Текст книги "Осень"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

И опять Мэн двигался машинально. Когда же Кэ-ань, надрываясь, затянул: «Да поклонятся муж и жена друг другу!», Мэю почудилось, что над головой у него прогремел гром; руки и ноги его одеревенели и, неуклюже повернувшись, он оказался лицом к лицу с невестой. Казалось, что красное покрывало невесты накрыло и его лицо – таким красным, почти вишневым было оно сейчас. Он не заметил, как прошла эта часть церемонии, и не понимал, как он ее выполнил. Но Кэ-ань снова запел: «Возьмите, отроки, свечи и проводите молодых в комнату новобрачных».

Все три двери зала были уже распахнуты; паланкин унесли сразу, как только невеста вышла из него. Зрители, толпившиеся у левых дверей, расступились. Цзюе-ши и еще один мальчик из родни, одетые во все новое, со свечами в руках, указывали молодым дорогу. Опустив голову и держа один конец розовой шелковой ленты, другой конец которой был в руке невесты (ее поддерживала под руку подружка, так как лицо невесты было закрыто покрывалом), Мэй, отступая шаг за шагом, тихонько вел невесту в их новые покои.

Мэй знал, что спектакль еще не кончен, что это – только начало. Но он всегда отличался терпением. После того как они вошли в свои покои, началась церемония «осыпания кровати». Молодые сели рядом на кровати. С блюдом фруктов, улыбаясь, вошел Кэ-ань, и вновь зазвучали торжественные слова поздравлений.

Взяв с блюда горсть крашеных орехов и фруктов, Кэ-ань первым делом бросил их на восточный угол кровати, приговаривая нараспев: «Бросаю к востоку: пусть будет здесь тепло от весеннего ветра». Так, сопровождая каждую горсть плодов соответствующей фразой, он посыпал поочередно все четыре угла кровати. Затем, приговаривая «бросаю на жениха», «бросаю на невесту», он осыпал и их. Это был самый веселый момент церемонии: зрители в комнате и снаружи, независимо от пола и возраста, дружно залились смехом, главным образом потому, что Кэ-ань, прибавив «бросаю на подружку», изо всей силы бросил в молодую девушку горсть орехов и плодов.

Когда «осыпание кровати» закончилось, Мэй немного отдышался. Но время отдыха еще не пришло – предстоял обряд «снимания покрывала». Вытаскивая из-за отворотов башмаков спрятанные там палочки для еды, завернутые в красную бумагу, он несколько замешкался, так как руки его слегка дрожали. Наконец, он поднял голову. Как он ни робел, но ему пришлось набраться храбрости, чтобы откинуть покрывало с головы невесты. В конце концов он решился: сбросил покрывало и положил его на край постели. Аромат пудры ударил ему в нос. Подняв глаза, он украдкой взглянул на невесту; сердце забилось, но он ничего не различал, кроме блестящей нитки бус и напудренного лица. Но каково это лицо – он сказать не мог. Краем уха он слышал, как рядом кто-то произнес: «А невеста-то великовата».

После того как жених и невеста обменялись кубком вина (причем каждый одновременно поднес свой бокал к губам другого), Мэю больше незачем было оставаться в «комнате молодых». Отец уже распорядился о том, чтобы приготовили паланкин, и теперь Мэй должен был отправиться в дом Фэнов благодарить родителей невесты. Вспомнив, как Го-гуан год назад появился у них в доме с подобным же визитом, Мэй снова оробел: тогда домочадцы, прячась в комнатах или стоя на крыльце, таращили на жениха глаза, отпуская колкие замечания по его адресу и презрительно улыбаясь. Он не хотел, чтобы и на него было устремлено столько незнакомых взглядов, не хотел, чтобы его неловкие движения послужили темой для их пересудов. Но слова отца были приказом, которому он не мог не подчиниться. К тому же это была неизбежная деталь свадебной процедуры. Пересилив себя, он сел в новый паланкин. Дружно ухнув, четверо носильщиков разом подняли паланкин на плечи. В камилавке, украшенной цветами, перевязанный поверх своей новой куртки шелковыми лентами, в новом халате, который был слишком тяжел, – Мэй выпрямившись сидел в паланкине. Он чувствовал, что белье его промокло от пота; пот выступил и на висках, словно его несли не в дом невесты с визитом благодарности, а к месту казни.

Когда прибыли к дому Фэнов, Чжоу-гуй (также принарядившийся и перевязанный лентами), весь сияя от удовольствия, понес в дом визитную карточку. К этому времени вся семья Фэнов уже ждала Мэя. Паланкин остановился у главного здания. Мэй, словно в тумане, вылез из него и сквозь широко раскрытые двери вошел внутрь. Его провели в зал. Со всех сторон ему чудились ядовитые смешки и хихикание многих людей, но он смотрел прямо перед собой. Через силу он сделал все, что полагалось. Затем его проводили до дверей. Он взобрался в паланкин и снова был поднят над землей. Мэй вздохнул: «Вот и еще одно дело сделано».

Четверо носильщиков быстро несли паланкин по улицам и вскоре прибыли к дому Чжоу. Бренчанье цитр, пение слепцов, крики, смех – все это сразу обрушилось на Мэя. Не успел он выйти из паланкина, как ребятишки, Цзюе-цюнь и Цзюе-ши, подскочили к нему, схватили за руки и завопили: «Смотрите на новобрачного! Смотрите на новобрачного!» Освободившись от них, Мэй вошел в дом и тут же встретился с Цзюе-синем, который сочувственно улыбнулся:

– Устал?

Мэй был готов расплакаться, но не смел этого сделать и только молча кивнул ему.

Гости с поздравлениями все прибывали, и в зале ему пришлось беспрерывно отвечать на многочисленные поклоны. Сколько он их отбил, он и сам не знал. Он мечтал об отдыхе. Но наступил момент «великого поклонения».

Невеста уже успела переодеться в своих покоях и теперь, в розовом шелковом платье, расшитом цветами, и с богатыми украшениями на голове, вышла, поддерживаемая подружкой. Цзюе-синь велел музыкантам играть. Первыми поклонились предкам Чжоу Бо-тао с женой. Наступила очередь Мэя с невестой: став рядом, они совершили три коленопреклонения с девятью поклонами и трижды коснулись лбом пола. Затем (повторив процедуру дважды) молодые то же самое проделали перед госпожой Чжоу, Чжоу Бо-тао и другими. Это и было «великое поклонение». Было лишь видно, как опускается и поднимается Мэй. Невесте – той было легче, так как ей приходилось опускаться перед каждым на колени только один раз, а подниматься ей помогала подружка.

Стоя в стороне, Цзюе-синь читал порядок церемонии, написанный на красной открытке. Неумолчно дули в свои трубы музыканты. А Мэй все кланялся, кланялся… Теперь поклоны были уже предназначены для домочадцев, родственников (причем последние в свою очередь разделялись на ближних и дальних, и каждому из них хотелось, чтобы молодые совершили перед ним поклон); только после этого настала очередь друзей. Одним кланялись ниже, чем другим; количество поклонов также было неодинаково. И все это было записано на бумажке, которую держал Цзюе-синь. Когда Цзюе-синь назвал свое имя, он передал открытку кому-то другому и потянул за собой Цзюе-миня. Обменявшись с молодыми поклонами, он вновь стал читать по бумажке. Вся эта процедура длилась почти два с половиной часа; к концу ее у Мэя все поплыло перед глазами и ломило в пояснице. Бледный, еле держась на ногах, он вышел наружу, чувствуя, что белье его насквозь промокло от пота. Вид у него был жалкий, и только отец, Чжоу Бо-тао, ничего не замечал. Радость переполняла его: ведь теперь у него есть сноха и, к тому же, он породнился с племянницей самого Фэн Лэ-шаня – ученого мужа своего времени. Этот день был праздником для Чжоу Бо-тао, а не для молодого Мэя.

Цзюе-синь, глядя на Мэя, понимал, что этот слабый юноша еле держится на ногах. Ласково поговорив с ним, он увел Мэя в комнату, где было потише, в кабинет Чжоу Бо-тао, заставил снять праздничный наряд и немного отдохнуть. Он попытался было развлечь Мэя, но в этот момент во дворе послышался чей-то голос, зовущий жениха, и Мэй, бросив веер, который сжимал в руке, собрался выйти. Цзюе-минь, бывший тут же, остановил его:

– Пусть покричат – ничего с ними не случится. Не обращай внимания, – Цзюе-синь тоже не возражал: ему хотелось, чтобы Мэй еще немного отдохнул в кресле.

– До чего же надоел весь этот скучный спектакль – хоть вешайся. Не понимаю, для чего все это? – с сердцем вымолвил Цзюе-минь, вспомнив только что виденную церемонию и с жалостью глядя на Мэя.

– А ты не пренебрегай этим – пожалуй, тебе тоже придется играть такую же комедию, – предостерег его Цзюе-синь. По-видимому, его мучило беспокойство, и он не знал, как избавиться от него. Это было одно из проявлений пассивной борьбы, которую вел Цзюе-синь. Всегда он был полон противоречий: отрицательно относясь ко всем этим сложным обрядам, он сегодня тем не менее руководил одним из них.

– Я? Я не буду, увидишь! – И Цзюе-минь холодно усмехнулся. Отрицательно относясь к существующему положению вещей, он был уверен, что не будет действовать по принуждению. И он решительно повторил: – Этого я делать не буду.

– Не решай раньше времени. А разве я хотел этого?

Мы во многом не зависим от себя, – огорошил его Цзюе-синь. Мэй – как он ни устал – широко раскрыв глаза, прислушивался к разговору братьев.

Цзюе-минь улыбнулся.

– Попробую-ка я сделать то, что у тебя не получилось, – медленно произнес он. – Пусть я буду первым. Я не сделаю того, что меня заставляют. – И, помолчав, добавил: – Тем более того, что меня заставляют делать люди, преклоняющиеся перед стариной.

– Ты уверен? – В голосе Цзюе-синя звучало сомнение, смешанное с удивлением.

Цзюе-минь не успел ответить; снаружи позвали: «Мэй!»

Мэй поспешно поднялся.

– Надо идти. – Лицо его по-прежнему выражало печаль и усталость.

– Отдохнул бы еще. Ничего важного нет, – уговаривал его Цзюе-минь.

– Наверное, что-нибудь важное. Может быть, пора за стол. – Мэй беспокоился, что из-за него может произойти какая-нибудь задержка.

– Цзюе-синь, Цзюе-синь! – раздался голос Чжоу Бо-тао. По-видимому, он собирался зайти в кабинет.

– Дядя зовет, – словно про себя встревоженно сказал Цзюе-синь и добавил, обращаясь к Мэю: – Пойдем вместе. – И они вышли навстречу Чжоу Бо-тао.

Цзюе-миню был слышен их разговор. В кабинете остался он один. Он чувствовал себя словно во сне. На душе у него было скверно. Полулежа в кресле, он что-то обдумывал со все возрастающим беспокойством. Вот брови его нахмурились, но затем лицо озарилось улыбкой, и он удовлетворенно огляделся вокруг, – небольшая этажерка с двумя-тремя десятками книг в старинных переплетах, на письменном столе полный порядок. Он поднялся и, подойдя к письменному столу, обнаружил на нем тетрадь Мэя для сочинений. Небрежно перелистывая ее, он заметил заголовок: «Этикет – не для низших, наказание – не для высших». Полистав дальше, он обнаружил такие темы-, как «Трактат об Ин Као-шу», «Исследование о Цан Си-бо».

Цзюе-минь сердито захлопнул тетрадь и бросил ее на прежнее место.

– Что за прок сейчас от подобного хлама? – буркнул он, внезапно ощутив в комнате какую-то затхлость, и вышел, не желая здесь больше оставаться.

Юань-чэн искал Цзюе-миня – пора уже садиться за праздничный стол. Следуя за ним, он направился в первую гостиную.

Там уже были накрыты четыре стола. Гостей осталось немного, и все расселись без особой суматохи. Самыми почетными гостями сегодня были старший брат невесты (которого между собой уже величали шурином), провожатые, которые привезли невесту в дом жениха, и сваты; Цзюе-миню не полагалось быть за одним столом с ними. Войдя в гостиную, он увидел, что Цзюе-синь уже сидит вместе с братом невесты. Незаполненным оставался только один стол, где сидела исключительно молодежь. Чжоу Бо-тао и Мэй ходили между столами, потчуя гостей.

Когда после четырех перемен холодных закусок подали горячие блюда, Мэю пришлось подходить к каждому столу, поднося гостям вино. Весь красный, он низко кланялся и у каждого стола произносил что-нибудь вежливое. Наконец, это утомительное для него занятие кончилось.

В гостиной царило веселье, которое было непривычно только для Цзюе-миня. Цзюе-синь, натянуто улыбаясь, угощал гостей, временами забываясь и думая о чем-то своем; Мэй сидел словно скованный. С притворной улыбкой на покрасневшем лице, он напоминал актера, забывшего свою роль.

На столе появилась третья перемена блюд. Провожатые и брат невесты поднялись, благодаря за угощение. Это также входило в порядок церемонии, и Мэю пришлось, соблюдая ритуал, проводить их в покои молодых, где они посидели некоторое время, а затем вместе с отцом сопровождать их в приемную. Затем, после многократных вежливых поклонов он должен был еще проводить их до носилок.

Стол для женщин был накрыт во внутренней гостиной, в левом флигеле. Женщины, сопровождавшие невесту до дома жениха, также распрощались с хозяевами, когда подали третью перемену блюд. Паланкины были уже поданы и остановились у крыльца зала. Проводить гостей вышли две снохи – госпожа Чэнь и госпожа Сюй.

Едва эти гости ушли, как в обеих гостиных, за столами, где сидели мужчины, а также где сидели женщины, от атмосферы торжественности не осталось и следа, – особенно во внешней гостиной, которая сразу же заполнилась смехом и шумом. Завязалась игра в хуа-цюань, пошли анекдоты, даже жениха, который все время конфузился, заставили принять участие в общем веселье и пить вино.

Правда, не искушенный в обращении с гостями юноша, не умевший даже красиво говорить, не годился в партнеры старшим, которые чувствовали себя в своей стихии. Не будь Цзюе-синя, который приходил к нему на помощь в трудные минуты, Мэй в этот вечер непременно напился бы.

После ужина гости начали прощаться. Только несколько самых близких и наиболее подвыпивших знакомых шумели в гостиных, не обращая внимание ни на что и прикидываясь более пьяными, чем были на самом деле. Затем они нестройным хором потребовали, чтобы им показали комнату молодых. Таких любителей подшутить над новобрачными оказалось шесть человек. Хотя Мэй с трепетом ожидал этого момента, но ему все же пришлось вести гостей в комнату. К счастью, рядом с ним был Цзюе-синь, все время ободрявший его. Цзюе-минь давно уже ушел домой.

А невеста, после того как кончился обряд «великого поклонения», вернулась в свою комнату и с тех пор прямо и неподвижно сидела на стуле у кровати, понурив голову, не двигаясь и не произнося ни слова. Все это время она ни крошки не взяла в рот. Если в комнату заходил кто-нибудь из гостей, она с помощью подружки приподнималась и слегка кланялась. После ужина, когда гости со стороны невесты и ее брат ушли, госпожа Чэнь приказала накрыть в комнате новобрачных стол, за которым ужинали Цинь, Юнь, Шу-хуа и Шу-чжэнь. Невеста ни к чему не прикоснулась и даже ни разу не раскрыла рта, хотя девушки всячески заговаривали с ней и наперебой угощали. За нее отвечали подружка и служанка. Юнь, Цинь и другие болтали о том о сем, держась весьма непринужденно. Ци-ся и Цуй-хуань обмахивали их веерами. На невесту же, неподвижно, словно статуя, сидевшую в своих тяжелых нарядах, было жалко смотреть. Правда, подружка и служанка стояли рядом, готовые в любой момент услужить ей, и каждая помахивала веером за спиной у невесты, но Шу-хуа все же заметила, что нос невесты покрылся капельками пота. «К чему нужны все эти нелепые обряды, – раздраженно подумала Шу-хуа. – Почему эта девушка должна так мучиться?» Это было непонятно. Шу-хуа не могла найти ни одного убедительного довода. Она вспомнила о сестре Хой, вспомнила о других знакомых. Мысль ее работала быстро, она тут же подумала о себе и – словно натолкнулась на какое-то препятствие. Она все еще сжимала в руках палочки, но уже забыла о них и, оглядевшись широко раскрытыми глазами вокруг себя, закусила губу. Какой-то голос подсказывал ей: «Со мной так не будет». Неожиданно она бросила палочки и гордо усмехнулась. Сидевшая напротив Цинь искоса метнула на нее вопросительный взгляд, который, казалось, говорил: «Чему ты радуешься?» Тогда Шу-хуа подняла наполовину наполненный бокал:

– Давай допьем, Цинь?

– Хорошо, – чуть-чуть помедлив, отвечала та, по-видимому, поняв что происходит в душе Шу-хуа, – но это – последний.

Едва они успели выпить, как вошла мать Юнь – госпожа Сюй. Пошутив с ними и успокоив несколько невесту, она тут же ушла. Ци-ся и Цуй-хуань поспешили убрать со стола.

Вновь пришла госпожа Сюй в сопровождении нескольких женщин, среди которых были госпожа Ван и госпожа Шэнь. Невеста приветствовала их, поднявшись с помощью подружки. Со смехом и разговорами все вновь пришедшие расселись. Самой разговорчивой была госпожа Шэнь. Женщины рассказывали анекдоты, а невеста, словно истукан, сидела прямо и неподвижно. Подойдя к ней, госпожа Шэнь попыталась рассмешить ее, но неподвижное лицо невесты с полузакрытыми глазами оставалось бесстрастным. Тогда она приподняла край юбки у невесты и у нее невольно вырвался одобрительный возглас: маленькие ножки невесты, обутые в расшитые сафьяновые туфельки, ничем не уступали ножкам Шу-чжэнь. В этом госпожа Ван убедилась, бросив довольный взгляд в сторону Шу-чжэнь, но она смотрела не на лицо ее, а на ноги.

В этот момент вошел Юань-чэн и сообщил, что мужчины идут разыгрывать новобрачных. Все женщины всполошились и поспешно покинули комнату, уступая ее мужчинам. В комнате остались только невеста с подружкой да служанка. Женщины разошлись: кто в зал, кто в комнату госпожи Чэнь. А девушки направились в комнату Юнь, где могли спокойно поболтать.

В зале, в комнатах старой госпожи Чжоу и госпожи Чэнь все еще находились гости. То и дело подавали паланкины, уносившие гостей, и шум в зале стихал. Комната старой госпожи Чжоу опустела, а в комнате госпожи Чэнь оставалось только несколько самых близких родственниц. Две невестки, госпожа Шэнь и госпожа Ван, подкрались к комнате молодых, привлеченные взрывами доносившегося оттуда смеха, и, устроившись под окном, стали подслушивать. Послюнявив пальцы, они проделали в бумаге окна маленькие дырочки, сквозь которые могли наблюдать за тем, что происходило внутри.

В комнате находились Кэ-ань, Кэ-дин и четверо не слишком старых гостей (двух из них невестки не знали). Там же находились Мэй и Цзюе-синь. Лицо Мэя было по-прежнему неподвижным, скорее даже жалким. Цзюе-синь стоял у письменного стола, спиной к окну. Остальные четверо мужчин, захмелев, стоя около невесты и не обращая никакого внимания на окружающих, отпускали по ее адресу скабрезные шуточки. Они то кланялись ей, то подтаскивали к ней жениха, заставляя его проделывать разные уморительные телодвижения. Надрываясь, они распевали смешные куплеты и изо всех сил кривлялись, смеша служанку и подружку невесты. Но сама невеста сидела все так же неподвижно, лицо ее ничего не выражало. Несмотря на все свои старания, они даже не могли заставить ее улыбнуться. И им не оставалось ничего другого, как отыграться на Мэе. Они играли им, как куклой, все время прохаживаясь на его счет. Не отличаясь красноречием, он не мог постоять за себя; к тому же после такого тяжелого дня он чувствовал себя совершенно разбитым, измученным и еле держался на ногах. Он мечтал об отдыхе и готов был забиться в какую-нибудь щель, лишь бы на мгновенье прилечь и закрыть глаза. Но его удерживали гости, удерживали обряды. Очевидно, ему предстояло терпеть еще. В чудесно обставленной (по крайней мере так ему казалось) комнате для молодых сверкали улыбками обновки, освещаемые ярким блеском ламп. Все здесь было чистым, новым; рядом сидела божественная красавица (благодаря искусной косметике она представлялась ему красавицей). Все это должно бы вызвать в его памяти чудесные образы из беллетристики (правда, за этот год он прочел очень мало), которые всегда навевали ему сладкие сны и незаметно овладевали его мыслями. Но сегодня, когда чудесные сны начали сбываться, когда к нему явилась благоухающая всеми ароматами косметики и сверкающая драгоценностями девушка, – сегодня он не почувствовал этой радости. Мало того – все его смутные мечты и тайные желания были убиты головоломными обрядами, бесстрастными физиономиями и двусмысленными разглагольствованиями. Казалось, он очутился в логове сатаны и какая-то дьявольская рука играет им, как ребенком, поминутно угрожая его жизни. Никто в этой комнате не сочувствовал ему, кроме Цзюе-синя, да и тот, будучи не в силах вытащить его из этого омута, мог лишь незаметно спасать его от назойливых приставаний.

Число подглядывающих под окнами все росло.

– А они умеют подшутить, – улыбнулась госпожа Шэнь, довольная зрелищем. – Как тонко они их разыгрывают!

– Только на невесту это не действует. Смотри-ка, у нее такой вид, словно все это ее и не касается, – разочарованно отвечала госпожа Ван. Им и в голову не приходило, что творится на душе у Мэя, как тяжелы ему эти минуты, они забыли и о том, что невеста ждет не дождется, чтобы этот тягостный момент скорее прошел.

Мэй крепился из последних сил. Он надеялся, что сможет ускользнуть, но у него не хватило смелости; надеялся, что его оставят в покое, но пока это не предвиделось. И он терпел из последних сил, зная, что когда-нибудь все это кончится. Голова у него гудела, словно налитая свинцом, тело ослабло, язык не повиновался, а сердце, казалось, рвалось вверх, словно подбрасываемое какой-то волной. Перед глазами проплывали разноцветные круги, и весь он как-то обмяк. Пошатываясь, он оперся рукой о стол.

Уже битый час гости подшучивали над молодыми в их спальне. Цзюе-синь, напуганный смертельной бледностью, внезапно разлившейся по лицу Мэя, и сжатыми до судороги губами, не отрывал от него глаз.

Понимая, что пора кончать эту комедию, он подошел к Кэ-аню и сказал ему что-то на ухо; затем повторил это остальным гостям. Его слова возымели действие: все взоры были устремлены на лицо Мэя, и гости, наконец, распрощались.

Не пробило еще и одиннадцати, как гости разошлись. Цинь вернулась домой вместе с матерью. Шу-чжэнь тоже отправилась домой вместе с матерью и теткой. А госпожа Чжоу, Шу-хуа и Цзюе-синь остались ночевать в доме Чжоу.

Но Мэй не дождался отдыха. Не успел он освободиться от лент и праздничной куртки, как отец позвал его в свой кабинет, где он выслушал новое нравоучение, на этот раз несколько необычное. Правда, кое-что подобное Мэю уже встречалось в художественной литературе, но отец впервые говорил с ним о таких интимных вещах.

Выйдя от отца, Мэй пошел к матери и бабушке. Те дали ему несколько ласковых, сердечных советов. Старая госпожа Чжоу так растрогалась, что даже уронила две три слезинки.

Наконец, пора было идти в комнату новобрачных. Мэй оробел настолько, что, пожалуй, и сам не мог бы сказать, что он чувствует. Подходя к комнате, он глазами встретился с ободряющим взглядом Цзюе-синя.

– Ты спи спокойно, Мэй. Никто подслушивать не будет, – успокоил его Цзюе-синь.

– Тебе тоже пора спать, Цзюе-синь. И ты за сегодняшний день устал. – Мэй был растроган. Слезы навернулись ему на глаза, и, не решаясь больше глядеть в лицо Цзюе-синю, он резко повернулся и направился в комнату, где его ожидала невеста. Вдруг его словно ужалили слова, сказанные недавно отцом: «Женщина и мужчина да живут вместе – вот первооснова человеческих отношений». Он чуть-чуть трусил.

Когда Мэй вошел в комнату, ему показалось, что невесты там нет – так было в ней тихо. Мягкими складками свисал над кроватью новый полог, еще более подчеркивая тишину; лампы, так ярко горевшие несколько минут назад, были погашены; а в бледном свете новенькой керосиновой лампы, украшенной цветами из красной бумаги, он различил пару остроносых сафьяновых туфелек, стоявших на длинной скамеечке у кровати.

Теперь он не испытывал ни радости, ни горечи. Его охватило равнодушие. Отсутствующим взглядом смотрел он на туфельки до тех пор, пока подружка не подошла пожелать ему спокойной ночи.