Текст книги "Осень"

Автор книги: Ба Цзинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

23

Молодые люди вышли и некоторое время шли вместе. Из широко открытых дверей небольших харчевен доносился разноголосый шум: сейчас было самое горячее время работы заведений подобного типа, и они были битком набиты небогато одетым людом. Но вот огни этих заведений остались позади – друзья свернули в тихий переулок.

Лавок здесь не было видно – только кирпичные стены да подъезды особняков. Двери, окрашенные черным лаком, красные фонарики (были и белые с голубыми иероглифами), обитые железом пороги (попадались деревянные и даже каменные), каменные львы – вот что украшало этот тихий скучный переулок.

Но в душе молодых людей не было места для скуки. У них было слишком много планов и слишком много забот, чтобы уделять внимание всем этим уже надоевшим достопримечательностям тихой улицы.

Основная группа провожавших девушку шла впереди; Чжан Хой-жу и Цзюе-минь, у которых было о чем поговорить, несколько отстали и шли шагах в двух-трех от остальных.

– Какие у тебя планы на будущее, Цзюе-минь? – начал Чжан Хой-жу. – Ты ведь заканчиваешь учебу. Дома тебе что-нибудь говорили? Чего они ждут от тебя?

– Определенного ничего не говорили. Брат надеется, что я буду сдавать экзамен на работника почты, с тем чтобы в будущем стать почтовым служащим, а может быть, и ответственным чиновником. Но и он не очень-то настаивает на этом. Что до меня, так я собираюсь уехать отсюда. – Цзюе-минь говорил спокойно – он уже все решил и хорошо понимал, что долго оставаться в семье ему будет неудобно. Но пока такой необходимости не было, и он мог не спешить.

– Уехать тоже неплохо. Во всяком случае, мы сможем поддерживать связь, и ты будешь косвенно принимать участие в нашей работе.

– А ты? – участливо спросил Цзюе-минь. – Что вы с братом собираетесь делать?

– Мне один родственник подыскал работу – преподавать английский язык в средней школе, в Цзядине. Старшей сестре очень хочется, чтобы я поехал туда, но ни я, ни Хуань-жу этого не хотим. – И он пояснил: – Мне не по душе это занятие. Я решил овладеть каким-нибудь ремеслом. Думаю учиться на портного, а Хуань-жу на парикмахера.

– Ты уже решил? Я ни разу не слышал от тебя этого, – удивился Цзюе-минь.

– Да, решил, – твердо отвечал Чжан Хой-жу. – Я вижу, что от пустых разговоров проку мало. Раз уж мы отстаиваем высокие идеалы труда, должны сами трудиться.

– Верно! – согласился Цзюе-минь.

Шедшие впереди свернули на другую улицу. Они тоже о чем-то беседовали, но Цзюе-минь не прислушивался к их разговору. Острый взгляд загадочных глаз Чжан Хой-жу изредка останавливался на лице Цзюе-миня и, казалось, сверлил его.

– Нужно зарабатывать на жизнь своими руками – это абсолютно верно, – продолжал Чжан Хой-жу. – Я знаю одного портного. Хороший человек! У меня был как-то с ним разговор: я просился к нему в ученики. Так он сначала не поверил, думал – я смеюсь. Пришлось еще дважды серьезно поговорить с ним, только тогда он поверил, что я действительно хочу научиться портняжить. Он как будто согласился, но считает это баловством. А я все-таки намерен поступить к портному и даже подписать контракт. Как ты на это смотришь?

– По-моему, эта формальность ни к чему. Так ты только будешь связан, – задумчиво ответил Цзюе-минь, желая представить себе положение подмастерья в портняжной мастерской. Но это было совершенно недоступно его пониманию.

Чжан Хой-жу улыбнулся.

– Конечно, немного буду связан, – отчетливо проговорил он, – но боюсь, что у меня самого не окажется постоянства, а таким способом я привяжу себя, чтобы не передумать на полпути.

– Но деятельность в организации… – с сожалением начал было Цзюе-минь и не докончил, хотя смысл невысказанного был совершенно ясен: он не одобряет решения Чжан Хой-жу, ибо это означает потерю свободы действий.

– Я по-прежнему смогу принимать участие в нашей работе, – спокойно ответил Чжан Хой-жу и снова улыбнулся. – Конечно, я буду несколько иным учеником, чем остальные, и хозяин тоже не будет обращаться со мной, как с обычным учеником. Я это оговариваю в контракте. Я не буду заниматься всякой подсобной работой. Сразу же после поступления я начну учиться держать иглу в руках. Я договорился с ним, что каждый день буду работать по несколько часов. Это не помешает моей деятельности.

– А твоя сестра – она тебя не будет удерживать? – забеспокоился Цзюе-минь. Он чувствовал, что еще не сумел понять этого молодого человека, и теперь смотрел на него другими глазами. Но в полумраке ему были видны лишь контуры его худощавого лица да блестевшие глаза.

– Сестра, конечно, не одобрит этого. Но не будет же она ставить мне палки в колеса – ну, посердится немного, и все, – уверенно отвечал Чжан Хой-жу. Помедлив, он договорил извиняющимся тоном: – Боюсь только, что Хуань-жу придется пожертвовать своими планами – ведь сейчас добрая половина домашних дел держится на нем, и сестра без него не может обойтись: он все делает лучше меня.

Чжан Хуань-жу, шагавший впереди, неожиданно обернулся и спросил, улыбаясь:

– О чем это вы? Почему речь зашла обо мне?

– Твой брат говорит, что дома ты все делаешь лучше, нежели он.

– А ты ему не верь. Он от всего увиливает и не очень-то заботится о домашних делах, откуда ему знать, если он все валит на меня? А я когда-нибудь стану цирюльником, – улыбнулся Чжан Хуань-жу, выдавая свои будущие намерения. Но это были скромные намерения, окончательно он ничего не решил и пока не думал о том, чтобы осуществить их в ближайшее время. Поэтому-то он еще ни с кем не говорил об этом (если не считать брата).

– Ты будешь цирюльником? – захохотал Чэнь-чи. – Ты даже бриться не умеешь.

– Я научусь. И обязательно буду вас стричь. – Чжан Хуань-жу был серьезен. – Я и Чэн Цзянь-бин постригу. Она будет стричь косу у меня.

– Ладно, подожду, – улыбнулась Чэн Цзянь-бин.

Чжан Хой-жу и Цзюе-минь многозначительно переглянулись, но ничего не сказали.

– Тогда можешь уже прибить над воротами вывеску «Цирюльник Чжан Хуань-жу» – будет очень кстати, – продолжал шутить Чэн-чи.

– А что же тут невозможного? Жаль только, что я не аристократ и не могу сделать, как Мирабо, – улыбнулся Чжан Хуань-жу, зная, что Чэнь-чи часто приводит историю графа Мирабо, который в период Великой французской революции, желая показать свое презрение к аристократическим титулам, открыл мастерскую с вывеской «Портной Мирабо». Эту историю друзья вычитали в статье, помещенной в городской газете. Это был пример, достойный подражания. Сейчас Чжан Хуань-жу упомянул имя Мирабо между прочим, не ожидая, что дает направление ходу мыслей брата. Делали же это люди сто тридцать лет назад. Почему бы мне не решиться на это? Неужели у меня не хватит смелости? – думал Чжан Хуань-жу. Он чувствовал, что впереди забрезжил свет. Радость охватила его.

При упоминании о Мирабо Цзюе-минь несколько отвлекся от своих мыслей. Ему казалось, что теперь он уже лучше понимает Чжан Хой-жу. Он похлопал его по плечу и тихо, взволнованно произнес:

– Хой-жу, ты лучше меня – я могу только преклоняться перед тобой.

– Не будь мальчишкой. Ничего тут нет особенного. Каждый поступает в соответствии с обстановкой. – И Хой-жу благодарным взглядом посмотрел на Цзюе-миня.

– А я не собираюсь тебе говорить комплиментов, я говорю, что думаю, – высказался Цзюе-минь. Он не презирал себя, не винил, – он просто считал поступки Чжан Хой-жу достойными уважения.

Шедшие впереди неожиданно остановились – они дошли до перекрестка, где нужно было расставаться; улица здесь была уже с двух сторон освещена, и большая часть лавок еще не закрылась.

– Цзюе-минь, ты можешь не провожать Чэн Цзянь-бин и свернуть здесь, – сказал Хуан Цунь-жэнь, видя, что Цзюе-минь приближается к ним.

– Хорошо, – согласился Цзюе-минь. Он взглянул на Чжан Хой-жу – теперь он ясно видел его треугольное лицо; выражение его не изменилось, только стало более решительным. – А ты как? – спросил его Цзюе-минь.

– Я еще пройду с ними, а ты возвращайся домой. Хорошо было бы, если бы ты в следующий раз привел Цинь.

Цзюе-минь согласился и, распростившись с друзьями, повернул к дому.

Дорога была ему знакома, и шагал он быстро. Пройдя одну-две темных улицы, он вышел на свою и здесь пошел медленнее. Когда ему оставалось шагов пятьдесят – шестьдесят до дома, до слуха его вдруг донеслись удары гонга и слова молитвы. Заметив толпившуюся в воротах особняка Чжао кучку народа, он понял, что здесь совершается моление по умершим, и остановился поглядеть. К своему удивлению, он вдруг обнаружил в толпе и Цзюе-синя. Тот тоже заметил брата и отделился от толпы.

– Ты не от тетушки Чжан?

Цзюе-минь кивнул и в свою очередь спросил:

– Ты домой? Не ожидал встретить тебя здесь.

– Постой со мной, я люблю слушать поминальные молитвы, – задушевно сказал Цзюе-синь.

– А другие-то, наверное, пришли за «красными деньгами»[22]22
  Красные деньги – жертвенные бумажные деньги, которые сжигают во время похоронного обряда.


[Закрыть], – необдуманно сорвалось у Цзюе-миня.

– Слушай, – привлек его внимание к происходящему Цзюе-синь, пропуская мимо ушей то, что говорит брат, так как в это самое время раздались те слова, которые ему больше всего нравились.

За последним столом, лицом к воротам, поджав под себя ноги, сидел старый монах в высокой шапке и, сложив в молитве ладони, то повышая голос, то останавливаясь, пел: «Много поколений императоров сменилось, но все они жили в прекрасных дворцах и чудесных хоромах, безраздельно владея горами и реками на десять тысяч ли вокруг».

Один из монахов, сидевших в ряд за двумя другими столами, ближе к воротам, – молодой круглолицый послушник, – постукивая в деревянную рыбку, не спеша подтягивал на высоких нотах: «Но вот приплыли с запада военные корабли, и многолетняя гордость правителей сразу пропала; ушли на север императорские колесницы, и зазвучали оскорбления на всех языках. О горе!»

– Опять то же самое, вечно только портят настроение, – пробормотал Цзюе-минь, нахмурившись.

– А мне кажется, в этих словах есть свой смысл, – с расстановкой произнес Цзюе-синь, увлеченный пением.

Цзюе-минь удивленно взглянул на брата, но ничего не сказал. Не успел молодой круглолицый монах пропеть «О горе!», как сидевший напротив него у правого края стола монах – тоже молодой и тоже с деревянной рыбкой – звонким голосом подхватил: «Закуковали кукушки, начали осыпаться лепестки персиковых цветов, кровью окрасились ветви деревьев от гнева».

В этом месте, под аккомпанемент инструментов все монахи хором затянули последние слова – что-то вроде: «… ждут, когда придет одинокая душа удостоиться сладкой росы»[23]23
  Сладкая роса – по буддийской религии, напиток богов.


[Закрыть].

Монах, начинавший молитву, теперь запел про то, как «воздвигались возвышения, на которых император жаловал воеводам власть, и как выполнявшие нравственный долг награждались титулом». Потом последовали строки о «красавицах, томящихся во дворцах», о лицах, удостоенных первой ученой степени, ученых, вышедших из бедняков. У Цзюе-синя заныло в груди от этих печальных, бередящих душу слов. А от некоторых фраз, вроде «стынут черепа среди пахучих трав», «лежат под слоем лесса древние книги», у него даже мурашки побежали по всему телу. Но уходить он не хотел. Он чувствовал, как много напоминают, как много говорят ему эти слова, как они жгут его сердце словно расплавленной смолой, как вызывают у него слезы. Душа его страдала, но вместе с тем он чувствовал какую-то легкость, какую-то отрешенность от всех невзгод.

На Цзюе-миня те же самые слова не производили подобного впечатления. Правда, и ему они действовали на нервы, отчего он все время хмурился. Но он не давал им забраться в душу, он гнал их от себя и сумел справиться с собой. Монахи все еще старательно выводили слова песнопений, старались напускать на окружающих как можно больше таинственности; особенный трепет присутствующие испытали, когда монахи несколько раз принимались дуть в морские раковины, вызывая души умерших. Многие ждали, когда старый монах начнет разбрасывать «красные деньги». Но все это не могло изменить настроения Цзюе-миня. Он думал о своих делах, о своих планах. Он думал о будущем, а не о прошлом. Голоса монахов назойливо лезли ему в уши, но смысл слов до него не доходил. Он совершенно забыл о них.

Наконец, старый монах начал бросать «красные деньги». Цзюе-минь понял это только тогда, когда увидел, что люди бросились подбирать их, вырывая друг у друга, и почувствовал, что его со всех сторон толкают. «Больше нет необходимости оставаться, я простоял здесь с Цзюе-синем довольно долго», – подумал он и мягко обратился к брату:

– Пойдем, Цзюе-синь, больше нечего слушать. – Цзюе-синь был очень тронут заботой, звучавшей в словах брата.

– Хорошо, я тоже утомился, – равнодушно отвечал он и устало двинулся вслед за Цзюе-минем.

Цзюе-синь шел молча, опустив голову, словно придавленный своей печалью, не в силах выпрямиться и произнести хотя бы слово. Дорогой Цзюе-минь попытался заговорить с ним, но он не отвечал. Наконец, они переступили обитый железом порог главного входа своего дома. Привратник Сюй-бин, сидя в глубоком кресле, болтал о чем-то с Гао-шэном, бывшим слугой дома Гао, которого несколько лет назад выгнали и который теперь нищенствовал. Одетый в грязные, пропитанные пылью лохмотья, он сидел на скамеечке напротив привратника. При виде братьев он вскочил вслед за Сюй-бином и робко приветствовал их.

– Что, Гао-шэн, наверное, опять нет денег на опиум? – смерил его взглядом остановившийся Цзюе-синь, на лицо которого набежала тень.

– Что вы, барин! Я курить бросил. Просто зашел к господину Сюй-бину поболтать вечерком. Ведь я только в праздник решаюсь просить у вас денег, – униженно говорил Гао-шэн, пытаясь улыбнуться, но улыбка делала еще более безобразным его худое, покрытое слоем грязи лицо.

– Да тебе и наполовину нельзя верить. Ну, ладно, на! – И Цзюе-синь, вытащив из кармана три-четыре мелких серебряных монеты, сунул их Гао-шэну и, не дожидаясь изъявлений благодарности, прошел внутрь.

Цзюе-минь последовал за ним. Сегодняшнее поведение брата удивляло его; он понял, что у того в душе что-то творится. Но он не задавал ему вопросов. Они прошли первую гостиную, и до их слуха вдруг донесся из правого флигеля детский плач. Переглянувшись, братья остановились.

Послышались резкие удары бамбуковой палкой по столу, а затем долетели громкие ругательства госпожи Шэнь. Теперь палка гуляла уже по чьей-то спине, и Чунь-лань (кричала именно она) визгливо завопила:

– Госпожа, я больше не буду!.. – Братьям показалось, будто эти грубые удары падали на них.

И ты меня обманывать! И ты насмехаешься надо мной! – визжала госпожа Шэнь. – Ах ты, шпионка! Ты забыла, кто ты есть? Ты тоже против меня?

– Госпожа, я не буду! Не буду! – твердила Чунь-лань, но палка продолжала колотить ее тело, и она вопила еще жалобнее.

– Не будешь? Это я прощать тебя не буду! Ты понимать должна! Я не из тех, кого можно безнаказанно задевать! Попробуй только выкинуть еще что-нибудь – я тогда душу из тебя вытряхну! – ругалась госпожа Шэнь. Она, по-видимому, уже сорвала свою злость и постепенно начала остывать.

Неожиданно раздался другой женский голос. Он также звучал громко и гневно:

– Госпожа Шэнь, выражайтесь яснее. Нечего ходить вокруг да около! Если есть что – так говорите прямо. Я знаю, что вы не любите совать нос в чужие дела, – вы предпочитаете поносить людей, сидя у себя в комнате. Наверное, уж язык устал от того, что меня проклинаете.

– Заткнись! И ты мне перечить? Да, я проклинаю тебя, тебя – шпионку, которую никакая зараза не берет… – Госпожа Шэнь в бешенстве даже затопала ногами.

– Я не могу слышать этого, Цзюе-минь. Ну, почему всегда такой крик? Неужели нет нигде тихого места, где можно было бы укрыться? – пожаловался Цзюе-синь, ища поддержки у брата.

– Пойдем в твою комнату, – подавляя в себе неприятное чувство и стараясь сохранить спокойствие, говорил Цзюе-минь.

– Там тоже все слышно. – Цзюе-синь несколько успокоился, хотя в голове его шумело от криков и грубой брани.

– Скрыться все равно не удастся, так что зря не волнуйся. У нас ведь и свои дела есть. – Голос Цзюе-миня звучал решительно.

Не в силах владеть собой, Цзюе-синь кивнул, заткнул уши, чтобы не слышать ругательств, все еще доносившихся из правого флигеля, и пошел вслед за братом в свою комнату. Не успели они сделать несколько шагов, как из правого флигеля показалась чья-то тень и неуверенно направилась к ним.

– Шу-чжэнь! – удивился Цзюе-минь и остановился, придержав брата за руку.

Это действительно была Шу-чжэнь. Она бросилась к ним, семеня своими маленькими ножками. Цзюе-минь, немного испуганный, пошел ей навстречу.

– Цзюе-минь! – только и смогла вымолвить Шу-чжэнь, когда он подошел к ней, и почти упала ему на грудь. Встревоженный, он быстро обнял ее. Она ничего не говорила, а лишь тихо всхлипывала.

– Что случилось, Шу-чжэнь? – обеспокоенно спросил Цзюе-минь, наполовину уже догадываясь.

– Спасите меня, Цзюе-минь! – собравшись с силами, промолвила Шу-чжэнь, все еще пряча лицо у него на груди. Подошел Цзюе-синь. Все было понятно без слов – горе девушки казалось слишком очевидным. Уже давно ее шаг за шагом затягивало в омут, несмотря на отчаянное сопротивление. В ее походке, лице, голосе, манерах сказалась ее жизнь в семье, на всем лежала печать подавленности и притеснений, все говорило о ее растоптанной жизни. Это случилось не в один день. В течение многих лет они привыкли к беспомощному плачу этой девочки, привыкли к тому, что румянец постепенно сошел с ее миловидного личика. Они сочувствовали ей и жалели ее, но никогда не протянули ей руку помощи. И сейчас, глядя на это милое существо, которое сопротивлялось всеми своими слабыми силами, братья чувствовали раскаяние и стыд, будучи не в силах помочь ей. Однако даже в этот момент чувства их были различны. Цзюе-синь по-прежнему чувствовал скорбь и разочарование, тьма впереди словно еще больше сгустилась. Он не видел выхода и не верил, что его можно найти. А Цзюе-минь, помимо гнева и горечи, ощущал в себе готовность к борьбе и чувство ответственности. Ему казалось, что он видит выход, он чувствовал, что должен найти его.

– Не переживай так, Шу-чжэнь, – успокаивающе произнес Цзюе-минь, – если что у тебя случилось, давай потихоньку поговорим.

По-прежнему не поднимая головы, Шу-чжэнь только плакала – тихо, но еще более жалобно.

– Хочешь, я провожу тебя в комнату Шу-хуа? Ты там отдохнешь… Сейчас я велю Ци-ся набрать воды – умоешься и посидишь с Шу-хуа, – заботливо уговаривал ее Цзюе-минь.

Медленно подняв голову, она сквозь слезы взглянула на него, растроганно поблагодарила и, вытащив платок, стала вытирать глаза.

– Пойди с ним, Шу-чжэнь, тебе там лучше будет, – едва сдерживая слезы, сказал Цзюе-синь.

Шу-чжэнь кивнула, позволила Цзюе-миню взять себя за руку и следом за ним медленно пошла к Шу-хуа.

Шу-хуа сидела за письменным столом, погрузившись в чтение. Ци-ся занималась вышиваньем, сидя на стуле у окна. Услышав шаги, обе взглянули на дверь. Первой встала Ци-ся, затем Шу-хуа, сидевшая спиной к двери. На лице ее появилась улыбка, но тут же исчезла, как только Шу-хуа увидела заплаканные глаза сестры. Она быстро пошла ей навстречу и нежно взяла за руку.

– Ци-ся, принеси-ка Шу-чжэнь воды умыться, – были первые слова Цзюе-миня. Ци-ся бросилась исполнять приказание.

– Вот Шу-хуа оставила Шу-чжэнь – смотри, как она наплакалась, – с легким укором произнес Цзюе-минь.

– Я читаю учебники, которые ты мне купил. Сейчас читаю географию. Там очень сложные названия, их трудно запомнить. Поэтому я сегодня и не была с Шу-чжэнь, – улыбнулась Шу-хуа, не отрывая взгляда от книг, разложенных на столе и все еще продолжая держать Шу-чжэнь за руку. Затем она участливо взглянула на сестру: – Шу-чжэнь, тетя Шэнь опять ругала тебя, да? – И вдруг вспылила: – Ну, это уже черт знает что! Тетка всегда срывает злость на Шу-чжэнь. Ты не возвращайся сегодня к себе, Шу-чжэнь!

– Меня-то мама не ругала, – покачала головой Шу-чжэнь. – Она поссорилась с Си-эр и с досады избила Чунь-лань. Сейчас опять бранится с Си-эр. А я боюсь, когда они ругаются. Я не могу слышать этого. Не знаю, сколько они могут ругаться! – И Шу-чжэнь снова заплакала.

– Тетя просто несносна! Что за смысл все время браниться, Она все время бездельничает. Ведь Си-эр была когда-то ее служанкой, а теперь тетя не может ей приказывать. Мы всегда говорили, что Си-эр ветрена, и никогда не думали, что она добьется такого положения. С таким человеком тетя ничего не может сделать, а из-за этого родную дочь ничуть не жалеет и обижает ее ни за что ни про что. Рассердилась на других, а на Шу-чжэнь злость срывает. Куда же это годится! – расходилась Шу-хуа. Она с любовью посмотрела на Шу-чжэнь и продолжала с укоризной: – Ты сама тоже виновата, слишком уж ты покорна, наивна и слаба. Все терпишь! Будь я на твоем месте, – брови ее взметнулись, глаза засверкали, – я бы не стала все сносить, как ты. Если бы даже она была мне матерью и попробовала отругать меня зря, я бы не смолчала…

– А ты забыла, что «если отец хочет гибели сына, то невыполнение его желания – суть непочтительность»? – вмешался Цзюе-минь, поддразнивая Шу-хуа.

– Ты меня не разыгрывай! Я понимаю, что ты хочешь сказать, – отрезала Шу-хуа по-прежнему сердито. – Не верю, чтобы можно было быть такой бесчувственной. В любом деле кто-то прав, а кто-то виноват, но к людям всегда нужно подходить справедливо. Дети ведь не собственность родителей, как же можно ими так помыкать? Когда родители неправы, подчиняться им не следует. А если они заставят тебя человека убить или украсть, – ты согласишься?

Цзюе-минь торжествовал: он не ожидал, что Шу-хуа окажется такой смелой, и был очень доволен тем, что она высказала свои взгляды столь решительно, и особенно тем, что ее слова могли послужить хорошим примером для Шу-чжэнь. Но он все же не удержался от шутки:

– Я сказал только два слова, а ты уж подвела целую теоретическую базу. Да ты можешь стать заправским лектором! Я создам тебе рекламу.

– Опять разыгрываешь? Так я тебя и послушала! – рассмеялась Шу-хуа, обрадовавшись тому, что Цзюе-минь согласился с ней. Затем она повернулась к сестре: – Шу-чжэнь, как, по-твоему, я права?

Слез на лице Шу-чжэнь уже не было. На вопрос Шу-хуа она ответила растерянным «не знаю». Но, видя, что Шу-хуа смотрит на нее с удивлением (и даже с некоторым разочарованием), почувствовала беспокойство и сказала огорченно:

– Где ж мне до тебя! Я ведь ничего не понимаю, – Больше ничего ей не пришло на ум.

В этих простых словах звучало искреннее признание. В них звучала трагедия всей жизни Шу-чжэнь. И Шу-хуа и Цзюе-минь сочувственно взглянули на нее; они поняли (правда, по-разному) смысл этих слов. Шу-хуа было ясно, что упреки здесь бесполезны, что у Шу-чжэнь нет таких возможностей, как у нее. Эту девочку со дня ее рождения давила чужая рука, из-под которой она не смогла вырваться, поэтому она всегда и была игрушкой других, терпела унижения. Сейчас ей нужны были лишь сочувствие, утешение и помощь. Цзюе-миню казалось теперь, что он нашел выход. «Я должен помочь ей, помочь прежде всего разобраться во всем…» – думал он, и ему казалось, что будущее не так уж беспросветно.

Ци-ся внесла умывальный таз, приговаривая:

– Заждались, барышня? Пришлось в кухне долго дожидаться воды. Что же вы не садитесь? – удивленно прибавила она, ставя таз на стол. – Давайте я выжму полотенце.

– Я сама. – И Шу-чжэнь вышла вслед за ней.

– Ты побудь немного с Шу-чжэнь, – обратился Цзюе-минь к сестре, он видел, что Шу-чжэнь пришла в себя, и успокоился. – А я пошел, у меня дела.

– Иди. Я знаю, что делать, – улыбнулась Шу-хуа. Но не успел Цзюе-минь дойти до дверей, как она вдруг окликнула его.

– Что еще? – спросил он.

– Хочешь покушать? Есть засахаренные зерна, поджаренные на сале, и сладкие лепешки, – предложила Шу-хуа, указывая на четыре пакета с лакомствами, стоящие на столе.

Цзюе-минь покачал головой.

– Бабушка прислала. Тут и твоя доля есть. Я немного погодя пришлю тебе с Ци-ся.

– Не стоит. Я возьму немного и хватит. – И Цзюе-минь шагнул к столу.