Текст книги "Осень"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

29

Шу-хуа и Цуй-хуань хотели проводить Цзюе-синя прямо в его спальню и уложить в постель. Но к этому времени Цзюе-синь немного оправился и от души благодарил девушек. Ему хотелось почитать, сидя в кресле, и он без их помощи подошел к письменному столу.

Появились Цинь и Шу-чжэнь. Цуй-хуань, завидев Цинь, обратилась к ней:

– Барышня, уговорите молодого барина: он не соглашается лечь отдохнуть. Он так расстроен да еще хочет читать.

Кивнув им, Цинь быстро подошла к Цзюе-синю, уже усевшемуся в кресло, и, положив руку ему на плечо, принялась мягко уговаривать:

– Ну, скажи, Цзюе-синь, почему тебе обязательно хочется мучить себя? Ты ведь должен заботиться о своем здоровье!

Цзюе-синь не ответил, тогда и Шу-хуа присоединилась к Цинь:

– Тебе следовало бы отдохнуть, брат. Ты очень плохо выглядишь.

– Вы же сами видите: какой смысл от такой жизни? – тихим голосом, в котором слышалось отчаяние, проговорил Цзюе-синь, не отнимая рук от лица. – Так пусть уж лучше я умру – они утихомирятся, и никаких конфликтов больше не будет.

– Зачем говорить о смерти, брат? Нам испортили настроение, значит, нужно подумать, как его исправить. Допустим, что ты тихо и спокойно умрешь. А какой в этом смысл? – выговаривала ему Шу-хуа, ломавшая голову над тем, почему ее брат заговорил о смерти.

– А ведь она права, Цзюе-синь, – подхватила Цинь, – Ты больше не должен уступать им. Ты должен бороться с ними. Пойми же: у тебя еще все впереди, а у них – никакого будущего. Тебе следует поберечь здоровье.

– Поберечь здоровье? А стоит ли его беречь? Что. я смогу сделать, если и буду жить? – с горечью в голосе упорствовал Цзюе-синь. Вдруг он отнял руки от лица и, повернувшись к Шу-хуа, удивленно спросил: – Как, Шу-хуа? И ты здесь? Разве они не наказали тебя? А Цзюе-миня?

Казалось, его разбудили от сна; на лице с еще не высохшими полосками от слез вдруг появилось выражение страха.

– Тетя Чжан велела мне увести тебя. Она меня даже не ругала. – Легкая улыбка, сквозь которую ясно проглядывало удовлетворение, тронула губы Шу-хуа; ее спокойный голос словно подтверждал слова. Страх Цзюе-синя наполовину пропал. Шу-хуа продолжала: – Цзюе-минь, по-видимому, еще там. Но я думаю, что тетя и его ругать не будет. По-моему, она потом все поняла. А то с чего бы ей отпускать меня?

– Цуй-хуань! – позвал Цзюе-синь, завидев служанку. Та подошла.

– Будь любезна, погляди, брат все еще в комнате госпожи Чжоу? И что там происходит? – не то приказал, не то попросил Цзюе-синь.

Девушка радостно согласилась. Но не успела она повернуться, как дверные занавески распахнулись и в комнату вошел Цзюе-минь.

– А вот и он сам! – вскрикнула Цуй-хуань.

– Ну как, попало, Цзюе-минь? – тревожно и вместе с тем радостно спросила Шу-хуа.

– Все кончилось? – тихо осведомилась Цинь, у которой отлегло от сердца при виде спокойного лица брата.

– Даже не ругали. Как только вы ушли, тетя и меня выпроводила. Только я еще немножко подслушивал под окном, – рассмеялся Цзюе-минь.

– Ну и что потом? Ты слышал что-нибудь? – продолжала спрашивать Цинь.

– Потом, конечно, говорили тетя Ван и Чэнь итай. Однако толку от этого не было. Ну, они, ясно, рассвирепели и ушли, – рассказывал довольный Цзюе-минь, чувствуя, что сегодня они одержали победу.

– И кто бы мог ожидать? А я-то уж было думала, что нас сегодня по меньшей мере как следует отругают! – оживилась Шу-хуа.

– Не радуйся, Шу-хуа, – нахмурился Цзюе-синь, – По-моему, они что-то придумают, чтобы отомстить нам, и доставят нам еще немало беспокойства.

– Ну, этого я не боюсь! Не рискнут же они убить меня! – вырвалось у Шу-хуа.

– Они доберутся до меня. Вы нанесли им кровную обиду, и они выместят ее на мне, – удрученно произнес Цзюе-синь.

В комнате на момент стало тихо. Тишину нарушила Цуй-хуань:

– Я пойду принесу вам воды умыться, барин. – Она пошла в другую комнату, вернулась оттуда с тазом и снова вышла.

Взгляд Цзюе-миня остановился на лице брата, казалось этим, всегда решительным взглядом он хотел его успокоить.

– Почему ты всегда такой слабый, Цзюе-синь, всегда стараешься умалить свои достоинства? – мягко убеждал он брата. – Разве ты не такой же, как и мы? Правда, тебе, как старшему, тяжелее. Но ты должен понять: единой семье – конец. Никто не может удержать меня, никто не может удержать и тебя. Старшие? Это всего лишь бумажные тигры, из которых выпустили воздух. Они сами не могут постоять за себя, не могут служить нам примером, они умеют лишь заниматься дурными делами. Имеют ли они моральное право распоряжаться другими? Если бы ты был настойчивей сам, чем они могли бы повредить тебе? Они нагло помыкают тобой только потому, что ты сам готов им подчиняться, готов слушать, что они тебе говорят…

– Не так резко, Цзюе-минь, – умоляюще перебил его брат. Он еще сомневался в правильности высказываний Цзюе-миня, хотя не находил их полностью неверными. Поэтому, он продолжал с некоторой долей упрямства:

– Конечно, отчасти ты, пожалуй, прав. Но ты не совсем правильно представляешь себе положение в семье. Дело обстоит не так просто, как тебе кажется.

Всем в комнате, кроме Шу-чжэнь, неподвижно сидевшей у стола и медленно переводившей взгляд с одного лица на другое, слова Цзюе-синя были неприятны. Шу-хуа стояла у окна, опираясь о подоконник, Цинь была около письменного стола, а Цзюе-минь стоял за спиной Цзюе-синя. Но когда Цзюе-синь повернулся в кресле спиной к окну, Цзюе-минь не пошевельнулся и оказался справа от брата.

– Мне всегда казалось, Цзюе-синь, что ты слишком много думаешь, – укоризненно произнесла Цинь, но Цзюе-синь не отвечал. Через комнату прошла Цуй-хуань, неся таз с водой. – Слишком сложно ты на все смотришь, – добавила Цинь. В это время Цуй-хуань отжала полотенце и подала его Цзюе-синю.

– Благодарю, Цуй-хуань. Ты не видела Хэ-сао? – спросил Цзюе-синь, принимая полотенце.

– Она стирает за домом, – отвечала служанка и, дождавшись пока Цзюе-синь вернет ей полотенце, спросила: – Еще хотите, барин?

– Достаточно, благодарю, – ответил Цзюе-синь.

– Смотрите, барышня, как молодой барин вежлив, – улыбнулась Цуй-хуань, обращаясь к Цинь, – такой пустяк, а он уж два раза поблагодарил.

Цинь ответила дружелюбной улыбкой:

– Не называй его барином, Цуй-хуань. Даже мне неловко обращаться с тобой, как с прислугой.

– Вчера Шу-ин прислала письмо: велит хорошо относиться к тебе, – вставила Шу-хуа. – Кажется, она просила тебя писать ей? Написала?

Цуй-хуань зарделась и смущенно промолвила:

– Нет. Боюсь, не получится. Барышня Шу-ин только научила меня немного читать, а пишу я плохо.

– Неважно, пиши как умеешь, – ободрила ее Шу-хуа, – Я ведь тоже плохо пишу. Пиши, пиши. Напишешь – попросим Цинь исправить.

– Что вы! Разве я осмелюсь дать ей читать! Я ведь, правда, плохо пишу, – отнекивалась смущенная вконец Цуй-хуань.

И словно для того, чтобы вывести ее из затруднительного положения, в комнате в этот момент появилась Ци-ся.

– Барин, – обратилась она к Цзюе-синю, – тетушка и ваша мать прислали меня спросить, не лучше ли вам…

– Сейчас лучше. Вернись и, пожалуйста, поблагодари их за меня, – улыбнулся Цзюе-синь.

– Скажи-ка, Ци-ся, что они сейчас делают? – вмешалась Шу-хуа.

– Приготовили стол и собираются играть в мацзян.

– В мацзян? А игроков у них хватит? – полюбопытствовала Шу-хуа.

– А там госпожа Шэнь. Она сегодня просто молодец – даже слова не сказала, – со смехом отвечала Ци-ся.

– Ты не слышала, Ци-ся, о чем говорили мать и тетя Чжан? – спросил Цзюе-синь, все еще озабоченный.

Ци-ся поняла, что у него на уме.

– Они говорили, что госпожа Ван и Чэнь итай неправы, что они нарочно ищут повода для ссоры, – ответила она и лукаво улыбнулась в сторону Шу-хуа, – только госпожа Чжан и другие говорят, что у барышни Шу-хуа и барина Цзюе-миня характер тоже немножко… – Она яе закончила.

Цинь тут же взглянула на Цзюе-миня, но увидела на его лице все ту же уверенность. Цзюе-минь молчал. Зато Шу-хуа не сдержалась:

– Уж с таким характером родилась! Не им его переделывать.

– Что верно, то верно. Боюсь, что они запоздали в своем намерении переделать наши характеры, – поддержал ее Цзюе-минь и улыбнулся – на лице его была радость победы.

– Барин, у вас будут еще распоряжения? – обратилась Ци-ся к Цзюе-синю. – А то мне нужно возвращаться к хозяйкам.

– Хорошо. Иди, – слабым голосом отвечал Цзюе-синь. – Скоро я приду посмотреть на их игру.

Ци-ся кивнула в ответ. Цуй-хуань, полагавшая, что госпоже Чжан понадобятся ее услуги, тоже собралась уходить:

– Я с тобой.

– Ты не ходи. Третья госпожа велела тебе прислуживать здесь молодому барину и барышне Цинь, – остановила ее Ци-ся. – Только не забудь, что надо навестить больную Цянь-эр. Мне, наверное, не удастся пойти к ней. – И она поспешно ушла.

– Что с Цянь-эр? – спросила Шу-хуа. – Чем она больна? Сильно?

При упоминании имени Цянь-эр улыбка сбежала с лица Цуй-хуань.

– Цянь-эр больна уже несколько дней. – В голосе ее слышалась тревога. – Ничего не ест. А госпожа Ван только вчера послала за врачом. Прописал ей лекарство, а толку никакого. Похудела – кожа да кости! Мы с Ци-ся вчера были у ней.

– Что нашел врач? – спросил Цзюе-синь.

– Говорит, ничего страшного. Выпьет, дескать, два пузырька микстуры – и все. А мы вчера видели: ей с каждым днем все хуже. А четвертая госпожа даже назвала ее сначала притворщицей, а сейчас вообще внимания не обращает, хотя Цянь-эр уже с постели не встает. – Сочувствие к подруге разбередило ей душу, и она незаметно для себя задумалась о собственной судьбе.

Для находившихся в комнате Цянь-эр была всего-навсего обыкновенной служанкой, которая даже не часто попадалась им на глаза. Но при известии о ее болезни на них словно дохнуло холодным ветром. Правда, сочувствие это не слишком глубоко проникло в их сердца, но все же им было уже не до веселья.

– Тетя даже не захотела пригласить к Цянь-эр хорошего врача, – зло упрекнула Шу-хуа.

– Хорошего врача, барышня? Да если мы, служанки, болеем, то хоть какой врач придет, и то – большое счастье. – Голос Цуй-хуань звучал несколько иронически – раньше она не замечала этого за собой.

– В таком случае, возьми меня к Цянь-эр, – вдруг решилась Шу-хуа.

– Правда хотите пойти, барышня? – удивилась Цуй-хуань.

– Разумеется! Разве, по-твоему, я когда-нибудь не сдержала своего слова? – несколько самодовольно ответила Шу-хуа, и никто не возразил ей. Наоборот, все одобрительно смотрели на нее, и она поторопила Цуй-хуань: – Ну, что же ты ждешь? Идти – так сейчас! – Она встала, готовая отправиться.

Но ведь госпожа велела мне быть здесь и прислуживать барину, – неожиданно заколебалась Цуй-хуань и взглянула на Цзюе-синя.

– Ничего, можешь идти куда тебе нужно, – поощрительно кивнул Цзюе-синь и, повернувшись к Шу-хуа, предупредил: – Будь осторожна, Шу-хуа. Неизвестно, какая болезнь; может быть, заразная.

– Знаю, – почти не слушая Цзюе-синя и пропуская его слова мимо ушей, небрежно бросила Шу-хуа и вышла вместе с Цуй-хуань.

Они направились к двери, прошли через гуйтан, затем под окнами Кэ-аня и вышли через небольшую дверь. Перед ними у стены, где росли деревья грецкого ореха и платаны, а на земле повсюду валялись сломанные ветки, была темная, покосившаяся хибарка из двух комнат. Когда девушки подошли к дверям, Цуй-хуань вдруг спросила:

– Вы, наверное, здесь и не бывали, барышня?

– Была раза два-три только очень давно, – улыбнулась Шу-хуа. Вдруг послышались слабые стоны, и улыбка сбежала с ее лица.

Первой переступила порог Цуй-хуань. В комнате никого не было; глазам их предстали только грубо сколоченный стол, скамейки да топчаны; резкая вонь била в нос; на сыром земляном полу можно было поскользнуться. Отсюда Цуй-хуань и вслед за ней Шу-хуа через другую дверь прошли во вторую комнату.

Здесь было еще теснее и еще темнее, чем в первой комнате. Стол, два низких топчана да две скамейки составляли всю обстановку комнаты. На одном из топчанов, что был подальше от входа, лежала Цянь-эр; на скамеечке перед топчаном стояла пустая чашка для лекарства, у изголовья кровати – грязное ведро. Первое, что бросилось в глаза Шу-хуа, когда она вошла в комнату, было худое темное лицо, покоившееся на подушке.

– Цянь-эр, барышня Шу-хуа пришла навестить тебя, – ласково обратилась к больной Цуй-хуань, подходя к кровати.

Больная попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни слова и только застонала. Голова ее медленно повернулась к дверям.

Шу-хуа приблизилась, бросила взгляд на лицо больной и ласково позвала:

– Цянь-эр!

Больная, наконец, нашла взглядом лицо Шу-хуа, слабо пошевелила губами, через силу выдавив улыбку. Но тут же слабая, улыбка превратилась в гримасу боли.

– Барышня… – промолвила она, опираясь рукой о кровать и пытаясь приподняться.

– Не надо вставать, Цянь-эр. Отдыхай как следует, – поспешила жестом остановить ее Шу-хуа и обратилась к Цуй-хуань: – Скажи ей, чтобы не вставала.

Наклонившись, Цуй-хуань что-то сказала больной. Та шевельнулась, приподнялась из последних сил, но тут же руки ее ослабели и, тяжело застонав, она рухнула обратно. Прошло немало времени, пока она открыла глаза и, задыхаясь, проговорила:

– Большое спасибо, барышня.

– Тебе сегодня лучше? – спросила Шу-хуа, которой было искренне жаль девушку.

– Пожалуй, нет… на сердце… очень тяжело… – задыхаясь на каждом слове, с трудом выдавила Цянь-эр, благодарно глядя на Шу-хуа широко раскрытыми глазами; но тут же веки ее опустились. Две мухи ползли по ее лицу, – она не отгоняла их. По краям топчана и по тонкому одеялу грязноватого цвета тоже спокойно ползали мухи. Мухи сидели и на скамейках и на чашке для лекарства. Когда Цянь-эр умолкла в комнате слышалось только жужжание мух.

– Почему так много мух? – брезгливо спросила Шу-хуа, сгоняя движением руки муху, которая пристроилась у нее на рукаве.

– А кому здесь подметать, если Цянь-эр заболела? – вопросом же ответила Цуй-хуань, присев на топчан больной. Затем снова наклонилась к Цянь-эр:

– Не жарко здесь? Тебе даже веера не дали!

– Немного жарко, только я сейчас уже не чувствую, – чуть слышно отвечала больная. Она снова посмотрела на Шу-хуа, потом попросила Цуй-хуань: – Мне чаю хочется. Не знаю – есть в той комнате? Если не трудно, налей мне полчашечки холодненького.

Взгляд Шу-хуа невольно устремился на стол: ни чашки, ни чайника.

Цуй-хуань сердито поднялась:

– Этой Ли хоть бы что! Чайник – и то не могла принести. – Она вышла, вернулась с чашкой чая и поставила ее на скамеечку со словами: – Вот, Цянь-эр, только холодный. Подожди, пока я принесу от своей госпожи горячего, хорошо?

При виде чашки глаза Цянь-эр заблестели, и она поспешно протянула руку.

– Дай скорее, Цуй-хуань, – заволновалась она, – я выпью холодненького – во рту сухо.

– Холодного нельзя, пожалуй, хуже тебе станет, – попыталась отговорить Цуй-хуань.

– Не станет, не станет. У меня внутри все горит – хочу холодного, – хватая ртом воздух и задыхаясь, с трудом говорила Цянь-эр. Глаза ее, в которых, казалось, угасала последняя искорка, при виде чашки с чаем снова разгорелись. – Мне ни чашки чая не дали, – жаловалась она, – никого упросить не могла. Пожалей меня, Цуй-хуань.

– Дай ей, Цуй-хуань, пусть пьет. – У Шу-хуа защемило сердце от жалости; она думала лишь о том, чтобы удовлетворить эту незначительную просьбу больной – до остального ей не было сейчас никакого дела.

Помедлив, Цуй-хуань взяла чашку со скамеечки и поднесла больной. Та приподнялась и трясущейся рукой взяла чай; Цуй-хуань быстро поддержала ее. Держа чашку обеими руками, больная поднесла ее к губам так, как будто в ней был не крепкий, холодный чай, а нектар. Цуй-хуань успела еще сказать:

– Пей поменьше, – но Цянь-эр, нагнув голову, пила жадными, большими глотками, проливая чай на себя; он стекал по подбородку и капал на одеяло. Через несколько секунд в чашке ничего не осталось. Она с облегчением вздохнула, вернула чашку Цуй-хуань и в изнеможении упала на топчан.

– Идите, барышня. Здесь очень грязно, – медленно произнесла Цянь-эр, взглянув благодарным взглядом на Шу-хуа и заметив, что та не сводит глаз с ее лица.

– Ничего, – мягко ответила Шу-хуа и успокоила больную: – Поправляйся, болезнь не серьезная. Через несколько дней будешь здорова.

– Большое спасибо, барышня. Только лекарство что-то не действует. Мне с каждым днем все хуже, наверное, я не выживу, – с отчаянием в голосе сказала Цянь-эр, в глазах ее показались слезы.

На душе у Шу-хуа было тяжело; взглянув на Цуй-хуань, она обнаружила, что и у той глаза покраснели. Она стояла молча, кусая губы, слушая, как Цуй-хуань говорит больной:

– Болезнь-то ерундовая, не может быть, чтобы не вылечили. Выкинь эту ерунду из головы. Сейчас я пришлю тебе веер. Ты когда сегодня пила лекарство?

– Сегодня утром – один раз. Это лекарство я пила всего один раз, – тихо ответила Цянь-эр.

– Значит, сейчас опять нужно пить. А они даже не заварили тебе лекарство, – сказала Цуй-хуань, шаря взглядом по комнате в поисках банки с лекарством. Оказалось, что банка, которую она искала, стоит у ножки скамейки. – Я тебе заварю. Разве ты выздоровеешь, если не будешь пить лекарство? – И Цуй-хуань нагнулась за банкой.

– Если и завтра лучше не будет, нужно пригласить более опытного врача. Я поговорю с Цзюе-синем, – мягко произнесла Шу-хуа, желая вселить надежду в Цянь-эр.

– Хорошо. Вы идите, барышня, я приготовлю ей лекарство, а потом приду поухаживаю за барином, – сказала Цуй-хуань, держа в руках банку.

– Спасибо, барышня. Идите, – с трудом повернула голову больная. – Я вам не прислуживала, а вот вы пришли ко мне. Выздоровею – еще раз вас отблагодарю, – В ее беспомощном взгляде светилась глубокая признательность.

– Отдыхай, отдыхай как следует. Цуй-хуань о тебе позаботится. А что ты ела? – спросила растроганная Шу-хуа.

– Ничего. Тетушка Ли приносила мне кой-чего, но мне ничего не хочется. За день пью только немного чаю. и то потом часто тошнит, – слово за словом выдавливала из себя Цянь-эр, глядя на Шу-хуа.

– Тетя Ван тоже хороша! – возмущенно произнесла Шу-хуа. Затем, уже другим тоном, прибавила: – Ну, ничего. Скажи Цуй-хуань, чего тебе хочется, и я велю купить. Если тебе завтра будет лучше, велю приготовить тебе немного рисового отвара.

– Большое спасибо за заботу, барышня. – На лице больной появился слабый румянец, но тут же исчез и сменился выражением страха: – Только госпожа Ван не согласится. Ей не понравится, если она узнает.

Шу-хуа непонимающе уставилась на нее. Но Цуй-хуань пояснила: – Вы же знаете характер госпожи Ван, барышня. Если хотите дать что-нибудь Цянь-эр, то лучше сделать это украдкой, чтобы госпожа не знала.

– Понятно, – оживилась Шу-хуа. Затем, дав больной еще несколько советов, вышла вслед за Цуй-хуань.

Не отошли они и трех-четырех шагов от двери, как вдруг послышались какие-то хлюпающие ззуки: больную, видимо, рвало. Цуй-хуань сразу остановилась:

– Идите одна, барышня, я пойду взгляну, что с ней. – И, оставив Шу-хуа, она, даже не передав ей банки с лекарством, вернулась к Цянь-эр.

Шу-хуа постояла, тяжело вздохнула и, поднявшись по ступенькам, вошла в гуйтан.

30

После ужина, посидев за общим столом и понаблюдав, как тетки играют в мацзян, Цзюе-синь вернулся к себе в комнату. Цинь сидела у Шу-хуа. Зашел Цзюе-минь, позвал ее, и они вышли.

– Ты идешь сегодня в редакцию? – опросил Цзюе-минь.

– Пожалуй, лучше не стоит, – подумав, ответила девушка и, боясь, что Цзюе-минь неправильно поймет ее, пояснила: – Мама сегодня чем-то раздосадована, а я не могу найти предлога. Неудобно уходить. Ты и один можешь пойти, – попробовала она уговорить его. – Во всяком случае, ты можешь говорить от моего имени.

– Нет, мне тоже не хочется. Да сегодня ничего важного и не предвидится, только кое-какая корректура. Ничего не случится, если не пойду. Они за меня посмотрят, – негромко ответил Цзюе-минь. Они уже подошли к дверям его комнаты.

– А почему бы тебе не пойти? – ласково уговаривала его Цинь. – Я могла бы развлечься с Шу-хуа и Шу-чжэнь или побеседовать с Цзюе-синем. – Затем потише добавила: – Или ты боишься, что мне одной будет здесь скучно? – Она мягко улыбнулась: – Не бойся, в крайнем случае я могу почитать что-нибудь Шу-хуа.

Цзюе-минь молчал, по-видимому что-то обдумывая. Тем временем они зашли в комнату. Неожиданно он обратился к ней:

– Я хочу поговорить с тобой. Пройдемся по саду?

Цинь удивленно взглянула на него и улыбнулась:

– Хорошо. – Затем спросила участливо: – Что у тебя на сердце, брат?

– Ничего. Но нам в последнее время редко удается бывать вдвоем. Мне хочется просто погулять и поговорить с тобой, – чуть-чуть возбужденно ответил Цзюе-минь, бросая на Цинь взгляд, в котором одновременно были любовь, нежность и робость.

Цинь была тронута и, желая успокоить сомнения Цзюе-миня, ответила таким же, полным любви, взглядом и тихо произнесла:

– Я тоже хочу побыть вдвоем с тобой.

Они вошли в проход между флигелями и через заднюю калитку вышли в сад.

– Я сегодня очень беспокоилась за тебя, боялась, что тебе придется, пожалуй, вынести унижение, – улыбнулась Цинь, взглянув на Цзюе-миня и вспомнив события этого дня. – Не ожидала в тебе такой выдержки, – с некоторой гордостью добавила она. – Если бы ты знал, как я переживала!

– Я знал, видел это по твоему лицу, – улыбнулся в ответ Цзюе-минь. Радость одержанной победы вновь овладела им. – Я не боюсь. Они не посмели бы тронуть меня. Я же не сделал ничего дурного. Только… – улыбка его исчезла, и он задумался, – если бы тетя Чжан поддержала их, дело обернулось бы хуже. А мне не хотелось бы огорчать тебя.

– Не надо все время так заботиться обо мне. Если только ты чувствуешь себя правым, смело делай свое дело. Обо мне не думай. Как бы мать к тебе ни относилась – у меня в сердце всегда только ты, – нежно успокоила Цинь, с признательностью глядя на брата.

– Понимаю, – наградил ее ласковой улыбкой счастливый Цзюе-минь. Они уже миновали арку и теперь медленно шли по левой дорожке; взгляд Цзюе-миня скользнул по лицу сестры. – Только меня беспокоят твои дела, – продолжал он. – Я-то ничего не боюсь; разве того, что могу доставить тебе беспокойство.

– Ты? Мне? – Цинь добродушно рассмеялась. – Ну что ты! Не знаю, как бы я прожила эти годы, если бы не было тебя. Видишь, как хорошо мне сейчас?

Они вошли в грот. Девушка придвинулась к брату, он левой рукой сжал ее руку. Она не отняла руки и тихо позвала его:

– Цзюе-минь!

– А? Ты хотела что-то сказать? – тихо спросил он.

Цинь немного помедлила, прежде чем начать:

– Я кое-что не могу, решить. Видишь ли, я знаю, что мы должны оставаться в городе и делать свое дело. Но мне будет противно здесь жить. У меня что-то неспокойно на душе в последнее время. Наши отношения не вызывают у меня никаких сомнений, но то, как мы хотим оформить их, не оправдает надежд моей и твоей матери. Мама против уничтожения старых обычаев, она не одобрит твоего плана. Боюсь, что если мы останемся в этом городе, то когда-нибудь нам все-таки придется встретиться с препятствиями. Вот, например, если бы ты сегодня по-настоящему поссорился с мамой – в какое положение поставил бы ты меня? – В голосе ее слышалось огорчение.

Они вышли из грота и пошли по направлению к сливовым деревьям. Цзюе-минь не только не отпустил руки девушки, но сжал ее еще сильнее. Он смотрел на Цинь с любовью и жалостью: ее удрученное состояние растрогало и обеспокоило его. Он понимал ее – в его душе творилось то же самое, но сейчас ему казалось, что самое важное – успокоить и ободрить ее.

– Не стоит этого бояться, Цинь. Ты ведь так же решительна, как и я. Разве нам страшны какие-нибудь препятствия?

– Но из-за сегодняшних событий… – начала было Цинь, думая, что Цзюе-минь не понял ее, и желая вернуть его к действительности.

– Я прекрасно понял тебя, Цинь, – быстро перебил ее Цзюе-минь, – Я верю, что нашей любви никто не помешает. – Он так и не ответил прямо на ее вопрос: в его сердце происходила борьба.

Выйдя из сливовой рощи, они подошли к пруду, на зеркальной поверхности которого, как на картине, отражались беседка на середине озера и горбатый каменный мостик; зеленые ивы на противоположном берегу, казалось, дрожали. Улыбаясь, Цинь смотрела на Цзюе-миня, желая взглядом показать, что она верит его слову. Но в этом взгляде было все же что-то новое, – то ли печаль, то ли тоска. Ободренный любовью, жалостью и сочувствием к девушке, Цзюе-минь вновь сжал ее руку, которую раньше было выпустил, и придвинулся к Цинь.

– Пойдем в беседку, – негромко сказала Цинь, быстро отвернувшись и указывая на беседку в центре озера. Беседка тоже казалась окутанной зеленым туманом; зеленые листья ив, сливаясь с серыми тонами сумерек и придавая мостику и беседке темную окраску, постепенно скрадывали их очертания от взоров людей.

Цзюе-минь кивнул. Они вместе медленным шагом взошли на горбатый мостик и направились к беседке.

Цзюе-минь распахнул дверь: все окна в беседке были закрыты, и внутри было полутемно. Он подошел к одному из окон и распахнул створки. Снаружи в комнату упал луч света, но свет этот был неяркий, сумеречный. Стоя у окна, они чувствовали, что какая-то мягкая пелена ложится на их лица, приятно освежая их. Над озером висел вечер; от всех окружающих предметов легли густые тени; лениво колыхалась вода.

– Я думаю, что нам лучше как можно быстрее уехать отсюда. – Цинь стояла рядом с Цзюе-минем и произнесла эти слова шепотом. – Правда, мне трудно расстаться с мамой. Но и такая жизнь меня тревожит.

– Цинь! – ласково позвал Цзюе-минь. Он повернулся, и теперь они стояли лицом к лицу. Он жадно смотрел на ее лицо, но видел только большие, блестящие глаза. – Я тоже так думаю, – откровенно признался он. – Я думаю лишь о том, чтобы уехать куда-нибудь с тобой. Не могу видеть, что творится дома: вижу, что с каждым днем они опускаются все ниже. Этого я не могу вынести… Что касается нас с тобой, то мама давно уже готова принять тебя в нашу семью. Мама и Цзюе-синь вчера говорили об этом со мной. Но они считают, что абсолютно невозможно обойтись без соблюдения старых обрядов. Ведь стоило мне согласиться на их условия, и ты давно пришла бы к нам как моя жена… – Цинь молча смотрела на Цзюе-миня и внимательно слушала. Лицо ее медленно заливалось румянцем. А Цзюе-минь решительно продолжал: – Но чтобы ты в свадебном головном уборе и расшитой накидке восседала в роли невесты в свадебном паланкине? Чтобы я с цветами в волосах и красными лентами на груди отбивал бесчисленные поклоны? Нет, на это мы не пойдем! Допустим, что перенести это мы смогли бы. Но как мы встретимся после этого с друзьями из редакции, будем говорить о реформах, о социальном прогрессе, если сами склоним голову перед старыми обрядами?

Неожиданно Цинь тихим, страдальческим, слегка дрожащим голосом перебила его:

– Давай поскорее уедем в – Шанхай! – Ей чудилось, что над ее головой сгущаются черные тени.

– Не мучайся этим, Цинь, – успокаивающе произнес Цзюе-минь. Но неожиданно его охватило возбуждение. Он вытянул руки, крепко сжал ими руки девушки и, слегка притянув ее к себе, срывающимся голосом произнес: – Все эти дни я лишь мечтал о том, чтобы побыть с тобой вдвоем – вот так. Хотя бы четверть часа! Только так я чувствую, что ты – действительно моя.

Цинь чувствовала, что тень вдруг отдалилась. Чуть-чуть смущаясь, она набралась смелости и нежно призналась:

– В моем сердце только ты, Цзюе-минь. Я – твоя навсегда. Я желаю только одного – всегда быть и работать вместе с тобой.

– Тогда будем готовиться: когда-нибудь мы уедем отсюда. – В голосе Цзюе-миня слышалась радость. Он отпустил руки девушки, приблизился к ней и наклонился так, словно собирался запечатлеть свои слова на ее лбу. – Цинь, неужели ты забыла, что было в позапрошлом году? Тогда даже отец не смог переубедить меня. Чего же мне бояться их? – ободрял он Цинь. – Я верю, что мы разобьем любые препятствия, если только твердо будем стоять на своем.

– Верно, – воодушевилась Цинь, – верно. А все потому, что ты руководишь мной. Ты просто замечательный. Ты слишком добр ко мне. – Видя, что он стоит совсем рядом с ней, она сделала легкое движение, и его левая рука коснулась ее тела; девушка взяла ее и с чувством прошептала: – Смотри! Луна взошла.

Они снова пододвинулись к окну. Головы их были рядом; две пары глаз смотрели на пейзаж над водой. Левой рукой Цзюе-минь привлек девушку к себе; Цинь тихонько сжимала ее. Луна уже поднялась, но отсюда они не видели ее – они видели лишь мягкое сияние. По обеим сторонам от них, бросая густые тени, прятались в тишине холмики, строения, деревья. Огоньки ламп, словно редкие звезды, виднелись в глубине этих теней. В озере отражалось темное небо с нечеткими очертаниями холмиков и деревьев, испещренное сверкающими звездами.

– Трудно сказать, сколько раз мы еще увидим эти деревья, холмики, дома, – промолвила Цинь, указывая на картину, представлявшую перед ее взором, и словно грезя наяву. Затем она перевела взгляд на Цзюе-миня. Казалось’ она была сейчас необычайно счастлива, и только капелька грусти примешивалась к этому счастью.

Цзюе-минь еще крепче обнял ее за талию и нежно шепнул:

– Придет день – и мы расстанемся со всем этим, со всем, что здесь есть. Мы всегда будем вместе. Мы сможем делать то, что хотим. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, чтобы ты всегда улыбалась…

– Нет, наше дело важнее, чем я, – улыбаясь, перебила довольная и тронутая этими словами Цинь. – Ты должен в первую очередь думать о деле.

– А я как-раз в первую очередь хочу думать о тебе, – упорствовал Цзюе-минь, разыгрывая из себя упрямого, строптивого возлюбленного; но шепот этот для ушей девушки был лучше всякой музыки. – Разве ты не одно целое с нашим делом? – Помолчав, он добавил: – Ты ведь так много сделала. – Шепча ей на ухо эти похвалы, он с трудом удерживался от того, чтобы не поцеловать ее волосы.

– Не смей так хвалить меня. Кто-нибудь услышит, и надо мною будут смеяться, – ласково упрекнула его Цинь. Она помолчала и продолжала уже другим тоном: – Мне и в самом деле немного нужно для счастья. Когда я вместе с тобой – я уже счастлива… Я видела много людского горя за эти годы, но ты всегда приносил мне счастье. Помнишь, ты ведь очень редко видел меня печальной, – Эти слова, словно музыка, звучали в ушах Цзюе-миня, вызывая в нем какое-то необъяснимое ощущение. Он почувствовал, как радость наполнила его всего – до самой последней клеточки его тела.

– А почему же ты не говоришь, что дала мне ты? – радостно шепнул Цзюе-минь.

– Я? Тебе? – удивилась Цинь и подняла глаза на брата.

– Мужество, успокоение – вот что дала мне ты, – продолжал с восхищением Цзюе-минь. – Если бы не ты, я давно бежал бы отсюда, как Цзюе-хой. У меня давно бы лопнуло терпение. Подумай, как бы я смог оставаться в этом доме, если бы не было тебя! Я знаю, что я многим надоел, что они ненавидят меня. Но и я ненавижу их!.. – Незаметно для себя он уже говорил громко, в голосе его неожиданно раз-другой прозвучали отвращение и гнев, ворвавшись диссонансом в нежную мелодию, относящуюся к Цинь, и девушка взглянула на него чуть-чуть испуганно и удивленно.