355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ба Цзинь » Осень » Текст книги (страница 24)
Осень
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:57

Текст книги "Осень"


Автор книги: Ба Цзинь



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Цзюе-синь в удивлении взглянул на брата. Но, совершенно неожиданно для него, старая госпожа Чжоу ответила Цзюе-миню:

– Я тоже так считаю. Все испортил только он. Мало того, что он погубил Хой, он еще испортил жизнь Мэю. Эх, себя мне винить надо. Пойми я пораньше – разве случилось бы все это…

И на ее старческом лице промелькнуло раскаяние.

27

Однажды, сидя после обеда в своей комнате за книгами, Шу-хуа вдруг услышала доносившийся из кухни шум – ссорились старая повариха Се и кормилица Ян.

– Вот напасть! Каждый день какие-нибудь ссоры – прямо покою нет, – пробормотала Шу-хуа и, стараясь не обращать внимания на шум, попыталась вновь переключиться на чтение. Но нет! Сосредоточиться не удалось, и труднопроизносимые, не очень понятные слова из учебника географии никак не хотели укладываться в голове – все время мешал шум из кухни. Наконец, он стал просто надоедать и вывел ее из терпения. Духота в комнате усилила ее раздражение.

Вошла Ци-ся. Увидев Шу-хуа с книгой в руках, она удивилась:

– Как это вы можете читать, барышня? Ведь от этого крика голова трещит!

– Из-за чего они ссорятся, Ци-ся? – Пользуясь случаем, Шу-хуа закрыла книгу.

– Ругаются почем зря, ничуть им людей не стыдно, – недовольным тоном ответила Ци-ся. – И, можно сказать, ни из-за чего. Только что шутили и вдруг ни с того ни с сего начали ругаться. Кормилица – та всегда очень раздражительна, мы все боимся задевать ее. Чуть что не по ней – сразу ругаться.

– Не рассказывай мне об этом. Лучше позови ко мне Шу-чжэнь, – перебила ее Шу-хуа. И, когда служанка приготовилась идти, добавила: – Я буду ждать ее в комнате Цзюе-синя.

– Понятно. – Ци-ся повернулась, но у самых дверей остановилась: – Барышня, только что старая госпожа приказала Хуан-ма развести желатину – собирается делать холодное желе.

– Иди. иди, лакомка, – улыбнувшись, поторопила ее Шу-хуа.

После ухода служанки Шу-хуа долго глядела на учебник, не зная, на что решиться. Вдруг из кухни донеслась такая отборная брань, что Шу-хуа вздрогнула. Но это ускорило ее решение: она бросила книгу на стол и спокойным шагом вышла из комнаты.

Когда она шла по двору, сзади на нее налетел Цзюе-ин: он бежал так быстро и так неожиданно появился из-за угла, что не заметил сестру.

Увидев мальчишку, Шу-хуа быстро схватила его за руку и сердито произнесла:

– Кто это за тобой так гонится, что ты даже дороги не разбираешь?

– Я, правда, не заметил тебя, Шу-хуа. Разбежался и остановиться не мог, – хитровато улыбаясь, посмотрел на сестру Цзюе-ин; лицо его раскраснелось; он был в белой курточке с воротничком, который в данный момент был распахнут; запах его разгоряченного тела бил Шу-хуа прямо в нос.

– Почему ты носишься здесь, вместо того чтобы заниматься в кабинете?

Цзюе-ин посмотрел на державшую его руку сестры, и глазки его забегали:

– Шу-хуа, сегодня очень жарко. Ты бы отпустила меня, обоим не так жарко будет, а? – Не говоря ни слова, Шу-хуа брезгливо выпустила его руку из своей. Цзюе-ин притворно помахал рукой и спокойно продолжал: – Очень уж жарко. Все отдыхают. И учитель разрешил мне побегать.

Было ясно, что он лжет, и Шу-хуа принялась отчитывать его:

– Опять обманываешь! Ведь недавно тебе попало. Не присмотри за тобой два-три дня, так у тебя опять спина чешется.

Цзюе-ин ухмыльнулся и, покосившись на сестру, самодовольно произнес:

– Ты лучше не утруждай себя, сестра. Даже отец говорит, что со мной не стоит связываться – он понимает, что меня уже не переделать. Даже он уступает мне. А ты сестра, всегда идешь против меня. Ведь ты в конце концов нам чужая, что же ты лезешь в дела семьи Гао? И что пользы от того, что ты враждуешь со мной? Давай лучше я тебе утащу грецких орехов, ладно? Там как раз собирают их.

– Фи! Слушать не хочу. Мне нет дела до тебя. Поступай, как знаешь. Может, нищим станешь.

– Нищим? Ну и выдумала же! – ничуть не оскорбился Цзюе-ин и так же беззаботно продолжал: – Нет, с моей ловкостью я так добывать себе пропитание не буду. Денег у папаши много, неужели на меня не хватит? Я, сестра, забочусь о тебе: как бы не пришлось тебе унижаться, если у тебя муж нищий будет. Я тебе от души орехов предлагаю: ты – моя старшая сестра, а я – твой брат. Обижусь, если не возьмешь.

– Хватит болтать! А то, смотри, как бы я тебе язык не оторвала. Убирайся, не хочу я твои гнусности слушать, – не выдержала Шу-хуа и вся покраснела от гнева.

– Ну, зачем же отрывать мне язык? А как же я буду есть без языка? А не буду есть – значит умру с голоду. Ах, я бедный… Не придется ли тебе, сестра, в суд идти, если я умру с голоду?… – кривлялся Цзюе-ин. Шу-хуа не дала ему кончить:

– Замолчишь ты или нет? Где ты только выучился этому! Смотри, а то ведь попадет. – Она замахнулась, чтобы дать ему пощечину.

Однако глаза его были быстрее, чем ее движения; он моментально отпрянул в сторону и бросился бежать, но, выбежав из прохода между флигелями, остановился и захихикал в сторону Шу-хуа:

– Э, да ты недотрога. Я и сказал-то всего два слова, а ты уже «расцветилась».

– Что это за жаргон? Я не понимаю, – вскипела Шу-хуа.

– Это значит «загорелась». Вон лицо-то как запылало. Ишь какая симпатичная стала! – подзуживал ее Цзюе-ин и, не дав ей раскрыть рта, закончил: – До свиданья, сестра, я занят. Простите, что покидаю вас. – Он сложил в приветственном жесте руки и тут же скрылся.

Остановившись у дверей комнаты Цзюе-синя, Шу-хуа долго не могла прийти в себя от гнева. Немного успокоившись, она сказала самой себе: «И зачем я с ним связалась! Ведь хорошо знаю, что от разговоров с такими людьми толку не бывает».

В это время подошли Шу-чжэнь и Ци-ся.

– С кем это вы разговариваете, барышня? – удивилась Ци-ся.

Шу-хуа улыбнулась:

– С кем? С Цзюе-ином. Выругала его. Вывел меня из терпения.

– А вы напрасно вмешиваетесь, барышня. Хорош барчук или плох – это уж забота господина Кэ-мина. Он и господина Кэ-мина не слушается. Что толку говорить с ним? – ласково пожурила служанка свою молодую хозяйку.

– Ты, кажется, собираешься меня воспитывать? – улыбнулась Шу-хуа. – Я и сама так думала. Но когда встретила его в таком виде да послушала, как он выражается, так даже я – на что уж спокойная – и то разозлилась. Ну, ладно, не будем больше о нем. Проводи-ка меня и Шу-чжэнь в сад.

– Хорошо, только я пойду возьму чего-нибудь вкусненького, – обрадовалась Ци-ся.

– Не нужно, мы же недавно обедали, – остановила ее Шу-хуа. Но тут же, вспомнив о чем-то, прибавила другим тоном: – Принеси лучше веер из моей комнаты. Мы подождем тебя в комнате Цзюе-синя.

Шу-чжэнь, стоявшая рядом, молча обмахивалась маленьким веером. Ненакрашенное лицо ее было бледно, брови сдвинуты, глаза чуть-чуть припухли – так бывает у человека после сильного Опьянения. Шу-хуа заметила ее состояние и заботливо, тихим голосом спросила:

– Почему ты молчишь, Шу-чжэнь? Опять что-нибудь произошло?

– Войдем в комнату, Шу-хуа, – грустно сказала Шу-чжэнь, не отвечая на вопрос. Они вошли в комнату и остановились у письменного стола.

– Почему ты мне не скажешь, Шу-чжэнь? – мягко обратилась Шу-хуа к сестре. – Я вижу, что ты опять чем-то расстроена.

– Чунь-лань сегодня опять побили, и мама оставила ее без обеда. – У Шу-чжэнь дрогнул голос.

– Опять ей не повезло. И надо же, чтобы она попала к такой хозяйке, – недовольно сказала Шу-хуа и принялась успокаивать сестру:

– Но тетя уже остыла и не будет придираться к тебе. Так что ты не думай об этом.

– Цзюе-ши сегодня отдали Чэнь итай. Мама говорит, что госпожа Ван оставила ее в дураках. Мама сегодня с утра не в духе, закрылась в своей комнате и еще не выходила. За обедом и мне попало, а ведь я не сделала ничего дурного, – жаловалась Шу-чжэнь.

– Тетя совершенно не права. Почему она во всем обвиняет тебя? – вспылила Шу-хуа и тут же вновь успокоила сестру: – Не бойся, Шу-чжэнь, я что-нибудь придумаю и не дам тебя в обиду.

Шу-чжэнь благодарно взглянула на сестру, но покачала головой:

– Мне почему-то страшно, Шу-хуа. Хой умерла, Шу-ин ушла из дому, семья с каждым днем тает. – На лице ее вдруг появился страх. – Ты, очевидно, тоже уйдешь. И Цинь уйдет. Вы уйдете, а я останусь здесь одна. Боюсь думать, я, пожалуй, не вынесу этого и умру.

В это время вышла Ци-ся с веером и корзинкой орехов и семечек. Услыхав слова Шу-чжэнь, она вздрогнула.

– Как ты можешь говорить так, Шу-чжэнь! – вырвалось у Шу-хуа. – Такая молодая и говоришь о смерти. Не стыдно тебе? – ласково упрекнула она сестру, нежно гладя ее по голове. – Я тебя не оставлю. Когда я смогу что-нибудь сделать, я обязательно подумаю о тебе. – От возбуждения она совсем забыла, что у нее нет никакого плана на будущее, так как ею всегда владела одна мысль: «Я сама буду распоряжаться собой».

Прильнув к сестре, Шу-чжэнь слабо улыбнулась:

– Я знаю, что ты меня не оставишь. Но я буду только обузой для тебя, от меня будет мало пользы. Ведь я, с моими ногами, даже бегать не могу. (И она грустно взглянула на свои ноги.) Правда, если бы мама хоть чуть-чуть дала мне свободы и если бы они ссорились хоть немного поменьше, – снова нахмурилась она, – то я, пожалуй, смогла бы перенести все это. Мне особенного счастья не нужно. Я знаю, что я на него не имею права…

– Давай не будем говорить об этом, Шу-чжэнь, – перебила ее Шу-хуа. – Пойдем. Послушай лучше, как красиво поют цикады. К чему этот невеселый разговор? Пойдем на пруд, посмотрим цветы лотоса.

Словно в подтверждение слов Шу-хуа цикады запели так звонко и так стройно, что звук этот напоминал безмятежно льющуюся песню, которая то звучала сильнее, то затихала и даже, казалось, имела определенный ритм. Вызывая ощущение отрешенности от всего окружающего, пение это постепенно возвращало успокоение напряженным нервам н бодрость усталому телу.

Шу-чжэнь больше не жаловалась; она дала Шу-хуа увести себя в сад. Ци-ся шла рядом с ними.

Здесь был уже другой мир: прохладный воздух; пышно растущие цветы и деревья; ни ненавистных лиц, ни грубых голосов, ни ссор, ни огорчений; какие-то пичужки, то в упоении заливающиеся трелями, то порхающие с ветки на ветку – все говорило о свободе и независимости…

Выйдя на свободное от деревьев место, девушки увидели искусственную горку, покрытую стеблями вьюнка, высокие сосны, также обвитые вьюнком, а среди красивых листьев тут и там виднелись розовые колокольчики цветов. Некоторые цветы уже начали вянуть. Девушки прошли еще немного вперед, обогнули два искусственных холмика и увидели раскинувшуюся зеленым ковром, прелестную лужайку.

– Давай отдохнем здесь, – попросила Шу-чжэнь, у которой уже ныли ноги.

– Ты не можешь идти? Тогда посидим, – согласилась Шу-хуа, достала платок и, расстелив его, уселась первой, обмахиваясь веером. Шу-чжэнь с облегчением села вслед за ней, растирая руками ноги. Ци-ся раскрыла свою корзиночку, поставила перед ними, а сама пристроилась неподалеку от них, грызя орехи, которых набрала полную пригоршню. Все трое молчали, спокойно любуясь чудесным пейзажем, вливавшим бальзам в усталые души и пробуждавшим в них лучшие чувства, и наслаждались тем ощущением покоя, которое возникает у человека, когда он не чувствует, что совершенно свободен. Особенно стремилась к этому Шу-чжэнь: ей начинало казаться, что какой-то прозрачный родник омывает ее взбудораженный мозг, что туман перед ее глазами рассеивается.

– Хорошо бы поспать – здесь уж никто не потревожит, – как будто самой себе сказала Шу-хуа, которую, по-видимому, убаюкивало стрекотание цикад поблизости.

– А мне бы хотелось целый день пробыть здесь одной, и чтобы они все обо мне забыли, – мечтательно произнесла Шу-чжэнь, но тут же безнадежно покачала головой: – К сожалению, это невозможно. Мама не пустит меня, и потом мне одной немножко страшно.

– Почему ты всего боишься? От этого страха – все твои беды, – энергична начала Шу-хуа. – Поучилась бы отчаянности у меня – я ничего не боюсь. Ничего! Пойми: чем больше ты боишься, тем больше тебя будут обижать…

Она не кончила; услышав шепот Ци-ся: «Барышня!», она умолкла и вопросительно, посмотрела на служанку.

– Там кто-то ходит, – предупредила Ци-ся, – по-видимому, нас подслушивают.

Шу-чжэнь сразу изменилась в лице; родник, освежавший ее голову, сразу иссяк. Опять над ее головой сгустились тени прошлого.

– Чего ты боишься, дурочка? Пусть подслушивают – я не боюсь. Мы разговариваем о своем, и никакого преступления здесь нет, – беззаботно отвечала Шу-хуа, взглянув туда, куда указывала Ци-ся. Она увидела, что за холмиком мелькнули две фигуры, и по цвету платьев сразу определила, кто это мог быть. – Не бойся, – успокоила она сестру, – это Чэнь итай. Наверное, она сегодня в хорошем настроении, вот и пришла поразвлечься в сад. Не будем обращать на нее внимания.

Из-за другого холмика появилась госпожа Ван. Ци-ся и Шу-чжэнь посмотрели на Шу-хуа. Не двигаясь с места, Шу-хуа тихо обратилась к ним:

– Не обращайте внимания. Когда подойдет, поздороваемся – и все. – Несмотря на ее слова Ци-ся поднялась и встала позади сестер, решив, что осторожность не помешает.

Появилась и Чэнь итай; она тащила за собой Цзюе ши и, чуть-чуть наклонившись к мальчику, что-то говорила ему. Госпожа Ван подождала ее, и обе женщины вышли на лужайку вместе. Они были почти одинаковые – обе высокие, худые, только у госпожи Ван скулы выдавались побольше, а у Чэнь итай лицо было более вытянутое. Идя рядом, они разговаривали и смеялись; по-видимому, им было очень весело.

– Подумайте-ка! – негромко удивилась Ци-ся. – Ведь это – два заклятых врага. С чего бы это они сегодня так подружились?

– Чего же тут странного? Ведь Цзюе-ши отдали Чэнь итай! – презрительно сказала Шу-хуа. – Всё денежки делают, – добавила она.

– Даже как-то не верится: ведь пожилые женщины, а не дети… – скептически пробормотала Ци-ся.

– Молчи, услышат, – осторожным шепотом остановила ее Шу-чжэнь и, видя, что женщины смотрят в их сторону, испуганно привстала. Одна Шу-хуа осталась сидеть, спокойно помахивая веером.

– Бабушка, возьми меня завтра в театр, – вдруг, обрадовавшись чему-то, громко обратился Цзюе-ши к Чэнь итай, смотря на нее во все глаза и обеими руками держа ее за руку.

– Ладно, ладно, внучек. Завтра же свожу тебя. И пойдем в большой магазин, купим что-нибудь, – широко улыбнулась Чэнь итай; во взгладе ее светилась любовь одинокой старухи к внуку.

Стоявшая рядом госпожа Ван довольно улыбнулась. При виде этой улыбки Шу-хуа недовольно прошептала:

– Что-то тетя сегодня очень довольна!

Боясь, что тетка услышит замечание Шу-хуа, Шу-чжэнь громко приветствовала госпожу Ван:

– Здравствуйте, – затем поздоровалась с Чэнь итай. Шу-хуа тоже поздоровалась с ними, но осталась сидеть.

Обе женщины кивком головы ответили на приветствие. Госпожа Ван, оглядев Шу-хуа, холодно усмехнулась. А Чэнь итай, готовая ужасаться по любому поводу, всплеснула руками:

– Шу-хуа, почему ты сидишь на земле? Неудобно, если слуги увидят. Скажите, права я или нет, – обратилась она к госпоже Ван.

– Ничего, ведь ей не привыкать. Для нее это – пустяки. Пожалуй, она еще смеяться станет над вашими словами, Чэнь итай, назовет нас упрямыми старухами, – съязвила госпожа Ван.

Шу-хуа видела^ каким взглядом обменялись женщины, и поняла, что сегодня они спелись. Ее так и подмывало взорваться. Но она сразу подавила раздражение и, сделав вид, что не расслышала, непринужденно ответила:

– Очень жарко сегодня. Мы устали – вот и отдыхаем. Здесь нас никто не увидит.

– Никто не увидит? Да прислуга всегда по саду шляется. Что если встретитесь с ними? Если бы дядя Кэ-мин или Кэ-ань увидели тебя, они бы тебе показали, как нарушать правила приличия, – с притворным негодованием сказала Чэнь итай, раздраженная непочтительностью Шу-хуа и рассчитывавшая на помощь стоявшей рядом госпожи Ван для того, чтобы хоть на словах расправиться с Шу-хуа.

Больше Шу-хуа не могла терпеть. Негодование отразилось на ее лице, и она вызывающе бросила:

– Дело выеденного яйца не стоит! Чего вы так расходились? У нас в доме и без этого часто нарушают правила приличия. Не думаю, чтобы у дядей было время обращать внимание на такие пустяки. Они даже в важные дела не вникают!

Чэнь итай изумленно уставилась на нее и умолкла, не в силах произнести ни слова. Госпожа Ван изменилась в лице; на миг оно стало пугающе злым, но тут же приняло фальшиво добродушное выражение, сквозь которое все же просвечивало неудовольствие; голос ее был полон сарказма:

– Сильно сказано, Шу-хуа! Говоришь, что у нас в доме есть какие-то нарушения приличий, а дяди не вникают! Что ж, может быть, ты объяснишь свою мысль?

Взволнованная Шу-чжэнь незаметно подталкивала Шу-хуа и взглядом умоляла ее не ссориться с теткой. Ци-ся, находя слова Шу-хуа справедливыми, тем не менее беспокоилась за нее. Только сама Шу-хуа, беззаботно и вызывающе глядя в уставившиеся на нее глаза, отвечала с неменьшим сарказмом:

– Про домашние дела, тетя, даже я не берусь рассказать – вы сами все знаете. Что касается дяди Кэ-аня, то мы его дома почти не видим. Где же ему взять время на такие пустяки! Недавно Цзюе-синь видел, как он в магазине «Синьфасянь» покупал материю для Чжан Би-сю. Говорят, на сто юаней с лишним. А я-то уж было подумала, что это он вам купил.

Лицо Ван исказилось – казалось, брань сейчас вырвется из ее горла. Но она тоже справилась с собой и только вздохнула. Теперь Чэнь итай, рассчитывая на выгоду в дальнейшем, пришла на помощь госпоже Ван.

– Ты бы попридержала язычок, Шу-хуа. Как это ты можешь говорить о родном дяде такие пакости? Он же старше тебя. Это он может сделать тебе замечание, а ты ему – нет. Может быть, ты даже этого правила вежливости не знаешь?

– Не понимаю, Чэнь итай, к чему вы клоните, – зло улыбнулась рассерженная Шу-хуа. – Я никаких пакостей о дяде не говорила. Кто же в доме не знает, что он покупал материю для Чжан Би-сю? Разве это неправда? Разве сама тетя Ван не видела, как он приглашал Чжан Би-сю отобедать с ним в саду? Вы же, Чэнь итай, сами там были. Скажите, это – тоже пакости? – Она сердито и вместе с тем развязно помахивала веером.

Длинное лицо Чэнь итай искривилось от злобы. Она уже раскрыла было рот, чтобы прибегнуть к последнему средству спора – к паре отборных ругательств, – но ее перебила госпожа Ван.

– Пакости или не пакости – племяннице до этого не должно быть дела! – сердито закричала она и, не желая больше спорить с Шу-хуа, потянула Чэнь итай за рукав: – Что говорить о приличиях с человеком, который сам их не знает! Она кого хочешь выведет из терпения!

Теперь Шу-хуа поднялась; лицо у нее стало каменным. Некоторое внешнее уважение к ним, которое ей, обычно с большим трудом, все же удавалось сохранять, теперь было уничтожено их словами. Не скрывая своего раздражения и ничего уже больше не опасаясь, она сама перешла в атаку:

– Что это вы толкуете насчет приличий, тетя? А позвольте вас спросить: приглашать в дом к обеду актеришек, когда еще не кончился срок траура по отцу, это что, тоже прилично? – Презрительно и бесстрашно она смотрела прямо в лицо госпоже Ван.

– Шу-хуа, помолчи, – испуганно уговаривала (вернее сказать, умоляла) ее Шу-чжэнь, боявшаяся, что Шу-хуа накличет на свою голову какую-нибудь беду. Она сочувствовала Шу-хуа, но не понимала ее и не могла помочь ей.

– А ты, племянница, пойди и скажи это самому дяде Кэ-аню. Прилично или нет – не тебе об этом рассуждать. Ты не очень-то воображай – вот что я тебе скажу. А то даже старших ни во что не ставит! Смотри, как бы я твоей матери не пожаловалась. Пусть проучит тебя как следует! – Все это было сказано на ветер, так как госпожа Ван редко поддавалась своему гневу и всегда, даже в пылу раздражения, не теряла способности рассуждать здраво; она не стала бы необдуманно прибегать к пустым угрозам для самозащиты. Но сегодняшнее чудовищное, как ей казалось, оскорбление и вызов, брошенный ей, вывели ее из равновесия; она не могла спокойно обдумать, какой ей сделать шаг для того, чтобы сломить противника. Она знала, что за противник перед ней, знала, что обычным оружием ей не поразить Шу-хуа – она уже однажды потерпела поражение, когда попыталась применить это оружие против Цзюе-миня. Поэтому в данный момент ей ничего не оставалось, как бросить наудачу несколько угроз, отступить под их прикрытием, а затем исподволь обдумать меры отмщения.

– Пойдемте, госпожа Ван. Непременно нужно сказать ее матери. Уж если за это ее не накажут, тогда где же правда? Ну и молодежь пошла – в наше время такой не было. Когда старый господин был жив, он такого не прощал, – рассуждала вслух Чэнь итай, с ненавистью глядя на Шу-хуа.

– Пойдемте, барышня, – позвала Ци-ся, чуть не плача от волнения.

Неожиданно Шу-хуа вспомнила, как поступил когда-то ее брат, Цзюе-хой. Ее озарила смелая мысль. Она не собиралась отступать, нет; наоборот, она хотела пустить в ход свой воинственный пыл. Гнев и раздражение лишь придали ей энергии. Она вся горела, лоб покрылся бисеринками пота. Но ей был по душе этот прилив энергии. Она шагнула к Чэнь итай и не спрашивала, а скорее допрашивала ее:

– Раз уж ты заговорила о старом господине, Чэнь итай, то я тоже кое-что вспомнила. Может быть, ты скажешь, отчего умерла жена Цзюе-синя? Не твоих ли рук это дело? Ты – настоящий оборотень! И еще хватает бесстыдства разглагольствовать здесь! Так слушайте – я вас не боюсь. Я не позволю, как Цзюе-синь, оскорблять себя. Не считайте, что другие хуже, чем вы, и не пробуйте выкидывать со мной ваши штучки!

Не успели госпожа Ван и Чэнь итай ответить, как раздался голос Цзюе-миня. Он шел из беседки и еще издалека услышал ссору. При последних словах Шу-хуа он был уже рядом с ней и слышал все. Ее ораторский пыл, которого он никак не мог ожидать от нее, доставил ему полное удовлетворение. Он знал положение в семье, знал характеры и качества представителей старшего поколения и считал, что может постепенно справиться с ними. Дождавшись, пока Шу-хуа кончит, он тут же вступил в разговор, так что Чэнь итай и госпожа. Ван не успели раскрыть рта.

– Что ты с ними ссоришься, Шу-хуа? Жуй-цзюе мертва, зачем вспоминать это? Пойдем лучше в беседку. – Он взял Шу-хуа за руку. Шу-чжэнь тоже помогла ему уговорить Шу-хуа.

– Цзюе-минь! – гневно позвала госпожа Ван. Остановившись, Цзюе-минь что-то пробурчал и недовольно взглянул в сторону тетки, ожидая, что она скажет. – Ты не слышал, что тут только что говорила твоя сестра? – угрожающе начала та. – Вы плохо за ней смотрите. Она обругала и меня, и твоего дядю, Кэ-аня, и Чэнь итай. Я допускаю, что она еще молода и не понимает, что делает. Я не стала спорить с ней, но вашей матери и вашему старшему брату я пожалуюсь. Ведь я ее не ругала, а она на меня напустилась. Хорошенькую дочь твоя мамаша воспитала! Вот я спрошу у матери, можно ли так себя вести!

– Вот и спрашивайте маму, тетя. Я ведь тоже в приличиях не разбираюсь, – холодно ответил Цзюе-минь.

Чэнь итай, услышав от Шу-хуа такое явное обвинение, была вне себя от злости. Ее длинное, узкое лицо налилось кровью, в груди пылал гнев, и от волнения она некоторое время не могла произнести ни слова. Ее полный ненависти взгляд неотступно следовал за Шу-хуа. Но даже сейчас она не забывала, кто она такая. Она знала, что ее сила – не в ее положении в доме, а в интригах и хитростях (вернее, в интригах и мелком коварстве). Прямой бранью она не могла уязвить Шу-хуа, поэтому нужно ждать случая, чтобы нанести удар из-за угла. Но после того как старый господин покинул этот мир, так всегда любивший ее, она не могла свободно пользоваться даже этим оружием. Без его поддержки эта женщина сразу лишилась своей силы. Она надеялась было найти поддержку в лице Ван и использовать ее влияние для борьбы с Шу-хуа. Но теперь ей стало ясно, что этим путем результата не добиться. Брань не подействует на Шу-хуа – девушка все так же гордо стояла перед ней, не выказывая ни малейшего намерения склонить голову. Вдруг Чэнь итай подумала о Цзюе-хое, который был в далеком Шанхае. Когда-то он оскорбил ее, но только позднее она придумала, как отомстить ему. Именно об этом и говорила сейчас Шу-хуа. Можно сказать, что она косвенным путем повредила Цзюе-хою. Теперь ей поперек пути стала Шу-хуа-девушка, которую подчинить было так же нелегко, как и ее старшего брата, Цзюе-хоя. Натуру Шу-хуа она знала давно и понимала, что остается лишь терпеливо ждать случая для того, чтобы осуществить свою месть. Но молчать перед этими людьми она тоже не могла; ей уже чудилось, что Ци-ся про себя издевается над ней, что на лице Шу-хуа появляется пренебрежительная усмешка (на самом деле Шу-хуа и не улыбалась – ее покрасневшее лицо выражало только ненависть и презрение). Ответить на удар во что бы то ни стало! Не позволить безнаказанно оскорблять себя! Показать нм, что ее нельзя затрагивать безнаказанно! Понимая, что слова если и не принесут ей славы, то во всяком случае не повредят, она, видя, что Цзюе-минь закончил, и не ожидая, пока он уйдет, перехватила инициативу, лицо ее было по-прежнему искажено гневом:

– Я хочу тебя спросить, Цзюе-минь, как человека понимающего. Вот Шу-хуа обозвала меня оборотнем, сказала, что ваша золовка умерла какой-то непонятной смертью, что это я убила ее. Но это же вздор!

– Сама ты городишь вздор! – успела вставить Шу-хуа.

– Я сейчас пойду и поговорю начистоту с вашей мамашей – я не я, если не заставлю Шу-хуа принести извинения. Кто она такая? По какому праву она ругает меня? Даже ваш отец, когда был жив, и то ни разу не ругал меня. Кому не известно, что ваша золовка умерла от трудных родов? Такая уж ее доля. А я при чем?…

Цзюе-минь не мог больше допустить, чтобы она продолжала; терпение его истощилось, и, брезгливо нахмурившись, он перебил ее. Говорил он серьезно; голос еще повиновался ему:

– Чэнь итай, прошу вас больше не говорить о смерти Жуй-цзюе. Почему она умерла – вам лучше знать. Если бы вы не говорили ей о каком-то «бедствии от света нечистой крови», если бы тетя Ван и тетя Шэнь вслед за вами не повторяли разную чепуху и не выгнали Жуй-цзюе за город – разве она умерла бы? Не знаю, почему никто в семье этого не понимает. Я этого никогда не забуду. – Он замолк. Никто (в том числе Чэнь итай и госпожа Ван) не проронил ни звука. Все со страхом смотрели прямо ему в лицо, не зная, каких еще ужасных слов может наговорить он, но никто не решился перебить его, таким сильным, решительным и гордым казался он им сейчас. Гнев Шу-хуа уступил место доверию к брату – это было видно по ее лицу; она испытывала глубокое удовлетворение. Ци-ся было немного страшно и вместе с тем радостно, так как она видела, в каком затруднительном положении оказались Чэнь итай и госпожа Ван. Шу-чжэнь несмело поглядывала на брата: в этот момент она испытывала уважение к нему, но то боялась, что он сделает что-нибудь ужасное, то опасалась, как бы ему не пришлось расплачиваться. А Чэнь итай и госпожа Ван были словно подавлены какой-то неведомой силой: им никогда еще не приходилось видеть такого прямого взгляда и такого выражения лица; этот взгляд и эта мимика смущали их, и они могли защищаться только глупыми ругательствами и то вполголоса. Цзюе-ши давно сбежал на пруд. Его исчезновение осталось незамеченным как для матери, так и для его новой бабки.

– Уважение нужно заслужить своими поступками, – продолжал Цзюе-минь. – Если человек не умеет постоять за себя, если он не обладает чувством справедливости, если у него черная душа – такого человека я уважать не буду, все равно, старше меня он или нет. Такие люди давно уже потеряли право называться «старшими». О каких приличиях, о каких правилах поведения могут говорить люди, которые готовы убить человека всякой чертовщиной и небылицами вроде «бедствия от света нечистой крови»? Да ведь они сами ничего не знают! – Он снова с угрозой во взгляде посмотрел на обеих женщин, затем уверенно и гордо продолжал: – Я все сказал. И посмотрим, кто посмеет тронуть меня хоть пальцем! – Кончив говорить, он, не медля ни секунды, взял Шу-хуа под руку и со словами: «Пойдем, сестра», молча направился с ней к беседке, не обращая никакого внимания на женщин, которые, как он знал, были готовы извергнуть на него целый вулкан самых страшных проклятий. Шу-чжэнь и Ци-ся последовали за ними. По пути к пруду Цзюе-минь слышал, как женщины громко ругались и звали Цзюе-ши. Он не выдержал и довольно улыбнулся, нарушив тем самым подавленное молчание всех трех девушек.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю