки; без тебя я не знала бы Цунь-жэня и других, не могла бы принимать участия в нашем движении…

Цинь собиралась привести еще много примеров, но неожиданно Цзюе-минь перебил ее, слегка улыбаясь:

– Можно подумать, что ты пришла только для того, чтобы перечислять мои заслуги. – Его лицо находилось совсем близко от ее лица, и он, набравшись храбрости, прикоснулся губами к ее бархатистой щеке и запечатлел на ней поцелуй.

Он целовал ее впервые; и хотя поцеловал в щеку, Цинь тоже почувствовала (правда, с какой-то долей стыдливости) никогда ранее не испытанное возбуждение. Сердце ее учащенно забилось, щеки горели. Она не сделала (да и не подумала о том, чтобы сделать) попытки оттолкнуть его. Но в первое мгновение она не могла вымолвить ни слова, а лишь молча смотрела на воду. Но и там она видела только это, одухотворенное любовью дорогое лицо. Какая-то тень сорвалась с поверхности озера, взволновав воду, и с шумом улетела в заросли лилий у берега. Лицо растаяло, но затем возникло снова.

– Ты не сердишься на меня, Цинь? – шепнул на ухо девушке Цзюе-минь, видя, что она молчит; боясь, что она будет негодовать, он подавил свое возбуждение.

Цинь медленно повернула к нему голову. Ее большие глаза светились любовью; нежный и чистый взгляд этих глаз здесь, в темной беседке, у залитого лунным светом окна говорил больше, чем когда бы то ни было, наполняя Цзюе-миня радостью, близкой к самозабвению. Лаской и нежностью звучал ее голос, когда она ответила:

– Разве я могу сердиться на тебя? Ведь я давно отдала тебе свое сердце. – Ее лицо, почти касаясь его лица, своим нежным ароматом щекотало ему ноздри. Полумрак, окружавший их, пейзаж, словно вышедший из-под кисти художника, слабые звуки, раздававшиеся изредка в тишине, – все это мало-помалу окутывало двух молодых людей незаметным покрывалом любви – молодые сердца легко поддаются чувствам. Но даже сейчас чувства их были чисты, они понимали любовь как единение двух сердец в одно для служения великой, идеальной цели. Правда, сейчас их воображение настолько идеализировало эту цель, что она стала чем-то нереальным, неоформленным. Но зато они ощутимо чувствовали, как два сердца притягиваются друг к другу, сближаются, соединяются и, наконец, растворяясь, сливаются в одно. Это чувство уносило их в небытие.

– Значит, ты не обиделась, что я поцеловал тебя? – дрожащим голосом спросил Цзюе-минь, стараясь подавить восторг, охвативший его душу.

– Я верю в твою любовь. Я верю тебе во всем. Я горжусь тобой и чувствую себя самой счастливой среди своих сверстников. Чего я могу еще желать, кроме как быть и работать вместе с тобой? – Чувство, которое она испытывала, вся сказочная, феерическая обстановка, которая окружала ее, придали ей смелости – и она, ничего не утаивая, полностью раскрыла перед ним свое сердце. Правда, за эти два года это случалось не раз, но только сейчас Цзюе-минь ощутил непередаваемую радость: как зачарованный, слушал он ее голос, казавшийся ему прекраснее любой музыки. – Цинь улыбнулась: – Я не представляла, что любовь такова, что она может так переменить человека. Я так благодарна тебе!

– Благодарна мне? – запротестовал Цзюе-минь, расплываясь, однако, в счастливейшей улыбке. – Это я должен благодарить тебя. Ты заставила меня во многом измениться. Откуда бы взялась у меня смелость, если бы не было твоей любви? Ты для меня – все. Когда я вижу тебя, я чувствую себя самым счастливым человеком на свете.

Говоря это, он медленно поднял руки, осторожно положил их на плечи девушки, смотря прямо ей в глаза. Ее улыбка влекла к себе. Он чуть-чуть нагнул голову (так как был повыше ее), и его губы прижались к ее губам. Последовал короткий поцелуй, но губы девушки тут же сомкнулись, и она быстро отпрянула.

– Не надо так, Цзюе-минь, – словно очнулась Цинь, – нас ведь могут увидеть.

Цзюе-минь испуганно опустил руки и непонимающе смотрел на девушку.

Она тоже смотрела на него. Приложив руку к губам, все еще несколько возбужденная, она сказала:

– Я не обижаюсь на тебя. Но если бы нас увидели, мне бы не оправдаться. – Цзюе-минь сконфуженно глядел на нее, не произнося ни слова. На лице Цинь появилась улыбка. Снова приблизившись к Цзюе-миню, она мягко упрекнула его: – Ведь ты все делаешь так обдуманно. Почему же ты сегодня неосторожен?

– Никто не видел, – оправдывался Цзюе-минь, несколько придя в себя. Теперь ему было ясно, чего она от него хотела.

– Вот кто видел, – тихо рассмеялась Цинь, указывая на лунный луч, пробивавшийся к ним через другое закрытое окно. Цзюе-минь улыбнулся и хотел что-то сказать, но Цинь опередила его. – Пойдем отсюда, – тихо позвала она, беря его за руку, – а то как бы, правда, не увидели!

Цзюе-минь не возражал, и они вышли, держась за руки, предварительно захлопнув окно.

– Что ты сейчас чувствуешь, Цзюе-минь? – шутливо спросила Цинь, с любовью глядя на него.

– У меня сейчас на сердце радостно, как никогда.

– Тогда ты все-таки сходи в редакцию. Ты, кажется, сказал, что тебе нужно взять корректуру брошюры? – мягко напомнила Цинь. Вдруг она заметила, что из гущи сливовых деревьев прямо на них движется огонек. – Посмотри, – указала она в ту сторону, – вот и действительно кто-то пришел. Это, должно быть, Шу-хуа ищет нас.

Среди деревьев огонек уже не был виден: теперь он показался на берегу озера. Появились три тени; лиц пока еще не было видно, но в одной из троих можно было угадать Шу-хуа. Цзюе-миню не было неприятно, что она помешала им; он даже обрадовался.

– Действительно, Шу-хуа. А она – не трусиха. Пойдем ей навстречу. – И они пошли в ту сторону.

Их тоже заметили. Раздался голос Шу-хуа:

– Цинь, Цзюе-минь! Мы вас ищем.

Они одновременно откликнулись. Теперь было видно, что с Шу-хуа пришли Шу-чжэнь и Цуй-хуань. Цуй-хуань несла в руке овальный фонарик из красной бумаги. Встреча произошла у мостика.

Шу – чжэнь схватила Цинь за руку и ласково прижалась к ней.

– Что же ты не сказала мне, что идешь в сад? – обиженным голосом спросила она.

– Мы с братом просто вышли побродить, а ты в это время ужинала, – с нежностью в голосе ответила Цинь и заботливо спросила: – Ну, как ты сегодня поела? Сыта?

– Полчашки съела. Больше не хочется, – негромко ответила Шу-чжэнь.

– Так мало? – удивилась Шу-хуа.

– Я теперь всегда ем столько. Если съем больше, то очень тяжело на сердце становится.

– Сестра, не стоит тревожиться, – вмешался в их разговор Цзюе-минь, – Пусть мать тебя ругает, пусть себе ссорится с дядей Кэ-дином, пусть бранится с Си-эр – не принимай эти мелочи близко к сердцу. Тебе нужно подумать о своем здоровье, – горячо убеждал он сестру.

– Я знаю, – тихо ответила Шу-чжэнь, опустив голову; Цзюе-миню показалось, что она всхлипывает.

– Да что же это такое! Я, кажется, уже из себя выхожу! – зашумела, не выдержав, Шу-хуа. Затем, немного успокоившись, спросила Цинь: – А что, Цинь, если мы попросим тетю Чжан удочерить Шу-чжэнь? Пусть будет тебе сестрой! – На ее лице играло радостное возбуждение.

Хотя предложение прозвучало для Шу-чжэнь совершенно неожиданно, но тем не менее всколыхнуло ее застывшие чувства. Еще бы! Ведь об этом она только и мечтала. И Шу-чжэнь с трепетом ожидала, что ответит Цинь.

Цинь была в затруднении. Ей, конечно, следовало бы просто высмеять вздорную идею Шу-хуа. Но сейчас лицо ее говорило, что ей не до смеха: она глубоко сожалела о том, что фантазии Шу-хуа не суждено претвориться в действительность. Сколько раз она мечтала иметь сестру! А теперь Шу-хуа разбудила эту мечту. Не з силах решиться сразу на жестокий ответ, она молчала, прислонившись к перилам мостика.

– Невозможно! – покачал головой Цзюе-минь. – Думаешь, тетя Шэнь согласится? Да и тетя Чжан не захочет наживать себе неприятности. – Сказано было слишком ясно. Цзюе-минь понимал, что от фактов не уйдешь, но он яе учел того, что своими словами он убивает надежды двух человек.

Шу-хуа закусила губу и молчала, словно злясь на кого-то. Цинь, заметив, что Шу-чжэнь вся дрожит, притянула ее к себе.

– Не надо, сестренка, – ласково успокаивала она девушку; она прониклась жалостью к Шу-чжэнь, которая чуть слышно плакала, стараясь скрыть слезы. Цинь не могла больше бередить ей сердце, ей оставалось лишь сказать несколько, ничего не значащих слов утешения:

– Не переживай так, Шу-чжэнь. Мы что-нибудь придумаем, обязательно придумаем.

Шу-чжэнь все еще прижималась к груди Цинь; от этих слов ей не стало легче. Но через минуту она уже подняла голову и довольно спокойно ответила:

– Я понимаю, – Затем порывисто схватила сестру за руку. – Цинь, – умоляюще просила она, – не ходи сегодня домой. Ну, согласись! Оставайся у нас, мне будет легче.

– Хорошо. – Цинь была тронута.

– Барышня, я тоже хочу поговорить с вами, – вдруг раздался звонкий голос Цуй-хуань; фонарик она все еще держала в руке.

– Что у тебя? – удивилась Цинь, догадываясь, однако, по голосу Цуй-хуань, что она хочет сообщить ей что-то приятное.

– Дайте мне сказать, – вмешалась Шу-хуа, обрадованная тем, что Цинь остается, прислушиваясь к ее разговору с Цуй-хуань. – Знаешь, Цинь, мы с Ци-ся и Цуй-хуань давно уже договорились когда-нибудь пригласить тебя на ночной пикник. Собственно, мы договорились сделать это в день праздника лета, но ты тогда ушла. Потом не было подходящего случая. Сегодня ты здесь, вот они и решили пригласить тебя на сегодняшний вечер и попросили меня переговорить с тобой. Очень кстати, что ты не уходишь домой: мы сейчас пошлем Цу-хуань приготовить угощение.

Цинь хотела было отказаться, но теперь заговорила Цуй-хуань:

– Барышня Цинь! Шу-хуа уже согласилась, а вы удостоите нас своим посещением? Конечно, у нас, служанок, угощение не из первоклассных, но я знаю, что вы, барышня, всегда нас уважали. Вот мы и рискнули пригласить вас на наш пикник.

Цинь рассмеялась.

– Хорошо, – согласилась она, – только не надо так много слов. Разве я вправе отказаться, если вы так приглашаете? – Подняв голову, она увидела прямо перед собой ясный, чистый лунный диск, в свете которого, казалось, растаяла мгла, лежавшая у ней на сердце. Но, тут же опустив голову, она взглянула на Цзюе-миня и тихо напомнила ему: – Ты все же сходи в редакцию. Не знаю только, не поздно ли уже. Я не хочу, чтобы говорили, что ты пренебрегаешь работой. – Цзюе-минь молчал, и она добавила: – Видишь, они приглашают меня на пикник, мне здесь не будет скучно.

Счастливая улыбка скользнула по лицу Цзюе-миня.

– Я иду, – тихо ответил он и затем громко, обращаясь ко всем четверым, добавил: – Ну, вы повеселитесь здесь, а я пойду вперед. – И быстро ушел.

Шу-хуа и служанки не слышали, что сказала ему Цинь, и поэтому не поняли, почему он ушел один.

31

Цинь заболела и не смогла пойти с Цзюе-минем на празднование двухлетия еженедельника. В тот день Цзюе-минь отправился в редакцию очень рано и когда пришел туда, там были только Хуан Цунь-жэнь, Чжан Хой-жу да еще кое-кто из наиболее частых посетителей.

– Цинь опять не пришла? – разочарованно протянул Хуан Цунь-жэнь, видя, что Цзюе-минь пришел один.

– Она скоро выздоровеет, но вчера еще температурила, мать не разрешила ей выходить из дома, – также с некоторым неудовольствием ответил Цзюе-минь: если бы она смогла прийти вместе с ним, думал он, то предстоящие события были бы для него настоящим счастьем.

– Совсем некстати. Сегодня как раз ее не хватает, – недовольно вставил Чжан Хой-жу.

– Неважно, я могу ей рассказать все, когда вернусь, – мимоходом бросил Цзюе-минь. Подняв голову, он огляделся и прошелся по комнате. Это было помещение проходной лавки (рядом со старым помещением). Сюда они перебрались совсем недавно. Посреди просторной комнаты – стол, накрытый белоснежной скатертью с вазой живых цветов в центре; вокруг стола – много складных стульев; на свежевыбеленных стенах – две картины, писанные маслом, и несколько портретов известных революционеров – представителей различных стран, вырезанных из книги «Шестьдесят выдающихся людей мира». Чжан Хуань-жу, стоя на табуретке, один за другим прикалывал портреты к стене. У одной стены – книжный шкаф, у другой – чайный столик и кресла. В глубине – отгороженная тесом комната; там – письменный стол, за которым, склонившись, что-то писал сейчас Фан Цзи-шунь, и шкаф для документации; в углах – две груды только что отпечатанных брошюр.

Вся эта новая обстановка была приобретена усилиями молодых людей в течение последних дней. Каждая вещь говорила о горячих, отважных, преданных делу, широких (не эгоистичных) натурах, об их творческом подъеме. Все здесь напоминало идеальную семью, где царят согласие и дружба. Их связывали одни убеждения; и, соответственно этому, то, что было в душе у каждого, то, что было наиболее важно, наиболее дорого для него, – все это одновременно принадлежало и остальным; поэтому они могли смотреть прямо в лицо друг другу. Не было места ни отчужденности, ни зависти: ощущение того, что все трудятся для одной и той же цели, никогда не покидало Цзюе-миня, всегда доставляя ему глубокую радость. Этот день также не был исключением: обычная радость вскоре разогнала кратковременное недовольство, и к этой радости примешивались подъем, удовлетворение и ожидание чего-то лучшего. Сегодня был торжественный день, можно сказать, день вознаграждений за их труд. Они, которые не покладая рук трудились на своей ниве два года, сегодня могли радоваться урожаю.

Пришла Чэн Цзянь-бин; лицо ее, казалось, излучало свет весеннего утра. Бодрым шагом войдя в комнату, она, улыбаясь, похвалила их:

– Здорово устроились! А я уж было испугалась, что у вас не получится. – Тут она заметила Цзюе-миня: – Цзюе-минь, а почему Цинь не пришла?

– Она еще не совсем здорова, мать ее не пускает, – ответил Цзюе-минь, уже полностью избавившийся от чувства неудовольствия, приветствуя девушку дружелюбной улыбкой.

Чжан Хуань-жу спрыгнул с табуретки, оглядел портреты на стенах и повернулся к Чэн Цзянь-бин.

– Цзянь-бин, что же ты не приходила помогать целых два дня? Мы по горло заняты, а ты скрываешься. Придется наказать тебя, – шутя выговаривал он девушке.

– Очень много дел было дома, да еще бабушка болеет. По вечерам никак не могла выбраться, – чувствуя себя виноватой, оправдывалась Цзянь-бин. Переведя взгляд на широкоскулое, с выдающимся вперед подбородком лицо Чжан Хой-жу, она улыбнулась:

– А я позавчера выходила на улицу, проходила мимо твоей мастерской. Заглянула и вижу: ты в желтом халате сидишь на скамейке, склонился над столиком и что-то шьешь. Ты чуть не носом уткнулся в материю и не видел меня. Совсем как ученик портного! Только одет немного не так. Свой желтый халат ты лучше сними. Я хотела с тобой поговорить, да побоялась, что тебе неудобно будет. – Она коротко рассмеялась и закончила: – Я подумала, что твой хозяин, пожалуй, будет приставать к тебе с расспросами, и тихонечко ушла. А то бы я попросила у тебя отпуск.

Все рассмеялись. Чжан Хой-жу, стараясь сохранить серьезность, переспросил:

– Попросила бы отпуск? Ты чересчур вежлива стала. Хуань-жу только пошутил, а ты уж наговорила с целый короб. Никто обвинять тебя не будет. А если уж говорить об отпуске, то я сегодня сам у своего хозяина отпросился. У меня в последнее время что-то с глазами плохо, а то разве я тебя не заметил бы? Придется подобрать очки.

– Хой-жу, а когда же я посмотрю, как ты шьешь? – неожиданно обратился к нему Цзюе-минь. Он не шутил, в голосе его, скорее, звучало уважение, так как ему действительно хотелось увидеть, насколько старательно Чжан Хой-жу осуществляет свою идею.

– Ничего интересного, это же не кино, – добродушно рассмеялся тот и небрежно протянул Цзюе-миню левую руку. – Смотри, у меня рука, не такая, как у вас.

Все вытянули шею и увидели на первых трех пальцах многочисленные следы уколов.

– Больно? – нахмурившись, негромко спросила Чэн Цзянь-бин.

– Теперь не больно, – спокойно ответил Чжан Хой-жу. – Слаб я еще в своем ремесле. – И, желая привлечь внимание к своему брату, добавил: – Хорошо что Хуань-жу не начал еще учиться на цирюльника. А то пришлось бы кому-нибудь из нас ходить с порезанной головой.

– Ерунда! Хочешь, сейчас побрею тебя, даже не учившись, – смеясь, защищался Чжан Хуань-жу.

Фан Цзи-шунь положил кисть и вышел из своей комнатки.

– Что же это Чэнь-чи и Ван-юна еще нет? – с досадой спросил он. – Боюсь, что юбилейный номер еще не напечатан. – Заметив Чэн Цзянь-бин, Фан Цзи-шунь поздоровался с ней.

– Зря беспокоишься. Я вчера к вечеру заходил туда, видел уже первую страницу. Не может быть, чтобы не был готов сегодня, – успокоил его Чжан Хуань-жу, которому излишние опасения Фан Цзи-шуня казались необоснованными.

– А Чэнь-чи всегда приходит поздно. Сегодня к тому же они с Ван-юном договорились пойти в типографию. Конечно, сейчас его нечего ждать, ведь еще одиннадцати нет, – вставил Хуан Цунь-жэнь.

– Тогда не будем терять времени на разговоры. Давайте быстрее за работу, – улыбаясь, поторопил их Фан Цзи-шунь, – остальные понемногу подойдут. Твой доклад готов? – обратился он к Чжан Хуань-жу.

– Вчера полночи не спал, зато в один присест написал, – ответил Чжан Хуань-жу. Его круглые глазки, сходящиеся к приплюснутому носу, сверкали от удовольствия. – Только нужно поработать над стилем. – Он поднялся и прошел в маленькую комнатку.

– Цзюе-минь, ну-ка, помоги нам вытащить стол. Вот сюда. – И Хуан Цунь-жэнь показал на пустое место у дверей. – Здесь удобно регистрировать присутствующих.

Когда стол был вытащен и поставлен на предназначенное для него место, разговоры прекратились; все с головой ушли в работу: Фан Цзи-шунь пошел в свою комнатку писать плакаты, которые предполагалось расклеить по стенам; Чэн Цзянь-бин перетирала чайную посуду; Хуан Цунь-жэнь, разыскав регистрационный журнал, разложил его на столе и принялся составлять алфавитный список; Цзюе-минь взялся за разборку сваленных на полу брошюр; Чжан Хой-жу отправился купить кое-что для угощения.

– А вот и мы! – донесся снаружи голос Ван-юна, а затем в дверях показался и он сам. Таща вместе с Чэнь-чи в каждой руке по пачке газет, они, отдуваясь, вошли в помещение и тут же поспешили избавиться от своей ноши: Ван-юн положил газеты на стоя у дверей, а Чэнь-чи – на большой стол в центре комнаты.

– Осторожнее, Чэнь-чи, – предупредила его Чэн Цзянь-бин. – Газеты только что отпечатаны, краска еще не высохла – как бы не испачкать скатерть. Дай-ка мне одну, – протянула она руку, видя, что улыбающийся Чэнь-чи забрал газеты со стола и намеревается отнести их в маленькую комнатку.

– Наконец-то! – обрадованно воскликнул Фан Цзи-шунь, выходя из своей комнаты навстречу Чэнь-чи. Подождав, пока Чэн Цзянь-бин получит свой экземпляр, он взял остальные и, прижав их словно какую-то драгоценность к груди, унес к себе.

Каждый из закончивших свое дело спешил взять газету, и вскоре у всех в руках уже было по юбилейному номеру. Все читали сосредоточенно, не пропуская ни слова; кое-кто читал отдельные места даже вслух; мало-помалу у всех появились довольные улыбки, которые становились все шире, и вскоре ничего не осталось, кроме этих сплошных улыбок, отчего лица еще более помолодели, а глаза заблестели светом ничем не омрачаемой радости.

Чжан Хой-жу, вошедший в это время с кучей покупок, при виде такой картины не мог удержаться от смеха:

– Что это все уткнулись в газеты? Разве других дел нет?

– А чем ты нам предложишь заняться? – улыбнувшись оторвалась от газеты Чэн Цзянь-бин, взглянула на Чжан Хой-жу, но тут же снова погрузилась в чтение.

– Ну как, Цзи-шунь? Я же говорил, что сегодня будет, – и не ошибся, – проговорил довольный Чжан Хой-жу, занося свои покупки в маленькую комнату.

– Хуань-жу, иди, я тебе отдам счет, – позвал он оттуда брата, выложив покупки на письменный стол.

Чжан Хуань-жу вошел, не расставаясь с газетой. Следом за ним вошла Чэн Цзянь-бин. – Ну-ка, давай все вкусное, что ты купил, – обратилась она к Чжан Хой-жу, – я разложу на тарелочки. – Взяв указанные ей свертки, она забрала их в большую комнату, где принялась разворачивать. В них оказались орехи, тыквенные семечки, цукаты, печенье, – на тарелках все не уместилось; расставив наполненные тарелки, она завернула оставшееся и отнесла обратно в маленькую комнату. Хуан Цунь-жэнь предложил закусить.

Предложение оказалось весьма кстати, и возражений ни у кого не вызвало, так как все, кроме Чэн Цзянь-бин, пришли, не поев дома. Только Чжан Хой-жу отказался:

– Я не хочу. Я купил два бисквита, когда ходил в магазин. Я останусь с тобой, Чэн Цзянь-бин, ладно? Покараулим здесь. – Девушка кивнула в знак согласия. А остальные со смехом и шутками пошли по коридору к выходу.

Чжан Хой-жу, уютно устроившись на скамеечке у стола, смотрел на лестницу. Когда шаги удалявшихся друзей стали постепенно затихать, он повернулся к Чэн Цзянь-бин, которая, стоя перед чайным столиком, разглядывала один из портретов на стене.

– Цзянь-бин, – позвал он. Она перевела взгляд с портрета на него. – Вот ты окончила школу, что же домашние думают делать с тобой? – дружелюбно опросил Чжан Хой-жу.

– А ты думаешь, они могут предложить что-нибудь хорошее? – усмехнулась девушка. – Бабушке и матери хотелось бы запереть меня дома, – Она помедлила. – И еще хотят подобрать мне мужа.

– Неплохая идея, – улыбаясь, поддразнил девушку Чжан Хой-жу. – Ничего другого от стариков нельзя и ожидать.

– Пусть себе думают, у меня есть свои планы, – решительно возразила Чэн Цзянь-бин.

– Конечно, сейчас времена не те, – поддержал Чжан Хой-жу.

– Не понимаю только, почему почти не заметен прогресс? – недовольно произнесла Чэн Цзянь-бин. – Уже больше десяти лет, как образовалась республика, много лет прошло и после движения «4-го мая», а у нас здесь никаких сдвигов. Стоит мне чаще появляться на улице, как дома начинаются разговоры; стоит мне получить письмо от товарища – опять разговоры. Хорошо еще, что только разговорами дело ограничивается. Не знаю, что бы мне пришлось делать, если бы вмешались в мои дела по-настоящему. – Она невольно нахмурила брови.

– По правде говоря, кое-какие сдвиги есть. Перемен уже немало. Конечно, социальный прогресс иногда очень заметен, но иногда его трудно обнаружить. Но он все-таки есть. Вот почему я всегда верю, что мы добьемся победы, – спокойным голосом убеждал девушку Чжан Хой-жу, но, видя, что она молчит, улыбнулся и попробовал доказать это примером: – То, что мы смогли сегодня отметить наш двухлетний юбилей, – разве это не доказательство прогресса?

Брови Чэн Цзянь-бин расправились; она кивнула:

– Это ясно. Будь это раньше, разве смогла бы я вместе с вами выпускать газету?…

– Пожалуй, ты давно бы уже отправилась в свадебном паланкине в чужой дом в роли молодой жены, – подхватил Чжан Хой-жу с добродушной улыбкой.

– Ты не смейся. Разве не пришлось бы тебе самому выступить в роли жениха с цветами в волосах и с лентой через плечо? – в свою очередь пошутила Чэн Цзянь-бин, но, чувствуя, что сказала не очень удачно, быстро попыталась сгладить неловкость: – Что же ты не пошел кушать?

– Я же сказал, что купил бисквиты. Забыла? – Чжан Хой-жу достал сверточек, развернул и так прямо с бумагой положил бисквиты на тарелку. Взял кусочек, другой дал девушке.

Чэн Цзянь-бин взяла, но, что-то вспомнив, полюбопытствовала:

– Ты все еще вегетарианец?

– Конечно. Поэтому я и не пошел обедать с ними, – спокойно ответил Чжан Хой-жу.

Девушка окинула его внимательным, словно оценивающим взглядом, в котором смешались любопытство, сочувствие и уважение, ему даже стало неловко.

– Ты слишком истязаешь себя, – сказала она, – зачем тебе так мучиться, зачем брать все на свои плечи?

– А я и не мучаюсь: разве я не такой же, как вы? – рассмеялся он, словно разговаривал с ребенком. – Только я хочу, чтобы у меня слово не расходилось с делом. Я питаюсь овощами, вернее, не ем мяса, потому что я не хочу причинять вред ничему живому. Никто из нас не хочет осуществлять свои стремления за счет страданий других. Мне приятно расширить это понятие – «другие» – и распространить его на все живое.

– Я на это смотрю иначе, чем ты, – покачала головой Чэн Цзянь-бин. – Говорят, что на тебя повлияло буддистское учение, да? Как бы там ни было, я завидую твоей твердости. Никому из нас не сравниться с тобой.

Чжан Хой-жу рассмеялся.

– Как же мог повлиять на меня буддизм, – запротестовал он, – если я даже не читал сутр…